Текст книги "Горох. Старушка Божия. Книга 3"

Осудил в храме

Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.

Мф. 7:1–2

В прошлое воскресенье вхожу я в наш храм на литургию. Вижу – весьма полная женщина села на самом проходе и ребёнка своего раздевает от многих зимних одежд – вертит его, как куклу, вправо, влево, вверх, вниз.

Женщина большая, и мне никак её не обойти. Раздосадованный, я еле-еле протиснулся мимо неё и, конечно же, тут же и осудил её в душе. Думаю, пришла вот в храм Божий как к себе домой – только о себе и думает, не может в сторонку немножко отползти, с ребёнком здесь своим занимается, не даёт людям православным пройти.

Обедня отошла, и я пробираюсь к выходу. Смотрю, стоит посреди храма наш староста Валентин, приветствует меня, да ещё Виктор Иванович протискивается, улыбается мне издалека.

И встретились мы аккурат на том же месте, где сидела женщина с ребёнком, на проходе то есть, и стали христосоваться – вот, дескать, какие мы благочестивые христиане! Как же мы нелицемерно любим друг друга: приветствуем друг друга по-евангельски – святым целованием!

Хоть выходи на солею и всему храму показывай любовь свою…

Сзади меня незнакомый мужчина меня крепко кулаком в спину толкает: «Давай проходи быстрей!»

Я обернулся и говорю ему с чувством: «Спасибо, брат, что ты меня только пихаешь, а не бьёшь меня за дела мои по лицу. Это через тебя Господь меня вразумляет – лечит от греха осуждения. Ведь я вошёл в храм полтора часа назад и женщину осудил, что здесь сидела и мешала мне пройти. А сейчас здесь стою и делаю то же самое – мешаю людям двигаться. Поэтому ты меня пихай посильнее, чтобы я покрепче запомнил, что осуждать людей, тем более в храме, нельзя».

Вечером, уже в постели, закрывая глаза, я подумал сам в себе, что если мы не будем осуждать друг друга по любому поводу, перестанем мелко подличать и кривляться, изображая из себя нечто большее, чем есть на самом деле, то жизнь промеж нас, православных, станет немного легче.

Аминь.

Случай в городе да во Владимире

Фу! Фу! Русским духом пахнет!

Баба-яга, из кинофильма «Кощей Бессмертный»

Хозяин земли русской есть лишь один русский (великорус, малорус, Белорус – это все одно), и так Будет всегда.

Ф. М. Достоевский

1

Как во древнем русском городе да во честном Владимире вышло мне держать экзамен государственный. Последний экзамен перед защитой диплома в академии государственной службы.

За длинным столом, покрытым казённым зелёным сукном, поверх которого стоят вазы с яркими цветами и прохладительными напитками, сидят члены госкомиссии. Из семи как минимум пятеро – и к генералу Макашову не ходи – яркие представители одной, самой либеральной на свете национальности, ну, сами знаете какой.

Экзаменаторам скучно. Жара за окном и духота в зале сморили людей. Плавное течение экзамена наконец подходит к концу – я последний студент. У всех на лицах можно прочитать нетерпение: быстрей бы уж.

Я вытянул билет, сел за парту, быстро подготовился к ответу.

Первый и второй вопрос билета – об экономике и финансах – я доложил без запинки в полной тишине, без особого внимания высокой комиссии к своей персоне.

2

Наконец пришла пора последнего, третьего вопроса моего билета – «государственный менеджмент».

Я начал свой ответ издалека – с губных старост времён царя Иоанна Васильевича. Услышав грозное имя царя-батюшки, председатель госкомиссии профессор Н. Н., сидевший дотоле с понуренной головой и откровенно скучавший, встрепенулся и, сладенько так, интеллигентно улыбаясь, елейным голосом спросил: «А у вас есть более близкие, современные нам примеры государственного менеджмента?»

«Примеры-то есть, – говорю, – да все горькие. Скорее, – говорю, – это примеры не государственного менеджмента, а примеры государственного предательства, уж больно изменой попахивает».

К слову сказать, при царе Иоанне Грозном население нашей страны увеличилось на пятьдесят процентов и составило примерно двенадцать миллионов человек. Территория государства увеличилась почти вдвое: с двух миллионов восьмисот тысяч квадратных километров при вступлении царя Иоанна на престол до пяти миллионов четырёхсот тысяч квадратных километров на момент его смерти.

