Текст книги "Друзья и звезды"

А поскольку считается, что алкоголь (медики говорят а́лкоголь) в дозах сверх лечебных (а лечебная – это 15—20 граммов в сутки в переводе на чистый спирт) не всегда положительно влияет на отдельные нейроны, в частности заведующий памятью, то возможны отдельные провалы и аберрации.

Итого, к тебе в деревню Генделев привез меня через год после исторической встречи в «Шатре» с последующей прогулкой по рассветной Москве, когда я стоял в твоей спортивной машине, как маршал на параде. Вопреки законам равновесия. Это я помню абсолютно достоверно. Как человек, в принципе чуждый вредоносным законам эстрады.

А.М. Так… Машину вел я, а запоминал ты.

М.В. И рассказывал, как на Рублевке тебя остановил гаишник за превышение скорости, долго мялся, вздыхал, кряхтел и наконец, отдав под козырек на прощание, сказал: «Вы, Андрей Вадимович, без денег больше не ездите!»

А.М. Давай ты будешь писать мою биографию?

М.В. А я что делаю? Сейчас начнем сначала.

Когда в сентябре 1980-го года я попал на концерт «Машины времени» в Ленинграде – вот тогда живьем я из зала видел тебя впервые как полагается. Я был внизу в темной массе, а ты – наверху в свете прожекторов, в овациях.

Чуть позднее страна увидела знаменитого и вчера еще запрещенного Макаревича в кино. Впервые в СССР с экрана звучал отечественный рок! Фильм назывался «Начнем сначала» и был вполне так себе, зато ты был какой надо. Юный, наивный, упертый, талантливый, с копной курчавых волос и с крысой на плече.

А.М. С хомячком. 1985 год. Хомячок не дожил. Скончался в СССР.

М.В. Тогда я отдыхал в Бердянске, и там высшая характеристика любого пацана с гитарой звучала так: «Он играет в (такой-то) группе «Поворот»!» В каком году ты написал «Поворот»?

А.М. «Поворот» был написан вместе с Сашей Кутиковым в конце 79-го года.

М.В. Представляешь: и вот двадцать лет спустя, в другой России, сорокалетние топ-менеджеры, матерые волки лихих девяностых, налившись элитным виски на прогулочном теплоходе, раздрызгивают на кости рояль и поют хором «Синюю птицу», приплясывая и дирижируя! И я, временный культурный консультант, изливаю душу среди всех. Да это было круче, чем у молодежи в восьмидесятые!

А «Синяя птица» в Ленинграде в 80-м – это было откровение, экстаз. Потолок падал. Не идет из головы. Кроме таланта, кроме вдохновения, – это была еще удача, редкая удача. Когда песня живет треть века – это уже классика.

Вот так примерно мы и знакомились…

А.М. То есть я прошел по твоей жизни красной нитью, как я понимаю.

М.В. Кованым сапогом. Сыромятной плетью. Прошел и травмировал, уже не забудешь. И что-то в последние годы я чаще всего вспоминаю вот эту строчку из твоих стихов: «Уже в гостях все хуже нам, а дома хорошо». Стихи о возрасте.

А.М. Есть такая песенка. Она про счастье.

М.В. Возраст чувствуется?

А.М. Конечно.

М.В. Как?

А.М. Ну, во-первых, если ты проснулся и у тебя ничего не болит – значит, ты умер.

М.В. А чё, просыпаешься и болит?

А.М. Да. Иногда я не засыпаю, потому что болит. Но жаловаться на болячки как-то неприлично. Меня всегда огорчали и несколько раздражали люди, которые, несмотря на свой естественный биологический возраст, страшно пытаются косить под юных. Это часто на эстраде происходит. Они красят волосы, они делают себе пластические операции. И действительно метров с двадцати можно подумать, что ему лет на 15 меньше. Но вблизи-и… Это чудовищно. Мне кажется, нет ничего плохого в том, что ты соответствуешь своему возрасту каждый день и каждый год.

М.В. За исключением отдельных симптомов, которые просто мешают работать в полную силу.

