Текст книги "Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник)"

На холмах, где мшистые валуны

Увидев на пороге комнаты парня с винтовкой, женщина тут же догадалась, что война за Независимость окончилась.

– Говори же! – попросила она, сильно побледнев.

Парень сказал:

– Твой муж остался там…

Женщина не поняла:

– Остался?

– Остался!

– Там?

– На холмах, где большие валуны… – парень прикусил губу.

Женщина покачала головой и неслышной походкой отошла к окну.

– На холмах? – спросила она, не оборачиваясь. – Мой муж теперь там?

– Легионеры забросали нас гранатами…

На миг женщине показалось, что вдали, там, где Иерусалимские холмы, упало небо.

– Могила моего мужа на холмах? – едва слышно проговорила она.

– После гранат, там уже ничего… Мы едва успели оттащить раненых… – парень надолго замолчал и вдруг; заметив стоящую возле стены детскую коляску, заставил себя улыбнуться.

– Живите ещё! – сказал он, уходя.

Женщина отошла от окна лишь под утро, и вдруг почувствовала, как её мозг раскалился от неудержимой, мучительно сверлящей мысли о смысле своей будущей жизни и о том, что отныне она навсегда свяжет себя с тем, что осталось там, на холмах…

* * *

В один из весенних дней, когда земля под Иерусалимом подсохла, она взобралась на холмы не одна, как делала это обычно, а вместе с пятилетней девочкой, которая, весело перебегая от валуна к валуну, издали крикнула:

– Мамочка, может быть, это здесь?

– Может быть… – ответила женщина.

– А может, там? – косым взглядом девочка проследила за уходящей от её ножек узкой полоской тени.

Не трогаясь с места, женщина шумно вздохнула, поправила на голове косынку и посмотрела туда, где над верхушками деревьев кружила большая чёрная птица.

– Где-то здесь… – прошептала она. – Где-то здесь…

В полдень девочка пожаловалась на усталость, и тогда они спустились с холмов на обочину дороги, чтобы дождаться прихода пригородного автобуса в Иерусалим.

Шофёр, открывая дверцы, спросил:

– Ну, что?

Женщина молча опустила голову.

* * *

Однажды в один из летних дней девочка, прислонившись к самому большому валуну, сказала:

– Ты, мамочка, не знаешь… Ты каждый раз не знаешь…

Женщина пожала плечами.

– Сегодня ты опять не знаешь, да?

– Где-то здесь! – устало проговорила женщина.

– А может быть, там? – девочка махнула ручкой в сторону тех холмов, к которым спешили белые облака.

Женщина посмотрела на дальние холмы, и её голова упала на грудь. Прикрыв руками лицо, она вдруг испугалась пришедшей на ум мысли: «Вдруг моя голова теперь будет жить отдельно от тела?..»

– Может быть! – сказала она.

– У меня болят ножки! – пожаловалась девочка.

Женщина безвольно опустила руки.

– Мамочка, – сказала девочка, – я больше не хочу на эти холмы!

* * *

В последующие полвека женщина приходила на холмы одна и, ласково трогая заросшие мхом валуны, жадно глотала воздух.

Тишина.

Безответность.

Мысли.

Всякие.

Порой самой непонятные.

А в конце дня женщина спускалась к обочине дороги.

– Ну, что? – спрашивал водитель пригородного автобуса.

* * *

Зимой мир становился мокрым, холодным, лишним.

Пустота.

Мертвенность.

Усталый мозг.

Усталые глаза.

По ночам женщина металась в постели, зовя к себе из памяти прошлого нежность.

И томилась верой.

И безверием.

Спать!

Уснуть!

Спать!

Уснуть!

Утром – новый день…

Новые глаза…

Новые холмы…

Новые боли в груди…

Прибегал внук, и тогда женщина читала ему книжки о войне за Независимость или рассказывала о дедушке, который там, на холмах, остался…

Однажды внук сказал:

– Мама считает, что теперь дедушку не найти…

– Мы найдём! – перебила женщина.

