Текст книги "Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)"

– Не первый, – сознался я. – Первым был профессор математики, которому я пытался доказать, что если пятьдесят процентов от пятидесяти – двадцать пять, то двадцать пять процентов от двадцати пяти – пятьдесят. Я настаивал на принципе транзитивности, а он настаивал на том, что я идиот.

– Ну-ну, – проговорил профессор Айзенштат. – О каких еще событиях вы намерены поведать нам за оставшиеся часы поездки?

– Об отделении Западной Фландрии от Восточной, – ответил я. – Если вы, конечно, не против.

– Спаси вас Бог, – вздохнул профессор. – Скажите, в ваших словах бывает хоть крупица правды? Или вы все на ходу выдумываете?

– А вам не все равно? Или я неинтересно рассказываю?

– Нет, отчего же, – усмехнулся профессор. – Рассказываете вы интересно. Занимательно, во всяком случае. Но ведь людям хочется знать факты, а не ваши измышления.

– Если людям хочется знать факты, – отрезал я, – пусть полистают справочник. А я – экскурсовод, а не справочное бюро.

* * *

По приезде в Брюссель мы разместились в очень неплохой четырехзвездочной гостинице, причем номер мой оказался на одном этаже с номерами большезубой девушки, ее родителей и Риты с супругом Максом. Макс и в самом деле напоминал кота – сытого, ухоженного, ленивого, может быть, даже кастрированного. Он то и дело впадал в какое-то блаженное оцепенение, вальяжно щурился и разве что не мурлыкал. Рита обращалась с ним как с любимым домашним питомцем, оберегая от невзгод и напастей окружающего мира:

– Максик, сядь поудобней… Максик, поправь шарф, ты простудишься.... Максик, оставь чемоданы, в отеле есть носильщики.

Макс был, скорее всего, ровесником Риты, но выглядел гораздо старше своей моложавой супруги, и я никак не мог понять, что нашла эта красивая, умная и энергичная женщина в котообразном муже с темпераментом выложенного на блюде студня. Пока тот то ли дремал в номере, то ли созерцал малопривлекательный вид в окне, Рита успела развесить вещи, переодеться и обежать всю нашу группу, сообщив, что через час нас ожидает автобус для обзорной экскурсии по Брюсселю. В автобусе Макс снова погрузился в дрему, и я, присев позади него и Риты, едва удержался от искушения гаркнуть ему что-нибудь в ухо.

– Все на месте? – осведомилась Рита. – Прекрасно. Позвольте мне представить нашего брюссельского гида, Снежану, которая будет сопровождать нас в экскурсии по городу.

– А Миша? – неожиданно спросила большезубая девушка.

Родители с укоризной глянули на нее, что-то сердито прошушукали, она смутилась и покраснела.

– Не волнуйтесь, Миша без работы не останется, – усмехнулась Рита. – Он будет нашим экскурсоводом в музее и, может быть, добавит что-то от себя, пока мы будем гулять по городу.

– Вы даже не представляете, насколько от себя, – заверил я Риту.

Тем временем микрофон взяла Снежана. Это была высокая и страшно худая женщина лет тридцати с прямыми черными волосами и такими же черными глазами.

– Добри день, – произнесла она почему-то с акцентом. – Рада приветствовать на вас в Белгия.

– Что она на нас рада? – шепотом спросил я у Риты. – К чему такое эротическое начало?

– Она болгарка, Миша, – так же шепотом ответила Рита.

– В каком смысле «болгарка»? – не понял я. – Шлифовальная машина?

Рита, не удержавшись, прыснула. Снежана с легким недоумением глянула в ее сторону. Рита смущенно улыбнулась ей и повернулась ко мне.

– Миша, уймитесь, бога ради, – тихо проговорила она. – Вы меня ставите в неловкое положение.