А.М. Какой смысл расстраиваться по поводу неизбежного? Есть смысл расстраиваться по поводу того, что можно избежать. Тогда есть шанс избежать. А когда все равно никуда не денешься, чего уж…

М.В. Странное у меня ощущение. Не бывает таких умных музыкантов! Слушай, ты учился в нормальном архитектурном институте. Ты не из тех, кто вместо школы бренчал и мяукал в песочнице, ты из интеллигентов. Вообще-то ты сам все о себе написал. И даже с разных сторон. «Сам овца» – это твоя первая книга?

А.М. Первой – была ее треть. Она вышла отдельной книжкой раньше и называлась «Все очень просто» – про «Машину времени». Потом вошла в «Овцу» как составная часть.

Когда? Лева Гущин был еще главным в «Московском комсомольце». В середине 80-х.

А на самом деле цель написания была сугубо практическая. Меня так достали журналисты с дежурным вопросом «расскажите, пожалуйста, историю создания вашей группы», что я подумал: напишу маленькую книжечку и буду давать просто, чтобы мне: А) – ничего не привирали и Б) – я не превратился в попугая. Для этого только она и была написана.

Книжка получилась чуть больше, чем я ожидал. В процессе я увлекся, начинал вспоминать что-то смешное, личное, разные подробности. Она вышла бумажной такой брошюркой, как сейчас называется – покет-буком

М.В. Ты, нормальный школьник, нормальный студент архитектурного института, – когда взял впервые гитару в руки?

А.М. Классе седьмом.

М.В. Ишь ты! Я тоже в седьмом. У тебя лучше вышло…

А.М. И позывом к этому были совсем не Битлы и не рок-н-ролл, о существовании которых я тогда еще знал довольно смутно. А вот что-то такое бардовско-блатное, что звучало во дворе, что играло в магнитофонах у старших товарищей.

Был у меня товарищ – Слава Мотовилов, из десятого класса. У него была продавленная такая гитара семиструнная, за 6 рублей 50 копеек, фабрики Луначарского. И он знал три аккорда, на которых можно было играть песню Высоцкого «Солдаты группы “Центр”». На самом деле на этих трех аккордах можно играть много других песен, но он мне показал эту. Тогда я у него многострадальную гитару выпросил на каникулы, и семь суток с утра до ночи шкрябал ее как мог.

А буквально спустя год или меньше – вдруг обрушились Битлы на неокрепшее юношеское сознание. И, конечно, мир окрасился совершенно в другие цвета.

М.В. Какая твоя первая песня, первые стихи, первая мелодия?

А.М. О! В школе у меня был товарищ Женька Прохоров – замечательный парень, царство ему небесное. Он потом стал дипломатом и раз заснул за рулем, разбился в Швеции где-то. И у нас был учитель литературы – Давид Яковлевич. Его все очень любили и очень боялись. Он считал, что любой нормальный человек должен помнить наизусть 100 стихотворений. Не важно каких. Начиная хоть с «В лесу родилась елочка», но не меньше 100. И он от нас это требовал!

И вот мы с Прохоровым создали первое литературное объединение. На скучных уроках мы сидели и в две руки писали пародии на советские агитационные стихи – на стихи про советско-китайскую дружбу, верность партии, счастье коммунизма и так далее. Чем тогда все было завалено. Потом стали писать пародии на декадентов. Это у нас был способ спасаться от скуки на уроках.

У меня до сих пор хранятся несколько этих тетрадок. У нас их было когда-то три тома. Я к этому относился как к забавному времяпрепровождению и что-то всерьез писать абсолютно не собирался.

Потом, когда мы в школе сделали группу, я писал песни на английском языке, потому что так было положено. Никому не приходило в голову, что по-русски можно петь рок-н-ролл.

И вот я однажды услышал Сашу Градского, который делал это по-русски. Я пришел в невероятное возбуждение! и невероятную печаль… Печаль состояла в том, что мы никогда в жизни не будем так играть и петь, как группа «Скоморохи». Потому что вот есть слово НИКОГДА. А возбуждение – потому что, оказывается, это можно делать на русском языке!..

