Текст книги "Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник)"

Розовое утро

А когда из моря выглянула макушка солнца, утро стало розовым, как проснувшийся младенец.

– Взлетим? – предложила моя девушка, когда мы, оставив машину на асфальтированной площадке, подошли к воде.

– Как взлетим? – не понял я.

Моя девушка молча пожала плечами.

Я попытался уточнить:

– Наверх?

– Вон на то облачко, – сказала моя девушка.

Тогда я признался:

– Плохо переношу высоту!

Она снова пожала плечами и скорбно проговорила:

– Значит, не взлетим?

Ощутив неловкость оттого, что лицо моей девушки вдруг стало печальным, я заметил:

– Не думай, что я не хочу…

Прищурив глаза, она приблизила ко мне лицо.

– Ты смотришь так, – встрепенулся я, – будто что-то во мне изучаешь!

– Пытаюсь обнаружить сейчас…

– Сейчас? Что?

– Вдруг сейчас обнаружу то, за что полюблю потом.

Я посмотрел на макушку солнца.

– О чём ты? – спросил я.

Глаза моей девушки убежали куда-то в сторону, а губы прошептали:

– О твоих крыльях!

«Разве я птица?» – подумал я и сказал:

– Откуда ж им взяться?

Моя девушка отвернулась и долго молчала.

– О чём ты молчишь? – спросил я.

– О себе, о тебе, о том, что ты будешь делать в моей жизни потом…

– А теперь? Что я делаю в твоей жизни теперь?

Не ответив, она прошлась вдоль берега, а потом вернулась и сказала:

– Розовое утро!

– Это из-за солнца!

– Солнце будет всегда?

– Зимой оно бывает редко.

– Жаль…

– Не всё бывает всегда…

– А твои глаза?

– И зимой, и летом.

– А твои плечи?

– И весной, и осенью.

Через час солнце поднялось высоко, и стало нестерпимо жарко.

Моя девушка сказала:

– Я немного устала.

– Что ж, – я распахнул дверцы машины, – можно уехать!

– Лучше бы взлететь…

– На машине?

– Какая разница на чём?

Я подумал о моих крыльях и сказал:

– Разумеется, разницы никакой!

– Значит, мы взлетим?

– Конечно! Мы взлетим вон на то облачко…

Моя девушка рассмеялась, и вдруг в её глазах забегали розовые точки. Захлопав в ладоши, она торопливо проговорила:

– Наконец-то они отросли!

Я молча завёл мотор.

– Ты о моих крыльях? – спросил я.

Моя девушка загадочно улыбнулась и опустила ресницы.

Мечта

Леониду Финкелю

«Куда ж ты такой?» – спросил Нир.

Крошечный щенок пошевелил ушками и прижался к бровке тротуара.

Нир поднял щенка на руки и посмотрел на небо. Усталая луна недвижно склонилась над пустой предрассветной улицей.

– А ты куда? – спросил Нир у луны, но в предрассветный час та была уже глухой и старой.

– А я – к маме! – проговорил Нир, и дальше они пошли втроём: Нир, щенок и луна.

Войдя в подъезд большого дома, Нир опустил щенка на чистый, сухой пол и проговорил:

– Живи, приятель!

Щенок поднял мордочку, понюхал воздух и, отыскав влажными глазками Нира, вдруг прерывисто заскулил.

– Всё образуется! – пообещал Нир.

Щенок беззвучно зевнул, уютно свернулся и затих.

– Всё образуется! – повторил Нир, выходя из подъезда.

На улице были слышны утренние пересуды птиц, мягкие всхлипы открывающихся в домах ставен и суетливые взмахи крыльев задумчивых голубей на спинке ещё влажной от инея скамейки.

– Господи, – прошептал Нир. – Господи!

Всё, что было там, откуда он возвращался, носило на себе тоску и страх, и в час, когда приближался рассвет, люди ещё туже смыкали веки, пытаясь как можно на дольше отдалить от себя приход нового дня… Но он приходил всегда… Нелепый, бесконечный день… Его надо было прожить… Как-то надо было… Нир мучительно искал, чем бы наполнить своё пустое, безрадостное существование, пока однажды, после того, как прочитал в книжке, что жить – это суметь за что-либо уцепиться, нашёл, наконец, смысл в озарившей его душу Мечте.

