Текст книги "Кари, ученик художника"

10. «СУД БОГА»

– А, это ты, – говорит дед Рамесу. – Ты пришел вовремя. Бери все, что нужно для письма, ты пойдешь со мной на совет «божьего суда».

Рамес молча кивает головой и берет письменный прибор, чистые свитки папируса. Он знает, что сейчас дед и третий жрец их храма будут знакомиться с теми делами, которые завтра во время шествия должны всенародно разбираться перед статуей бога Амона-Ра и решение по которым даст сам бог.

То есть так будут думать все, кроме нескольких жрецов и Рамеса, потому что в действительности это именно Рамес, спрятанный под покрывалом на носилках за статуей бога, будет, по условному сигналу, тянуть ремень, привязанный к правой руке статуи бога, и тогда эта рука поднимется и тронет положенный на колени статуи черепок с написанным на нем вопросом или решением. Рамес знает, что для каждого дела заранее приготовляют два черепка, на которых пишут два разных решения: например, если разбирается дело о краже, то на одном черепке пишут «виновен», а на другом «невиновен» и кладут по очереди эти черепки перед статуей. К которому из них прикоснется рука статуи, тот и считается решением «божьего суда». Иногда запись делается в форме вопроса. Тогда если статуя тронет черепок – то ответ положительный, а если статуя остается неподвижной – ответ признается отрицательным.

Но жрецам надо приготовиться к «божьему суду», ведь необходимо заранее знать, какие дела должен будет решать бог в этот день.

Вот сейчас и будет происходить такая подготовка дел. Надо торопиться, дед уже взял посох и направляется к двери. Рамес, собрав все, что ему было сказано, идет за ним. Они входят в комнату, которую отвели деду, – это приемная.

Там уже находится приехавший с ними третий жрец их храма со своим писцом Чараи и писец царского кладбища Амоннахт. Все встают при появлении деда, который молча проходит к приготовленному для него креслу, усаживается в него и дает знак третьему жрецу начинать. Рамес бесшумно становится за креслом деда.

– Так какие же дела передаются завтра на суд бога от вашего поселка «слушающих зов»? – спрашивает третий жрец писца Амоннахт.

Тот раскрывает принесенный им с собой деревянный ларчик и вынимает свиток папируса.

– Первое дело – это обвинение ремесленником Пауахом ремесленника Ипуи в краже циновки. Ипуи отпирается, но все утверждают, что, кроме него, этого сделать было некому. К тому же его не раз уже ловили на мелком воровстве.

– Ну что ж, бог Амон осудит его, – спокойно говорит третий жрец.

Дед Рамеса молчит, закрыв глаза, – то ли думает, то ли соглашается с тем, что сказал третий жрец. Видно, что ему глубоко безразлично, будет ли признан вором Ипуи или нет. Писец Амоннахт делает какую-то пометку на папирусе, писец третьего жреца Чараи тоже что-то записывает.

– Второе дело. Старуха Хенут, вдова ремесленника, желает знать, будет ли ее сын Хаи жрецом храма фараона Сети-Менмара.

– Ммм… А что говорит об этом главный жрец этого храма? – спрашивает третий жрец.

– Он не возражает… Хаи учился в их храме… К тому же брат Хаи, живописец Яхмес, расписал для главного жреца гробницу и сделал это очень хорошо, – отвечает Амоннахт.

– Ах, так! Ну, тогда бог Амон пообещает вдове Хенут, что ее сын Хаи будет жрецом в храме фараона Сети-Менмара.

Оба писца опять делают записи на своих свитках.

– Еще что? – спрашивает третий жрец.

– Следующее дело очень сложное, господин, – говорит Амоннахт. – Один из ремесленников царского кладбища обвиняется в краже золота, которое ему было выдано для работы.

– Кто этот ремесленник? – задает вопрос третий жрец.

– Это столяр Онахту. Он хороший мастер, но вредный человек – часто противоречит распоряжениям начальника отряда Панеба, который не раз уже жаловался на него правителю Западной части Города Пауро.

Рамес чувствует, как у него начинает биться сердце. Столяр Онахту? Отец Кари и Таиси? Опять Панеб? Почему же Кари ничего об этом не сказал? Он, значит, еще ничего не знает.

