Текст книги "Уничтожить"

Он ехал медленно, очень медленно, по все таким же пустынным проселочным дорогам и несколько раз останавливался ненадолго, чувствуя, как в нем растет неуверенность, словно коварная болезнь, так что ему потребовалось почти полчаса, чтобы добраться до Бельвиля.

Этот городок оказался таким же пустынным, как и его окрестности, он словно сфокусировался на самом себе и собирался с силами, чтобы перепрыгнуть в 2027 год, приветствуя его забавным баннером у въезда на улицу Маршала Фоша: “Бельвиль-ан-Божоле радостно встречает 2027 год.” Уже почти совсем стемнело, когда он припарковался наконец перед больничным центром, первый коридор, по которому он пошел, был плохо освещен, должно быть, проблемы с электричеством. Повернув направо на первом перекрестке, он увидел пожилую женщину с ходунками, идущую ему навстречу. Ей было не меньше восьмидесяти, длинные растрепанные седые волосы спадали ей на плечи, она была совершенно голая, если не считать испачканного памперса, на правой ноге подсыхали подтеки дерьма. Когда он остановился, не понимая, как поступить, его быстрым шагом обогнала медсестра, толкая перед собой тележку с лекарствами. Он даже не успел махнуть ей рукой, но ведь она не могла ее не заметить и все-таки прошла мимо, даже не подумала притормозить. Старуха неумолимо приближалась к нему, он с трудом оторвал взгляд от ее дряблых грудей, и, когда она была уже в трех метрах, ему удалось встряхнуться, он повернул назад и почти бегом бросился в коридор, из которого только что вышел. Но теперь вход в него загораживала каталка. Тут он понял, что ему следовало с самого начала взять левее, в отделение ХВС-СМС, а свернув направо, он попал в ДИПИ. Он подошел к каталке: очень пожилой мужчина с истощенным лицом, краше в гроб кладут, еле дышал, сцепив руки на груди, но Полю почудилось, что он расслышал легкий хрип. У главного входа медбрат или санитар – он не умел их различать – сидел на стуле, уставившись на экран своего мобильника.

– Вы видели, там человек… – сказал он, чувствуя себя полным идиотом. Тот ему не ответил, продолжая постукивать пальцами по сенсорному экрану, который время от времени издавал что-то вроде легкого “плюх”, наверняка это игра какая-то. – Может, надо что-то предпринять? – не отставал Поль.

– Я жду напарника, – раздраженно отозвался медбрат, и на этом разговор закончился.

Застекленный коридор привел Поля в общий зал отделения ХВС-СМС; теперь он уже сориентировался и быстро нашел комнату отца. Сесиль и Мадлен превзошли себя: на подоконнике и невысоком книжном шкафчике красовались растения в горшках, отец всегда любил растения, от человека, у которого никогда не было домашних животных, не ожидаешь такого нежного отношения к растениям – он сам ухаживал за ними, поливал, постоянно переставлял их, чтобы обеспечить необходимое им количество света. На книжных полках стояли его папки, те самые, и книги, которые он не помнил, смесь современных криминальных романов и классики, представленной в основном Бальзаком. Должно быть, книги они взяли у него в спальне, отец читал, как правило, по вечерам, перед сном, а Поль никогда не заходил в спальню родителей. Стена напротив кровати превратилась в настоящую мозаику из фотографий. Прежде всего, его поразила фотография родителей, обнимающихся на террасе у моря, судя по всему, в Биаррице; такими молодыми, как на этом снимке, он отца и мать не мог помнить, им тут, вероятно, лет по двадцать с чем-то, не больше, его тогда не было на свете, даже на стадии проекта. Главной героиней многих других фотографий была Сесиль, и простодушная гордость, с которой отец держал ее на руках, совсем маленькую, ей тут от силы полгода, не оставляла никаких сомнений относительно отцовских предпочтений и любви. Но все-таки на одной фотографии он стоял рядом с отцом; их сняли перед домом в Сен-Жозефе, оба они только что слезли с велосипедов, опустив подножки, и теперь улыбались в объектив, ему там, должно быть, лет тринадцать. Он помнил свой велосипед, “полугоночной” модели с гоночным рулем, но при этом с брызговиками и багажником, этот промежуточный тип велосипеда, видимо, уже напрочь исчез, сегодня таких полугоночных велосипедов в продаже не найти. На других фотографиях отец принимал участие в строительстве дома, стоя рядом с незаконченной каменной стеной, или позировал с инструментами в руках за плотницкой работой; он выглядел счастливым, очевидно, этот дом многое для него значил. Однако в большинстве случаев его фотографировали в рабочей обстановке, в компании коллег, иногда в офисе, иногда в других местах, определить которые было сложнее, часто где-то в пути – в аэропортах и на вокзалах. На одном довольно поразительном снимке он затесался в группу мужчин в черных дутых комбинезонах, они стояли по команде “вольно”, направив стволы автоматов в землю, и улыбались в объектив, серьезным оставался только отец, и Поль в очередной раз задал себе вопрос, который уже давно его мучил: руководил ли его отец, или, скорее, отдавал ли он приказы о проведении операций на земле? Бывал ли он инициатором физического устранения?