– Правда?

– Мы найдём!

Мальчик обнял бабушку и спросил:

– Это тогда, когда я стану взрослым?

– Торопиться быть взрослым ни к чему, – сказала бабушка.

«Уснуть! – говорила она себе, оставаясь одна и пытаясь разглядеть сквозь размытые ночью стёкла окон дальние холмы.

Спать!

Уснуть!»

На стене, над кроватью, фотография дочери и внука.

Спать!

Уснуть!

Спать!

Уснуть!

Молитва.

Долгая.

Жаркая.

Честная.

Однажды сердце женщины разорвалось.

* * *

От своих сверстников внук отличается разве лишь тем, что два раза в год – весной, когда земля под Иерусалимом подсыхает, и ранней осенью, когда спадает жара – он взбирается на холмы и там долгими часами бродит, что-то высматривая за валунами, покрытыми густым наростом унылого мха.

Чушь собачья

На меня нашло…

Заметив в толпе прохожих женщину с большими грустными глазами, я забежал в цветочный магазин и выбрал букетик из пяти астр.

– Пожалуйста, примите! – сказал я проходившей мимо меня женщине.

– Что?

– Цветы я нёс сестре, – солгал я, – только её не оказалось дома…

– Но…

– Сестре принесу в другой раз!

– Вы, наверно, хороший брат! – улыбнулась женщина.

– Очень, – заметил я, – очень хороший!

Женщина улыбнулась снова.

– Сегодня цветы ваши! – я ощутил острое желание взять женщину за руку и уйти с ней туда, где ни города нет, ни прохожих, ни вообще никого…

– Что ж… – проговорила она.

Я опустил глаза и искоса взглянул на её бёдра.

– Что если нам вместе поужинать? – предложил я.

Женщина не ответила.

– Сыты?

Вдруг, крепко сжав мои пальцы, она прошептала:

– По горло!

– Тогда я провожу вас, ладно?

– Что ж, – сказала она, – что ж…

Дома она включила большой вентилятор.

– Душно, – сказала она.

– Душно, – отозвался я.

В углу на диване сидела маленькая девочка и смотрела по телевизору носорогов. За окном была видна стена соседнего дома. Поставив астры в синюю вазу, женщина ушла на кухню и вернулась с бутылкой воды для девочки.

– Мы ни о чём не говорим, – заметил я.

– Надо?

– Не хотите?

Она пожала плечами и спросила:

– О чём?

Я перевёл взгляд на носорогов, а потом сказал:

– Ну, например, о жизни, о Боге, о смерти…

Женщина подняла голову и стала разглядывать вентилятор.

– Хотите поговорить о Боге? – спросила она.

Я немного задумался.

– Нет, пожалуй, – сказал я, – тут многое не скажешь…

– Тогда о смерти?

– Нет, ещё нет…

– А о жизни, – женщина посмотрела на меня своими большими грустными глазами, – о жизни следует помолчать…

– Следует?

– Помолчите!

– Я подумал, что…

– Знаю!

– Знаете?

– Женщина всегда знает, о чём мужчина молчит…

Я вздрогнул.

– Это ужасно, если так!..

Теперь по телевизору показывали уточек.

– Вам, наверно, пора уходить? – неожиданно проговорила женщина.

Я поклонился и вышел.

А на улице я вдруг почувствовал желание не расставаться с этой женщиной и просто молчать.

– Буду молчать! – сказал я, вернувшись. – Не хочу ни о чём думать…

– И я не хочу думать…

– И не говорить…

– Ни о чём…

Я молча поцеловал её в глаза.

– Знаешь, о чём я молчу? – спросил я потом.

– Знаю! – ответила женщина.

– Теперь пойду! – сказал я.

– Иди!

– Не хочу!

– Не иди! – закрыв дверь крохотной комнатки, она расстегнула блузку, легла на узкий диван.

Опустившись на колени, я провёл ладонью по её животу.

– Что же будет теперь? – спросил я.