А третий жрец в это время задумчиво спрашивает:

– Он из отряда Панеба… Ты говоришь, что и Пауро им недоволен? Вот что! Мммм… А почему же дело не пошло в суд поселка?

– Потому что его надо решать немедленно, откладывать нельзя, а теперь праздники, когда еще соберется суд поселка!

– Кто подал жалобу? Столяр отрицает все?

– Это обвинение вчера подал помощник Панеба Хати, который выдает золото ремесленникам для работы. Он говорит, что выдал золото столяру, а тот утверждает, что этого не было и что он ничего не получал. Пауро очень торопит с этим делом и приказал сегодня же ночью арестовать столяра, – добавляет Амоннахт и смотрит прямо в глаза третьему жрецу.

– Значит, дело идет на суд бога по жалобе Хати, помощника Панеба? – медленно говорит жрец, тоже глядя прямо в глаза Амоннахта. – Так, так… Ну что же, он, несомненно, виновен, и бог осудит его.

– Это было бы хорошо, господин, он вполне заслуживает этого, но его очень любят и уважают в поселке, так как бы не произошло… – Амоннахт умолкает.

Но третий жрец резко спрашивает:

– Чего?

– Недовольства, господин!

– Чем же? Решением бога? Этого не может быть и не будет! Что у тебя еще там?

Писец смотрит в свои записи и начинает что-то говорить, но Рамес не слушает его. Отца Кари и Таиси обвиняют в краже золота! Это значит, что ему могут отрезать нос и уши и отправить навсегда в Нубию, в страшные рудники, где люди гибнут от непосильной работы. Что же это такое? Ведь он же, конечно, невиновен, это просто Панеб расправляется с ним так же, как он расправился с Харуди и Нахтмином. Что же делать?

Может, взять и рассказать вот тут, сейчас, все, что он знает про этих людей? Нет, нет, этим он никому не поможет, а только испортит все дело. Надо молчать, а уже потом подумать о том, как тут быть.

Мальчик всеми силами старается не выдать своего волнения, ничем не обратить на себя внимание… К тому же он спохватывается, что надо слушать дальше. Может быть, он все-таки чем-нибудь сумеет помочь?

А писец уже докладывает о том, что ремесленник Мини подал жалобу на маджая Караи: Мини занял денег у маджая и, по его словам, вовремя уплатил долг, а маджай отрицает это и требует уплаты снова.

– Я думаю, что бог признает правым ремесленника, – говорит третий жрец. – Что говорят по этому поводу у вас в поселке?

– Да, народ считает, что Мини прав, многие видели, что он понес долг маджаю, – отвечает писец.

– Ну видишь, значит, так и будет. Вообще, если мы хотим, чтобы дело со столяром прошло спокойно, надо решать все остальное так, чтобы не раздражать людей. Еще есть что-нибудь?

– Две женщины спрашивают, дадут ли ремесленникам ту часть их пайка за прошлый месяц, которую им все еще не дали, хотя они получили уже паек за этот месяц.

– Очень хорошо! – оживляется жрец. – Конечно, им выдадут то, что они не получили за прошлый месяц. Скажи Пауро, чтобы завтра же, тут же, сразу после решения бога, появились бы ослы с грузом из Святилища! Представляете, какое будет впечатление? Тут уж ни до какого столяра никому не будет дела! Все обрадуются пайку и будут прославлять Амона-Ра за справедливый и скорый суд! Всё, больше нет дел? Тогда кончили!

Все поднимаются. Писцы складывают свои записи и приборы и склоняются перед жрецами. Дед Рамеса уходит; мальчик, поклонившись всем, тоже направляется вслед за ним, но третий жрец останавливает его и велит остаться. Остается и писец Чараи. Третий жрец молча ждет, когда уйдет писец Амоннахт, и тогда говорит:

– Завтра, как обычно, Рамес будет под покрывалом на носилках, а ты, Чараи, пойдешь рядом и в нужные минуты будешь касаться жезлом плеча Рамеса. Помни, что это надо делать незаметно! Не забудь хорошенько заучить, какими должны быть решения бога. А теперь идите в храм и проверьте, все ли в порядке со статуей. Вот моя печать, возьми ее, Чараи, покажи жрецам, они пропустят вас в молельню, где стоит статуя. Когда будете уходить, ты опять запечатаешь дверь молельни и принесешь мне печать. Идите!