Я очень хорошо помню свою первую песню. Я эту тайну унесу в могилу. Ничто не заставит меня ее воспроизвести. Это было чу-до-вищное произведение. Оно у нас условно называлось «Слепая кишка». Она была очень мрачная, очень декадентская, очень упадническая, очень грустная.

М.В. Вот я своего первого рассказа не стыжусь и страшно жалею, что я его выкинул и не сохранил.

А.М. А что же выкинул-то?

М.В. Ну, у каждого бывает. Я учился в 8-м классе. Я очень хотел написать рассказ. Я, разумеется, не имел никакого представления о том, как это делается. Но я знал, что для того чтобы это было литературно, сильно – это должно быть не то, что здесь сейчас у нас, а вот где-то там, вот о чем-то о том. Дальше было по Аркадию Бухову: «Главным героем я сделал малайца, потому что именно об этой национальности у меня нет ни малейшего представления».

А.М. Это как пионерские блатные песни, которые обязательно про «чайный домик в притонах Сан-Франциско».

М.В. Да-да-да! Поэтому героем был итальянец. Он жил в Нью-Йорке. В мрачном Манхэттене на Бродвее среди небоскребов он скорбно занимался чисткой ботинок. Он был чистильщик обуви. И страшно тосковал о лазурном небе родной Италии, которую покинул, чтобы стать миллионером в проклятом городе желтого дьявола, но у него не получилось.

Как-то мне самому этот рассказ в написанном виде не очень понравился. Людям показать неловко. Я его не сохранил. Но чего же тут стыдиться? Я ж не призывал прохожих резать.

А.М. Нет… это не стыд. Просто вполне смешно. Я помню, с каким трепетом я относился к своему тексту и как удивлялись коллеги по тогдашней группе, что вдруг по-русски неожиданно и неуместно идут такие слова.

М.В. Но ты помнишь свои первые стихи – которых и сейчас не стыдишься, и считаешь: вот – песня, первая (или одна из самых первых)?

А.М. Одна из первых песен была «Я с детства выбрал верный путь». Глумливая такая, честно говоря. С ней постоянно возникали трудности, потому что нам страшно не везло с бас-гитаристами. Хотя с барабанщиками тоже не везло. Их все время забирали в армию.

М.В. Первые две строчки.

А.М. «Я с детства выбрал верный путь, решил, чем буду заниматься.

И все никак я не дождусь, когда мне стукнет 18».

М.В. А сколько тебе-то тогда было?

А.М. А 18 и было. И то мы уже играли на школьных вечерах. Но публика нас стала воспринимать чуть позже – и по простой причине: у нас была настолько чудовищная аппаратура и такой ужасный микрофон трамвайного типа – что о том, что мы пели по-русски, знали только мы одни.

Прошло года полтора, когда наконец мы, скинувшись и собрав деньги, купили хороший австрийский микрофон. И я вдруг увидел изумленные лица людей, которые нас слушали… Они впервые услышали, что мы поем по-русски и там есть какой-то смысл! Это было совершенно потрясающе.

М.В. Как уникальны, каким неповторимым национальным колоритом окрашены биографии советских музыкантов! Вопрос, который фаната тайно и страшно волнует: когда, каким образом, за какой первый концерт ты получил деньги? Ну, хоть какие-то, хоть пять рублей.

А.М. Мы получили, по-моему, 30 рублей за концерт в школе №4.

Я это помню по двум причинам: во-первых, я категорически не хотел играть за деньги. Я говорил ребятам, что вообще-то мы занимаемся святым делом и нечего превращать искусство души в торгашество. Они меня убедили, что мы все деньги начнем складывать в коробочку и на них будем покупать инструменты и аппаратуру. Это было действительно необходимо. Я согласился.

А вторая причина, по которой вечер хорошо запомнился, – когда после концерта в темноте мы шли через пустырь с нашими усилителями и гитарами, нам хорошо надавали по шеям. Не ученики этой школы, а какая-то местная шпана. Я получил доской по голове и пролежал без сознания какое-то время. Поэтому все, что было в сознании, помню отлично.

М.В. А 30 рублей – на сколькерых?

А.М. На 4-х.

М.В. Семь с полтиной в семнадцатилетнем возрасте. Тогда это походило на деньги.