Она молчала долго-долго. И вдруг сказала:

– Теперь ты знаешь всё…

Мы вернулись в комнату, где по телевизору рекламировали мебель. Девочка уснула.

– Приду ещё, – сказал я женщине.

– Зачем? – спросила она.

– Поговорим о Боге, о жизни, о смерти…

– О жизни помолчим! – сказала женщина.

– Можно, я уложу малышку в кроватку? – спросил я.

Женщина молча погасила в комнате свет и встала за моей спиной.

– Остаёшься? – я услышал, как женщина дышит.

– Да!

– Почему?

– Жизнь!

Женщина обхватила меня руками. Всего обхватила. И было много рук.

Я обернулся и увидел большие мерцающие в полутьме глаза.

– Жизнь! – повторил я.

– Чушь собачья! – прошептала женщина.

Я молча отнёс девочку в кроватку.

На танке

Григорию Кановичу

В полдень, приведя в страшное недоумение местных жителей, коз и собак, на глухой улочке заброшенного в Негеве посёлка появился танк и четыре автобуса. Неторопливо продвигаясь вдоль улочки, колонна остановилась возле дома старого Цахи, ибо дальше путь упирался в узкий деревянный мостик над высыхающей летом речушкой, а дальше, за мостиком, мир ограничивался редкими чахлыми кустами на приземистых и, казалось, вечно сонных холмах.

Человек в тёмных очках и джинсовой кепке, выйдя из автобуса и не выпуская из рук микрофон, стал давать распоряжения людям, одетым в военную форму, а потом, взобравшись на танк, который загородил собою почти весь мостик, обратился к высыпавшим из своих домиков жителям: «Дорогие граждане, израильское телевидение, готовя фильм о мужестве и стойкости наших бойцов в войну Судного дня, решило снять эпизод боя в вашем краю…»

Наблюдая за «боем», люди посёлка время от времени суетливо вскакивали со своих мест и предлагали «бойцам» подкрепиться то апельсинами, то козьим молоком. Когда же стемнело, человек с микрофоном объявил: «Уходим! Довоюем завтра…»

Цахи пообещал, что за оставшимся на мостике танком присмотрит ночью.

* * *

Ночью Цахи лежал с открытыми глазами.

– Ты чего? – спросила жена.

– Смотрю на звёзды.

Жена покосилась на окно.

– И мне не спится.

– Смотришь?

– Смотрю!

– Тоже на звёзды?

– На тебя!

– Зачем на меня?

– Не знаю. А ты зачем смотришь на них?

– Не спится…

– И мне…

Старик сел в кровати и задумчиво заглянул в тёмное пространство комнаты.

– Одевайся! – вдруг сказал он.

Жена послушно опустила ноги с кровати, и тогда Цахи, загадочно улыбаясь, вложил руку жены в свою.

В дверях женщина остановилась и тихо вздохнула, подумав, что уже много лет муж не брал её за руку…

Ночь была светлая, звёздная. Пёс Буги, завидев своих хозяев в столь неурочный час, лениво приподнялся, зевнул и снова опустился на землю.

– Вот она, – прошептал Цахи, подойдя к танку, – боевая машина!

– В таком был наш Эли? – спросила жена.

– В таком! – Цахи долго взбирался на гусеницу, долго выпрямлял непослушную спину, а потом долго переводил дыхание. Потом подобрался к башне, чтобы заглянуть во внутрь, но открыть люк сил не хватило, и тогда он снова выпрямился и закрыл глаза.

Разглядывая стоящего на танке мужа, женщина отметила про себя, что за всю их долгую жизнь она ни разу не видела его таким решительным, гордым и взволнованным.

– Что ты собираешься делать? – спросила она.

Цахи открыл глаза, похлопал ладонью по броне люка и вдруг, протянув руку жене, проговорил:

– Могу и тебя прихватить!..

Они устроились под пушкой возле смотровой щели водителя и долго наблюдали за тем, как вдали, по вершинам холмов, скользили длинные светлые блики.

Вдруг Цахи вздрогнул и, повернув голову к жене, спросил:

– Слышишь?