Автобус тронулся и покатил по брюссельским улочкам. Откровенно говоря, для европейской столицы выглядел Брюссель несколько однообразно и даже провинциально. Снежана вещала что-то о Лакенском дворце, где проживал бельгийский монарх, о соборе Святых Михаила и Гудулы, о брабантской готике и фламандском барокко. Голос ее звучал усыпляюще монотонно, сильный акцент и болгарские словечки, обильно пересыпающие русскую речь, превращали информацию в забавную невнятицу. Особенно приятно было услышать, что «Брюксел не толко столица на Белгия, но и седалище на множество международни организации». Наконец, мы остановились невдалеке от Гран-плас, центральной площади Старого города, вышли из автобуса и продолжили путешествие пешим ходом. Площадь была великолепна. Почти вся она утопала в огромном цветочном ковре, окаймленном старинными, необычайной красоты строениями. Под нависающим пасмурным небом цветы выглядели чужеродно празднично и пестро. Снежана вновь затарабарила – о ратуше, о Хлебном доме, о зданиях гильдии. Скучающей цепочкой наша группа пересекла площадь, свернула на прилегающую улочку и остановилась у фонтана с маленькой скульптурой Писающего мальчика. Мальчик с самым сосредоточенным выражением лица журчал в раковину небольшого фонтана и делал вид, что ему совершенно не до туристов.

– Пред вами, – сообщила Снежана, – одна от главных достопримечательности на Брюксел – Маннекен Пис, или Маленьки Жюльен. Легенда голосит, что в четырнадцати век во время гримбергенска война одно детято попикало на враже войско.

– Что попикало? – переспросили из толпы.

– Детято… Ээ… Дитя. Ребенок. – Снежана смутилась. – А по друго предание детято попикало на горящи боеприпасы и изгасило пожар.

– Разве можно таким образом потушить целый пожар? – изумился кто-то.

– Еще как можно, – вмешался я. – В свое время в Москве не нашлось маленького, но отважного любителя пописать, и та сгорела от копеечной свечи. У каждого города должен быть свой писающий мальчик.

Снежана с удивлением глянула в мою сторону и продолжила повествование о крошке Писе. Когда она предложила проследовать дальше, я вновь подал голос:

– У брюссельцев, к слову, есть немного странная традиция: если вы хотите благополучия в семье и достатка в доме, нужно потереть Писающему мальчику то место, откуда проистекает его слава. Сами понимаете – Европа…

– Это уже чересчур! – раздался рядом со мною знакомый голос профессора Айзенштата. – И давно, позвольте узнать, появилась эта традиция?

– Только что, – невозмутимо ответил я. – Но люди уже трут. Посмотрите, еще немного, и у ребенка начнется бронзовая эрекция.

В самом деле, многие из нашей группы, кто украдкой, а кто и откровенно, потирали «детету» пиписку.

– Чего не сделаешь для дома и семьи, – философски заметил я. – Не хотите присоединиться, профессор?

– Благодарю, – ответил профессор Айзенштат. – У меня дома все в порядке. Да и с головой пока тоже. Что еще вы намерены предпринять с нашей группой? Убедите ее вскарабкаться на Атомиум?

– Вы меня пугаете, профессор, – покачал головою я. – Даже в мой извращенный ум не могла забрести столь изощренная фантазия. Пойдемте, мы отстаем от группы.

Группа наша меж тем разделилась на две части: одни послушно плелись за Снежаной, другие образовали мою свиту. В их числе были большезубая девушка, следующие по пятам за ней родители и профессор Айзенштат, которого мои бредни по какой-то неведомой причине завлекали больше исторически подтвержденных сведений от Снежаны.

– Миша, ну что ж вы ничего не рассказываете? – улыбнулась мне своей лошадиной улыбкой большезубая девушка.

– Честно говоря, – я улыбнулся ей ответно, – мне просто неловко отнимать хлеб у нашего брюссельского гида. Но если вы настаиваете…

– Пожалуйста, – попросила она.

– Что ж, с удовольствием. Тем более что мы находимся в местах, где на каждом камне невидимыми буквами начертано: «История». Например, в этом доме, – я указал на четырехэтажное здание в стиле барокко, – родился автор знаменитой «Легенды об Уленшпигеле» Шарль де Костер.

– Неужели? – тихо и с иронией проговорил профессор Айзенштат. – Для меня это приятная новость.

– Для меня тоже, – столь же тихо ответил я.

– Шарль де Костер, – продолжал профессор Айзенштат, – если вас это не смутит, родился в Мюнхене.

– Да? – искренне удивился я. – Ну это он, конечно, погорячился.

– Кхм-кхм, – привычно кашлянул профессор.

– Миша, а в этом доме кто родился? – на сей раз очень вовремя вмешалась большезубая.