А.М. Конечно. За 30 рублей можно было купить советскую электрогитару. 35 она стоила.

М.В. Не только «когда?», не только «с кем?» – но в связи с чем и в чем был этот импульс, как это произошло, какая пылинка села на плечо – что появилось название: «Машина времени»? И возникла группа?

А.М. Ну, название – это вопрос частный. Мы могли выбрать себе и другое название. А то, что тогда происходило с юными людьми – как мне тогда казалось, в нашей стране, а потом оказалось, нет, во всем мире! – это было абсолютно глобальное явление. И разница была только в том, что у нас это происходило чуть позже. Это тот взрыв, который устроили Битлз над нашей планетой. Это ведь явление мистическое, и никто мне не объяснит, что это было!..

М.В. И я прошу сейчас тебя – как музыканта, как рокера и как писателя объяснить мне: в чем смысл и причина взрыва непревосходимой славы Битлов?

А.М. Человек, который слышал их музыку… – с ним что-то происходило!.. Его касалось какое-то электричество. Он понимал, что жизнь не совсем такая, какой он видел ее до этого мгновенья. Что она может быть намного ярче, интереснее. И надо только отдаться этой волне. И это всё сейчас произошло.

То, чем мы занимались первые годы, к музыке имело очень боковое отношение. И никто из нас ничего не умел. Но мы брякали по гитарам, стучали по барабанам. Это были абсолютно ритуально-языческие моления Битлам и рок-н-роллу. Просто было непреодолимое желание извлекать вот этот звук из электрических гитар.

М.В. В каком году была создана «Машина времени»?

А.М. В 69-м.

М.В. В каком месяце?

А.М. Конец мая.

М.В. Первый концерт «Машины времени» помнишь?

А.М. В школе. На следующий год, 10-й класс.

М.В. На школьном вечере?

А.М. Да.

М.В. Все музыканты «Машины времени» самоучки?

А.М. Сегодня уже нет.

М.В. И тебя никогда даже не водили за ручку в музыкальную школу?

А.М. Вообще-то у меня было два с половиной класса музыкальной школы по классу рояля. Классе в 3—4-м мучился. Ненавидел я это занятие.

М.В. Ну – музыкальная грамота, сольфеджио, теория…

А.М. Я ненавидел ноты. Я и сейчас их очень не люблю. И не могу это побороть. Это как молоко с пенками. Вот ненавижу, и всё! Что мне очень мешает на самом деле. Но музыкальная школа была устроена поразительным образом! То есть бо́льшую нелюбовь к занятиям музыкой привить было невозможно. Это была такая универсальная организация по воспитанию ненависти к музыке.

Отдаленным и обобщенным результатом такого музыкального образования явилось то, что за первые два года у нас в составе группы поменялось человек 15. Практически все. Именно потому, что это были сеансы группового моления, – а потом-таки стало выясняться, что кто-то хоть что-то умеет, а кто-то не умеет ничего. А уметь все-таки надо, если мы хотим играть и петь. И люди, которые совсем ничего не умели, отсеивались бесконечно.

М.В. На какое время пришлась слава тогда еще непризнанного, подпольного, неофициального русского рока, когда москвичи ездили в Ленинград, ленинградцы ездили в Москву, жили на квартирах друг у друга, с трудом доставали небольшие площадки в каких-то клубах, ходили друг к другу на концерты – и все были страшно любящими друг друга друзьями, единомышленниками, коллегами? Это какие годы?

А.М. Есть точка отсчета. В 76-м году произошел музыкальный фестиваль в Таллине, где мы познакомились с Борей Гребенщиковым. Вот тогда все и началось, и пошло, и пошло. Слово «рок» в названии не фигурировало, конечно. Как же он назывался? «Весенние ритмы» – это было в Тбилиси… «Таллинские песни молодежи» он назывался.

Это была почти заграница! Мы приехали в зал, где не было никакой милиции на входе! Никто не толпился, хотя в зале все места были заняты. Все сидели и чинно слушали выступления групп. Я совершенно офигел. У нас в Москве это было невозможно.