О сути современных примеров судите сами: наши государственные менеджеры половину Европы отдали «наиболее вероятному противнику»; военный блок – Варшавский пакт – развалили в угоду всё тому же противнику; экономический союз СЭВ (Совет экономической взаимопомощи) уничтожили по тем же предательским мотивам. Огромную, мощную страну сломали и разграбили. Ежегодно в результате неразумных (или предательских) менеджерских решений умирает миллион русского населения. За границами страны остались брошенными на произвол судьбы двадцать пять миллионов русских людей.

3

– Может быть, у вас есть альтернатива? – холодно спросил Н. Н., заключая в вопросе правильный ответ.

– Есть, – пискнул я, внутренне холодея и чуя, что пропадаю. – Это Русская православная церковь.

– Она-то здесь при чём? – Н. Н. от неожиданности выпучил на меня и без того на сильном выкате глаза и аж поперхнулся слюной. Надолго закашлялся. Вместе с ним ожили, задвигали стульями, затрепыхались остальные члены госкомиссии.

– А вот при чём. Я две недели назад был в монастыре в Дивееве. Ежедневно там окормляются духовно и физически сотни верующих. Съел суп, съел кашу, выпил чай – не наелся, подходи второй раз, никто не запрещает. Не ресторан, конечно, но, заметьте, совершенно бесплатно. Батюшки наши – православные пастыри – трудятся: наставляют в Вере, исповедают, причащают рабов Божиих.

За последние десять лет Русская православная церковь восстановила более пятисот пятидесяти монастырей, а всего действующих было сорок. Построено более десяти тысяч новых храмов. И это при политическом, экономическом и индустриальном коллапсе страны, когда всё вокруг сознательно разрушается и растаскивается ловкими людьми.

Альтернатива такая – если бы церковь имела возможность выдвигать из своих рядов русских православных людей на государственное служение, положение в стране могло бы довольно быстро измениться в лучшую для русских сторону.

Что тут началось!

– Какие русские?! У нас демократическая страна! Россия многонациональная и многоконфессиональная страна, – загалдели, перебивая друг друга, единоплеменники. – Нельзя говорить «русский», нужно говорить только «российский»! В нашей конституции сказано, что источником власти в этой стране является её многонациональный народ.

Я как мог отбивался:

– Но позвольте, русских в нашей стране восемьдесят пять процентов, по какому праву пятнадцать процентов многонационального народа являются источником власти?

– Нельзя говорить «русские», нужно говорить «российские», – заело пластинку у комиссаров из госкомиссии.

– Нет, говорить надо «русские», когда дело касается русских.

– Нет, российских.

– Послушайте! – воскликнул я. Мне всё ещё казалось, что сила цифр и неопровержимая логика смогут переубедить высокую комиссию. – По всем мировым нормам, если в стране проживает шестьдесят процентов или более одной национальности, страна считается мононациональной. По однородности населения Россия обгоняет Японию, Армению и даже Израиль. У нас православная страна с религиозными меньшинствами. В православии крещены почти восемьдесят процентов населения, семь-десять процентов мусульман и где-то один-два процента католиков вкупе с остальными меньшинствами.

Русские при помощи демократических, если вам будет угодно, процедур – пусть это будет голосование поднятыми руками или иное – должны начать отстаивать свои национальные и религиозные права.

Мои слова потонули в гвалте перевозбуждённых голосов членов государственной комиссии.

Я был унижен профессурой, умыт грязью и изгнан с позором…

4

Не было никакого смысла целый час дожидаться результатов экзамена – и так всё ясно. Хорошую оценку уж точно не поставят, а двойку – руки коротки: скандал никому не нужен.

Выйдя из душного помещения синедриона, я сел в автомобиль и поехал в сторону села Боголюбова – и уже через тридцать минут плавал в бочажке под стенами Храма Покрова на Нерли.

Душа и тело требовали успокоения и очищения в святом месте…

Необыкновенная красота Божьего храма, гармония его дивных форм, музыка, звучащая в камне, внесли в душу покой и вернули утерянную было ясность ума.

Да, этот храм подлинно Дом Молитвы, в котором может жить только един Бог – человек для себя такой дом не сможет никогда построить, тем более жить в нём.

Любуюсь!.. И построил же во Славу Божию на века такое каменное чудо наш благоверный князь Андрей Боголюбский! А они что? Либералы ближневосточные? Опрометчиво обласкал и приблизил их к себе русский князь… Подло сговорились, разом напали на безоружного (его меч заранее спрятали) – ведь князь-то был воин из лучших.