* * *

Теперь снова было утро, но не было страха.

Теперь был дом и мама.

Нир сидел на диване и улыбался.

– Ты здесь? – шептала пожилая женщина. – Ты здесь?

– Хватит, мама, – просил Нир, – хватит!

Мать, словно пытаясь убедиться в том, что перед ней её сын, трогала его плечо или жёсткими сухими пальцами водила по его поредевшим, седым волосам.

– Хватит, мама, хватит! – Нир увидел, как она ходит по комнате, то и дело руками хватаясь за край стола или спинки стульев. И по полу плелся подол её невероятно длинного платья.

«Скрывает поломанные ноги», – подумал Нир и вдруг, сорвавшись с дивана, принялся сметать со стены пыльные, давно выцветшие искусственные цветы, какие-то фотографии…

Стена.

Та самая…

* * *

…В тот день Нир пришёл из армии на побывку, а мать лежала в беспамятстве на полу с перебитыми ногами.

«И до тебя доберусь!» – сказал отец сыну.

Нир застрелил отца возле этой стены.

* * *

– Сынок, – сказала мать, – ну что ты всё сидишь и сидишь?..

– Привык… Сидеть… И жить нелепо, как червь… И ты, мама, жила нелепо…

– Так, видно, угодно Богу! Прогневали мы Его…

– Это Он прогневал нас…

– Так не говори! Так не думай!

– Но я всё равно так думаю.

– Молчи!

– И молчать я тоже привык… А ты, мама, собирайся! На днях полетим…

– Полетим?

– Да! Ты и я! Мечту придумал…

– Придумал там?

– Там я придумывал разное: вкусную пищу, чистых женщин, сухие простыни, даже самого себя…

– Себя-то зачем?

– Когда ты там, то придумывать самого себя – самое важное… Но теперь я здесь, и на днях мы полетим!..

– На самолёте?

– Не на метле же!

– Полетим?

– Уж будь уверена!

– Куда, сынок?

– К Мечте!

Мать потрогала плечо Нира, а потом тонкую полоску шрама возле виска.

– А где она? – спросила мать.

– Моя Мечта на острове!

– На острове?

– А вокруг острова море. Синее-синее. И на острове рестораны. И белые домики на холмах. Я знаю… Прочитал в книжке «Острова Эгейского моря».

– В книжке? – по лицу матери пробежала тень недоумения.

– Собирайся! Теперь заживём…

По лицу старой женщины скользнула улыбка.

– Мама, – всполошился Нир, – ты улыбаешься!

– Разве?

– Клянусь, ты сейчас улыбнулась!.. Ты по-настоящему улыбнулась!..

Женщина опустила голову.

– Я никогда не бывала в ресторанах, – сказала она.

– Знаю! А теперь будешь! И остров будет…

– И море?

– Конечно! А на острове белые домики, а в домиках весёлые греки. Мы будем ходить в рестораны и веселиться. Я много лет мечтал увидеть тебя весёлой! Мы доберёмся до острова Порус! Будем развлекаться в ресторанах, и, если захочешь, будешь смотреть на море… Оно синее-синее…

– А мои глаза? Ты забыл, что они почти не видят…

– Мы сядем совсем близко к воде…

Мать опустила голову. За ухом скучно свесилась седая прядь волос.

«Я накуплю красивые блузки и длинные юбки из мягкой ткани», – подумал Нир, вдруг вспомнив, что долгие годы мечтал о том, как они с матерью окажутся на небольшом острове, и о том, как они будут беседовать на пристани или гуляя на холмах, среди оливковых деревьев, а по утрам мама будет пить пахнущие ягодами напитки, а он – узо из маленьких бутылочек; вечером они будут слушать оркестр местных рыбаков и смотреть на синеющие вдали холмы. А ещё он будет носить маме фрукты и цветы…

– Ты здесь, – сказала мама, – и мне остров ни к чему, если ты здесь!..