– Многие, – ответил я. – Очень многие. Родились, жили, умерли… Слушайте, – я шепнул ей на ухо, – давайте незаметно отстанем от остальных. А то ходим как детсадовцы за воспитательницей.

– А… разве так можно? – удивилась она.

– Нужно. Вы зачем в Бельгию приехали?

– Как зачем? Что-то увидеть, что-то узнать…

– Много же вы увидите и узнаете с этой дурацкой экскурсией. Чтобы увидить и узнать, надо бесцельно бродить, нырять в переулки и закоулки, присесть в каком-нибудь баре и выпить пива или кофе. И наступит момент, когда город вам скажет сам: «Привет, будем знакомы».

– А как же родители? – Девушка с сомнением глянула на мамашу с отцом. – Они будут волноваться.

– И отлично, – заверил я ее. – Это нормально, когда родители волнуются о своих детях. Дайте руку.

– Зачем?

– Дайте.

Она робко протянула мне руку, я ухватился за нее и довольно ловко утащил большезубую добычу с улицы в переулок.

– А теперь бежим, – велел я.

Мы пробежали по переулку, свернули в следующий, затем еще в один.

– Все, – сказал я. – Можем спокойно прогуливаться. Пока они нас хватятся и снарядят по нашим следам погоню, мы уже будем вне зоны их бдительности.

– Куда вы меня затащили? – полуиспуганно-полувосторженно поинтересовалась моя спутница.

– В Чрево Брюсселя.

– Куда?

– Да не пугайтесь вы. Это такой райончик возле Гран-плас, где полно всяких кафешек, забегаловок, ресторанчиков и пивных. Посидим где-нибудь, я вас пивом угощу.

– Я не люблю пива.

– А вы его пробовали когда-нибудь?

– Нет.

– То есть вы его платонически не любите.

– Как это?

– Вот и я не понимаю – как. Про платоническую любовь слыхал, а с платонической нелюбовью сталкиваюсь впервые. Вас как зовут?

– Лиля.

– А вы знаете, Лиля, что писал Оноре де Бальзак Эмилю Золя? «Быть в Брюсселе и не попробовать бельгийского пива – все равно что побывать в Париже и не влюбиться». Правда, на момент смерти Бальзака Эмилю Золя было всего десять лет, но читать он уже умел.

Мы углубились в Чрево Брюсселя, поглотившее нас с той веселой прожорливостью, которую фламандские живописцы так любовно запечатлели на своих полотнах. Отовсюду неслись запахи свежей выпечки и кофе, жареного мяса и колбасок, рыбы и прочей морской живности, радостно звенели стаканы и кружки, важно позвякивали о фаянс тарелок металлические приборы. Несмотря на ноябрь – довольно, впрочем, теплый – люди сидели за столиками прямо на улице, наслаждаясь своею праздностью. Мы с Лилей присели за один из столиков.

– Так я вас убедил насчет пива? – спросил я.

– Не знаю… Наверно.

– От «наверно» до «согласна» всего четверть шага. Сделайте этот крохотный шажок, пока не пришел официант. Чтоб нам не сидеть перед ним с глупым видом.

– Хорошо, вы меня уговорили. Вы всегда так быстро уговариваете людей?

– Я не уговариваю, – усмехнулся я, – я заговариваю. Делюсь мыслями и увиденными картинками. Знаете, иногда от этих мыслей и картинок у меня так распухает голова, что если я не выплесну их на кого-то, то начинаю мычать от боли, как недоеная корова.

– А рассказываете вы очень занятно, – сказала Лиля. – И так много знаете… Про битву под Гентом, например. Я вот никогда про нее не слыхала.

– Я тоже. Пока не рассказал о ней в автобусе.

– Как это?

– Да так. Не было никакой битвы под Гентом.

– Вы что же, ее придумали?

– От первого до последнего слова.

– И про кузину принца Оранского?

– Почему же… Наверняка у принца была кузина и не одна.

– И она покончила собой?

– Не исключено. Одно скажу вам точно: она умерла. Все его кузины умерли.

– Почему умерли?

– А вы хотели бы, чтоб они по пятьсот лет жили?

Тут к нам подошел официант, и я заказал две кружки «Стеллы Артуа», потому что это был единственный сорт бельгийского пива, который я знал.