И мы подружились там с Борькой. Буквально через две недели он нас вытащил в Питер на какой-то подпольный сейшн, где мы совершеннейший фурор произвели. Еще через месяц я его с «Аквариумом» вытащил в Архитектурный институт в Москву. Вот так и пошло…

Потом мы в Питер ездили на протяжении нескольких лет каждую неделю. Таща на себе аппаратуру, забивая ею купе и тамбур. Ой, энтузиазма было немерено.

М.В. Чтобы появился фильм о рокере Макаревиче – должен был оказаться на киностудии какой-то его любитель, фанат, человек, имеющий вес! Или в руководстве студии, или авторитетный режиссер, или хотя бы директор картины с весом, который бы такой проект протаранил. Иначе я не понимаю – зачем бы студия взялась снимать кино о молодом советском рок-музыканте? И фильм позитивный! Это совершенно противоречило официальной идеологической концепции.

А.М. Режиссера звали Александр Борисович Стефанович. Это один из мужей Аллы Борисовны Пугачевой. Он обладал колоссальным нюхом на конъюнктуру. Он очень хорошо понимал, чувствовал, предугадывал, что именно вызовет ажиотаж завтра. Что окажется в хорошем смысле скандалом.

Он замечательно пользовался системой удельных княжеств. В советские времена разные ведомства между собой не очень контактировали в смысле информации. И в тот момент, когда нас долбали в «Росконцерте» (а мы уже были в «Росконцерте») и от худсовета к худсовету не давали нам работать – на «Мосфильме» генеральный директор не очень знал, кто такая «Машина времени» и вообще что происходит на эстраде. Он же кином занимается.

И когда фильм уже был на три четверти снят, а это государственные деньги все-таки, до него донесли информацию. И он всерьез вызвал режиссера…

М.В. А кто пробил запуск? Стефанович сам и пробил?

А.М. Сам и пробил. Он был очень пробивной человек. Досталь был тогда на «Мосфильме» главным, если я не ошибаюсь. Он вызвал Стефановича и сказал: чтобы спасти ситуацию, я знаю, сейчас есть какие-то современные технологии. Нельзя ли методом компьютерного наложения убрать лицо главного героя и заменить его каким-нибудь другим?

М.В. Гениально!

А.М. Стефанович проявил честность и поклялся, что нельзя. Наши технологии до этого пока, увы, не доросли. Вот так кино и вышло.

М.В. А что Досталь мог иметь против Макаревича?

А.М. Видимо, он узнал общее отношение идеологического руководства страны к року и группе «Машина времени»…

М.В. Горбачев однажды вызвал в 86-м году недоумение Рейгана вопросом: как вы относитесь к рок-музыке? Актер Рейган вылупил глаза, наморщил лоб и стал пытаться понять, в чем смысл этого вопроса. Есть она и есть. И почему к ней надо относиться? А у нас ведь все это было очень серьезно.

Фильм, кстати, был очень короткий. Такое ощущение возникало, что порезали.

А.М. В нем было сто с лишним поправок и сокращений. В результате он на экране шел час пятнадцать. Его дико изрезали. Много смешных вещей туда не вошли. Но однако дело было доведено до конца.

М.В. А как, интересно, относился Скляр к своему отрицательному персонажу-конформисту, которого там играл?

А.М. Замечательно, с большим юмором. Он же артист. Ему был интересен этот образ. Он подсмотрел все, что надо, у наших эстрадных артистов.

М.В. Учитывая, чем было кино для советского человека, его посмотрело на два порядка больше людей, чем слушали в то время Макаревича по радио и телевидению. По радио тебя же не передавали и в телевизор не пускали.

А.М. По радио не передавали, на телевизор выпускали раз в год, – но магнитофоны-то были у всех.

М.В. Я и забыл… Магнитофоны – они уже были! По-моему, «Поворот» была самой популярной песней несколько лет подряд. Если брать рейтинг, частотность исполнения, то что еще чаще звучало – я просто не знаю. (Высоцкого мы оставляем в стороне, это отдельно.) Если взять всю вообще советскую песню – официальную, неофициальную, суммарно, – было ли что-то более популярное?

А.М. На том коротком отрезке времени, когда в «Московском комсомольце» был разрешен хит-парад, песня «Поворот» продержалась на первом месте 18 месяцев. Это абсолютный рекорд – полтора года!

