Текст книги "Горох. Старушка Божия. Книга 3"

Жигули. Крест в горах

Посвящаю другу – Корзакову Ю. Л.

О Пречестный и Животворящий Кресте Господень!

Помогай ми со Святою Госпожою

Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь.

Молитва Кресту

1

В воскресный солнечный день, за неделю до Покрова Пресвятой Богородицы, мы выехали в Самару для установки Поклонного креста в Жигулёвских горах.

Предыстория этой поездки такова.

Одному из наших питерских людей явился во сне приснопамятный митрополит Иоанн (Снычев) и повелел установить в Жигулёвских горах крест в память о его небесном покровителе святом праведном Иоанне Кронштадтском.

Известно, что о. Иоанн, путешествуя сто лет тому назад на передвижном храме-пароходе по Волге, во время страшной засухи отслужил при большом стечении молящихся в том месте молебен и спас крестьян-землепашцев от неурожая, так как немедленно после окончания молебствия хлынул с небес животворящий ливень.

Митрополит Иоанн (Снычев) до начала своего служения в Питере был владыкой Самарским и Сызранским и хорошо знал Жигулёвские горы, что позволило ему подробно указать место установки Поклонного креста.

Питерские люди поехали на разведку в Самару, нашли в точности указанное место и, вернувшись в Петербург, выковали крест, который занял две железнодорожные платформы при перевозке.

И вот в честь двухтысячелетия православия в Жигулях были начаты работы по установлению православного креста в память о погибших на берегах Волги русских воинах, а также в память о митрополите Санкт-Петербургском и Ладожском Иоанне (Снычеве) и святом праведном Иоанне Кронштадтском.

2

Нет нужды говорить о том, сколь гадко пакостил нам лукавый по дороге в Самару. Достаточно лишь сказать, что трассу длиной в тысячу вёрст мы проехали за сутки вместо обычных тринадцати-четырнадцати часов.

Вот, наконец, и Самара-городок.

Не узнать город – стал красивым, нарядным, чистым. Много богатых домов. Глаз с удовольствием отмечает множество новодельных церквей и часовен с золотыми главами. Любуюсь пароходиками и рекой Волгой, долго текущей издалека.

Неожиданно приходят на ум события 1925 года, и сердце сжимается. В тот год в здешних местах безвинно утопили на барже в реке Волге сестёр Самарского Иверского женского монастыря. Сколько их было? Сейчас их в монастыре проживает шестьдесят пять. А тогда? Как они погибли? Просили о пощаде или мужественно молились, призывая Христа, как Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья?

Где же место их мученической гибели? Здесь, прямо на рейде, или же оттащили баржу вниз по течению? Наверное, где-то здесь, рядом. Власть тогда была в своей силе и, наверное, не особо церемонилась с Божьими невестами.

Вечная им память!

До революции в этом монастыре хранилась, наряду с другими святынями, икона Божией Матери «Иверская» в золотой ризе с алмазами и изумрудами – откуда понятно, почему сестричек погубили, а монастырь разграбили. Ну и, конечно, была чудовищная ненависть к православию, взгреваемая иноверцами.

В освободившиеся помещения монастыря поселили рабочих Жигулёвского пивоваренного завода (угадывается нечто общее с рекламой пива по телевизору). Чему удивляться – безбожная власть ревностно взялась за выполнение одного из положений «Ереси жидовствующих» – к упразднению монашества и замены его прагматизмом. Действительно, раз нет горнего мира, значит, молитвы тщетны и никому не нужны, а монахи и монахини являются паразитами «на теле трудового народа». Следовательно, деньги и имущество надо отнять, а самих паразитов в воду. Впрочем, не всех в воду. Самарский епископ Исидор принял свой мученический венец, как и во времена раннего язычества. Его предали медленной изуверской смерти, посадив на кол.

Эх, Самара-городок, Расея-матушка!

3

Я познакомился с приехавшими вслед за нами отцом Михаилом – протоиереем из Гдова с Новгородчины – и отцом Стефаном – монахом из Тихвинского монастыря, что в Ленинградской области.

Удивительные люди!

Отец Стефан несколько блажит – ходит, несмотря на осеннюю погоду (дело шло к снегу), в резиновых шлепанцах на босу ногу. Не кичится, не выпячивает свой подвиг, напротив, на мой вопрос, не мёрзнут ли ножки, стеснительно объяснил, мол, в ботинках ноги преют; вроде как болезнь такая.