– Так, – нехорошим тоном произнесла Лиля, – а Шарль де Костер?

– Он тоже умер, – мрачно ответил я.

– Я понимаю, что он умер. А вот то, что он будто бы родился…

– Он не будто бы, он действительно родился, даю вам слово. Сами рассудите – как можно умереть не родившись.

– В том доме, на который вы показывали?

– Лилечка, – ласково начал я, – какое вам дело до того, родился Шарль де Костер в этом доме или нет? Дом от этого не стал лучше, а Шарль де Костер хуже. Поверьте, в этом доме рождались другие люди. Рождались, жили, умирали, влюблялись, ссорились, мирились, изменяли, хранили верность, рожали детей и подсыпали друг другу яд. И это самое увлекательное, что есть на свете. Весь этот нездоровый интерес к знаменитостям – мелкий снобизм, помноженный на комплекс неполноценности. Взгляните вон на ту гостиницу. Старенький отельчик, каких тысячи. Но стоит повесить в нем табличку над лестницей, будто по этим ступенькам скатился в пьяном виде Фридрих Второй и расквасил себе нос, как публика валом туда повалит. Для людей почему-то станет жизненно важным самолично повидать то место, где Фридрих Второй расквасил себе нос. А теперь представьте, что в этом отеле, в каком-нибудь недорогом номере жила никому не известная девушка, бежавшая от будущего супруга, за которого ее хотели выдать насильно. Поселившись в гостиницу, она неожиданно влюбилась в молодого сына хозяина, который полюбил ее ответно и тайком от отца приносил ей по утрам в номер кофе и самые свежие булочки, а по вечерам украшал ее невзрачную комнату цветами. О том, каковы были их ночи, промолчим с присущей тому веку стыдливостью. Но, в конце концов, последствия этих ночей так сказались на молодой девушке, что сделались заметны окружающим. Хозяин гостиницы, сложив в уме два и два, отлично понял, каким ветром ей надуло парус, наорал на своего сына и велел ему отправляться в провинцию к тетке и не высовывать оттуда носа. Молодой человек оказался хорошим сыном и плохим возлюбленным. Он уехал, даже не попрощавшись с девушкой, а хозяин гостиницы просто вышвырнул ее на улицу. Девушка, сама не своя, целый день бродила по городу, а затем вернулась к отелю и у самых его дверей бросилась под колеса проезжавшего мимо экипажа.

– Неужели все так печально закончилось? – всхлипнув, спросила Лиля.

– Может быть, – ответил я. – А может, и нет. Может, молодой человек послал своего папашу подальше, взял девушку и отправился с ней бродяжничать по стране, пока на далекой ее окраине они не нашли уголок, который приютил их, и они жили в нем долго и счастливо. Вопрос не в этом. Вопрос в том, что значительней – судьба никому не известной девушки или расквашенный нос Фридриха Второго.

В это время официант принес нам пиво.

– А историю про девушку… вы ее тоже придумали? – спросила Лиля.

– Какая разница? – ответил я. – Даже если она не произошла, то вполне могла произойти. Не здесь, так в другом месте. Вот что, Лиля, давайте-ка чокнемся этими кружками с пивом, сделаем по глотку и перейдем на «ты».

– Это как-то… слишком быстро… – смутилась Лиля.

– Быстро? – возмутился я. – Да я вам столько о себе порассказал, что иному на полжизни хватит. Я ведь, можно сказать, покаялся перед вами. Как хотите, а я не могу сидеть с человеком за одним столом, пить с ним пиво и говорить ему «вы». Это, в конце концов, невежливо.

– Говорить «вы» невежливо?

– Конечно. Потому что каждый человек неповторим. Когда говоришь ему «ты», то подчеркиваешь эту неповторимость, а когда обращаешься на «вы» – смешиваешь со множеством.

– Миша, – покачала головой Лиля, – вы какой-то… очень странный. Вы говорите совершенно неправильные вещи, а они почему-то звучат правильно…

– Если я начну говорить правильные вещи, – ответил я, – можете не пить это пиво, а вылить его мне на голову.

– Зачем?

– Чтоб я остыл и пришел в себя. За знакомство!

Мы чокнулись кружками и сделали по глотку. Точнее, я сделал глоток, а Лиля робкий глоточек.

– Ну как? – спросил я.