Чараи и Рамес молча кланяются и уходят. Проверка механизма статуи не занимает у них много времени. Все оказывается в полном порядке – когда Рамес натягивает ремень, то рука статуи легко и бесшумно поднимается. Чараи запечатывает дверь молельни и выходит вместе с Рамесом.

Мальчик медленно бредет к главному выходу из храма. Охваченный тяжелой тревогой, он мучительно старается придумать какой-нибудь способ спасти Онахту от обвинения на «божьем суде». Он так отчетливо представляет себе ужасную участь, ожидающую столяра, отчаяние его близких!

Все еще ничего не придумав, Рамес выходит через Восточные ворота Святилища, еще более грандиозные, чем Западные, и направляется на пристань, туда, где вчера причаливали ладьи со статуями богов из Ипет-Сута. Мальчик облокачивается на каменные перила и смотрит вдаль, на спокойные воды реки и далекие здания восточного берега. Что же все-таки делать?

И неожиданно ему приходит в голову, что выход есть, очень простой и безошибочный. Ведь завтра все, в сущности, зависит от него, Рамеса, и если у него хватит мужества ослушаться решения жрецов, то Онахту будет спасен! Щеки Рамеса начинают гореть. Решится ли он на такой отчаянный поступок? А если решится, то что с ним будет потом? Убьют его? Ну что ж, ведь он сирота, один, дед так мало им интересуется, что, наверное, и не пожалеет о нем. А там, у Онахту, сколько будет несчастных, если Рамес струсит! Нет, он не струсит, он непременно сделает то, что задумал! Будь что будет, другого выхода нет.

Мальчик отходит от перил и идет обратно. Дома он тихо проходит в отведенную ему маленькую комнатку. Сегодня он не хочет видеть никого из своих друзей. Голова точно полна каким-то туманом, есть совсем не хочется. Рамес выпивает кружку холодной воды, ложится на кровать и засыпает тяжелым, не приносящим облегчения сном.

Он просыпается оттого, что его трясет за плечо раб деда. Утро! Мальчик быстро моется и одевается. Есть опять не хочется, и он с трудом проглатывает несколько фиников. Пора идти.

Храм уже наполнен жрецами из разных святилищ. Старые и молодые, в белых одеждах, некоторые с наброшенными на плечи шкурами пантер, они заняты приготовлениями к торжественному шествию. Зажигаются светильники, несут благовония, опахала, букеты цветов. Слышно, как музыканты где-то настраивают свои инструменты.

Рамес подходит к молельне, в которой находится статуя бога Амона-Ра. Здесь уже стоят наготове жрецы в масках соколов и шакалов, которые понесут носилки со статуей, – рослые, сильные мужчины, хорошо подобранные по росту. Рамес встает у самой двери в молельню. А вот идет верховный жрец их храма, Аменхотеп, за ним дед Рамеса, третий жрец со своим неизменным спутником, писцом Чараи, и верховный жрец Святилища; дальше идут везир и начальники обеих частей столицы, ненавидящие друг друга – Пасер и Пауро, за ними – высшие чины их свиты.

Раздаются торжественные звуки приветственного гимна Амону-Ра. Рамес не видит, кто из жрецов снимает печать с молельни. Он чувствует на своем плече чью-то руку – это писец Чараи слегка подталкивает мальчика вперед за жрецами, и они оба вместе с третьим жрецом входят в молельню, которую немедленно бесшумно закрывают за ними.

Третий жрец подходит к носилкам и жестом приказывает Рамесу взобраться на ладью. Мальчик повинуется и садится позади статуи, взяв в руки ремень, которым приводится в действие ее правая рука. Рамеса покрывают большим покрывалом, укрепленным так, что оно охватывает статую бога не только со спины, но частично и с боков. Чараи становится слева около ладьи, как раз рядом с Рамесом, и кладет себе на плечо небольшой жезл, которым он будет прикасаться к плечу мальчика каждый раз, когда тот должен натягивать ремень и приводить в действие руку статуи.