– Тебе нравится? – Сесиль задала этот вопрос еле слышно, он постепенно вернулся в реальность и понял, что очень долго простоял так перед стеной фотографий, полчаса, а то и час. Он оглянулся на отца, тот с непроницаемым лицом полусидел на кровати.

– Да, – ответил он, – думаю, ему очень понравится, он целыми днями будет на них смотреть. – Мадлен, понял он в эту секунду, на фотографиях отсутствовала, она работала совершенно бескорыстно. Наверное, это нормально, сказал он себе, его отец, видимо, достиг того возраста, когда уже не испытываешь особого желания фотографировать, в смысле фотографироваться, запечатлевать мгновения, свидетельствующие о ходе времени; но желание жить еще есть, и, возможно, оно сильнее, чем когда-либо. Мадлен тут, с ним, она всегда будет тут, до последнего мгновения, отцу ни к чему фотографии Мадлен.

В дверь постучались, Сесиль ответила: входите. В комнату вошла чернокожая девушка, медсестра или санитарка, у Поля сложилось впечатление, что они тут носят одинаковые формы, в лионской больнице они разные, а здесь он не мог их различить. Потрясающая красотка лет двадцати пяти, ее длинные, блестящие и гладкие волосы, идеально распрямленные, подчеркивали чистоту ее черт, он никогда не понимал, как это они умудряются, но результат его впечатлил.

– Меня зовут Мариз, – сказала она, – я буду ухаживать за вашим папой большую часть времени, мы работаем посменно с Аглаей, моей напарницей. И конечно же, с Мадлен, поскольку она останется у нас. Сейчас мы пересадим вашего папу в кресло и отвезем в общий зал на новогодний банкет с нашими постояльцами и персоналом. Вы тоже можете прийти, если захотите. Потом у нас состоится концерт классической музыки для всех желающих.

Только тут Поль обратил внимание на инвалидное кресло, стоявшее в углу комнаты, хотя оно было огромным, со множеством мягких подложек; очевидно, его изготовили на заказ, оно больше напоминало самолетные кресла бизнес-класса.

– Кресло регулируется по углу наклона, – сказала Мариз, – от сидячего положения до почти лежачего. И мотор у него мощный, четыре часа автономной работы, так что можно отправиться на дальнюю прогулку. – Она подкатила его к кровати и нажала кнопку, чтобы приподнять кровать сантиметров на двадцать. – Возьми его под колени, – велела она Мадлен, а сама обхватила его за плечи, со стороны их манипуляции выглядели очень простыми, не прошло и полминуты, как они усадили его в кресло.

Несмотря на внушительные размеры, эта машина была несложной в обращении, и они легко лавировали по коридорам. В общем зале уже собралось человек двадцать пациентов, их каталки были расположены более или менее по кругу. В кругу нашлось место и для отца, его соседями с двух сторон оказались совсем молодые люди, с удивлением отметил Поль, тому, что справа, было не больше тридцати, а слева сидел и вовсе подросток. Доктор Леру переходил от одного кресла к другому, кратко заговаривая с каждым пациентом, он ведет себя, думал Поль, будто свято верит, что все его слова ими поняты, даже если они и не в состоянии ему ответить, в конце концов, ему виднее, он все же врач, хотя, наверное, непросто все время говорить и ни разу не услышать ответа. Поль пошел вглубь зала, к столу на козлах, заставленному бутылками игристого вина и тарелками со сладким и соленым печеньем, вокруг толпились санитарки, ну и еще обычные люди, вероятно родственники больных, то есть их товарищи по несчастью, но он не понимал, как наладить с ними контакт, и выпил три бокала игристого подряд в надежде придумать тему для разговора. В эту минуту к нему, слава богу, присоединилась Сесиль, за ней по пятам следовал Эрве, вот она уж точно спасет ситуацию, навыков человеческого общения ей не занимать.