– Я сниму для нас белый домик на высоком холме у господина Криполуса или господина Капулидиса.

– Ни к чему.

– Но… Я все эти годы…

– Ты здесь, – повторяла старая женщина, – ты здесь!..

– А моя Мечта? – Нир вдруг ощутил присутствие чего-то утерянного и непоправимого. Его плечи и шею охватила дрожь, и он, закрыв глаза, представил себе, как его старая мать бредёт по греческому острову Порус, старательно пытаясь скрыть под подолом длинного платья поломанные ноги. И в голове Нира стало темно и пусто.

Такой вечер

Услышав трепыхание телефона, я поднял трубку и услышал:

– Так вы мужчина?

– А что? – спросил я.

– В телефонной книге написано Л. Кац, и я подумал, что, возможно, вы… Так вы не женщина?

– Не совсем! – признался я.

– Жаль! – падая, проговорила трубка.

Отварив картошку и налив в стакан молоко, я подсел к телевизору. Показывали бой петухов. Выключил телевизор и включил радиоприёмник. Играли Дебюсси. Я поедал картошку и слушал Дебюсси. Потом, выйдя на балкон, стал смотреть на затихающий город.

«Удивительный вечер!» – подумал я.

Вернувшись в комнату, стал думать о жизни и о всякой всячине. В окне виднелся кусочек фиолетового неба. Я раскрыл телефонную книгу и наугад набрал семь цифр.

– Алло! – сказал женский голос.

На всякий случай я уточнил:

– Вы – женщина?

– Да, а что?

– А я – мужчина!

– И что с того?

– Сейчас такой волнующий вечер, – заговорил я, – и это просто замечательно, что вы – женщина!..

– Вы считаете, что это замечательно?

– Конечно! – твёрдо проговорил я. – Если бы вы оказались мужчиной, было бы хуже…

– Кому хуже?

– Мне…

– Почему вам?

– Потому что я – мужчина…

На какое-то время трубка замолчала.

– А что плохого в мужчинах? – вдруг услышал я.

– Ничего плохого, – заверил я, – но всё же хорошо, что вы – женщина…

– А что хорошего в женщинах?

Я тихо вздохнул и прошептал:

– Сегодня такой чудесный вечер, такой необычный, не правда ли?

– Сегодня? – трубка, видимо, что-то обдумывая, опять замолчала, но внезапно вскрикнула:

– Господи, вы правы! Как это я забыла, что сегодня вторник! Ведь по вторникам у меня стирка!..

– Стирка?

– Ну да, по вторникам…

Я ощутил, как у меня в груди заныло.

– Я очень надеялся, – зашептал я, – что если сейчас такой вечер, то…

– Вы о чём? – спросил растерянный голос.

Я молча опустил трубку, почесал в ухе и снова включил телевизор.

Красота с добавкой

Р. Ланкаускасу

В последние дни со стороны Африки прорывались горячие сухие ветры, и казалось, что в таком нещадном, безумном пекле ничему живому теперь не спастись.

Денис сбросил с плеча солдатский вещмешок, смахнул с лица капли пота и огляделся. Под брезентовым навесом диспетчерской устроились три солдата и две старушки. Старушки, прикрыв тонкими платочками глаза и сложив на груди руки, смиренно сидели на больших зелёных тюфяках. Солдаты, стоя, пили прямо из бутылок едва сохранившее прохладу пиво.

– Заведение ваше? – спросил Денис у мужчины. Тот стоял в дверях кафе и чему-то улыбался.

– Верно! – отозвался мужчина и, кивнув на женщину, сидящую рядом на складном стульчике, добавил: – А вот она – моя жена!

Денис улыбнулся женщине, возле которой стояли ведра с букетами цветов.

По станции объявили: «Автобус Беер-Шева – Тель-Авив прибудет через двадцать минут!»

– Пиво почём? – спросил Денис.

Мужчина сказал.

В гимнастёрке Дениса запел мобильник.

«Мам, я на станции, – сказал Денис. – Да, скоро, мам… И я… Да, три месяца… Ну, что ты?.. И ты у меня одна… Скоро, мам, скоро…»

– Пиво вынести сюда? – спросил мужчина.