М.В. Фантастика совершеннейшая. В советские времена, если бы эта песня была официальной, ты жил бы в восьмиэтажном замке, выстроенном на авторские отчисления за песню «Поворот».

А.М. Я жил бы в девятиэтажном замке, если б это происходило за границей. Надо сказать, что РАО, в смысле агентство по авторским правам, которое тогда называлось ВААП, – оно же занималось авторскими отчислениями. И я оттуда несколько раз с изумлением получал суммы, которые меня сшибали с ног совершенно.

М.В. Ты смотри! Поскольку они в госказну брали с гонораров свой процент, и он был драконовский, – они были заинтересованы собирать! И автору тоже что-то доставалось.

А.М. Я тебе хочу сказать, что году в 82-м я за год получил где-то тысяч 120 рублей – это были бешеные деньги.

М.В. В 82-м?

А.М. Да.

М.В. 120 тысяч?!

А.М. Да.

М.В. Знаешь, это как сейчас миллиардер.

А.М. Да.

М.В. 120 тысяч – это я с трудом себе могу представить. Люксовые дачи того времени, считалось, столько стоили. Это был дворец вообще. Для членов Политбюро.

А.М. Я не покупал себе дач. Как-то это все уходило на аппаратуру, на гитары, на усилители.

«Машина» на ходу. Андрей Державин, Александр Кутиков, Андрей Макаревич, Евгений Маргулис, Валерий Ефремов.

М.В. Это получается 10 тысяч в месяц. В то время как человек, который получал 1 тысячу в месяц, принадлежал к финансовой элите советского общества. А человек, который получал 500 рублей в месяц, – был состоятелен и солиден, очень хорошо зарабатывал. Это был профессор, это был директор завода. Ты смотри, как музыканты-то процветали! Аж завидно становится.

А.М. Не все.

М.В. Не все. Только лучшие из вас.

А.М. А потом не музыканты, а авторы. И это, надо сказать, было основной причиной ненависти Союза композиторов к таким авторам, как мы. Потому что за всеми этими криками про идеологию и искусство просвечивало одно – они видели, что их кровные деньги вдруг утекают к каким-то молодым недорослям, не обученным музыкальной грамоте! И они воспринимали это как кровную обиду и плевок в лицо.

М.В. А в каком году написана везделетная «Синяя птица»?

А.М. Я думаю, что где-то году в 77-м.

М.В. Сколько всего у Андрея Макаревича песен сейчас?

А.М. Черт его знает. 500, может быть, 600. Я не помню. Не считал. Правда.

М.В. А скажи, вначале ты считал?

А.М. Нет.

М.В. Ну, в самом начале.

А.М. Нет.

М.В. Я вначале считал.

А.М. Это же не деньги, чтобы считать.

М.В. Считать деньги – это совсем другое.

А.М. Считать деньги – это чтобы знать, сколько их у тебя. А что изменится от того, что ты будешь знать, что у тебя 39 песен или 41? Ничего.

М.В. А заботливое, ревностное, заинтересованное отношение к собственному творчеству?

А.М. Не было такого.

М.В. Скажи, с чего люди, у которых все хорошо на суше, ныряют в воду? Вот в творчестве, в работе, в самореализации – все отлично: фанаты, девушки, заработки, музыка, слава. А потом они бултых с аквалангом! Что побудило тебя уйти с земли в море?

А.М. Фильм «Последний дюйм», который я увидел, по-моему, в пятилетнем возрасте.

М.В. Я его увидел в девятилетнем возрасте. И совершенно не захотел нырять, а, наоборот, хотел летать.

А.М. Тогда же вышел на все экраны фильм Кусто «В мире безмолвия». И это был «прекрасный новый мир». Ведь наш-то мир был закрыт.

Отдельно взятое Черное море меня все-таки недостаточно устраивало. Акваланг я надел впервые там, дали мне его спасатели. Ну, маленький я еще был, в школе учился. С родителями отдыхать поехал.

М.В. И что – вот так пришел к спасателям и спросил: можно ли надеть?