Закончив обход пациентов, Леру перешел к медицинскому персоналу и наконец обратился к родственникам, начав с Сесиль, которая стояла рядом с ним.

– Вы у нас новенькие, – сказал он. – Надеюсь, что вам тут нравится и мы не обманули ваших ожиданий.

– Спасибо, доктор. Я очень благодарна вам за все, что вы делаете.

– Мне проще, чем вам. Это моя профессия, я просто стараюсь работать как можно лучше.

Любовь – это не вполне профессия, подумал Поль, но профессия тоже необходима. Это скорее нормально, подумал он, что вечером тридцать первого декабря он предается абстрактным размышлениям, пусть и невнятным. В эту минуту через дверь в глубине зала вошли музыканты, и тут он увидел, что на эстраде стоит кабинетный рояль и рядом с ним виолончель на подставке. Следом вошли два скрипача со своими инструментами, и за ними появилась пятая музыкантша с чем-то вроде скрипки, но побольше. Это и есть альт? А они, значит, струнный квартет? В струнных квартетах он разбирался не лучше, чем в сельскохозяйственных животных, и знал только, что для струнного квартета в истории западной музыки существует обширный репертуар. Тут в двух метрах от себя он заметил Эрве, погруженного в изучение распечатанного листка, очевидно, это была программа музыкального вечера, и подошел к нему, чтобы прочесть ее вместе с ним. Музыканты настраивали инструменты, это заняло довольно много времени, но никто явно никуда не торопился, Леру продолжал обходить по очереди всех родственников, обмениваясь с каждым парой слов.

– Ну ладно! – сказал он наконец громким голосом, чтобы перекрыть окружающий гомон. – Я должен вас оставить, меня ждут дома. Удачи тем, кто дежурит сегодня ночью. Всего доброго и счастливого Нового года.

– Сколько сейчас? У тебя есть часы? – Сесиль оглянулась на Эрве.

– Четверть десятого.

– Эрве, мы забыли! Мы совсем о них забыли! Кроме того, я не купила никакой еды, поехали домой.

– Я слышал много хорошего о Бартоке… – задумчиво сказал Эрве, повертев программку в руке.

– Нет, послушай, дорогой, нам правда пора, тридцать первое декабря, так нельзя. – Она была в полном ужасе, и он пошел следом за ней, больше не возражая, разве что буркнул еле слышно:

– Они могли бы поехать с нами…

Они нагнали доктора Леру в вестибюле и вышли из больничного корпуса вместе с ним. И замерли на месте, так было холодно. Ночь выдалась ясной, очень звездной и как-то абстрактно прекрасной.

– Я хотел спросить вас… – обратился Поль к Леру. – Мне показалось, что у вас много совсем юных пациентов.

– Это правда. Я даже думаю, что ваш отец будет у нас старейшиной. Часто состояния ХВС-СМС являются последствием черепно-мозговой травмы, например, в результате падения с мотоцикла или скутера, это распространенный случай. Но… Что тут можно поделать? – Он произвел какое-то сложное движение правой рукой, изображая нечто среднее между взлетом и падением, видимо, чтобы нагляднее продемонстрировать необходимость соблюдать меры предосторожности, важность мотоциклетного шлема, мудрость правил безопасности на дорогах, а также угар от езды с непокрытой головой за рулем двухколесного транспортного средства на полной скорости по извилистому склону. “Я здесь не для того, чтобы судить, а для того, чтобы лечить”, – ну, он такого бы не сказал, но у Поля возникло ощущение, что эта фраза буквально витала в воздухе, и это было так очевидно, словно он услышал ее. Они снова пожелали друг другу счастливого Нового года, и Леру направился к парковке.