– Нет, а что?

– Приказ по рации!

Жена не поняла:

– По чему?

– Пора готовиться к бою!

– И мне? – прошептала женщина.

Цахи сплюнул себе под ноги и сказал:

– Если трусишь, убирайся!

Жена продолжала сидеть и не убиралась.

– Так как? – нетерпеливо поведя плечиками, спросил Цахи.

Уйти домой, оставив мужа ночью одного на боевой машине, женщина не решилась и тогда она, поправив на шее косынку громко и чётко проговорила:

– К бою готовая, вези, где огнём стреляют!..

Взревев, танк рванулся с места и, высоко подпрыгивая, стал преодолевать самые невероятные препятствия. То и дело смахивая со лба капли пота, Цахи наклонялся к уху жены и кричал: «Держись, боец!..» И снова танк подпрыгивал, и громко ревел мотор.

И вдруг женщина, облизнув пересохшие губы, осторожно сказала:

– Может, вернёмся в дом?

Цахи вскинулся всем телом и, с изумлением взглянув на жену, спросил:

– Ты это что?

Жена не ответила, лишь на её верхней губе шевельнулись тонкие морщинки.

Цахи отвернулся и стал растирать себе руки, плечи, колени.

– А может, этот танк нашего сына? – спросила жена.

– Возможно! – отозвался Цахи.

– Танк старый, да?

– Очень…

– А наш Эли был совсем молоденький…

– Да уж…

Со стороны дальних холмов донёсся крик птицы и сразу умолк. Женщина, тихо вздохнув, спросила:

– Думаешь, танк крепкий?

– Конечно!

– Я думаю, что не очень…

– С чего ты такое взяла? – Цахи снова принялся растирать колени.

Женщина сказала:

– По ночам я молилась за нашего сына, но танк оказался не крепкий…

– А днём? – спросил Цахи. – Днём ты молилась?

– И днём…

Цахи обнял жену за плечи, и они молча смотрели перед собой на мерцающие в темноте деревянные балки мостика.

– Опять! – вскрикнул старик. – По рации говорят опять…

– Да? – безразличным голосом прошептала жена.

– Разве не слышишь?

– Слышу… А что говорят?

Старик задумчиво посмотрел перед собой, а потом встал во весь рост и, глотая слюну, заговорил о том, какой их сын герой. Он говорил, глядя на звёздное небо, и не замечал, что жена его не слушает, потому что, обхватив ладонями лицо, недвижно сидела под холодной пушкой танка и бесслёзно плакала.

Нехорошие камни

Науму Басовскому

Ночью девочка проснулась и, приподняв с подушки головку тревожно посмотрела в сторону большой кровати.

Мама спала.

«Хорошо!» – подумала в эту ночь девочка, потому что в прошлую ночь было плохо…

…Дорога на Иерусалимское шоссе проходила между большим кукурузным полем и домиками поселенцев, и по утрам девочка выбегала на крыльцо, чтобы помахать ручкой вслед автобусу, который развозил взрослых на работу. Это был старый автобус. Старый и в глубоких вмятинах.

«Сегодня обошлось!» – говорили, возвращаясь после работы, люди посёлка.

Однако иногда не обходилось, и тогда на автобусе появлялись новые вмятины, а мама в такую ночь не спала…

…– Ты почему здесь? – спросил Симха, который был когда-то почтальоном, а теперь, сильно постарев, взял в привычку бродить по утрам вокруг посёлка.

Девочка, показав синее ведёрко, в котором лежали четыре камня, сказала:

– Нехорошие камни! Я убираю их с дороги, чтобы люди из деревни на холме не кидали ими в наш автобус.

Симха задумчиво покосился на ведёрко и улыбнулся.

– А у тебя шевелятся усы, – заметила девочка. – Они совсем белые.

– Белые. – отозвался Симха.

– А у девочек усов не бывает.

– Не бывает.

– А у моего брата есть, только они не белые, а чёрные.

– Ещё будут белые… Твой брат солдат, да?

