Текст книги "Возвращение «Летучего голландца»"

Скованные холодом

В дверь постучали. Быков испытал мгновенное облегчение. Это означало, что всем мытарствам пришел конец.

– Дима? Ты еще не спишь?

– Нет, мама, – сказал он. – Входи.

Дверь неуверенно приоткрылась.

– Не помешаю?

Лия Артамоновна, Димина мать, отличалась исключительной деликатностью. Она бы, наверное, и во время конца света все время извинялась бы за то, что причиняет неудобства окружающим. Но, сталкиваясь с откровенным хамством или несправедливостью, Лия Артамоновна преображалась, делаясь отважной, решительной и непреклонной. Быков знал это ее качество и гордился мамой.

– Входи, – повторил он, делая приглашающий жест.

После смерти отца их трехкомнатная квартира была четко разделена на сферы влияния. Кухня и опустевшая супружеская спальня были маминой территорией. В гостиной они собирались для редких совместных трапез и просто посиделок. Отцовский кабинет со всеми его книжными шкафами, африканскими масками, океанскими раковинами и прочими сувенирами из дальних стран занял Быков. Здесь же он и спал, довольствуясь старомодным кожаным диваном с высокой спинкой и круглыми валиками.

Вообще-то отец никогда не бывал в экспедициях и не забредал дальше Черного моря, однако в нем жила неиссякаемая страсть к странствиям. Зная об этом, пациенты профессора медицины Быкова старались вознаградить его разными диковинками вроде засушенного геккона или австралийского бумеранга. В результате кабинет выглядел так, будто принадлежал заядлому путешественнику. Благодаря этому Быков-младший и стал фотографом. В детстве он часами просиживал возле глобуса, выискивая на нем места, где ему хотелось бы побывать, а годы спустя те мысленные путешествия начали осуществляться в реальности. Ну не чудо ли?

Неудивительно, что Быков так сроднился с отцовским кабинетом, а тот – с новым обитателем. Единственная странность состояла в том, что все чучела, талисманы и статуэтки имели способность оживать. Вот и сейчас они все украдкой двигались и перемещались, застывая всякий раз, когда на них падал взгляд Быкова.

Тревогу вызывала и вошедшая мать. Она зачем-то сняла шаманскую маску со стены и, разговаривая с сыном, прикрывала ею лицо.

– Зачем это? – спросил он недовольно.

– Я ведь умерла, разве ты забыл? – спокойно произнесла Лия Артамоновна. – Не хочу, чтобы ты видел меня такой, какой я стала.

Быкова обдало волной вины и жалости. Он и впрямь забыл про мамину смерть. Свыкся с ее отсутствием, как свыкался с разлукой, оставляя маму одну во время своих бесконечных странствий. А она взяла и умерла.

А теперь вернулась…

Зачем? Причина должна быть очень важной. Иначе Лия Артамоновна не стала бы тревожить сына и напоминать ему о себе, скрывая лицо за идиотской маской.

«Но их нет! – внезапно осенило Быкова. – Ни мамы, ни маски. Их просто не может быть здесь, на катере, где я сейчас сплю. Они и все эти шныряющие фигурки мне просто снятся. Нет, мерещатся, потому что я уже давно не сплю. Я лежу и смотрю на маму».

– Ты спишь, – возразила она. – А теперь тебе нужно проснуться. Потом будет поздно. Просыпайся, Дима. Я ухожу. Мне пора.

Серая фигура, такая зыбкая в предрассветных сумерках начала помаленьку рассеиваться, пока не превратилась в дымную пелену. Когда Быков закашлялся, ему показалось, что воздух перед ним шевелится.

Грудь теснило, виски сдавливало так сильно, что на глазах выступали слезы. Преодолевая невероятную тяжесть, Быков приподнялся.

Он лежал на верхней койке в каюте, стены которой были покрыты испариной от растаявшей наледи. С потолка сыпалась капель. Два из трех одеял, которыми укрылся Быков на ночь, были отброшены.

Тепло исходило от самодельной печки, сооруженной Алексом накануне. Она представляла собой металлическую бочку с вырезом в корпусе и шлангом от насоса, вставленном в другой вырез.