Мадлен решила провести ночь в больнице; ее раскладушку еще не принесли, но она обойдется подушкой и одеялами; она уже словно отдалилась от них, обустраивая себе новую жизнь. До них донесся аккорд струнных, приглушенный расстоянием, посреди довольно живого аллегро. Они еще постояли пару минут во дворе больницы под звездами, потом Сесиль положила руку Эрве на плечо. Он молча кивнул и достал ключи от машины.

11

Возможно, следовало все же попытаться поговорить с Орельеном, как он и собирался, подумал Поль, приехав в Сен-Жозеф. Они крикнули, что дома, но никто не отозвался, видимо, те взяли такси и отправились куда-нибудь поужинать; как ни удивительно, найти такси тут не составляло труда; Божоле оказался вполне живой областью, что теперь скорее исключение из правила, тут были магазины, врачи, такси, медсестры на дому, так, наверное, выглядел прежний мир. За последние несколько десятилетий Франция превратилась в бессистемное скопление городских агломераций и “сельских пустынь”, во всем мире происходило то же самое, разве что в бедных странах роль городских агломераций играли мегалополисы, а пригородов – бидонвили. Так или иначе, Орельен с женой уехали. Они с Сесиль огорченно переглянулись; она, смирившись, пожала плечами и занялась ужином; в кладовой нашлись консервы, а в холодильнике – все, что нужно для салата.

Что касается вина, то это был верх роскоши. Прямо из кухни ступени вели в погреб, вырытый на подвальном этаже. Поль никогда туда не спускался, вином занимался отец. Включив световые полоски вдоль полок, он опешил: повернутые под небольшим углом, тут лежали сотни бутылок; в помещении было прохладно и сухо, наверняка тут поддерживались идеальные условия хранения, можно не сомневаться. Пытаясь сориентироваться, он быстро понял, что вина распределены по регионам. Здесь были разные сорта бургундского, и, судя по всему, весьма почтенного, и бордо, несомненно ни в чем им не уступавшие. Очередное увлечение отца, даже страсть, можно сказать без преувеличения, о которой он ничего не знал. Побродив пару минут между “Пюлиньи-Монтраше” и “Шато Смит О-Лафит”, он приуныл и решил призвать на помощь Эрве; ему наскучила роль хозяина дома, с того момента, как он приехал сюда, его не покидало любопытное ощущение, что старшей теперь стала Сесиль, а он – ее младшим братом. Она многое пережила, у нее были дети, словом, все это имело отношение к жизни, он же только и делал, что составлял невнятные отчеты, предназначенные для пояснительных записок к финансовым законопроектам, так что выбирать вино должен Эрве. Он тоже открыл рот от изумления, войдя в погреб.

– Да, нехило… – признал он. – Впрочем, знаешь, я не лучше тебя в этом разбираюсь. Как тут можно что-то выбрать?

Поль пожал плечами:

– Понятия не имею… Возьмем несколько бутылок. – Этот погреб – очередная загадка, связанная с личностью отца, подумал он, поднимаясь на кухню; как-то он не вяжется с пенсией отставного сотрудника ГУВБ, более или менее равнозначной, считал он, пенсии полицейского. А может, и нет, может, он был хранителем особых гостайн и за это получал прибавку к зарплате; например, определенные суммы из так называемых спецфондов, кругооборот которых в госаппарате страшный секрет, даже Брюно оставил всякие попытки узнать о них больше, зачем ссориться из-за этого с коллегами из министерств внутренних дел и обороны, решил он, все равно это “жалкие гроши”; все суммы меньше миллиарда евро были для него “жалкими грошами”.

В разгар ужина у него вдруг ужасно разболелась голова, во рту появился неприятный привкус какой-то гнили, что ли, он не мог дождаться, когда уже наконец закончится это тридцать первое декабря, но ему еще предстоял сыр, и стоило ему откусить кусочек пармезана, как слева, там, где зубы мудрости, его пронзила острая боль. Он осторожно ощупал челюсть, боль стала настойчивей, должно быть, у него снова абсцесс, он лет десять страдал от абсцессов, а старик дантист, к которому он раньше ходил на улицу Монтань-Сент-Женевьев, уже вышел на пенсию, а то и умер, придется искать другого, наверняка это окажется молодой парень, он попытается впарить ему импланты, дантисты просто помешались на имплантах, ну конечно, так они зарабатывают себе на жизнь, и все же они перегибают палку со своими имплантами, он ни за что не хотел никаких имплантов, если бы можно было обойтись без зубов, он бы предпочел вообще их не иметь, зубы казались ему, прежде всего, источником проблем, так что импланты – спасибо, не надо, но он знал, что ему их предложат, и тогда придется отказываться – такая перспектива заранее его изнуряла.