Рамес точно сквозь сон слышит, как распахивают двери молельни, как жрецы начинают праздничный обряд. Их протяжные возгласы чередуются с пением хора. Вот к ладье с двух сторон подходят жрецы-носильщики, вот они дружно, сразу поднимают на плечи тяжелые носилки, на которых стоит ладья со статуей Амона и спрятанным Рамесом, и направляются к выходу.

Медленно проходят они по залам храма. Сквозь покрывало Рамес видит колеблющиеся отблески бесчисленных светильников, горящих во всех помещениях, по которым проносят ладью. Внезапно становится гораздо светлее, и Рамес понимает, что шествие вышло из здания храма наружу. Теперь оно должно повернуть налево, пройти вдоль полей всех царских заупокойных святилищ, задерживаясь около каждого из них.

Носилки ровно покачиваются, и Рамеса начинает клонить ко сну. Он слегка приоткрывает складки покрывала – так, чтобы видеть, что делается кругом, а самому оставаться незамеченным. Теперь, когда перед ним западный берег, ему уже не хочется спать. Шествие минует множество величественных зданий – заупокойных храмов умерших владык, откуда навстречу выносят статуи этих царей. Колеблются большие опахала из ярко окрашенных страусовых перьев, курится дымок благовоний, несется пение гимнов, звенящие трели систров, звуки арф и кифар.

Но вот Амон-Ра повстречался уже со статуями из всех царских храмов, и ему предстоит посетить гробницы. Шествие поворачивает к горам. Носилки не смогут подойти вплотную к гробницам, они лишь пройдут по наиболее доступным путям.

Сейчас шествие движется по направлению к перекрестку, откуда расходятся дороги к разным кладбищам. И вот Рамес видит спускающуюся к ним навстречу еще одну процессию, на этот раз без носилок. Идут мужчины, женщины, дети, старики. На всех надеты самые лучшие одежды, парадные парики, блестят украшения, развеваются ленты пестрых повязок и венков. Это население поселка «слушающих зов» встречает Амона-Ра. Женщины играют на разных музыкальных инструментах, громко ударяют в бубны, звенят систрами, поют и пляшут. Разлетаются тонкие косички париков, широкие складки отороченных бахромой платьев.

 
Слава тебе, Амон-Ра,
Владыка Ипет-Сут, царь богов!.. —
 

поет хор.

Встречающие подходят к носилкам, поворачивают обратно и, став, таким образом, во главе шествия, ведут его за собой, продолжая петь и плясать.

Вот и перекресток. Остановка. Кто-то из жрецов провозглашает молитвы, ему отвечают другие жрецы, и опять звучит пение. Но вот Рамес замечает в толпе какое-то движение, музыка прекращается. Все стараются пробраться поближе к носилкам, и тут Рамес чувствует легкое прикосновение жезла к своему плечу – это условный знак. Приближается момент «божьего суда», Рамес должен приготовиться.

Вперед выходит третий жрец и, став лицом к статуе, зажигает новое благовоние. К нему подходит писец царских кладбищ Амоннахт, становится рядом и открывает свой ларчик. В это время из толпы пробираются вперед старая женщина и четверо мужчин, но их обгоняет, расталкивая всех локтями, пожилой мужчина с сердитым лицом, покрытым резкими морщинами. Он тащит за руку упирающегося юношу лет шестнадцати, который явно пытается вырваться и убежать. Но окружающие, охотно пропускавшие мужчину и юношу к статуе, смыкаются за ними плотной стеной. На юношу со всех сторон смотрят неприязненные лица, и, поняв, что убежать ему не удастся, он перестает вырываться.

Писец Амоннахт протягивает третьему жрецу два черепка. Тот берет их в руки и громко спрашивает:

– Ремесленник Пауах здесь?

– Здесь я, господин! – кричит мужчина с сердитым лицом. – И этот вор Ипуи тоже здесь, вот он!

– Подожди называть его вором, пока бог не решил, так ли это, – строго и спокойно отвечает ему третий жрец.