По замыслу создателя, дым от горящих дров и промасленных тряпок должен был выходить через это отверстие. Но что-то пошло не так, и теперь бочка чадила, наполняя закрытую каюту смертельным угаром.

Шатаясь, словно пьяный, Быков слез с койки и стал будить Модести, спавшую внизу у противоположной стены. Она лишь мычала и даже не открывала глаз, не подавая признаков жизни.

Угорела!

Страшная догадка придала Быкову сил. Стащив тяжелое, непослушное тело с кровати, он добрел до двери и стал искать ручку коленом, потому что обе руки у него были заняты. Трюк оказался чересчур сложным. Быков потерял равновесие и упал, уронив бесчувственную Модести на пол. Это позволило ему распахнуть дверь, впустив в помещение поток холодного свежего воздуха. Модести застонала, когда Быков вытаскивал ее в коридор.

– Давай, Мод, давай, – пробормотал он и побежал за Алексом.

Друг был бледен, как подушка, на которой он лежал.

– Саша! – тормошил его Быков. – Очнись, Сашка.

Приток кислорода сделал свое дело. Угарный газ частично выветрился, сознание Быкова начало проясняться. Отхлестав Алекса по щекам, он вздернул его на ноги и вытолкал из каюты. Модести уже ворочалась на обледенелом полу, спрашивая, что случилось. Ее глаза были открыты, но она все еще путала явь с дурманящими видениями, потому что ей хотелось потрогать какую-то елку, существующую только в ее воспаленном воображении.

Быков затащил ее по трапу на палубу, дважды едва не сверзившись с обледенелых ступеней. Следующим на очереди был Алекс, который в конце концов пришел в себя и выбрался под открытое небо самостоятельно.

Зрелище, представшее взору Быкова, было пугающим и величественным. Из-за густого снегопада мир съежился до размеров спортивного зала. Всюду, куда бы вы не бросили взгляд, глаза натыкались на стену снегопада. Небо было цвета грифельной крошки, а вода – черной. В этой черной, стылой воде плавали толстые льдины, покрытые пухлыми белыми шапками.

– Где мы? – спросила Модести, глядя на свою руку, набравшую снег в пригоршню. – Нас спасли?

Тут ее затошнило, и Быков поспешил перевернуть ее на бок, чтобы она не захлебнулась. Алекс стоял в стороне, перевесившись через поручни. Некоторое время Быков наблюдал за ними, а потом и сам бросился к борту.

– Угар? – догадался Алекс, вытирая лицо снегом и запихивая его ладонями в рот. Его мокрая щетина топорщилась неопрятными сосульками.

– Печка твоя, – сказал Быков и, чтобы смягчить упрек, добавил: – Зато впервые не мерзли ночью.

К ним подошла Модести, пожевала снег, выплюнула талую воду и пожаловалась:

– Теперь желудок пустой. Кого из вас съесть, признавайтесь? Я совсем озверела от голода.

Покидая катер, моряки прихватили с собой все продукты, которые смогли найти и унести. Нашей троице осталось десятка полтора картофелин, немного овощей и фруктов, остатки муки в бумажном мешке, пара чашек риса, джем и случайно закатившаяся под тумбу банка консервированного тунца, который пошел на жидкую уху и был съеден без остатка. Оценивая плачевное состояние кладовых, морозильной камеры и холодильника, мужчины пришли к выводу, что провизия не только загружалась в шлюпку, но и просто выбрасывалась в море.

– Но зачем? – изумилась Модести.

– Чтобы нам ничего не оставить, – пояснил Алекс угрюмо. – Они обрекли нас на голодную смерть.

– Если мы выживем и дадим показания…

– Что значит «если»?! – рассердилась американка. – Надо говорить «когда».

Поправка была принята и применялась неукоснительно вот уже несколько дней. Никаких если. Помощь обязательно придет. Это всего лишь вопрос времени.

И терпения.

И воли.

И негласного союза, заключенного тремя путешественниками против всех сил природы и обстоятельств, стремящихся их уничтожить.

Друзья не пали духом, не найдя на судне оружия, принадлежавшего капитану. Их не обескуражила невозможность запустить электрогенератор. Они не опустили руки, убедившись, что связь с миром утрачена совершенно. Нужно было не сетовать на судьбу, а выживать. Именно этим они и занимались.