Денис посмотрел туда, откуда должен был появиться автобус, а потом, заглянув к себе в кошелёк, пересчитал деньги.

– Ну, так как? – коротко зевнув, проговорил мужчина.

Не ответив, Денис шагнул к женщине с цветами.

– Почём вот эти, полевые? – спросил он.

Женщина сказала.

«Пиво дешевле», – подумал Денис и протянул деньги.

– Внук мой – тоже служит, – сообщила женщина.

– Повезло ему! – засмеялся Денис.

Женщина махнула рукой, словно комара отогнала, а потом вдруг проговорила:

– А с мамой ты говоришь хорошо… Я слышала… Хорошо говоришь…

Денис отошёл к перрону. Вдали виднелись серые холмы, похожие на горбы огромных верблюдов. Три солдата вышли из-под навеса и встали возле Дениса. У них были красные лица, и от них пахло пивом. Денис наклонил голову к цветам. Они не пахли. Снова взглянув на холмы, Денис подумал: «Проклятые горбы!» Он отстегнул ещё две пуговицы гимнастёрки, провёл ладонью по влажной щеке и оглянулся на женщину с цветами. Оживлённо размахивая руками, та что-то внушала мужу.

Подошёл автобус. Денис вскинул на плечо вещмешок и шагнул на ступеньку.

– Эй, солдат! – услышал он за спиной голос хозяина кафе. – Постой-ка!

– Мне? – изумился Денис, увидев в руках мужчины стакан воды.

– К цветам добавка! – пояснил мужчина.

Припав губами к прохладе стекла и едва сдерживая дыхание, Денис пил большими жадными глотками. Один глаз он прищурил, а другим, широко раскрытым, смотрел на цветочницу. Женщина помахала ему рукой.

– Пей, – сказал мужчина, – на здоровье!

Отдышавшись, Денис спросил:

– Вы всегда такой любезный?

Мужчина громко рассмеялся и вдруг, задумчиво взглянув на небо, прошептал:

– С тех пор, как женился в третий раз. Сегодня – семь месяцев и девять дней…

– Вот как! – Денис вернул стакан и поклонился.

Мужчина поклонился в ответ и оглянулся на жену.

– Повезло мне, – сказал он, – на этот раз повезло…

Ха-ха!

Голос в микрофоне назвал имя, и Гай, тяжело вздохнув, постучал в кабинет доктора Вайнера.

Доктор попросил:

– Рассказывайте!

Гай рассказал:

– Хочу жить!

Доктор поднял голову, и Гай, не устояв перед долгим задумчивым взглядом доктора, искоса посмотрел на стенные часы с синими стрелками.

– Хочу жить! – громко повторил Гай.

– Жить? – слабым голосом переспросил доктор.

– Доктор, вы сомневаетесь?

Доктор Вайнер не ответил.

Какое-то время они сидели, разглядывая друг друга молча, а потом доктор поднялся и немного походил по кабинету.

– Так что там у вас? – вдруг спросил, возвращаясь к столу доктор. Сквозь окно пробился солнечный луч, подполз к часам и вобрал в себя синие стрелки.

Гай тихо вздохнул и коснулся левой стороны груди.

– Давит на сердце, – сказал он. – Иногда, знаете…

– Знаю! – перебил доктор. – Только сердце не здесь…

Гай почесал лоб и громко рассмеялся.

Зрачки в глазах доктора замерли.

– Вас что-то рассмешило, – спросил он.

Гай провёл ладонью по левой стороне груди.

– Рассмешила ваша шутка о том, что сердце не тут!.. – объяснил он.

– Но оно действительно не тут! Сердце как раз там, где пуговка вашей рубашки. Посередине… А вы, милый, жить будете, если… Умеренное питание, умеренные движения, умеренные мысли, умеренные желания… – доктор вдруг замолчал и устало взглянул на часы.

Гай радостно улыбнулся.

– Это всё, что от меня потребуется? – спросил он.

