Текст книги "Уничтожить"

8

Тем временем Поль вступил в неравный бой с автоматом по продаже сладких снеков на вокзале Макон-Лоше, где кроме него не было ни души. Через пару минут он сдался, уступив строптивому агрегату два евро; тут объявили о прибытии парижского поезда. Выйдя на перрон, он внезапно засомневался, узнает ли брата и невестку. С момента их последней встречи прошло много лет, и о том дне у него осталось физически смутное и эмоционально малоприятное воспоминание, но все же как-то неловко будет не узнать родного брата. Накануне ему приснился какой-то тягостный сон. Он назначил свидание своей русской любовнице на вокзале Буржа, у него никогда не было русской любовницы, но во сне она имелась, впрочем, и в Бурже он никогда не бывал. Они созвонились по мобильному, договорились встретиться в определенной точке вокзала, в главном зале у киоска прессы, и подошли туда одновременно, подтвердив друг другу по телефону, что они на месте, но так и не увиделись. Тогда они определили следующую точку – под указателем G на платформе 3, но и на этот раз, несмотря на то, что местоположение они выбрали с предельной точностью, связь была прекрасной и они несколько раз подтвердили друг другу свое присутствие, им не удалось пересечься, это казалось тем более невероятным, что на платформе 3 было пусто, они оба изумились по телефону. Тогда Поль в сердцах обругал разработчика сна: идея параллельных пластов реальности, может, и любопытна в теории, сказал он ему, но в реальности – ну, в реальности сна – он все же не мог не испытывать болезненную досаду, что его русская любовница потерялась; разработчик сна выразил глубокое сожаление, но так толком и не извинился.

На вокзале Макон-Лоше ничего подобного не произошло: его брат, невестка и их сын были единственными пассажирами, сошедшими с парижского поезда. Но Поль и так бы сразу узнал Орельена, он ничуть не изменился; на его лице с тонкими, довольно гармоничными чертами читалась какая-то нерешительность, сомнение, и оттого он казался уязвимым; он постоянно пытался, без особого успеха, придать себе мужественности, отращивал бороду, да и то она получалась совсем реденькой. Инди была на десять лет старше его, что уже начинало бросаться в глаза, невольно отметил он про себя; она сильно сдала; и вряд ли это сделало ее любезнее. Их сын уж больно высокий для своего возраста – сколько ему, девять? Он не мог точно вспомнить. С сыном совсем засада, ему никак не удавалось к нему привыкнуть, Сесиль, впрочем, тоже. И дело тут не в расизме, его никогда не отталкивали и не притягивали особо люди с черной кожей, но в данном случае тут было что-то не то. Решение Инди прибегнуть к ВРТ по причине бесплодия мужа – это еще туда-сюда; ее решение прибегнуть вдобавок и к суррогатному материнству уже более спорно, по крайней мере в его глазах, но, возможно, он просто пал жертвой устаревших представлений о морали и нравственности; коммерциализация беременности, по всей вероятности, вполне законна, хотя он, по правде говоря, так не считал, да и вообще старался не слишком много размышлять на эти темы. Ну а что она отправилась в Калифорнию, где и произвела все эти манипуляции, – так и прекрасно, это самый эффективный вариант с технической точки зрения, но и самый дорогостоящий – у нее вроде нашлись на это деньги, он, кстати, задавался вопросом, откуда взялись такие суммы, ее зарплаты “журналистки серьезного еженедельника” уж точно не хватило бы на такого рода прихоти, и даже будь она, что называется, “звездным автором”, и то ей бы это было не по карману. Возможно, все оплатили ее родители, она-то известная крохоборка и сама поехала бы куда-нибудь в Бельгию или Украину. Ну, это все, допустим, еще куда ни шло, но почему ей взбрело в голову из огромного каталога биологических отцов, наверняка предоставленного ей калифорнийской биотехнологической компанией, услугами которой она воспользовалась, выбрать именно чернокожего производителя? Вероятно, желание подчеркнуть свое свободомыслие и антиконформизм, а заодно и антирасизм, до кучи. Она использовала ребенка в качестве своеобразного рекламного щита, транслируя некий свой желаемый образ – трепетной, открытой гражданки мира, – притом что ему она всегда казалась скорее эгоистичной скупердяйкой, а главное – конформисткой до мозга костей.