А.М. Я сидел и смотрел… У них на берегу лежал акваланг. Видимо, у меня были глаза как у голодной собаки.

М.В. И они тебе разрешили надеть? И дали нырнуть?

А.М. Да. Ну, только не отплывая от берега, на глубине метра два. До этого я плавал с маской уже очень прилично. Смешно, что без маски я плавать не умел, а с маской уплывал за 2—3 километра.

М.В. А без маски что – голова перевешивала, и погружался?

А.М. Дело в том, что когда ты с маской и с трубкой, ты лежишь на воде и тебе не надо делать усилий, чтобы вдохнуть или высунуть голову на поверхность. Это я сразу очень почувствовал. А еще спустя несколько лет, собственно, мы уже кормились (и поились) за счет того, что я рано утром уходил в море доставать рапаны…

Джубга. Есть такое место. Там был лагерь МГУ. Это если от Анапы проехать направо по побережью километров 30—40. Песчаные дюны – очень красивое место.

И вот мы играли каждое лето во всяких студенческих лагерях за «будку и корыто». Хотелось выпить все время, а денег у нас не было. Поэтому я уходил в море, доставал рапаны, чистил их, мы их продавали на пляже, и на трехлитровые банки вина нам хватало совершенно стабильно.

М.В. Жутко стыдно спрашивать, но что такое рапаны?

А.М. Это та самая ракушка, которую прикладываешь к уху море послушать. Она розовая внутри такая, закрученная. Их все видели на Черном море. Основной сувенир в советские времена был.

М.В. Так вы – продавали – раковины?

А.М. Раковины, конечно.

М.В. А в них – жили – моллюски?

А.М. Жили, конечно. Из этих моллюсков замечательный салат получается.

М.В. То есть вы их оттуда выковыривали и ели?

А.М. Именно.

М.В. На закуску к вину, которое вам давали за раковины этих же несчастных созданий?

А.М. Нет. За раковины нам давали деньги. А за деньги нам давали вино.

М.В. И во многих местах Мирового океана ты на сегодняшний день погружался с аквалангом, на радость морским обитателям?

А.М. Я с этой целью собираюсь купить карту мира, чтобы навтыкать туда маленькие флажочки. И останавливает меня только то, что я не могу найти карту мира с хорошим разрешением, чтобы она была подробной. Но мне обещали с этим помочь.

Я успел побывать в очень многих местах. На самом деле общеизвестных мест для дайвинга, которые наиболее интересны и где еще сохранилась почти нетронутой жизнь морская, потому что эти места объявлены заповедниками, – их не очень много. Это Галапагосы, это Сакоро, это остров Кокос, Багамы, Мальдивы. Практически если взять весь пояс от Тропика Рака до Тропика Козерога вокруг земного шара – это интереснейшие для ныряния места.

Северные моря тоже интереснейшие для ныряния, просто я значительно меньше люблю холод, чем тепло. Я вообще считаю, что мы живем не там, где должны были. Иначе Господь бы нас создал покрытыми шерстью. Как-то нелогично. Нам надо жить там, где тепло!

М.В. Справедливая точка зрения. Особенно больно, когда эскимосы живут среди льдов, а у них даже борода для тепла не растет. В общем, это ужасно, конечно. Зачем неграм волосы?.. Так сколько флажков было бы в твоей карте?

А.М. У меня где-то около двух с половиной тысяч погружений. Значит, мест, наверно, восемьдесят я наберу.

М.В. Возникает ощущение, что ты писал песни и выступал на площадках, ненадолго выныривая из воды.

А.М. А чего к вам выныривать? Поскольку я еще очень люблю подводную охоту, в весенне-летне-осенний период я всегда возил с собой на гастроли снарягу подводную: гидрокостюм, маску, ласты и ружье. Потому что есть интереснейшие места для подводной охоты: озера и реки нашей страны, где ты просто так не окажешься. А вот приехал туда с концертом – и спрашиваешь: а подводные охотники есть? Есть. А что у вас тут? А поехали! И вот утром там до вечернего концерта можно отличное приключение устроить.

М.В. Это сколько же суммарно все экспедиции и ныряния заняли времени? Вы сколько всего лет пробыли под водой, товарищ?