Сухая, костистая, несколько долговязая фигура, седая борода до пояса, глаза, излучающие спокойствие и как бы детское удивление и радость. Не молод, но и совсем не стар. Поражает его необыкновенная простота в общении. Даже после самого поверхностного знакомства начинаешь понимать – сей есть муж высокой духовной жизни.

К ночи все наши люди разошлись, и оказалось, некому набивать мешки речным песком, чтобы завтра творить раствор для камней Голгофы. И честные отцы всю ночь вдвоём работали, таская мешки с песком на пароходик, который перевозил строительные материалы к месту установки креста. А на следующий день даже не намекнули нам, окаянным, на свои ночные бдения.

А песка в тех мешках было, наверное, несколько тонн.

Два хлопотных дня приготовлений позади.

Раннее утро не радует хорошей погодой – тучи хмурятся, поливая противным осенним дождём. Промозглая сырость отбивает всякую охоту к работе. Хочется неподвижно сидеть в тепле. Я первый раз в Жигулёвских горах. Посёлок, где у дебаркадера зачалился наш пароходик с многообещающим названием «Старт», называется Ширяево.

Раньше, когда я видел в домах жителей Самары живописные полотна и фотографии Жигулей, мне было непонятно, что такого особенного в этих не особенно высоких кряжистых грядах.

Теперь понимаю.

Когда стоишь у подножия или на вершине величественной горы, покрытой разноцветной осенней листвой, когда ощущаешь на своём лице тёплое дыхание полноводной, широко раскинувшейся древней реки, мысли уносятся ввысь, время и земная суета начинают терять своё значение – словно растворяешься в вечности, начинаешь размышлять другими категориями.

Нет желания говорить, есть желание внимать.

4

Кому-то из наших спутников Жигули напомнили Карпаты, кому-то Афон, но ясно одно: места эти необычные, святые, что потом и подтвердил местный батюшка о. Олег.

Он рассказал нам о случаях чудесных явлений местным жителям Николая Чудотворца. Многие из чудес, о которых сказывал о. Олег, касались помощи людям, заплутавшим в горах. Он проводил нас к недостроенной часовне, поставленной в честь святого, где мы искупались после трудов праведных в святых водах одноимённого источника.

«О всесвятый Николае, люто страждущим помощниче, моли Бога о нас и выведи нас, грешных, на широкую дорогу Жизни».

Но всё это было потом: и купание в источнике святителя Николая Чудотворца, и поездка по заповеднику в неверном свете фар, и совместные трапезы, и молитвы, которые всех нас, работавших под крестом, сделали навек родными.

5

А пока тянулось дождливое утро, я пошёл на капитанский мостик и тщетно пытался разглядеть сквозь дождевую муть в бинокль наших пятерых батюшек, поднявшихся служить на место установки креста молебен о «благорастворении воздухов» и прекращении дождя (так как вертолёт не мог работать в такую непогоду) на мощном плече величественной горы.

Николай, реставратор из града святого Петра, отвечающий в нашей команде за освещение креста и всю электрическую часть, сказал, что нам снизу сейчас не удастся ничего разглядеть, ибо большое расстояние и скалы на фоне грозового неба не дадут разглядеть молящихся батюшек у закладного камня и временного деревянного креста.

И тут – в это трудно поверить – тучи нешироко разорвались, и в разрыв ударил яркий солнечный луч, словно указкой обозначив то место, где наши батюшки служили молебен.

Я почувствовал неземную реальность происходящего – мороз пробежал по спине, и перехватило дыхание от несомненного, на моих глазах происходящего чуда – да вот же они, молитвенники, ты их искал? Смотри и запоминай.

Минутой позже на душе стало необыкновенно спокойно, светло и торжественно.

Ты меня слышишь, Господи?!

И я тебя слышу! – Незабываемые мгновенья единения…

6

Затем всё пошло как по маслу.

Дождь кончился, чёрные обложные тучи разошлись, отцы-молитвенники спустились с горы. Засияло, заиграло повсюду скуповатое осеннее солнышко.

Ожидая очередного прилёта вертолёта, мы наведались в музей Ильи Ефимовича Репина в Ширяевом Буераке, как тогда называлась деревенька под нашей горою.

Интересно было осмотреть довольно правдоподобно воссозданную обстановку быта позапрошлого века, подмалёвки Репина и его друзей-художников и уменьшенную копию знаменитой картины «Бурлаки на Волге».