По толпе проносится шепот. Пауах растерянно смотрит на жреца, а тот берет один черепок и громко читает:

– Он ли украл циновку?

Жрец подходит к статуе, кладет перед ней черепок и громко говорит:

– О великий бог, рассуди этих людей!

Рамес чувствует прикосновение жезла Чараи и натягивает ремень. Легкий скрип шарнира и громкий крик множества людей показывают Рамесу, что рука статуи поднялась и коснулась черепка. Стража хватает и уводит юношу.

Крики еще продолжаются, но жрец делает знак, и народ затихает. Писец протягивает два других черепка.

– Здесь ли вдова Хенут? – спрашивает жрец.

– Да, да, господин, я здесь, – бормочет старая женщина, низко кланяясь жрецу, статуе, Амоннахту. Ее осторожно поддерживает молодая девушка.

– «Будет ли сын вдовы Хенут принят в храм фараона Сети-Менмара?» – читает жрец, обращаясь к статуе, и кладет перед ней черепок.

Рамес снова чувствует жезл Чараи на плече и натягивает ремень. Радостный крик женщины, общее ликование ее соседей по поселку долго звучат вокруг носилок.

– Здесь ли маджай Караи и ремесленник Мини? – спрашивает жрец.

Да, они оба здесь – сильный рослый маджай с наглым лицом и маленький сухонький старичок.

– Маджай Караи, уплатил ли тебе ремесленник Мини свой долг? – спрашивает жрец.

– Нет, и не подумал даже, господин! – усмехаясь, отвечает маджай.

Мини пытается что-то сказать, но писец Амоннахт уже передал очередные черепки жрецу, и тот читает надпись на первом из них:

– «Правдивы ли эти слова?»

Рамес помнит, что сейчас сигнала не должно быть. Действительно, Чараи не трогает его. Наступает напряженное молчание. Кажется, слышно дыхание людей, впившихся глазами в руку статуи. Рамес тихонько отодвигает край покрывала. Ого, каким удивленным и встревоженным стало лицо маджая! Видно, ему пообещали другое! Ах, с какой внезапной надеждой смотрит теперь на статую Амона маленький старичок!

Но вот жрец берет второй черепок.

– Лживы ли эти слова? – раздается второй вопрос. Жрец забирает первый черепок и кладет перед статуей второй.

Рамес так уверен в сигнале, что начинает тянуть ремень на секунду раньше, чем Чараи касается его жезлом. Опять звучат радостные крики, кто-то обнимает старого ремесленника, несколько голосов запевают гимн, за ними подхватывают другие, и вот уже поют все. К маджаю тянутся угрожающие руки, но он успевает исчезнуть. И в это время Рамес слышит, как жрец говорит:

– Помощник начальника отряда ремесленников Хати и столяр Онахту здесь?

Вот оно! Закусив губу, мальчик смотрит из своего убежища. К жрецу подходит довольно высокий человек, хорошо одетый, в туго завитом парике. Очевидно, это и есть Хати. Лица его Рамесу не видно из-за писца, который заслоняет его. Зато мальчик может хорошо рассмотреть столяра Онахту, которого грубо выталкивают вперед четверо маджаев. У него связаны руки… И тут Рамес слышит отчаянный крик:

– Отец?! Отец!..

Кари! У Рамеса сжимается сердце. А вот и сам Кари – он отчаянно проталкивается к отцу, за ним пробует пробиться и Тути, но его оттирает толпа… А Кари упорно пробирается вперед. Ох, как он кричит:

– Отец, что с тобой?! Пустите меня! Отец!

Добрался! Нет, стражники его отталкивают, один из них ударяет Кари по голове, другой сильно бьет по руке дубинкой. Кари чуть не падает, но его подхватывают какие-то мужчины и помогают устоять. На лице мальчика столько горя, что Рамес не может этого вынести и переводит взгляд на столяра. Тот смотрит на статую бога. Какое отчаяние в его глазах! А там, дальше, – какие напряженные, взволнованные лица.

А жрец уже читает:

– «Украл ли золото столяр Онахту?»