А.М. Активно все началось с того времени, когда стало можно выезжать за границу. Года с 88-го. С тех пор я старался не пропускать свободных отрезков времени.

Еще надо учесть, что я какое-то время был связан договором с Первым телеканалом. Я делал серию фильмов «Подводный мир Андрея Макаревича». И просто обязан был сдать два фильма в месяц. Поэтому раз в два месяца минимум я выезжал на подводные съемки. А обычно ездил раз в месяц.

М.В. Они оплачивали тебе экспедицию – а ты должен был сдать им фильм?

А.М. Не совсем так. Мы продавали фильм каналу – по цене, которая представляла примерно стоимость экспедиции. Фильмов сделано где-то двадцать пять… Значит, экспедиций пятнадцать было, наверное.

М.В. До какой глубины тебе удавалось доныривать?

А.М. Метров 70. Но я никогда не ставил себе задачи бить какие-то рекорды.

М.В. Слушай, а там уже темно на 70-ти метрах?

А.М. Зависит от прозрачности воды. На Кубе – это может быть еще достаточно светло, а в Черном море – абсолютная темнота. И на этой глубине уже может быть холодно. Но главное – нет такой нужды. Вообще с обычным воздухом не следует погружаться глубже 50-ти метров категорически, а смеси я как-то интуитивно не люблю. Сейчас существуют смеси, на которых можно ходить на 200—300 метров.

М.В. Где азот заменяется гелием?

А.М. Совершенно верно. Сейчас все начнешь вспоминать, это была и Австралия, это была Южная Африка, это была и Западная Африка и Восточная.

М.В. Ты меня когда-то страшно удивил информацией о том, что акулы на самом деле животные вполне миролюбивые, осторожные, трусоватые и неагрессивные. А дельфины сильно идеализируются, а на самом деле они весьма вредные и коварные.

А.М. Несколько не так. Ты гиперболизировал, что свойственно художнику. Дельфин – это такое же хищное существо, как и акула. То, что у него от природы доброе выражение лица, – это ему очень повезло. То, что он млекопитающее, а не рыба древняя, как акула, – это давно общеизвестно. И то, что мозг у него в несколько раз больше акульего и типа человеческого, – это тоже известно. И то, что они необыкновенно сообразительны, дрессируемы и прочее, – тоже не секрет.

Просто человеку свойственно с детских лет весь окружающий живой мир делить на добрых и злых. Зайчик – добрый, лисичка – хитрая, волк – злой. А на самом деле природа не знает добрых и злых. Это категории моральные, в природе они отсутствуют. Поэтому мы часто кого-то демонизируем, а кого-то идеализируем.

Истории, как дельфины спасали тонущих людей, бесчисленны. Да, в каких-то случаях, когда они, играя с тонущим человеком, толкали его к берегу, они его заодно спасают. Когда они толкали его от берега – мы об этих историях ничего не знаем, потому что человек утонул.

А акула – это санитар моря, которая моментально подбирает все раненое, все обреченное на гибель, все издающее сигнал о помощи. Человек не входит в ее рацион. Она очень избирательна в пище. Ну, за исключением тигровой акулы, которая всеядна.

М.В. А как с легендами о том, что в желудках убитых акул находили бинты, фонарики, сапоги, аккумуляторы и буквально все, что можно впихнуть в себя без разбора?

А.М. Это только к тигровой акуле относится. Она может идти за кораблем долго, потому что оттуда сбрасывают съедобное и всякое разное. И акула может тяпнуть тонущего человека, потому что у нее инстинкт на то, что вот это гибнет и надо море чистить. Один раз укусив, она поймет, что она это не ест. Но одного хорошего укуса действительно может хватить, чтобы ускорить кончину этого человека, и в желудке у нее что-то может оказаться.

М.В. Что значит тяпнуть – а человека не ест?

А.М. Да. Человека она не ест. Человека в гидрокостюме она боится. Она видит какое-то неизвестное ей существо – достаточно крупное, которое шумит, выпускает пузыри. И у меня была основная задача, а я много снял фильмов про акул, – это как раз их не распугать, а подобраться как можно ближе. Очень непростое дело.