– Этого достаточно! – доктор снова поднялся со стула, подошёл к окну, внимательно оглядел сухую ветку дерева, которая упёрлась в стекло и, не оборачиваясь к Гаю, добавил: – Возможно, что такое состояние, вам удастся принять за жизнь!

«Ха-ха! – мелькнуло в голове Гая. – Мои дела не так уж плохи!..»

Поклонившись в спину доктора, он направился к двери. Боль в груди, вроде бы, отпустила.

– Думаю, вам я больше не понадоблюсь! – услышал за спиной Гай и, радостный, обернулся.

– Больше нет?

– Да уж…

– Господи, доктор! – весело сказал Гай.

– Прощайте! – едва слышно проговорил доктор. Он продолжал смотреть в окно.

Через четыре дня город облетел слух, что доктор Вайнер принял какой-то очень сильно действующий яд.

Ушли дни, ушли ночи

Устав от бесконечного ожидания, женщина повернулась на бок и, поглядывая сквозь пелену ночной комнаты на лежащее подле неё недвижное тело, надрывным голосом прошептала:

– Хочу жить!

– А я спать! – сухо покашливая, ответил пожилой мужчина.

Женщина несколько раз просунула горячую ладонь между его ног, однако в ответ раздавалось неизменное «а я спать!»

Наконец, тяжело откинувшись на подушку, женщина пролежала с открытыми глазами до рассвета, стараясь изо всех сил ни о чём не думать и ничего не желать.

С рассветом её пылающая ладонь попыталась снова прикоснуться к междуножью мужчины, но пригодиться женщине тому по-прежнему не удавались.

– Сожалею!.. – сказал он на третьи сутки, и на него обрушился неудержимый кашель.

Женщина, покачав головой, подождала, когда кашель утихнет, и подвела итог прошедшим суткам:

– Не можешь ты!..

– А что, если подождать ещё? – спросил мужчина.

– И никогда уж не сможешь!.. – сказала женщина.

Она привела к себе другого мужчину.

Тот находился на заслуженной пенсии и в крошечной мастерской чинил старые часы. Женщине нравился его густой зычный голос, а ещё тот факт, что кашлял он крайне редко.

– Хочу жить! – говорила она, кладя нетерпеливые пальцы между толстых ног часового мастера.

– Живи! – отзывался мужчина, ничего не предпринимая для жизни, а когда женщина подавала ему в кровать стакан дорогого вина, он лишь громко икал и пел похабные песни.

Закрыв глаза, женщина слушала его пение, и оттого, что слова в песнях были крайне непристойными, ей ещё нестерпимее хотелось жить, и она ещё настойчивее тянулась к заветному месту. Затаив дыхание, женщина терпеливо ждала, что это место, возможно, оживёт.

– Ты чего? – сжимался пенсионер.

– Хочу жить! – неуклонно поясняла женщина.

– Поздно! – ошалело моргая ресницами, пояснял мужчина.

Убирая руку, женщина тяжело вздыхала. Порой ей казалось, что она умирает, и тогда она тихонько, не умеючи, плакала. «Жить!» – рвался из неё сдавленный стон, но часовщик уже крепко спал.

На третий день, возмущённая настолько, насколько способна возмущаться женщина, она разбудила часовщика и, включив свет, потребовала, чтобы он убирался.

Мужчина, стоской поглядывая в ночное пространство, сбросил на грудь седую голову и громко, сладостно заплакал.

Теперь они плакали вместе: она – оттого, что хотела жить; он – оттого, что жизнь ему опостылела.

– Убирайся! – сказала, наплакавшись, женщина.

Часовщик взглянул на её пустые, отвислые груди, на тонкие бескровные губы и, не спеша натянув на себя мятые брюки, молча вылил на сверкающую белизной простыню недопитое вино.

Он ушёл.

Ушла ночь.

Потом уходили ещё дни и ночи.

Однажды женщина вышла из дому, чтобы побродить по городу. Возле аптеки она съела ванильное мороженое, а когда солнце зашло за городом, шоколадное. Снова бродила по улицам, пока не наступила ночь.

В эту ночь она не плакала. Присев к окну, она подумала о том, как странно, что больше не плачет, а позже, выпив два стакана вина и ощутив удивительную лёгкость, вдруг догадалась, что больше жить не хочет.