В соответствии с негласной договоренностью, отношения между двумя мужчинами и одной женщиной не выходили за рамки дружеских. Ни Быков, ни Алекс не позволяли себе ничего похожего на ухаживания или попытки расположить Модести к себе сильнее, чем того требовало общение товарищей по несчастью. Они вели себя как рыцари. Она видела это и прониклась к обоим невольным уважением. Может, оно, уважение это, было окрашено более нежными чувствами, но Модести не признавалась в этом ни себе самой, ни тем более спутникам.

Да и не располагал суровый быт к флирту и романтике.

Пресной воды на катере осталось в обрез, а та, что черпали ведром из океана, была холодная и не такая уж чистая. Чтобы помыться, приходилось подвешивать кастрюлю или ведро над костром, разведенном прямо на палубе. На растопку шло все, что горело. Огонь поддерживали бережно и трепетно, поскольку у путешественников имелось всего две зажигалки и никто не знал, когда в них закончится газ. Алекс хранил их, как зеницу ока, заворачивая в три слоя полиэтилена и держа в нагрудном кармане, возле сердца.

– Без огня нам конец, – говорил он. – Это Антарктика, ребята. Кто не обогрелся, тот замерз.

С каждым днем катер все дальше и дальше углублялся в холодные воды, проплывая мимо плоских льдин и обломков водяных гор. Звезды по ночам становились все ближе, а обжитый, цивилизованный мир – все дальше. Жизнь путешественников во многом была первобытной. Им приходилось заново открывать для себя и осваивать навыки, хорошо знакомые многим поколениям их предков.

Словно соревнуясь друг с другом, все трое заботились о гигиене даже больше, чем в обычных условиях. Это было крайне важно. Каждый понимал, что, опустившись, невозможно будет сохранять высокий моральный дух, без которого не удастся поддерживать физические силы. Особенно без еды. Без помощи извне. Без малейшего представления о своем местонахождении и о том, чем закончатся эти странствия.

Когда Модести Блейс заявила, что она озверела от голода, она не слишком преувеличивала. Она была готова съесть что угодно, лишь бы заполнить сосущую пустоту в желудке. Ну, наверное, все-таки не крысу и не пригоршню тараканов, но о жарком из кошки или собаки Модести бы задумалась. Только не было на катере кошек и собак. Никакой живности. Минимум съестного. И царство холода вокруг.

Слой снега на палубе доходил до середины икры. Хлопья валили с неба такие крупные, что, падая на поверхность, исчезали не сразу, а таяли постепенно. От воды поднимался пар. Она отдавала зиме последнее тепло. Подумав об этом, Модести поспешила вниз, где можно было немного согреться под ворохом одеял, которых, к счастью, на судне было предостаточно.

Быков увидел, что Алекс скрылся за надстройкой, и тоже отправился в каюту.

Оттаявшие стены вновь начали покрываться изморозью. На потолке образовалось уродливое черное пятно копоти. Модести забралась с ногами на койку и мелко стучала зубами.

– Это потому что дверь была открыта, – пояснил Быков. – Скоро согреешься.

– Нет, – невыразительно произнесла Модести. – Я уже никогда не согреюсь. Если…

– Когда!

– Когда нас вывезут отсюда, я отправлюсь в пустыню и поселюсь там на солнцепеке.

– Мы с Алексом прошли Долину Смерти в Калифорнии, – сказал Быков. – И там я думал, что сразу же по возвращении отправлюсь на Северный Полюс.

– Видишь, небеса тебя услышали, – невесело усмехнулась Модести.

– А вот и нет. Вместо Северного полюса я попал на Южный. Это нечестно.

Они немного посмеялись.

– А ведь сегодня мы могли умереть, – спохватилась Модести. – Вот так просто. Уснуть и не проснуться. Может быть, это было бы лучше?

– Легче не всегда значит лучше, – возразил вернувшийся Алекс. – Даже наоборот.

– Не уверена. Во сне я была такая счастливая. Мне снилось, что я маленькая, и у нас дома Рождество. Папа и мама еще не развелись, они наблюдают за мной, обнявшись. И вдруг эта идиллия разрушилась… – Модести высунула руку из одеял и погрозила Быкову пальцем. – Это ты виноват.