– Солдат.

– Винтовка у него есть?

– Конечно!

– А камней, что на дороге, он боится?

– Ну, да! И он боится, и моя мама боится.

– Как же так, если у твоего брата есть винтовка?

– Мой брат говорит, что для нашей страны камни пострашнее винтовок.

– Так говорит твой брат?

– Да!

– Как же так?

– Не знаю, только мой брат думает так!

– А как думаешь ты?

– Я не думаю. Я убираю с дороги камни.

Симха снова улыбнулся.

– Тут их много!

– Много! – вздохнула девочка.

– Думаешь, они в этом ведёрке поместятся?

– Думаю, что нет!

В небе пролетел самолёт. Потом ещё два.

– Я с тобой! – сказал Симха. – Я тоже буду собирать с дороги нехорошие камни.

– Врёшь! – сказала девочка, недоверчиво взглянув на Симху – У тебя ведь нет ведёрка?

– Нет! – признался Симха. Он поднял голову, посмотрел на холм, над которым выступала верхушка мечети, и вдруг достал из кармана мобильник.

Поговорив с кем-то, он весело подмигнул девочке и сказал:

– Мы за тобой!..

…В жёлтом облаке пыли девочка не сразу разглядела телегу, которая под невообразимый грохот колёс вынырнула из-за угла деревянной синагоги и покатилась по дороге. Вместо лошади, телегу тащили за собой двое мужчин и три мальчика.

– Мы прибыли, лейтенант! – сказал мужчина с белой бородой и жёлтыми зубами.

– Народное, так сказать, ополчение! – добавил второй. У него были небритые щёки и полруки.

– Лея, привет! – хором прокричали три мальчика. Месяц назад они вместе с девочкой окончили первый класс.

Лея недоумённо посмотрела на Симху.

– Разве ты лейтенант? – спросила она.

– Лейтенант в запасе! – уточнил Симха.

– Надо же!

Симха покраснел, опустил голову и тоскливо проговорил:

– Ладно, сегодня веди насты!

– Вот это здорово! – захлопала в ладошки девочка – на телеге стояла огромная пустая бочка, в которой поселенцы когда-то хранили соленья.

Во вторник, около семи вечера

Ирене Вейсайте

Прикрыв за собой дверь, Габи подошёл к сидящей на диване женщине и объявил:

– Я вернулся!

– Вижу! – сказала женщина. На ней была розовая блузка и сиреневая юбка. – Что с того?

Габи молча наклонился и приподнял на женщине юбку.

– Оценил? – спросила женщина.

– Замечательные ноги, – заметил Габи. – и, наверно, не очень мои…

Женщина оправила юбку.

– Дурак ты, Габи, – сказала она, – если ты вернулся, то они снова очень твои. Только прежде я должна сильно ударить тебя в лицо…

Габи закрыл глаза.

Женщина ударила. Так сильно ударила, что Габи согнулся и разбитой губой прижался к коленям женщины.

Немного выждав, женщина поднялась с дивана, ушла в ванную комнату и, стоя под душем, подумала, что слишком легко простила Габи.

…Все эти месяцы, пока его не было с ней, она, чтобы «убить время» и «задушить» тоску, заставляла себя работать на фабрике по десять-двенадцать часов кряду, а придя домой, падала на диван и воспалёнными глазами глядела на экран телевизора, то и дело теряя нить увиденного. Потом, что-то поев, ложилась в кровать, и перед тем, как уснуть, долго плакала, проклиная всех без исключения мужчин…

Женщина заглянула в зеркало, сухим полотенцем провела по плечам, животу, бёдрам. «Глупые ноги и бессмысленные руки», – с горечью подумала она и, накинув на себя халатик, вернулась к дивану. В телевизоре говорили о падении японской йены.

– Видеть меня хотел? – спросила она.

– Очень! – сказал Габи и приоткрыл халатик.

– Тебя не было несколько месяцев…

– Я приходил во вторник, около семи вечера, – проговорил Габи, отойдя к окну.