– Горькое…

– Горькое тоже может быть вкусным. Ты побольше глоток сделай, не бойся.

Лиля зажмурилась и отхлебнула с треть кружки.

– А теперь?

– Не знаю… Ой, у меня что-то голова закружилась!

– Это от познания неведомого и запретного. Когда Золушка впервые попала на бал, у нее вообще крышу снесло, так что она даже не заметила, что приехала во дворец верхом на тыкве. До того ошалела от новизны ощущений, что запустила в принца туфлей, выбежала из дворца и стала орать: «Карету мне, карету!» Затем пришла в себя – а перед нею вместо кареты тыква, вместо лошадей мыши, а вместо бального платья смирительная рубашка с завязанными на спине рукавами.

– Я не хочу приходить в себя, – заявила Лиля.

– И замечательно, – кивнул я. – Наконец-то ты рассуждаешь здраво. Слушай, может, ты проголодалась? Давай я закажу что-нибудь поесть.

– Нет, это как-то… нехорошо.

– Что нехорошо?

– Что вы… что ты на меня будешь тратиться.

– Зато по-честному.

– Почему по-честному?

– Ну сама посуди: ты приехала в Бельгию, выслушивала мою околесицу и заплатила за все это деньги. Я тоже приехал в Бельгию, несу здесь чепуху в свое удовольствие, развлекаюсь, похищаю девушек, и мне еще за это платят. Должен же я восстановить справедливость.

– Ты такой богатый?

– Сегодня богатый, завтра бедный. А когда буду умирать с голоду, приползу к твоей двери, и ты меня накормишь винегретом. Накормишь?

– Накормлю.

– А напоишь?

– Напою. А почему ты будешь умирать с голоду?

– От нестабильности доходов. Постоянство – штука надежная, но уж больно скучная. Непостоянство веселей.

– А ты давно работаешь экскурсоводом?

– Да какой я экскурсовод! Это так, ветхая заплата на ярком рубище. Единственным стоящим экскурсоводом, которого я знаю, был Вергилий. Он водил Данте по таким удивительным местам и рассказывал о них такую вдохновенную чушь, что ею уже без малого семь веков зачитываются. А я – так, погулять вышел. Лиля, ты не ответила, что мы будем заказывать?

– Да я не голодная.... Я лучше еще пива. – Лиля сделала глоток и неожиданно положила голову мне на плечо. – А ты во всем непостоянен?

– Ну что ты… – почему-то смущенно проговорил я. – Я постоянен в своем непостоянстве.

– С тобой весело.

– С тобой тоже. – Я обнял Лилю.

– Что ты делаешь? – спросила она, не отстраняясь.

– Ничего особенного, – ответил я. – Развязываю рукава смирительной рубашки у тебя на спине.

* * *

В отель мы вернулись поздно вечером. В фойе, на обтянутой плюшем скамейке под фикусом, сидели Лилины родители. Мамашу колотила дрожь, отец был бледен, как восковая фигура. Над ними склонилась Рита и, видимо, их успокаивала.

– Да не волнуйтесь вы так, – донесся до нас ее голос. – Лиля – взрослая девочка, погуляет по городу и вернется.

– Уже вернулась, – подал голос я.

Лилины родители оцепенело глянули в нашу сторону. Затем с удивительной синхронностью вскочили и бросились к нам.

– Лиля! Где ты была?! Ты совсем совесть потеряла! Мы тут с ума сошли! Мать выпила весь корвалол! Я спрашиваю, где ты была?

– Папа, – начала было Лиля, но отец не дал ей закончить:

– Не смей перебивать, когда тебя спрашивают! Мы тебя по всему городу искали!

– Считайте, что нашли, – снова вмешался я. – Двадцать пять процентов можете взять себе, остальное – государству.

Родители моей спутницы покосились на меня, как на некий разговаривающий предмет, и снова обрушились на Лилю:

– Ты где шлялась? Ты с вот этим вот шлялась?

– Меня, между прочем, Мишей зовут, – с обидой напомнил я, но меня продолжали игнорировать.

– Что ты делала весь день? Чем от тебя пахнет? Он напоил тебя?

– От нее пахнет дарами Брюсселя, – пояснил я. – И что значит напоил? У меня с собой соски нет, да и дочь ваша на младенца не похожа.