Убили нашего князюшку, а тело на огород выбросили по своим законам – как падаль, три дня православным погребать запрещали! Да не затухло, не завоняло тело святого человека – осталось нетленным и поныне почивает во Успенском соборе Владимира, подаёт нам чудеса Божии и по Вере исцеляет. А куда делись убийцы? Пошли в геенну огненную, в этом уж нисколько не сомневайтесь.

А что нам, сегодняшним, размышлял я сам в себе, горевать? Подумаешь, горе какое – тройку на экзамене поставили! Уели – запретили называться русским. Не прирезали же до смерти, как князя Андрея.

5

Я зашёл внутрь храма Покрова на Нерли.

Удивительно – снаружи пекло, а здесь такая благодатная прохлада. Благочестивая матушка за свечным ящиком обратилась ко мне:

– Сынок, купи иконку Божией Матери «Достойно есть», последняя осталась.

– С большим духовным удовольствием.

– И веди себя достойно.

– Спаси Бог, матушка, буду стараться вести себя достойно.

6

На следующий день руководитель моего дипломного проекта с досадой попенял мне:

– Зря ты с председателем госкомиссии сцепился по национальному вопросу. Это очень опасное дело, – он со значением посмотрел на меня. – Вот у меня, например, дедушка был поляк, хотя по паспорту я русский.

– Бьют-то не по паспорту… – вяло напомнил я.

Бывший при сём преподаватель некой заокеанской лженауки поддержал наш разговор на национальную тему:

– А что? Я прожил двадцать пять лет в Казахстане. Сколько во мне кровей понамешано! И узбеки, и казахи, и даже эстонцы с финнами.

Вот, дескать, какой он герой.

Мне не удалось удержаться:

– Помните, как наш бывший премьер-министр Черномырдин говаривал: «Какую партию мы ни строим – всё КПСС получается». Так и у вас: сколько кровей ни мешай, всё в результате еврей окажется…

7

Ещё через день состоялась защита моего дипломного проекта. Председатель Н. Н. много раз пытался меня перебить, с места выкрикивая какие-то обидные для меня глаголы и уничижительные реплики, пытаясь вызвать меня на диспут. Но я мужественно терпел его развязный тон и немногословно отбивался, бойко читая заранее заготовленный по бумажке текст, глубоко не ввязываясь в «опасный национальный вопрос».

Наконец мой текст дочитан до конца. Громко объявляю: «Такой-то выступление закончил». В наступившей тишине председатель государственной комиссии стал неприлично громко шептаться с эстоно-узбеком.

В воздухе несколько раз отчётливо прозвучало слово «антисемит», после чего Н. Н. помотал рукой в воздухе, как будто прищемил пальцы дверью, – подойди, мол. Строго:

– Скажите, вы что, не любите евреев? Вы против евреев?

8

Я, чувствуя на себе тяжёлые взгляды комиссионеров, с неимоверным напряжением душевной силы ответил:

– Я люблю русских. И я за русских. Хотя отцы наши учат, что во Христе нет ни эллина, ни еврея, ни русского. Я свободен? Разрешите идти?

– Идите.

Уже отойдя от стола государственной комиссии на несколько шагов, я почувствовал, что внутренняя пружина моя начала распрямляться:

– Скажите, профессор, а вот вы русских любите?

Профессор Н. Н., несколько минут назад во время моего выступления зычно подававший голос со своего места, желая вступить со мной в диалог, промолчал. Сделал вид, что что-то внимательно изучает в ведомости и мой вопрос его не касается.

Что же.

На том и расстались.

Аминь.

Случай на посту ГАИ

Где двое или трое совраны ко имя Мое,

там Я посреди них.

Мф. 18:20

1

Это было в Прощёное воскресенье. Отстояв обедню в Преображенском соборе Николо-Угрешского монастыря, я поехал возвращать владельцу дорогой автомобиль белого цвета, который брал на несколько дней для представительских целей.

Проехав мост через Москву-реку, я оглянулся на приветливые монастырские главки, которые видны с московской кольцевой дороги. Перекрестился, мысленно помолившись: «Преподобный отче Николае! Моли Бога о нас».

2

Места эти – святые для каждого русского человека. Вдоль этих берегов реки Москвы шёл на поле Куликово, на битву с татарами князь Дмитрий Донской. В его воинстве были монахи-схимники Ослябя и Пересвет, которых благословил на смертный бой игумен земли русской Сергий Радонежский.