– Меня мама разбудила, – вспомнил он. – Пришла и сказала, чтобы я вставал. Выходит, правду говорят, что наши родители не теряют с нами связи на том свете?

– Это игры ума, – объяснил Алекс. – Подсознание почувствовало опасность и нашло такой способ тебя предупредить.

– Почему тогда это был не внутренний голос? Не кошмар?

– Ты просто не помнишь. Скорее всего, было и то, и другое, и третье. Но ты не реагировал, так что подсознанию пришлось искать иные способы воздействия. Оно нажало на нужную эмоциональную кнопку, и это сработало.

Быков вздохнул:

– Скучный ты человек, Саша. На все у тебя готово объяснение.

– Стараюсь, – сказал Алекс. – Знаете, почему тяга в печке прекратилась? Снегом трубу забило.

– Больше без подобных экспериментов, – строго предупредила Модести. – Не хочу еще одного Рождества. Потом очень трудно возвращаться.

– Мы замерзнем без огня, – возразил Быков. – Предлагаю ввести дежурства. Будем спать с Сашей по очереди и…

– Не годится, – отверг предложение Алекс. – Угарный газ коварен. Ни запаха, ни пара. Отрубишься и не заметишь.

– Тогда как быть?

– Есть идея. Мы переезжаем.

– Куда? – удивилась Модести.

– На камбуз, – ответил Алекс. – Там вытяжки должны стоять.

– Разве они работают без электричества?

– Нам не нужно их включать. Достаточно будет вентиляционных отдушин. В них выведем трубы.

– А снаружи соорудим козырьки от снега, – внес свою лепту Быков.

– Они уже есть, я проверил, – сказал Алекс. – Кроме того, кухня гораздо просторнее этого чулана.

– Большое помещение труднее обогревать, – напомнила Модести.

– Об этом не беспокойся. Пойдем, Дима, по дрова. Потом перенесем матрасы и постели наверх и заживем, как боги.

– Я с вами!

Модести решительно отбросила одеяла и принялась одеваться. Все теплые вещи, обнаруженные на катере, были собраны в одну большую кучу и распределены. Даме отдали меховую кожанку капитана, толстый стеганный комбинезон и шерстяной шарф, чтобы повязывать на голову. Быков щеголял сразу в двух свитерах и двух штормовках, последовательно надетых друг на друга. Алексу досталась замызганная аляска на гагачьем пуху и с меховым капюшоном. На ногах у всех были теплые носки и непромокаемые рыбачьи сапоги, хранившиеся в подсобке. Экипировка не слишком годилась для антарктических условий, но путешественники были рады и такой. Осталось привыкнуть к своему внешнему виду.

Для Модести это была трудная задача. Чем бы она ни занималась, она постоянно помнила, что выглядит как чучело, и это ее угнетало. Будучи женщиной, она привыкла производить на мужчин впечатление, чтобы добиваться своих целей. Сейчас такой необходимости не было, и все же инстинкт брал свое. Принимая участие в работах по хозяйству, Модести не забывала то посмотреться в зеркало, то слегка подвести глаза.

Когда все дела были сделаны, Алекс объявил:

– А теперь будем готовиться к празднику. Сегодня у нас банкет.

– Из сырой капусты с растворимым кофе? – кисло осведомилась Модести.

– Обижаете, мадам. На ужин будет что поесть и выпить.

С этими словами Алекс принялся торжественно выкладывать на стол бутылки и деликатесы, при виде которых у зрителей слюнки потекли.

– Господи, – пробормотала Модести. – Гусиный паштет, мидии, салями… Откуда все это богатство?

Она все перебирала банки и упаковки, не веря своим глазам.

– Ром и бурбон, – покачал головой Быков. – Круто. Признавайся, Саша, где ты все это раздобыл? Может, там еще осталось?

– Увы, – развел руками Алекс. – Сейф пуст.

– Сейф?

– Да, друзья. Капитан держал свои главные сокровища под замком, опасаясь, что иначе найдутся желающие полакомиться его запасами. Сейф, правда, хлипкий. Кто-то пытался взломать его и почти добился цели, но потом бросил. Мне осталось лишь довершить начатое. Жаль только, что хлеба нет.