– С вами, молодой человек, я отдельно поговорю, – заявил папаша. – Вы похитили мою дочь! Вы ее напоили! Вы совратили ее…

– Попрошу меня не оскорблять, – твердо проговорил я. – Я целомудрен, как история Древней Греции, и добродетелен, как «Песня Песней».

– Вы хоть понимаете, что мы чуть не сошли с ума?

– Это изумительное пограничное состояние, – ответил я. – В такие минуты люди пишут поэмы, симфонии и картины. Надеюсь, что и вы провели это время с толком.

– Наглец! Я вас убью!

– Если вы меня убьете, я на вас смертельно обижусь и не буду с вами разговаривать.

– Леня, отойди на секунду, – вклинилась в разговор Лилина мать.

Она подошла ко мне вплотную, посмотрела мне в глаза и замахнулась.

– Я вижу, вы хотите дать мне оплеуху, – не двигаясь с места, сказал я. – Точно так же обошлась одна вдовая брабантская герцогиня с блистательным Лоэнгрином. На герцогинину дочку Эльзу напали в лесу волки, Лоэнгрин вступил с ними в неравный бой, убил кровожадных тварей и спас Эльзе жизнь. А когда он доставил девушку во дворец и та предстала перед матерью в разорваных одеждах, возмущенная мамаша решила, что это спаситель ее дочки так постарался, и отвесила вдохновенному Лоэнгрину пощечину.

– Леня, что он несет? – изумленно уставилась на мужа Лилина мать, так и застыв с поднятой рукой. – Какая брабантская герцогиня? Какие волки? Какой Лоэнгрин? Этот человек хочет, чтоб у меня начался новый приступ?

– Этот человек хочет есть, а еще больше спать, – отрезал я. – Послушайте, бдительные и любяшие тираннозавры, вашей дочери двадцать пять лет, она взрослый и умный человек, а вам все хочется выгуливать ее на поводке, как несмышленую болонку. Прекратите над ней издеваться, дайте ей дышать свободно.

– Лилечка, – мамаша, не слушая меня, прижала к себе дочь, – скажи, он приставал к тебе? Он пытался тебя поцеловать?

– Что значит пытался? – удивился я. – Просто поцеловал. Она хорошо целуется для узницы с двадцатипятилетним стажем. Трогательно, нежно и очень искренне. Лиля, не молчи все время, скажи что-нибудь.

– Мама… папа.... – тихо пробормотала Лиля. – Простите меня.... Я… Как глупо все… Я не думала.... Я не хотела… Простите…

– Пойдем в номер, дочка, – сказал Лилин отец, нежно ее обнимая. – Все будет хорошо.

– Все будет прекрасно, – добавил я. – И не забудьте по новой завязать рукава у нее на спине.

– А с вами, молодой человек, я вообще не желаю разговаривать, – отрезал родитель.

– Да и у меня дела поинтересней найдутся, – ответил я. – Спокойнейшей вам ночи.

Я вышел из фойе на улицу и закурил. Вечер потихоньку превращался в ночь, звезд почти не было видно из-за растрепанных облаков, краешек одного из которых пытался прободнуть тоненьким рожком серп молодой луны. Внезапно вид ночного неба заслонили чьи-то ладони, прилегшие мне на глаза.

– Лиля, иди в номер, – сердито сказал я. – Не расстраивай родителей.

– Не угадали, Миша.

Ладони опали с моих глаз. Передо мной стояла Рита и улыбалась с едва уловимым оттенком насмешливости.

– Извините за неудачную шутку, – проговорила она. – Мне просто показалось, что вы немного расстроены.

– Не вижу повода для расстройства. Сигаретку хотите?

– Спасибо, я не курю. Ну как, хорошо погуляли?

– Изумительно.

– И где же вы были?

– Всюду, начиная с пищеварительного тракта Чрева Брюсселя и кончая его естественным завершением в виде этой гостиницы. А почему это вас так интересует?

– Если бы вы провели это время в обществе Лилиных родителей, находившихся на грани истерики, вас бы это тоже заинтересовало. А что, эта бедная девочка действительно хорошо целуется?

– До безумия. Как застоявшаяся кобылица, которая вырвалась из стойла.

– Вы целовались с лошадьми, Миша?

– Подозреваете меня в зоофильстве?