Они уже заканчивали десерт, и Эрве как раз достал бутылку бенедиктина, когда послышался скрип входной двери, а затем шаги на лестнице. Сесиль вдруг замерла и покраснела; Эрве положил ей руку на плечо, нежно его поглаживая, но не смог ее успокоить.

Да, это были они. Годфруа сразу бросился в свою комнату, только его и видели, прыткий и верткий как форель; он не то чтобы тащился от семейных конфликтов. Инди же тяжело плюхнулась на стул напротив Поля, расставив ноги, как старуха, прямо воплощение поруганной доброй воли, – но ее взгляд был цепким и чуть ли не умным, она пребывала в полной готовности всем напакостить, это ему тут же стало ясно. Орельен сел рядом с ней, лицом к лицу с Сесиль, он коротко взглянул на старшую сестру, казалось, он вот-вот расплачется. Эрве откинулся на спинку стула и очень медленно налил себе рюмку бенедиктина, никому его не предложив.

– Мы немного задержались в больнице, – смущенно начала Сесиль.

– Мы заметили. Не важно, мы уже поели. – Инди угрожающе помолчала несколько секунд. – Нам все-таки придется кое-что обсудить. – Она кивнула Орельену; должно быть, он отрепетировал свои реплики в машине и поэтому начал довольно непринужденно:

– Папа уже явно не в состоянии управлять своими финансовыми делами. В этих обстоятельствах, на наш взгляд, было бы целесообразно оформить над ним опеку. – И он умолк.

Инди подбодрила его взглядом, но он не произнес больше ни слова; очевидно, забыл, что дальше. Три жалкие фразы не в состоянии запомнить – она с отвращением покачала головой.

Поль схватил бутылку бенедиктина, налил себе рюмку и медленно покрутил ее, поднеся к глазам. Ему даже нравилась такая атмосфера, он прямо ощущал нарастающие волны ненависти, к тому же алкоголь немного притупил зубную боль, но зато он покрылся испариной. Он взял себя в руки, выждал несколько секунд и, тщательно артикулируя каждое слово, произнес:

– А в чем, по-вашему, заключается необходимость оформления опеки? Быть может, вы считаете, что существует опасность хищения денежных средств?

Инди поначалу ничего не ответила, кинув властный взгляд на Орельена, но все зря, мало того что он на самом деле забыл свой текст, но и вообще, очевидно, витал в облаках, уставившись в какую-то неопределенную точку пространства, которая вполне могла оказаться точкой Омега или реинкарнацией Вишну.

– Или вы полагаете, например, что Мадлен способна воспользоваться ситуацией и лишить нас того, что нам причитается?

– Ни в коем случае! Речь не идет о том, чтобы кого-то в чем-то обвинять! – вскинулась она, словно ее подстегнули щелчком кнута, очевидно, вспомнила очередную заготовленную тираду, некую последовательность фраз, которую собиралась произнести. – С другой стороны, у вашего отца есть общий счет с Мадлен, что, согласитесь, довольно необычно.

– Так решил папа. – На “папе” у него прочувственно дрогнул голос, он буквально выдохнул последнее слово, Инди тут же заткнулась, почва все стремительнее уходила у нее из-под ног, а его это уже по-настоящему забавляло, и он вовсе не прикидывался, он правда растрогался при мысли об их совместном счете, сам он так и не дошел с Прюданс до этой стадии, отец определенно поднялся до неведомых ему высот человеческого опыта. Он встал, подошел к окну, полная луна освещала луга вокруг дома, только ведь лунный свет не успокаивает, напротив, как правило, лишь обостряет неврозы и безумие. Он вернулся на свое место, немного все-таки тревожась за продолжение вечера.