– Хлеб будет, – пообещал Быков, приосанившись и глядя на Модести так, чтобы она поняла, что и он тоже не лыком шит. – Я напеку из муки пресных лепешек. Сода есть, оливковое масло тоже. Приступать?

– Предлагаю дождаться вечера, – сказал Алекс и скромно опустил глаза. – У меня сегодня день рождения. Хочу отметить его при свечах.

– Поздравляю! – воскликнули Быков и Модести в один голос.

– Спасибо. – Алекс выложил на разделочный стол кочан капусты и зеленое яблоко. – Надеюсь, ради такого случая вы согласитесь на вегетарианский обед?

– Ради такого случая я вообще могу поголодать, – заявила Модести и незаметно потянулась к яблоку.

Алекс шутливо шлепнул ее по руке и выпроводил из кухни, приобретшей жилой и весьма уютный вид. Быков остался помогать растапливать «буржуйку», а заодно подыскал миску, способную заменить жаровню, необходимую для лепешек. Когда он вышел на палубу, Модести смотрела вдаль слезящимися глазами и куталась в прихваченное одеяло.

– Холодно? – спросил он.

– Страшно, – ответила она.

– Не бойся, – сказал Быков. – Все самое плохое уже позади. Не бывает так, чтобы одни сплошные испытания.

– Ты уверен?

– Конечно!

– Тогда что такое, по-твоему, вся наша жизнь? – спросила Модести. – Может быть, праздник?

Ответом было невнятное междометие. Ничего более существенного произнести Быкову не удалось.

Дикая, дикая природа

Именинник постарался на славу. Стол был застелен белой скатертью, посуда и приборы сверкали, посередине стоял самый настоящий подсвечник с самыми настоящими свечами.

– Прошу, – сказал Алекс, делая приглашающий жест. – Мод во главе стола, а мы по сторонам.

– Это сегодня твое место, – возразила она.

– Не будем нарушать сложившееся равновесие.

– Поддерживаю, – сказал Быков, выставляя на стол слегка подгоревшие творения своих не очень умелых рук.

И все же, несмотря на внешнюю непривлекательность, лепешки произвели фурор. Жадно нюхая их, Алекс и Модести столкнулись лбами и засмеялись. Неожиданно для себя Быков испытал неприятное ревнивое чувство от веселых взглядов, которыми обменялись эти двое. Он вспомнил, как отверг Модести, и, наверное, в сотый раз пожалел об этом.

Заняв свои места, трое друзей наполнили тарелки, памятуя о том, что все должно быть поделено не просто поровну, а в пользу других. Стаканы наполнял Алекс. Подняв свой, он улыбнулся:

– Спасибо, что вы со мной.

– Можно подумать, у нас есть выбор, – пробормотал Быков.

Собственная шутка показалась ему неудачной, и он смутился. На помощь пришла Модести, вручившая виновнику торжества подарки. Это был разряженный ноутбук «Эппл» и пленочный фотоаппарат «Никон».

– Мы подумали, что брать чужое и дарить тебе не стоит, – сказала американка. – Пожалуй, эти вещи бесполезны в наших условиях. Они просто дань традиции. – Модести посмотрела Алексу в глаза. – На самом деле нашу благодарность не выразить ни словами, ни вещами. Спасибо, что ты есть и что ты с нами, Александр.

– Да, – пробормотал Быков. – Присоединяюсь.

Хотел бы он услышать такое же признание в свой адрес, но оно посвящалось Алексу, и это причиняло боль.

«Неужели я влюбился? – спрашивал себя Быков, пока они выпивали и закусывали. – Да, наверное, так и есть. Но это же глупо! А когда любовь бывала умной?»

Модести пила не так, как мужчины. Сделав крохотный глоток, она отставляла стакан. Было заметно, что она не привыкла к такому типу застолья.

Что касается двух ее кавалеров, то они довольно скоро уговорили бутылку рома и взялись за бурбон.

– Стоит ли? – забеспокоилась Модести. – Не разумнее ли оставить бутылку для другого случая.