Жезл касается плеча Рамеса, но мальчик крепко сплетает пальцы рук и не берет ремень. Статуя бездействует. Ох, как жезл нажимает на плечо, он даже царапает кожу. Чараи, кажется, забыл о всякой осторожности. Что там думают сейчас Аменхотеп и третий жрец? Что с ним будет? Все равно, пусть хоть убьют, но он не сделает такой подлости. Онахту невиновен, и пусть суд его и признает таким. И если сейчас его оправдает «божий суд», то потом они уже ничего не посмеют сделать со столяром!

Рамес не смотрит в щелку, он закрывает глаза и все крепче сжимает руки. А вокруг носилок постепенно поднимается гул:

– Бог его оправдывает!

– Пусть читают второй черепок!

– Онахту невиновен!

– Слава Амону!

Жрец продолжает стоять перед статуей, не понимая, что могло случиться. Он ждет – ведь Онахту должен быть обвинен. Однако углом глаза он видит, как волнуется народ. Крики становятся все громче, в них начинают звучать угрозы.

– Пусть читают второй черепок! – уже громко кричат люди, все теснее окружая носилки.

И жрец чувствует, что больше ждать нельзя. Он поднимает глаза на верховного жреца Аменхотепа. Тот осматривается кругом и, видимо оценив положение, говорит:

– Читай другой вопрос!

Третий жрец берет второй черепок от писца и высоко поднимает его над головой, показывая этим, что всеобщее желание выполняется.

– «Невиновен ли столяр Онахту?» – отчетливо слышится голос жреца.

Черепок положен перед статуей, и Рамес, рассчитав время, сильно натягивает ремень. Оглушительные, ликующие крики, точно буря, проносятся над долиной. Рамес сжимается в комочек. Он не смотрит в щелку и не видит, как сияет лицо Онахту, которому тут же развязывают руки, как повисает на шее отца Кари, как обнимают столяра друзья. Не видит Рамес и искаженное злобой лицо Хати, не видит, с каким внешним спокойствием жрец объявляет о том, что бог Амон-Ра признает столяра Онахту невиновным в краже золота, которое, очевидно, похитил кто-то другой, о чем и надлежит произвести расследование.

Мальчик немного приходит в себя только в ту минуту, когда жрец читает просьбу женщин поселка:

– О, наш благой владыка, отдадут ли нам наши пайки?

Рамес чувствует резкий толчок жезла и немедленно тянет ремень. Новое ликование охватывает народ – бог обещал, что им отдадут удержанный паек! Слава Амону-Ра, слава царю богов! Хор женских голосов запевает гимн, но в этот момент раздается чей-то крик:

– Смотрите, смотрите, паек уже везут! Бог сказал правду, смотрите!

Действительно, со стороны Святилища показывается вереница ослов, нагруженных мешками и сосудами. Радость народа неописуема. Женщины снова запевают гимн, который теперь подхватывают все:

 
Восхвалим Амона-Ра,
Прославим царя богов!
Воздадим хвалы ему до неба
И во всю широту земли!
Расскажем о нем сыну и дочери,
Поколениям и поколениям!
Расскажем о силе его рыбам в воде
И о мощи его птицам в небе!
Ты, Амон, защитник молчаливого,
Ты приходишь на зов бедняка!
Я зову тебя, когда я в печали,
И ты спасаешь меня от оков!
Прославим же царя богов,
Восславим Амона-Ра!
 

Верховный жрец Аменхотеп стоит неподвижно, хотя в нем все сильнее и сильнее нарастает гнев. Что могло случиться с этим мальчишкой? Так напутать! А тут еще выдумка третьего жреца с возвращением пайка! Ослы с продуктами выглядят какой-то насмешкой над ним. Аменхотеп встречается глазами с третьим жрецом. Тот и рассержен и растерян. Взгляд Аменхотепа призывает его к спокойствию, хотя и не обещает ничего доброго. Жрец понимает, что ему еще предстоит немало неприятностей от Аменхотепа. Но сейчас нельзя показать даже тени тревоги или недовольства. И вообще пора кончать всю эту историю. По-видимому, то же самое думает и Аменхотеп. Он подает знак рукой и, когда постепенно наступает тишина, подходит к носилкам и, подняв руки к небу, громко провозглашает:

– Слава тебе, великий бог, царь богов, за твой суд, правый и скорый!