Здесь князю в столпе нетварного света явилась чудотворная икона Николая Угодника. Святой князь сказал тогда: «Сия (икона) угреша сердце моё». И после победы на Куликовом поле повелел на этом месте основать Николо-Угрешский монастырь. А город, который обустроился вокруг монастыря, до революции назывался ласковым тёплым словом – Угреша.

С тех пор эта земля находится под особым покровительством святителя Николая, и в монастыре, в драгоценном ковчежце, хранится кусочек его мощей…

3

После нескольких морозных, под двадцать градусов, дней наступила оттепель. Минус два в Москве – это слякоть на дороге в палец толщиной, химический реагент и талый снег.

А мне, водителю дорогого автомобиля, что? Только успевай промывать лобовое стекло да дави ногой на педаль газа – машина сама летит.

Съехав с кольцевой автодороги по указателю «Братеево, Марьино», я плавно, в полном соответствии с указателем скорости сорок километров в час, подъезжаю к милицейскому посту ГАИ.

Взмах полосатой палки. Приказ остановиться и встать к обочине.

Сержант спрашивает документы: водительские права, техпаспорт, доверенность на управление автомобилем, страховку. Всё в порядке.

– А техосмотр у вас есть?

– Техосмотра нет.

4

В машине под лобовым стеклом вместо картонки с техосмотром стоят на иконе, освящая мне путь, святые царственные мученики: царь Николай II с семейством. На эту икону с сомнением поглядел сержант. Мои слова о том, что машина не моя и я управляю ей по доверенности всего лишь два дня, не нашли понимания у инспектора.

– Пройдёмте на пост.

У двери служебного помещения сержант обернулся ко мне и сказал с раздражением: «Стойте здесь».

Он, видимо, принял меня за богатого человека (раз я ехал на такой машине) и был раздосадован тем, что я сразу не предложил ему отступные и теперь ему придётся заниматься бумажной тягомотиной вместо того, чтобы сшибать лёгкие деньги с более расторопных и догадливых водителей.

Прошло десять минут. Никто меня не замечает, никому я не нужен.

Я забрал из машины шапку и Библию и приготовился к длительному ожиданию…

5

Я читал в Евангелии, как Иисус с учениками восходил в Иерусалим; как Сын Человеческий был предан первосвященникам и осуждён на смерть; был предан язычникам, и те поругались над Ним – били Его, оплевали Его и убили Его; и как в третий день Он воскрес…

Несколько раз, когда терпение моё почти лопалось, я хотел зайти в милицейскую будку и решить свой «вопрос» за деньги, но что-то останавливало меня, как бы преграждая путь. Я медлил, но потом злился на свою нерешительность.

6

Слова Христа «По причине умножения беззакония во многих охладеет любовь; претерпевший же до конца спасётся» (Мф. 24:12–13) открылись мне в виде обратной пропорции: чтобы уменьшить творящееся вокруг нас беззаконие, надо увеличить в наших сердцах любовь, что без терпения невозможно. То есть обязательное условие – любовь родит терпение, а терпение до конца есть спасение.

Терпение – спасение. Спасение – терпение.

Из этого я сделал вывод, что мне нужно найти место в своём сердце для любви к гаишникам и потерпеть. Просто постоять и потерпеть.

Я, оправдывая их, принялся думать, что они не такие уж злые и пропащие люди, как о них принято говорить среди шофёрской братии, – у них просто такая работа. Да и мы, водители, сами великие грешники – развращаем их своими подачками, приучаем их брать мзду.

Пребывая в таком настроении некоторое время, я познал, что главный мой недостаток – это отсутствие любви к людям и отсутствие подлинного терпения и смирения.

7

После этого внутреннего открытия и последовавшего за ним желания стать лучше моё ожидание стало более лёгким и даже, странно сказать, каким-то радостным.

Наконец, когда уже прошло более часа моего стояния на открытом воздухе и я совершенно заледенел, из милицейской жарко натопленной будки вышел молоденький, с девичьим румянцем на щеках, лейтенант и спросил, указывая на авто:

– Ваша?

– Моя, – я обречённо кивнул головой.

– Почему не заходите?

– Сержант сказал, чтобы я ждал здесь, у двери. Вот я и вырабатываю терпение, стою, где мне указано, смиряюсь.

Тень догадки и удивления мелькнула на лице лейтенанта.

– Вы верующий?

– Да, я верующий, – просто ответил я.