Вдруг в наступившей тишине Ольга, супруга Николая, негромко произнесла: «А ведь Репин-то был масон! Они Россию и раскачали».

А!.. Ну теперь аллегория картины мне понятна. Ясно, почему (и куда) оборвышей в лямках ведёт поп-расстрига, почему юнец Ларька пытается сбросить «ярмо с шеи».

Всё верно: Илья Ефимович Репин – живописец, передвижник. Вскрывал противоречия действительности, работая над темой революционного движения, создал яркие вольнолюбивые образы. А вот русскую православную Россию он, похоже, не любил. Всё хотел исправить, пририсовать по-другому, пытаясь устроить саму жизнь по-иному – без Христа…

Женщина-экскурсовод с жаром рассказывала о недавнем приезде к ним в музей президента Путина, о его «хрупких плечах с лежащей на них ответственностью» и т. д.

Кто-то из наших людей спросил: «А крест наш ему показывали?»

Женщина смутилась.

– Кресты нашим правителям обязательно надо показывать, – сказал один из нас. – И не только показывать – кресты эти тяжкие на них налагать надо, чтобы несли их, тогда и порядок в стране будет. Жить без креста русским людям неможно.

7

Но вот в небе застрекотал вертолёт, мы бросились его встречать.

Работа закипела!

Что может быть слаще – трудиться во славу Божию! Дружно, соборно, по-христиански.

Но всё хорошее когда-нибудь кончается.

Закончилась и наша работа…

Мы сердечно прощаемся с замечательными, чистыми православными людьми, с которыми свёл нас Господь в прекрасной самарской земле, и отбываем в обратный путь. Впечатлений необычайно много. Они запомнились на всю оставшуюся жизнь.

8

Уже возвратившись домой, я купил на рынке мешок картошки весом пятьдесят килограмм – еле поднял и с трудом дотащил до своей квартиры. А мешки с цементом такого же веса таскал как пушинки, чуть ли не бегом.

Но там для Бога, а здесь своего живота ради.

Как говорится, почувствуйте разницу.

Аминь.

Дед Семён и бабка Анна

Без царя Россия – как смердящий труп без головы.

Преподобный Нектарий Оптинский

Лучшее место, когда тебе очень грустно, это стул рядом с твоим дедом. Или с бабушкой.

Аксиома

1

Последнего русского царя – Николая Александровича – у нас ласково батюшкой величали. Царь-батюшка. Получалось так: на небе – отец Небесный, на российском троне – отец народный, а за столом в избе – отец родной.

Хорошо жили при царе-то… Благочестиво, покойно, богато. Царь-батюшка хозяином земли русской был. Баловства никакого не было. Я хоть и совсем маленький был, а помню тогдашнюю сытость.

В нашей семье было четырнадцать детей. Я двенадцатый, после меня шли сестра Мария и последнее дитё – брат Женька.

Сказывают, что учёный человек Менделеев высчитал, что к концу двадцатого века русское население могло бы увеличиться до миллиарда душ.

2

Но разве антихристам это надо? Когда русским хорошо?

Царя-батюшку с чадами они изуверски убили – всё равно как Бога в душе изничтожили. Слуг царских тоже убили: а не стой близко.

Тех, кого не убили, те сами предали царя, отреклись от Божьего помазанника, взалкали демократии – свободы делать грех захотели.

Позабыли бывшие царёвы люди, что демократия – в аду, а на небе – Царство. Обезумели. Бросились разом с кручи, как свиньи гадаринские, и убились до смерти.

Некому стало за русского человека заступиться. Без царя осиротели мы.

А раз так, то принялись враги душить русского человека за горло и весь православный порядок выкорчёвывать. Ура, дескать, даёшь свободу, равенство и братство!

Но разве у палача с жертвой может быть братство? Или равенство?

3

Наш отец – Симеон – был молчун. Всегда молчал. Знал, что за каждое праздное слово придётся ответ держать. Богобоязненный был.

Никогда не спорил, не ругался.

Нас, детей, никогда не забижал – не наказывал. Только иногда, когда уж слишком мы с Женькой расшалимся, пристукнет пальцем, не сильно, по краю стола три раза: стук, стук, стук. И этого было достаточно, чтобы мы с Женькой всё поняли и утихли. А палец-то отцов толщиной был как мои три пальца теперешние.