В ответ звучит громкий хор жрецов. Носилки трогаются, и Рамес чувствует, что они поворачиваются. Значит, шествие направляется обратно в Святилище. Значит, скоро его призовут для разбора небывалого еще случая. Кто же будет его допрашивать? Вернее всего, сам Аменхотеп.

У мальчика стучит в висках, сильно бьется сердце. Все равно он ни о чем не жалеет, и, если бы надо было все начинать сначала, он еще раз сделал бы то же самое. В волнении он не замечает, что шествие уже вошло в Святилище, Рамес больше не откидывает покрывала, хотя ему становится нестерпимо душно, все начинает плыть в каком-то тумане.

Вот кто-то резким движением откидывает покрывало. Рамес с трудом приоткрывает глаза, хочет встать и не может. Он понимает, что ладья уже снова стоит в молельне, что, кроме него, здесь находятся только Аменхотеп, третий жрец и писец Чараи. Дверь молельни плотно закрыта. Аменхотеп смотрит на мальчика в упор. Взгляд его жесткий, суровый.

– Что с тобой? – резко спрашивает он.

Мальчик не отвечает и закрывает глаза. Третий жрец берет его за плечи и встряхивает, но тут же отпускает:

– Да он совсем горячий! Он просто болен! Теперь все понятно, – говорит он, обернувшись к Аменхотепу.

– Снимите его, – приказывает тот.

Чараи берет Рамеса на руки и ставит на пол, но мальчик тут же чуть не падает, – Чараи успевает подхватить его.

– Да, кажется, он действительно заболел, – медленно говорит Аменхотеп, все еще пристально глядя на Рамеса. – Тогда это еще ничего… Его надо отнести к врачу Минхау. Чараи, пойди приведи кого-нибудь в помощь и скажи Минхау, чтобы он не удивлялся, если мальчик будет говорить разный вздор, – у него может быть бред. Впрочем, Минхау умный и опытный человек, он и сам поймет и не будет никому ничего рассказывать о том, что может наболтать мальчишка.

Чараи выходит и возвращается с высоким молодым жрецом, который берет Рамеса на руки. Писец набрасывает на мальчика свой плащ, и они уходят.

Глаза Рамеса опять закрываются, и он перестает замечать окружающих. Когда он опять поднимает веки, первое, что он видит, – это лицо Бекенмута. Врач склонился над ним и дает ему понюхать небольшой флакон, содержимое которого сильно и раздражающе пахнет. Мальчик чихает и окончательно приходит в себя.

– Это ты, господин? Почему ты здесь? Где мы? – шепчет Рамес.

– Наконец-то ты очнулся! – говорит Бекенмут.

Он кладет флакон на столик рядом с кроватью, на которой лежит Рамес, берет чашу с питьем и заставляет мальчика выпить ее до дна. Напиток, кисловатый и холодный, замечательно освежает и точно придает силы. Приятно и ощущение холодной влажной повязки на голове. Рамес с тревогой вопросительно смотрит в лицо врача, и Бекенмут понимает, что для спокойствия мальчика ему необходимо объяснить, где он и что с ним происходит.

– Ты лежишь у главного врача Святилища Минхау; тебя сюда принесли по приказанию Аменхотепа, потому что тебе стало дурно во время шествия. Аменхотеп велел, чтобы тебя здесь лечили, а потом отвезли домой, к деду. Так что ты ни о чем не беспокойся и лежи смирно. А я приехал сюда на Праздник Долины и, как всегда, остановился у Минхау. Видишь, все очень просто. Сейчас тебе нельзя много говорить, скажи мне только – когда ты ел последний раз?

– Вчера утром, кажется. Потом мне ничего не хотелось, – отвечает Рамес.

– Так, в общем, все понятно. Сейчас я тебе принесу еды, а потом изволь спать. Говорить мы будем завтра.

Бекенмут приносит разные вкусные вещи, и Рамес с удовольствием ест. Врач дает ему выпить хорошего легкого вина, и мальчик немедленно засыпает, успокоенный тем, что все, по-видимому, пройдет благополучно, раз жрецы приписали его «ошибку» болезни.