– Опека очень часто назначается в аналогичных случаях, – вновь подал голос Орельен, ко всеобщему удивлению. Он произнес эти слова автоматически, ни к кому не обращаясь, на самом деле он просто вспомнил вдруг следующее предложение своей роли и затем снова погрузился в молчание.

– Именно. В подобной ситуации опекунство часто запрашивают дети. Я не раз сталкивался с этим в своей практике. – Эрве говорил громким, хорошо поставленным голосом; Инди с изумлением повернулась к новому противнику. – Назначение опекуна входит в компетенцию судьи по месту жительства, у нас это будет суд высокой инстанции города Макона. Обязанности опекуна достаточно обширны; он также в случае необходимости решает, имеет ли место агрессивная терапия. Дело в том, что доктрина неизменна, как, кстати, и прецедентное право: судья всегда склонен назначить опекуном самого близкого из детей в личном и географическом плане.

– Ну конечно! – огрызнулась Инди. – У нас работа в Париже, не можем же мы… – И осеклась. Она хоть и не произнесла: “не можем же мы торчать в провинции и сачковать на пособии по безработице…” – но была очень к этому близка.

Эрве подождал, пока эти невысказанные слова медленно сгустятся в воздухе, и заговорил любезным тоном:

– Вот это я и имел в виду. У вас нет возможности обеспечить достаточную географическую и эмоциональную близость. – И он подлил себе бенедиктина.

Она неуверенно всплеснула руками в надежде обрести второе дыхание и повернулась к Орельену – пустые хлопоты, он так и сидел неподвижно, уставившись в пустоту, но ей самой удалось встрепенуться и снова перейти в наступление, ее боевитости можно было только позавидовать.

– Однако, мне кажется, это не решает всех проблем. Например, скульптуры Сюзанны плесневеют в амбаре, там они недоступны для широкой публики, что, мне кажется, противоречит ее пожеланиям. Орельен единственный, кто вникал в творческие проекты матери, они в этом смысле понимали друг друга с полуслова, мне кажется, это дает ему определенное моральное право.

При словах “моральное право” Эрве широко улыбнулся и устроился в кресле поудобнее. Он помедлил еще полминуты, словно дожидался, пока на него сойдет нотариальный дух, и непринужденно продолжил, с рюмкой бенедиктина в руке:

– Моральное право можно разложить на право изъятия произведения из обращения, право на обнародование, право на неприкосновенность произведения и право на атрибуцию. Право на изъятие является особым, поскольку оно исчезает вместе с автором, за исключением наличия особого завещательного распоряжения, но предполагаемая выставка скульптур – скорее вопрос права на обнародование. В случае наследования ab intestat[26]26
  Без завещания (лат.).


[Закрыть] право на обнародование действительно следует альтернативным правилам перехода прав по наследству, отступающим от общего права наследования. Дети являются совместно его первыми бенефициарами, за ними следуют родители умершего, если таковые имеются, при этом супруг занимает лишь третью позицию. В отношении двух других аспектов применяется обычное наследственное право. – Он выдержал паузу. – Что касается имущественного права – а это предмет, который, я полагаю, волнует вас прежде всего, – то тут также надо следовать нормам обычного наследственного права.

Наступило молчание. Оно затягивалось, и Поль опустил голову, ему даже смотреть на Инди не хотелось, до него донесся ее хриплый вздох, на этот раз она и впрямь была разбита в пух и прах. Ему стало чуть ли не жаль ее: Инди не просто хищница, она относится к виду хищников, обладающих самым низким интеллектом; все знали в общих чертах, пусть не так детально, как Эрве, что наследство делится практически поровну между детьми; на что эта дрянь могла рассчитывать? Внезапно Орельен встал словно робот, развернулся и пошел в их спальню. Инди, обомлев, провожала его взглядом, ошеломленная таким отступничеством, но не нашла в себе сил отреагировать. Сесиль мяла в руках кухонное полотенце, чувствовалось, что она вот-вот расплачется. С ума сойти, до какой степени она не выносит конфликтов, – подумал Поль; она все же мать двух девиц, почти ровесниц, наверняка они ссорились из-за шмоток или интернет-сайтов, чего ж она по-прежнему такая трепетная?