Либо – но эта гипотеза еще хуже предыдущей – она вознамерилась таким выбором унизить Орельена, ведь все мгновенно понимали, что он не является, не мог бы никоим образом являться настоящим отцом ребенка. Если таков был ее замысел, то она полностью преуспела. Биологическое отцовство не имеет никакого значения, главное любовь, по крайней мере, так принято считать; но надо еще, чтобы эта любовь имела место, а у Поля никогда не создавалось впечатления, что Орельена связывает с сыном хоть какое-то подобие любви, он никогда не замечал за ним никаких ласковых жестов, даже украдкой, ни элементарного желания проявить заботу и, честно говоря, не мог припомнить, чтобы Орельен и Годфруа вообще разговаривали друг с другом – она еще к тому же назвала мальчика этим дурацким средневековым именем, никак не вяжущимся с его внешностью. Поль думал с отвращением, что она выбрала это имя чисто для прикола, со скрытым смыслом. Тем не менее он заставил себя обменяться с супругами надлежащим количеством поцелуев и даже легко коснулся губами щеки ребенка. Он не только очень повзрослел, окреп и обещал вырасти высоким здоровяком, то есть полной противоположностью папе, но и его кожа вроде бы стала еще темнее с прошлого раза.

Вздохнув с облегчением, Орельен сел рядом с Полем на переднее сиденье. Стоило им выехать с вокзальной стоянки, как Годфруа достал свой айфон и, судя по всему, с головой ушел в какую-то видеоигру.

– Во что ты играешь? – поинтересовался Поль, предприняв попытку – наверняка последнюю в этот уикенд, подумал он, – проявить к нему внимание.

– В “Рагнарок Онлайн”.

– Это какая-то скандинавская игра?

– Нет, корейская.

– И в чем смысл?

– Ну, это чистая классика, надо убивать монстров, чтобы накопить очки опыта, повысить профессиональный уровень и сменить класс. Но это хорошая игра, здорово отрисованная, клевая.

– А сейчас у тебя какой класс?

– Паладин, – скромно ответил мальчик. – Но я уже скоро пройду на Рунмейстера, надеюсь, по крайней мере.

Что ж, корейский разработчик не произвел революции в этом жанре, и добавить Полю было нечего, но у него возникло чувство, что на этот раз они с племянником хорошо пообщались. Когда они выехали на трассу, Орельен спросил, как дела у отца в медицинском плане; он объяснил, как мог, не скрывая, что шансов на улучшение немного.

– Ну чё, он овощ, короче, – сказала ему в спину Инди утомленным голосом. При слове “овощ” ее сын по-идиотски заржал. Поль бросил на них свирепый взгляд в зеркало заднего вида, но воздержался от ответной реплики. Главное – сохранять спокойствие, насколько это возможно, и, насколько возможно, не усугублять ситуацию, дышать медленно, ровно, повторял он себе, но все-таки невольно газанул и тут же резко вдавил тормоз, чуть не столкнувшись с грузовиком. Он мог бы возразить этой суке, что ей же так понравились овощные посадки парижской мэрии, когда она шла по парку Берси в день ее первого визита к ним домой, – и он сильнее, чем когда-либо, понадеялся, что этот визит станет последним. А где Прюданс? – подумал он по ассоциации, где, интересно, в данный момент может быть Прюданс? Нет уж, в следующий раз он постарается приехать вместе с ней.

Поль все еще немного нервничал, когда они приехали в больничный центр, и, припарковав машину Эрве на стоянке, выходящей на улицу Полен-Бюссьер, он сделал несколько быстрых вдохов-выдохов и только потом повел их по коридорам. Не желая участвовать в воссоединении семьи, он отступил на пару шагов, когда они пришли на место, и пропустил Орельена и Инди вперед, Эдуар как раз проснулся и открыл глаза. Мадлен и Сесиль, дежурившие у его постели, жарко обсуждали, как навести красоту в этой комнате, Эрве клевал носом. Годфруа остался в машине, не пожелав отвлекаться от игры. Ему, само собой, было глубоко насрать на деда, что в каком-то смысле объяснимо, ведь и деду было на него, в общем-то, насрать. Нет, Эдуар тоже никакой не расист – наоборот, Поль помнил, что у него сложились особенно теплые отношения с одним коллегой-антильцем, он однажды даже пригласил его домой на ужин; но он считал и не скрывал этого, что его невестке пришла в голову очередная блажь, от которой будет “сплошной геморрой и головная боль”, это было его любимое выражение, и он часто использовал его по отношению ко всяким мелким гошистским группировкам; большую часть своей профессиональной жизни он провел, наблюдая и порой обезвреживая виновников “геморроя и головной боли”. Одним словом, Годфруа – Поль ощутил это в тот момент, когда мальчик отказался от его предложения пойти с ними, – почуял, вероятно, щекотливые семейные проблемы и не испытывал ни малейшего желания в это ввязываться. Он интуитивно почувствовал, что этот мальчик с внешностью будущего рэпера из Бронкса отнюдь не глуп, но интеллект ему явно достался не от матери: Поль представил себе Инди, листающую выданный ей каталог доноров, – она, может, и выбрала чернокожего, но наверняка чернокожего выпускника Гарварда или МТИ, он отлично понимал ход ее мыслей.