– Кто вас знает. Я ведь не видела, как вы целуете людей.

Я обхватил ее руками и поцеловал в губы. Поцелуй вышел ответным и довольно долгим.

– Не получилось с одной, думаешь с другой попробовать? – спросила Рита, когда мы, наконец, оторвались друг от друга.

– Я вообще ни о чем не думаю.

– Это заметно.

– Зато мы перешли на «ты».

– Перешли. Даже не представляю, на что мы перейдем, если поцелуемся еще раз.

– Давай.

– Нет, Миша. – Рита отстранила меня рукой. – Для начала хватит.

– Почему?

– Ты же вроде спать хотел.

– Перехотел.

– Захоти по новой. Все равно у нас романа не получится.

– В цельном виде нет, а в журнальном варианте может получиться. Так даже лучше. Там в конце каждого отрывка пишут: «Продолжение следует».

– Тебе так хочется продолжить?

– А тебе разве нет?

– Нет. Я мужа своего люблю.

– Боишься, что он приревнует?

– Нет. Он не ревнивый.

– А тебе, наверное, хотелось бы, чтоб он был ревнивым?

Некоторое время Рита смотрела на меня молча. Затем усмехнулась.

– Проводи меня до номера, – сказала она.

– До твоего или до моего?

– Сперва до моего. А потом, возможно, и до твоего.

– Зачем такие сложности? – удивился я.

– Хочу предупредить мужа, что посижу у тебя.

Признаюсь, у меня на время отшибло дар речи.

– Что это еще за фокусы? – выдавил я из себя.

– Разве ты не хочешь, чтобы я зашла к тебе?

– Хочу. Но прямым рейсом, без пересадок.

– Без пересадок не получится, – снова усмехнулась Рита, прищурив зеленые глаза. – За удовольствие нужно платить. Так ты меня проводишь?

– По-моему, ты меня втягиваешь в какую-то свою игру.

– Разумеется, мой хороший. А ты думал, одному тебе можно втягивать людей в свои игры? Ты ведь любишь играть. И повеселиться любишь. Не будь эгоистом, проводи меня.

– Ну пойдем.

Мы поднялись на наш этаж и направились к номеру, который она занимала с Максом. За дверью, к моему удивлению, слышен был женский голос, говорящий по-французски.

– Надо же, – сказал я. – А твой муж тоже не теряет времени.

– Это телевизор, – вздохнула Рита.

Она постучала в дверь.

– Макс, открой пожалуйста!

Послышался скрип пружин и лениво шаркающие шаги. Затем дверь открылась, и мы увидели полусонного Макса, привычно жмурящего глаза.

– Привет, – сказал он.

– Здрасте, – буркнул я.

– Максик, – сказала Рита, – ты что, весь вечер телевизор смотрел?

– Ну да, – ответил тот.

– И как, интересно?

– Не знаю.

– А мы вот с Мишей чудесно прогулялись, а затем он любезно проводил меня до номера.

– Спасибо, Миша, – сказал Макс.

– Не за что, – хмыкнул я.

– Есть за что, – возразила Рита. – Мне было очень приятно. Что ж, время позднее, будем ложиться спать. Спокойной ночи, Миша.

– Да? – сказал я.

– Да. В восемь утра у нас завтрак, а в девять автобус уже выезжает в Брюгге. Нужно как следует выспаться.

– Действительно, – проговорил я, – главное в жизни – это как следует выспаться. Или, как выражается наш общий знакомый Алешка Жаворонков, «а неча плавать баттерфляем».

– При чем тут баттерфляй? – удивилась Рита.

– Красивый стиль, – объяснил я. – Но очень трудоемкий. Наряешь – выныриваешь, снова ныряешь – снова выныриваешь. Утомляет. Устал я, господа. Спокойной ночи.

Я развернулся и зашагал к своему номеру, почувствовав вдруг, что и в самом деле устал и у меня не осталось сил даже мысленно назвать Риту стервой.

* * *

Наутро, позавтракав в отеле, мы выехали в Брюгге. Я сидел позади Риты и Макса, созерцая в окне их нечеткие отражения. Макс, как обычно, полудремал, Рита время от времени поглядывала на него с какою-то странной смесью досады и нежности. По правую руку от меня расположилось Лилино семейство, дружно и подчеркнуто меня игнорирующее. Из новых моих знакомцев лишь профессор Айзенштат смотрелся адекватно и вполне дружелюбно. До Брюгге оставалось ехать около часа, когда Рита, повернувшись ко мне, напомнила о моей роли в этой поездке:

– Миша, пора работать.