– О чём ты? – женщине выключила телевизор. Ей вдруг показалось, что у Габи тоже бессмысленные руки. – Ты не приходил несколько месяцев подряд!

Габи задумчиво смотрел в окно.

– Ты должна знать, что я был у тебя во вторник, около семи вечера.

– Около семи?

– Вот именно!

– Нет, Габи, этого я не знаю! Ты бросил меня несколько месяцев назад, и с тех пор…

– Я тебя не бросил!

– Бросил, да и к тому же где-то пропадал…

– Какая разница: бросил или пропадал?

– Ты, Габи, придурок, если не видишь разницы!

– Возможно, я придурок, но я пытался жить…

– Ты, Габи, не придурок, а круглый дурак, если говоришь такое… Разве жить пытаются? Если и пытаются, так это не жить…

– Хотелось жить!

– Что же тебе мешало?

– Рыть бесконечно канавы и таскать на стройках песок ты называешь жизнью?

– Подыскал бы для себя что-либо другое…

– Именно это я и пытался делать! Я искал такую работу чтобы от меня вечно не несло потом и чтобы мои туфли отмывались от прилипшей грязи. Я решил, что подыщу что-либо подходящее и тогда вернусь…

– Выходит, ты нашёл что-то подходящее, если вернулся?

– Конечно, то есть, вначале – конечно, а потом – нет, то есть, хозяин мебельного магазина на улице Дрор меня просто надул, и я у него напрасно вкалывал… Клянусь, мне хотелось вернуться к тебе с чем-либо иным, но меня надул хозяин мебельного магазина, и у меня осталась лишь злоба…

– Выходит, ты нашёл что-то иное?

– Вначале – нет, а потом – да, то есть, я решил стать судьёй!

– Габи, ты стал судьёй?!

– Я подумал, что если меня надули и оставили ни с чем, то я… Я кое-что обдумал…

– Так ты не стал судьёй?

– Нет, то есть, вначале – нет, а потом – да, то есть, я стал… Я не знаю, как называется то, кем я стал, но ты должна запомнить, что я приходил к тебе во вторник, около семи вечера…

– Ты, Габи, спятил! Я думаю, ты совершенно спятил!

Габи не ответил. Он смотрел в окно и молчал. Потом сказал:

– Возможно, я спятил, но от любви и не такое случается!

– Послушай, Габи, не говори со мной о любви… Только не о любви! И уходи, пожалуйста! Я почти отвыкла от твоего голоса и больше не хочу…

– Это правда? Больше не хочешь?..

– Правда или нет, разве это имеет для тебя значение?

– Ещё как имеет! – взорвался Габи. – Значение имеет и это, и кое-что ещё…

– Кое-что ещё?

– Ты должна запомнить, что я был здесь во вторник, около семи вечера. Если запомнишь, то я смогу остаться с тобой навсегда!

– Габи, ты определённо рехнулся! Ты бросил меня на целых несколько месяцев, а теперь пристаёшь ко мне с каким-то диким бредом… Уходи, пожалуйста! Я не видела тебя во вторник! Слава Богу, не видела! И больше видеть не хочу! Слышишь?

– Ладно, – сказал Габи, – тогда я ухожу, если ты не видела меня во вторник, около семи вечера.

– Прощай, Габи! Ты просто свихнулся!..

* * *

Ночью, во сне, женщина отгоняла от своей кровати собак, которые норовили сорвать с неё одеяло, и она, вскидываясь на подушке, просила: «Убирайтесь! Оставьте меня, пожалуйста!» И на какое-то время собаки оставляли её в покое, а потом с новым, ещё более яростным упорством, рвались к одеялу.

Проснувшись, женщина села в кровати и недвижно сидела до тех пор, пока не нашла в себе силы принять душ и включить электрический чайник.

Было сухое, жаркое утро, и по телевизору сообщили, что перемена в погоде не ожидается, а в конце сказали, что во вторник, около семи вечера, в мебельном магазине на улице Дрор вспыхнул пожар, и что полиция ведёт расследование.