– Разумнее, – согласился Алекс, наливая. – Но я предпочел бы, чтобы нашим следующим праздником стало возвращение в большой мир.

– Когда нас подберет корабль, там непременно найдется, что выпить, – сказал Быков.

– Ладно, – согласилась Модести. – Мне тоже полнее наливай. Кстати, сколько тебе лет, Алекс? Прости, если вопрос нескромный.

– У меня юбилей, – ответил он. – Круглая дата, как это называется. Сороковник.

– Что? – вырвалось у нее.

– Сорок лет, – сказал Алекс.

– Ого! Ты молодец! Выглядишь гораздо моложе.

Быков почувствовал, что про него забыли.

– Саша у нас йог, – сказал он, – а йоги не стареют.

– Йоги стареют, – возразил Алекс. – Но иначе. И они считают, что пожилой… гм, зрелый возраст – лучшее время для духовного развития и расширения сознания.

– Саша у нас индуист, – сказал Быков.

Он понимал, что ведет себя мелочно и неблагородно, но ничего не мог с собой поделать. В нем говорила даже не ревность, а дух соперничества. Раздувшееся от спиртного эго требовало к себе уважения и чувствовало себя оскорбленным тем, что все внимание единственной присутствующей дамы уделяется не ему, а другому мужчине. Модести отлично это понимала и вонзала шпильки в одну и ту же болевую точку Быкова.

– Индуист? – уважительно переспросила она. – Мне повезло. Всегда хотела услышать об индуизме не от какого-то гуру с роллс-ройсом и виллой на Майами, а от человека, который занимается этим самостоятельно.

– Занимается – это громко сказано, – смутился Алекс.

– Но ты же разбираешься в индуизме? Что это такое?

– Определений много. Я их десятки перечитал. Не нашел такого, которое меня устраивало, и придумал свое.

– Правда? – восхитилась Модести.

Быков глотнул из стакана с таким видом, будто там был уксус и принялся ожесточенно жевать лепешку.

– Создание и поддержание баланса между духом, умом и телом, – сказал Алекс. – Индусы мне могли бы много чего возразить. Но я не индус.

– Жалеешь, что не родился в Индии? – поинтересовалась Модести, цедя бурбон.

– Мы не выбираем, где и в каком теле родиться, Мод. Судьбу мы тоже не выбираем. Нет ничего случайного в этом мире и быть не может. Все происходящее обусловлено кармой. Думаю, вы знаете, что это такое.

– Вселенский закон причинно-следственной связи, – сформулировал Быков и покосился на Модести: оценила ли?

– Верно, – согласился Алекс. – Любое действие имеет причину и само становится причиной событий будущего. Бесконечная цепь. Она относится ко всему на свете.

– И к обстоятельствам нашего рождения? – уточнила Модести.

– Естественно, – согласился Алекс.

– И к нашему характеру?

– Конечно.

– Значит, если мужчина ведет себя с женщинами по-хамски, то виновата карма? – продолжала Модести, не глядя на Быкова, но явно подразумевая его. – Отталкивая их, он просто следует своей карме?

– Странный подход, – нахмурился Алекс, плеская понемногу алкоголя в подставленные стаканы. – Но если брать шире, то карма определяет все наше поведение. Веками, тысячелетиями. Поскольку ничто живое не умирает, а только перевоплощается. Это следующий важнейший принцип индуизма.

– Закон сансары, – изрек Быков.

Поскольку на него снова не обратили внимания, он отправился подбрасывать дрова в раскалившийся докрасна бочонок, от которого по камбузу плыли теплые волны воздуха. Оставшись там и бесцельно орудуя в топке самодельной кочергой, Быков слушал пространные разглагольствования Алекса, растолковывающего понятие сансары.

– Вначале она идет по восходящей, – говорил он, – от низших форм жизни к высшим. Однако как только ступени эволюции достигают человека, процесс усложняется.

– Почему? – пожелала знать Модести.

– Мы обладаем свободой нравственного выбора. Совестью, Мод. Так что сансара у нас особенная. Настоящее и будущее человека обусловлено его действиями в прошлых воплощениях. От этого никуда не деться. Или ты совершаешь ошибки, или поступаешь правильно – воздаяние совершается на протяжении всей жизни. Вот чем меня привлекает индуизм. Он не перекладывает ответственность на каких-то богов или чертей. Что посеешь, то пожнешь.