Отец был богатырского телосложения, и силища в нём была неимоверная. Помню, все мужики бочки по слегам на телеги закатывают, а мой батюшка берёт их по одной, поднимает и через край телеги аккуратненько расставляет.

Красоту и значение лошадей ценил. Понимал и лечил скотинку. Бочки делал отменные, колёса для телег, любую тонкую столярную работу справлял – умел с инструментом обращаться.

Уважал его народ наш православный и любил за Божью правду, какая была в нём.

4

Витька, брат его, шибко старался – выслуживался перед новой властью. Приехал своего старшего брата – батю нашего – забирать в ЧК за антисоветскую агитацию. А агитация у отца нашего такая была, что работал он, не рассуждая, в комитетах бедноты за мировую революцию, от зари до зари. Ведь отец четырнадцать душ детей имел, да жену, да немощных стариков-родителей, да солдат, инвалид безногий с мировой войны, жил у нас. Все были на его иждивении. Все есть-пить просили.

Народ наш христианский, однако, не убоялся винтовок со штыками, встал стеной за околицей против красных антихристов.

Так всем миром батю и отстояли, не дали его вывезти и загубить как злонамеренного кулака.

А Витьку этого окаянного потом за предательство русского народа возвысили. На Москве первым человеком поставили. В Кремле, в политическом бюро он сиживал вместе с советскими царями-секретарями.

5

Одно скажу – отец наш наипервейший человек был: настоящий, правильный. Молчун, а скажет – как отрежет.

Суровый был – это так. Без глупых нежностей – но сердце родительское имел расширенное.

Вот мы с братцем Женькой играли на сеновале. Возились друг с дружкой. Устали. Стали глядеть на звёздное небо, мечтать стали, дурачки, какая жизнь у нас будет распрекрасная при советской-то власти. Я врачом хотел стать для пользы, чтобы людей лечить. Мечтали да заснули.

Батя с работы вернулся. Пошёл искать нас на сеновал. Нашёл, взял нас, сонных, на руки: «Ах вы, комарики мои!» Женьку на левую, меня на правую ладонь (а ладони-то у него были – как лопаты для снега), и понёс в избу.

Хорошо было на отцовских руках – спокойно. И радостно на душе – отец приласкал!

6

Однажды отец приходит с работы. Мать ему ужин собрала. Отец помолился на образа, сел щи хлебать.

Мать ему говорит:

– Еврейские дети сегодня плевали на наших мальчишек.

Соседская семья – еврея-шинкаря – жила почти напротив.

– Как плевали? – не понял отец.

– А вот так – тьфу, тьфу, тьфу, – показала мать.

– Почему стали плевать?

– Дразнились.

Отец дохлебал щи. Отложил в сторону деревянную ложку собственного изготовления. Неспешно встал из-за стола, пошёл на улицу.

В сенях, над верстаком, у нас висел столярный и плотницкий инструмент. Отец взял со своего места широкую стамеску и вышел вон…

7

За высоким забором Соломона басом гавкал, злобился пёс Тритон. Все соседи звали пса Трёхтонкой за его ростом с телёнка размер комплекции и сугубую лютость, за ненависть к проходящим по улице людям.

Батя скинул с правой руки свой зипунок, моментом накрутил его на левую, которую подставил под Тритоновы клыки.

Тут столярный инструмент и пригодился.

Почитай от самого хвоста до пасти рассадил стамесочкой отец собачье чрево. Вышел из Тритонки со смертным стоном дух его в виде тухлого пара.

И тихо так стало…

В доме Соломоныча зажгли свет, заметались по окнам тени.

Сам Соломоныч, испуганный тишиной, наступая на завязки от кальсон, появился с лампой на крыльце: «Кто здесь?»

– Скажи своим детям, чтобы больше не плевались, – сказал отец. Нагнулся, обтер стамесочку об Тритонкину густую шерсть и пошёл домой кашу есть. После каши выпил, по обыкновению, три стакана чаю, помолился Христу-Богу и лёг спать.

А еврей бил своих еврейчат до утра, приговаривая: «Вы что? Хотите, чтобы я с распоротым брюхом лежал, как Тритонка, под забором? Я вам не токмо плеваться – близко запрещаю к тем детям подходить».

И верно, с тех пор еврейские дети, наученные своим мудрым отцом, долгое время обходили нас при встрече на улице по форме буквы П.

Я узнал все эти ночные подробности уже много лет спустя, когда сын Соломона рвал мне в больничке блестящими клещами зуб мудрости, позволяя плевать в специальный медицинский тазик.