И умерла.

Немного неба и много луны

Брату

После того, как на врачебной комиссии я заявил, что жизнь – прекрасна, мои слова всех трёх докторов привели в полное изумление, и я был незамедлительно отправлен в психушку.

– Сюда! – сказал горбатенький санитар, указывая на дверь с цифрой «4», – отныне твоё место здесь!

– Как интересно! – заметил я.

Радостно взвизгнув, санитар куснул меня в шею и втолкнул в комнату.

– Буду тебе братом! – сказал парень с длинными усами. Его кровать стояла возле окна.

– Замечательно! – проговорил я.

– А я – твоей сестрой! – это проговорил парень, у которого сильно косили глаза. Он приблизился ко мне близко-близко и щекой потёрся о моё плечо.

– Чудесно! – ответил я и поплевал ему в ухо.

* * *

Вскоре жизнь в психушке мне стала казаться всё менее привлекательной, и после того как я во всеуслышанье об этом заявил, меня повели на повторную комиссию.

* * *

– Тогда вас было трое! – сказал я докторам.

– Один из нас утонул! – проговорил доктор, у которого были седые волосы и на щеке бородавка.

– В воде? – спросил я.

Доктор, который помоложе, объяснил:

– В каше, гречневой.

– Ну, и дурак он! – заметил я. – Зачем было тонуть, если жизнь прекрасна?

– Так вы считаете, что жизнь прекрасна? – насторожился пожилой доктор.

– Разумеется!

– Понятно! – многозначительно переглянувшись, сказали оба доктора, и меня вернули в комнату с цифрой «4».

* * *

Теперь кровать возле окна занимал горбатенький санитар. Он угрюмо глядел по сторонам и громко стучал зубами.

– Сегодня он Серый Волк! – пояснил тот, у которого сильно косили глаза.

– А ты? – с тревогой спросил я, вдруг вспомнив, что недавно он был моей сестрой.

– Я – Красная Шапочка!

– А где ж мой брат? – я с тоской кивнул в сторону кровати, на которой сидел Серый Волк.

– Твоего брата убрали. Сказали, что он сумасшедший, и что таким здесь не место…

Сильно загрустив от мысли, что теперь у меня нет ни брата, ни сестры, я закричал от обиды:

– Разве это жизнь?

Я кричал двое суток подряд, объявляя, что всё, что вокруг нас, это не жизнь, а какая-то мерзость, и тогда вечером меня увезли, чтобы вновь представить перед комиссией.

* * *

– В последний раз вас было двое! – сказал я доктору с бородавкой.

– Один из нас принял яд.

– Который из вас? – спросил я.

Доктор задумался и вдруг заплакал.

Я погладил у доктора бородавку и сказал:

– Доктор, вы ненормальный! Жизнь прекрасна, а вы плачете!

Доктор плакать перестал и понюхал мою руку. У доктора было белое лицо и красные уши.

– Иди! – сказал он и тихо всхлипнул.

– Куда? – поинтересовался я.

Доктор не ответил и заплакал снова.

Тогда я ущипнул его в плечо.

– Вы трус! – объявил я.

– Ты так думаешь?

– Я думаю, что вы чего-то боитесь!

– Каждый из нас чего-то боится…

– Я думаю, что вы боитесь сойти с ума.

– С чего ты взял?

– Это неизбежно… Рано или поздно, все мы…

– Ну, допустим! – перебил меня доктор.

– С этой мыслью необходимо смириться, – сказал я, – и бояться вам больше не следует!

– Ладно! – сказал доктор. – Больше не буду!..

– Лжёте, доктор! – заметил я. – Вы – просто обманщик!

– Убирайся! – закричал доктор. – Пошёл!

– Куда?

Доктор резко откинулся на спинку стула.

– Куда хочешь! – едва слышно прошептал он.

Я поднялся со стула, молча поклонился и ушёл в городской зоопарк навестить мою любимицу, макаку Кэти.

– Не бойся! – сказал я Кэти. – Такая у нас жизнь…

Над нами висело немного неба и много луны.