Инди так и сидела в оторопи, ей потребовалась целая минута после ухода Орельена, чтобы прийти в себя, и она снова попыталась ринуться в атаку, словно старый больной буйвол.

– Поразительно, – рискнула возразить она, – что муж Сюзанны по-прежнему сохраняет право контроля над ее работами, хотя он явно уже… – Она тщетно искала синоним слова “овощ” и в конце концов объяснила, что он теперь совсем не способен выражать свою волю да и просто общаться с людьми, короче, его уже нельзя считать личностью, разве что “юридическим лицом, разумеется”. Что она имела в виду? Возможно, ничего, она путалась в терминах.

Поль невозмутимо поднял руку и сказал, что она, вероятно, не вполне поняла разъяснения Эрве: право на обнародование произведения как раз и отличается приоритетом детей и даже родителей над супругом. Более того, понятие “общения” весьма относительно, – любезно подчеркнул он. Вот ее сын Годфруа, например, отнюдь не в вегетативном состоянии, но следует ли из этого, что с ним можно общаться?

Испустив стон, она согнулась пополам, словно ее ударили в солнечное сплетение, и так, не выпрямляясь, через несколько секунд встала и вышла из столовой. Очевидно, удар достиг своей цели, она еле передвигала ноги. Вот и все, семейный новогодний ужин на этом завершился. Поль взглянул на часы: 23.55, ему давно пора спать, он все сильнее потел, зуб снова разболелся, в глазах помутилось. Ну, несколько минут он еще продержится.

Сесиль устало вздохнула, но он опередил ее, не дав ей открыть рот:

– Подожди, я сразу тебя прерву. Эрве все правильно сделал. С ней надо проявлять твердость, это единственный выход; завтра утром она будет как шелковая. Без нашего согласия она не обойдется, если захочет продать скульптуры. – Он чуть было не сказал “этот хлам”, но вовремя осекся и похвалил себя за тактичность.

Она покачала головой, посмотрев на них обоих по очереди.

– Вы не понимаете… – произнесла она наконец. – Ее притязания, конечно, смехотворны, и ей необходимо было на это указать, но зачем же так ее унижать?

Тут она, возможно, и права, подумал Поль. 2027 год еще не наступил, у них могут возникнуть проблемы, надо будет принимать какие-то решения; может быть, не так уж и умно с их стороны с самого начала настраивать Инди против себя, она обладает реальной вредоносной силой. Но все же он ничуть не сомневался, что у нее чисто денежные мотивы, то есть они с ней всегда договорятся на взаимовыгодной основе.

– Ты что, всерьез на меня сердишься, дусик? – Эрве обнял ее за плечи, вид у него был ужасно расстроенный и пристыженный.

– Нет, я не сержусь на тебя всерьез, она действительно невыносима, эта сука… – смирившись, сказала Сесиль, – и потом, твой нотариальный спич звучал довольно забавно. – Эрве не стал говорить ей, что, по его понятию, это был никакой не спич, а призыв к соблюдению законов. – Но, как всегда, проблема в Орельене, он попал в очень непростую ситуацию…

И впрямь, подумал Поль, ситуация очень непростая и вряд ли вскоре улучшится. Было две минуты первого, новый год вступил в свои права. Он крепко обнял Эрве и энергично расцеловал его в обе щеки. За последние дни они сблизились, что-то между ними возникло, какой-то союз – и, не будучи в состоянии ясно сформулировать свою мысль, он чувствовал, что ему понадобится союзник, что новый год сулит что-то опасное и мрачное. Он тут же отправился спать, но заснуть не смог, несмотря на количество выпитого, зуб снова заболел, и он вернулся к мыслям о 2027 годе. Ему определенно не нравился этот год, что-то было отталкивающее в самой комбинации цифр. 20 и 27 – очевидные составные числа, произведения из таблицы умножения, которую в его время еще зубрили в начальной школе: четырежды пять – двадцать, трижды девять – двадцать семь. А может, 2027 – простое число? Он снова включил компьютер и быстро проверил: действительно, 2027 – простое число. Ему это показалось чудовищным, противоестественным, но в каком-то смысле такая анормальность характерна для простых чисел. Распределение простых чисел уже многих свело с ума на протяжении долгой истории Запада.