– В смысле? – не понял я. – Подменить водителя? У меня прав нет.

– Зато есть обязанности. Публика ждет рассказа о Брюгге.

– Да уж, – хмыкнул я. – Эти милые лица просто светятся ожиданием.

– А ты не заглядывайся на лица. Ты здесь в качестве экскурсовода, а не физиономиста.

Я с неохотой встал и направился к микрофону.

– Доброе утро, – произнес я безразличным голосом вагоноважатого, объявляющего остановки. – Через некоторое время наш автобус прибудет в Брюгге, столицу Западной Фландрии и один из красивейших бельгийских городов…

Я полностью отключил воображение и, откровенно скучая, сообщал известные мне факты, почерпнутые из лишенных эмоций справочников: расположен там-то, основан тогда-то, известен тем-то.

– Чушь! – неожиданно прервал меня хорошо знакомый с недавних пор голос Лилиного папаши.

Я искоса глянул в его сторону и продолжил рассказ, вяло пересыпая его событиями, именами и датами.

– Полнейшая чушь! – снова подал голос Лилин папаша.

Тут до меня дошло, что Лиля во вчерашнем припадке раскаяния, видимо, поведала родителям о моем методе преподносить исторические факты, и теперь всякий мой экскурс в историю будет сочтен заведомой ложью. Это показалось мне настолько забавным, что я не удержался и прыснул.

– Вы только посмотрите на него: врет и еще смеется над нами! – не унимался Лилин папаша.

Честно говоря, он мне надоел.

– Уважаемый родитель, заточивший в подземелье дщерь с чертами вольной птицы и душою робкой лани, – торжественно продекламировал я. – Ты, сжимающий сурово сердце нежное тисками, ты, глумящийся над духом, дряхлый сторож юной плоти, ты, избравший самолично дщери участь старой девы, обвинять меня не смеешь в вероломстве и обмане… Это были, – пояснил я, – стихи знаменитого уроженца Брюгге, средневекового поэта Яна ван Струуве, в блистательном переводе Константина Бальмонта.

Автобус зааплодировал, а профессор Айзенштат захохотал.

– Браво! – сказал он. – Слава Богу, дело не ограничилось лекцией. Между прочим, – обратился он к Лилиному папаше, – рассказанное о Брюгге было вовсе не чушью, а сухой исторической правдой. Заявляю вам как историк в целом и специалист по Бельгии и Нидерландам в частности. Миша, продолжайте, пожалуйста.

Признаться, я не надеялся, что этим утром у меня улучшится настроение, и меньше всего ожидал, что поднимет мне его маленький профессор Айзенштат. Воодушевившись, я поведал о брюггском астрономе Якобе Стоффендоттере, открывшем один из спутников Юпитера, и его земляке, отважном книгочее Николасе ван дер Лоо, который в 1708 году при помощи аркебузы в течение нескольких часов в одиночку сдерживал атаки отряда французов, желавших разграбить городскую библиотеку. Я до того увлекся вымышленными сыновьями Брюгге, что совершенно забыл о настоящих, по правде говоря мало кому, включая меня, известных. Теперь меня никто не перебивал, некоторые, как в первый день поездки, прилежно записывали свежайшую историческую информацию в блокноты, и я в очередной раз убедился, насколько живо преподнесенный вымысел достовернее сухо изложенных фактов.

Фантазии моей хватило до самого Брюгге. Я мог бы продолжить, но, к сожалению, автобус наш остановился у самых врат города, за последние полчаса изрядно исторически потучневшего и обретшего сразу несколько знаменитых уроженцев. Мы вышли из автобуса, а Рита отправилась на поиски местного экскурсовода. Через пару минут она возвратилась с совершенно растярянным видом и в компании немолодой женщины в ярко-красном плаще, черной шляпе и с пестрым зонтиком в руке. Из-под шляпы женщины рыжими волнами падали на плечи волосы, на веки были густо наложены зеленые тени, а тонкие губы пылали алым штрихом на белом лице.