8

Рассказ про отца получился бы кургузым, если не сказать отдельно о моей дорогой матери – Анне Павловне.

Складно получилось – отец именем Симеон, а мать Анна. Как Симеон-Богоприимец и пророчица Анна. Те Божьи угоднички были уж совсем ветхие, но по обетованию ждали Бога – Иисуса Христа. Дождались. Увидели очами спасение своё и ушли с миром. И мои старички жизнь прожили и умерли счастливо. Не попустил им Господь жить в сегодняшнем Содоме и в нашей дважды краснознамённой Гоморре.

Ведь мать каким была человеком? В войну, к примеру, заходит в наш дом фашист. Кричит матери: «Матка! Сало, яйки, быстро!» Быстро так быстро. Мать не стала долго выбирать полено – схватила ближайшее и поперёк спины немца – хрясь!

– Я тебе покажу сало с яйками! Я тебя научу, как по чужим домам с оружием шляться, попрошайничать.

Никакого уважения мать не проявила к покорителям Европы.

Немец убежал из избы. Обрадовался, что насилу жив остался.

А он мог бы стрельнуть и убить мог мамку-то – фашисты, как и иудеи, считают нас низшей расой – недочеловеками, вроде скота с человечьими лицами. Для них чем больше русских убьёшь – тем лучше, кислороду вроде как больше делается в ихних палестинах. Хотя понятно, душит их не отсутствие кислорода на своей родине, а злоба и ненависть, как у пса Тритонки, к русским православным людям.

Им невыносимо терпеть, что в далёкой холодной стране живут независимые русские люди и правильно славят Христа-Бога. Оттого-то они тысячу лет всё прут и прут на нашу Святую Русь, желая растоптать нас, а кто выживет, тех обратить в рабство.

Мать всё это понимала. И оружия боялась – когда им тычут в лицо. Но терпеть в своём доме такое нагльство?! Увольте.

9

Стержень духовный был от Бога в наших предках. Духом чуяли, всей своей совестью, что хорошо, а что плохо. Знали, за что можно жизнь положить или здоровье отдать. Не боялись они смерть принять за правое дело – на Бога уповали.

Батя погиб в ополчении в первые дни войны. Мог бы уж по возрасту не ходить, старик был – а пошёл. Не захотел, значит, на печи отлёживаться.

Мама пережила его на пятнадцать лет. На Страстной седмице сказала: «Через три дня помру». После помывки в Чистый четверг в пятницу она надела на себя всё чистое, легла под образа и уж больше не встала. В светлое Воскресение пришли к ней христосоваться – а она уже на небе с Иисусом христосуется.

Да это и любой безбожник знает: кого Бог приберёт на Пасху – тот сразу идёт в Царство Небесное.

А матушка наша, молитвенница, заслужила. Всей своей жизнью заслужила. Как Бог свят, заслужила.

И пошла: своя к своим…

Аминь.

Два Вячеслава

– Ну, говори быстрее, куда сейчас нам поворачивать? Налево или направо? – спросил Вячеслав, водитель грузовичка, и сам же себе ответил: – Надо ехать направо – видишь, какая дорога хорошая, одно слово, большак. Эх, дорога-дороженька, широка, просторна – гони себе да гони.

– А я так полагаю, – ответил второй Вячеслав, который сидел на пассажирском месте, – что нам надо поворачивать сейчас налево, на грунтовку. Мне кажется, что там и находится нужная нам деревня. Смотри. Видишь? Столбы с проводами перебегают на противоположную сторону и тянутся к этой дальней деревушке, а вдоль твоего большака проводов дальше нет, значит, там и электричества нет. Следовательно, и жилья нет.

– Верно… – пригорюнился первый Вячеслав.

Свернули на грунтовку, грузовичок запрыгал на ухабах.

– Теперь мне ясно, почему ты директор, а я простой шоферюга, – вырвалось у первого Вячеслава.

– А разве так важно, кто из нас кто? – ответил второй Вячеслав.

– А что важно? – бесцветно спросил первый Вячеслав.

– Важно, что мы с тобой братья во Христе. Важно, что мы нелицемерно любим Христа и что мы с тобой причащаемся из одной чаши. Всё остальное не имеет значения.

Первый Вячеслав – водитель – повеселел, заулыбался.

Названые братья ехали в молчании до деревни. И молчание им было не в тягость.

Аминь.