– Точно верующий? – впился в меня глазами строгий судья, по летам годный мне в сыновья.

Его слова особенно легли мне на сердце: я ощутил себя словно стоящим на исповеди перед невидимым Христом – нельзя солгать…

8

А точно ли я верующий?

Есть ли во мне Вера? Хотя бы малейшая часть того горчичного зерна, которое двигает горы? Или то, что я полагаю Верой, есть просто дань церковному благочестию и традициям?

Не лгу ли я? Не лукавлю ли я сам в себе, именуя соблюдение ритуалов верой в Бога? На беду вспомнилось, как в позапрошлое воскресенье, перед началом литургии, когда я шагнул за церковную ограду и стал креститься на золотые купола с крестами, вдруг у меня за спиной, указывая на меня перстом, дико, по-сатанински, захохотала дебильная девочка-подросток, собиравшая милостыню у ворот. Меня прошиб озноб – мне ясно представилось, что бесы, которые её мучают, теперь смеются и потешаются над моей «верой». Ведь сами-то «бесы веруют и трепещут», им ли не знать меру Веры?..

9

Тогда я, желая немедленно оправдаться перед лейтенантом, стал вспоминать свои добрые дела, которых, как я полагал, было достаточно, но тотчас из-за яда своего тщеславия и гордости понял легковесность и неосновательность всех этих дел.

Получалось вот как: нет у меня ни собственно Веры, ни дел, без которых, как тело без духа, Вера мертва есть. И совсем уж к несчастью мне пришло на ум, что и судьбинушка-то моя не совсем заладилась. Скорбя, не зная, что ответить, я надолго замолчал, пытаясь творить в уме Иисусову молитву, справедливо полагая, что Господь, если ему будет угодно, Сам вразумит меня, что сказать…

10

– Так вы верующий? – вопросил третий раз, не выдержав затянувшейся паузы, лейтенант.

В Евангелии Иисус три раза, чтобы простить предательство, обращается по имени-отчеству к апостолу Петру: «Симон Ионин! Любишь ли ты меня?» Пётр говорит ему: «Так, Господи! Ты знаешь, что я люблю тебя» (Ин. 21. 16).

Воспоминание о Петре, которого Иисус любит и хочет вновь приблизить к Себе, невзирая на его отступничество, укрепило меня – ведь и я люблю Бога, и Бог любит всех нас. А ведь Любовь, по апостольскому слову, больше Веры; и Вера без Любви – медь звенящая.

Эта мысль оживила меня…

Итак, я люблю Бога, верю в Его милость ко мне, верю в воскресение мёртвых и жизнь будущего века. Разве это не вера?

Конечно, Вера!

11

– Да, я верующий. Верую в Отца, и Сына, и Святаго Духа, – сказал я и, сняв с головы шапку, перекрестился.

Напряжённое лицо лейтенанта просветлело.

– Ну, тогда забирайте ваши документы и езжайте с Богом, а я желаю вам счастливого пути, – неожиданно дружелюбно закончил лейтенант и, улыбаясь, протянул мне водительское удостоверение и техпаспорт от машины.

– Скажите, как вас зовут? И вы верующий? – спросил я.

– Зовут меня Николай. Я верующий. Особенно мама с бабушкой у меня верующие, они-то и назвали меня в честь нашего Николая Угодника.

После этих слов я почувствовал волну особенной теплоты, словно Христос дунул на нас своим дыханием, давая нам, как и своим ученикам, Духа Святого.

А как же?! Ведь сказано: «Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них» (Мф. 18:20).

12

Запрятав во внутренний карман куртки шофёрские документы, я сел в автомобиль, бесшумно завёл мощный мотор и медленно покатил, не разбирая, в совершенно не нужную мне сторону. Куда глаза глядят…

Спешить теперь было некуда.

Незаметно, благодаря краткой близости неба, что-то изменилось во мне, какая-то неисправность в душе исчезла. Мне хотелось как можно дольше удержать в себе, как в термосе, теплоту сошедшей на меня и растворившейся в крови благодати.

Глаза туманились тихими слезами, которые я не торопился утирать, воспринимая их как Божий дар утешения.

И когда примерно через километр я подозрительно медленно проехал мимо сидящих в засаде гаишников, те, не двигаясь с места, проводили меня долгими бессильными взглядами. Как охотничьи псы чуют, что зверь им не по зубам, так и эти стражи закона, видимо, почувствовали, что сейчас, в данный момент времени, я нахожусь вне их земной милицейской власти.

Аминь.