– Натворил плохих дел, родился палачом? И опять все сначала.

Алекс поморщился:

– Это слишком упрощенно, Мод. Хотя в общем правильно. И даже если человек – палач, он должен безупречно выполнять дхарму…

– Долг, – буркнул Быков.

– Дхарму, – продолжал Алекс. – В этом случае ему дано родиться в следующий раз в облике более достойного персонажа. А несоблюдение дхармы, напротив, ведет к тягчайшим последствиям. Понятно, что индусы весьма ответственно относятся к своим поступкам и решениям. Никому не хочется подвергаться наказанию вновь и вновь. Скажу больше. Те индийцы, с которыми я общался, относятся к жизни как к сроку, отбываемому в заключении. Все они стремятся как можно скорее избавиться от земных превратностей и достигнуть мокши.

– Освобождения.

Он думал, что его и сейчас проигнорируют, но Модести посмотрела на него и сказала:

– Какое же это освобождение, если речь идет о смерти? Это не освобождение, а небытие. Ни страданий, ни радостей. Ничего. Пустота.

– Меня всегда это напрягало, – признался Быков, возвращаясь за стол. – Все поучают, но никто толком не может объяснить, зачем это освобождение. Если, допустим, я хочу попасть в рай или высшие миры, то что там меня ждет? Конкретно. Не говорят. Помалкивают. Слишком туманные перспективы, чтобы целую жизнь ставить на кон ради них.

– Предлагаю сменить тему, – произнес Алекс, выливая остатки кукурузного виски в три сдвинутых стакана. – Знаете, когда много болтаешь на высокие темы, особенно по пьяни, то наутро такое чувство, будто ты нес несусветную чушь. Стыдно будет. Давайте лучше о насущных делах поговорим. Что будем делать дальше?

– В соответствии с дхармой? – съехидничал Быков. – Или с кармой?

– Дима! – поморщился Алекс.

– Извини.

– Нам остается только сидеть здесь и ждать, пока нас спасут, – сказала Модести. – Или пока мы не обретем свою мокшу.

– И ты туда же! – упрекнул Алекс. – Как дети, честное слово!

– Поддерживаю Мод, – сказал Быков. – Покидать катер нельзя. Это единственное место, где мы в безопасности.

– А я вот так не думаю.

– Почему?

– Доводилось ли тебе слышать о кораблях, раздавленных льдинами у берегов Антарктиды? А были и такие, что вмерзали в лед.

– Но куда податься, если такое случится? – спросил Быков.

– Искать полярную станцию, например, – пожал плечами Алекс.

– Так! Хватит! – решительно произнесла Модести. – То кармой пугают, то кораблекрушениями! У нас праздничный банкет, или что? Почему бы не поговорить о приятных вещах?

– Ты права, Мод, – согласился Алекс. – Это мы, мужчины, виноваты. Дима, сменишь ты пластинку или нет?

Можно было возмутиться, но Быков не стал. Осенившая его идея была так неожиданна, так блистательна и привлекательно, что у него дыхание перехватило (тем более, что он тут же поспешил осушить свой стакан).

– Послушайте… – Быков выдохнул и принялся выскребать лепешкой банку из-под паштета. – Кто-нибудь видел наше оборудование?

– Ты имеешь в виду съемочную аппаратуру? – уточнила Модести, испытывающе глядя на него.

– Да, Мод. Камеры, штативы, микрофоны и все остальное… Саша, в сейфе ничего не осталось?

– Он не безразмерный, – ответил Алекс, с нотками сожаления в голосе.

– Аппаратура сложена в ящике под моей койкой, – сказала Модести. – Не помню, как он называется…

– Рундук, – подсказал Алекс и тоже допил бурбон.

– Так вот, – сказал Быков, переводя сияющий взгляд с друга на Модести и обратно. – Завтра достаем камеры из рундука и приступаем к работе. Мы должны снять репортаж, друзья. Нужно было давно начать. Это будет бомба. «Потерпевшие кораблекрушение»…

– «Затерянные в океане», – подхватила Модести.

– «В плену у Антарктиды», – загорелся Алекс.

Они еще некоторое время играли названиями и замыслами. План пришелся по душе всем троим и был вполне осуществим, поскольку камеры работали на мощных автономных батареях и могли долго обходиться без подзарядки. Потом глаза начали слипаться, а языки… не то, чтобы заплетаться, но шевелиться все медленнее, пока не было принято решение укладываться спать.

Пока Модести отсутствовала, Алекс, заложив руки за голову и глядя в потолок, спросил:

– Ты не против, если я нарушу наш нейтралитет, Дима?

Отблески пламени из печного зева окрашивали его профиль в медный цвет, придавая ему что-то медальное.

– Извини, Саша, но я против, – сказал Быков, сразу понявший, о чем идет речь.

– Значит, ты к Мод все-таки неравнодушен?

– Так же, как и ты.

– Тем хуже для тебя, – заявил Алекс. – Потому что я больше не собираюсь скрывать свои чувства. Утром все выскажу ей напрямик.

– В таком случае, оставляю за собой право на ответные действия, – высокопарно произнес Быков.

Когда Модести вернулась, оба спали и похрапывали вразнобой. Утром о разговоре не вспомнил ни один, ни другой, а про намеченные съемки им пришлось напоминать. Все-таки выпито было немало, поскольку американка не налегала ни на ром, ни на бурбон.

– Я ничего не забыл, – хрипло произнес Быков, завтракая четырьмя дольками апельсина и половиной яблока. – Но мы можем с таким же успехом начать завтра.

– Сегодня солнце ярковато, – поддержал друга Алекс. – Будет бликовать и слепить глаза.

– Надо было не налегать на алкоголь, чтобы не слепило, – мстительно произнесла Модести. – Вспомни о дхарме, воин! Иди и сражайся, в этом состоит твой долг.

– Слушаемся и повинуемся, – вздохнул Быков.

Сразу после завтрака они занялись делом. Им повезло: холодный океан не был пустым и безжизненным. Неподалеку от катера плавало довольно большое стадо кашалотов, опознанных путешественниками по размерам и характерным прямоугольным рылам, отличающимся от приплюснутых голов китов.

Словно заметив присутствие зрителей, гиганты решили порезвиться в непосредственной близости от судна.

– От их игр у меня просто дух захватывает, – сказала Модести, глядя в объектив и показывая за борт.

Для съемки она накрасилась и привела волосы в порядок, уложив их на голове высокой короной, которая когда-то пленила сердце Быкова. Меховой воротник куртки был поднят и перевязан шарфом, лихо развевающимся на ветру.

«Если я еще не влюбился по-настоящему, то сейчас это случится», – подумал Алекс.

– Мы с нашей отважной Мод стали свидетелями своеобразной парусной регаты, устроенной кашалотами, – сказал он в камеру. – Смотрите, как они выставляют лопасти хвостов из воды, ловя ими попутный ветер.

– У этого здоровяка не очень грациозно получилось, – поделился наблюдениями Быков. – Видели, как он налетел на сородича? Теперь гонщики выясняют отношения…

– А заодно обдают нас холодным душем! – выкрикнула Модести и взвизгнула, уворачиваясь от потока воды, выплеснувшегося на палубу.

– Но смотрите, – подхватил эстафету Алекс, предлагая жестом направить объектив на стаю. – У наших соседей происходит нечто вроде переговоров. Сеанс связи, видите? Тот кашалот, что плавает поодаль, особым образом шлепнул хвостом по воде, и сигнал тотчас повторили другие. Они явно встревожены…

– Какая-то опасность рядом, – пробормотал Быков.

– Но какая? – интригующе воскликнула Модести.

У них отлично получилось вести репортаж сообща, не задерживая долго внимание на себе. Обмен репликами придавал происходящему живость и непосредственность. Быков легко управлялся с камерой, плавно переключая ее с объекта на объект и не забывая давать общие планы. Модести вовремя подносила микрофон к своим и чужим губам.

– Это касатки, друзья! – провозгласила она, повернувшись к океану. – Они появились ниоткуда, как истребители в небе. Их легко узнать по высоким плавникам…