После недолгой заминки Сесиль все-таки встала, подошла к ним, заставила себя с ними расцеловаться, как того требовали приличия, но не нашлась что сказать; еще через пару минут ей удалось выдавить из себя: “Как добрались?” – прямо скажем, негусто. Эрве и Мадлен сидели смирно на больничных стульях, не проявив ни малейшей готовности прийти ей на выручку.

Орельен сам подошел к отцу и заглянул ему в глаза, но отцовский взгляд по-прежнему был упрямо обращен в одну точку. Он взял его за руку и крепко сжал ее – ему хотелось поцеловать его в щеку, но он не осмелился. Потом он отстранился, сделал два шага назад, все так же вперившись в глаза отца, губы его чуть дрогнули, но он не произнес ни слова. Тут уже Инди, явно смирившись, приблизилась к больничной койке. В тот момент, когда она появилась в поле его зрения, Эдуар медленно, но явно перевел взгляд влево – на Мадлен, сидевшую рядом с ним. Сесиль испустила некое подобие вскрика, какое-то невнятное “Ах!”. Мадлен промолчала, но на ее лице застыло изумление.

– Ну вот, полюбуйся, – сказал Поль, отлепившись от стены и подходя к Инди, – хорошо, что ты приехала, тебе удалось совершить чудо… Он отвел глаза, чтобы тебя не видеть, его взгляд ожил впервые с тех пор, как он вышел из комы. – Он не знал, откуда у него вдруг взялся этот злобный задор, вот уж совсем на него непохоже, но Инди залилась краской и сжала кулаки, Поль решил, что она сейчас влепит ему пощечину, а то и нанесет хук справа, поэтому покрепче уперся ногами в пол, предвосхищая удар, и одновременно вскинул руку к уху, чтобы отразить его. Целую минуту она стояла перед ним как вкопанная, дрожа от ярости, потом развернулась и с силой захлопнула за собой дверь. Орельен с ужасом наблюдал за этой сценой, но даже не шелохнулся.

Сесиль первой нарушила наступившее молчание.

– Тебе не следовало так говорить, Поль… – грустно сказала она.

Он воздержался от ответа, но в глубине души с ней не согласился. Мало того что его слова соответствовали фактической стороне дела, но к тому же эта вспышка ярости пошла ему на пользу, стало легче дышать. Когда Инди смотрела на него, гневно стиснув кулаки, он готов был бросить ей в лицо какую-нибудь колкость, типа “овощ взбунтовался”, но не успел. В эту минуту у Орельена вырвался какой-то сдавленный хрип, приблизительно того же содержания, что и упрек Сесиль, и Поля охватило раскаяние. Он решительно не переваривал Инди, но Орельену сочувствовал, ему же придется расхлебывать кашу, наверное уже прямо сегодня вечером, в спальне, в общем, ночка его ждет тяжелая. Ну да, ему уж точно лучше было бы промолчать.

Тут Эдуар закрыл глаза.

– Он устал, – поспешила пояснить Сесиль, – все это для него слишком утомительно, давайте оставим его в покое.

Все что-то согласно пробормотали, действительно, на сегодня с него хватит семейного сбора. Они вышли, оставив отца наедине с Мадлен, она взяла его за руку, внимательно следя за изменением его дыхания, которое становилось все более медленным и ровным.

– Нам надо организоваться с транспортом, – сказал ему Эрве, когда они подошли к парковке. Он прав, все они в машину не влезут, придется дважды съездить туда-сюда.

9

Они нашли открытое кафе на улице Мулен, Орельен с семейством могли там подождать его возвращения – Поль взял на себя их доставку на место. Ничего страшного, главное, считал он, не потакать Инди, и ему воздастся, он чувствовал, что в силах справиться с ней. Он знал, что она его побаивается, особенно с тех пор, как он начал работать с министром, это все-таки власть, а власть она уважала, уважала почти так же, как деньги.

Через двадцать минут Поль поехал обратно в Бельвиль-ан-Божоле, он и правда быстро обернулся, и, как и следовало ожидать, Инди прямо лучилась улыбкой и, казалось, забыла о его выходке или, по крайней мере, на редкость умело прикидывалась. Она села впереди, рядом с ним, и завела разговор о президентских выборах. Ах вот оно что, усмехнулся он про себя, мог бы и сам догадаться, наверняка именно по этой причине она и вызвалась сопровождать Орельена к отцу: она попытается выудить у него информацию о планах Брюно. Ведь действительно, в прессу ничего не просочилось, последние пару месяцев он даже отказывался от интервью, что, должно быть, многих раздражало в тех кругах, где вращалась эта дура. Он вдруг сообразил, что за последние несколько месяцев она дважды сменила работодателя, и эти перемены не случайны, она перешла из “Обса” в “Фигаро”, затем из “Фигаро” в “Марианну”, кто же ему это рассказал? Возможно, пресс-атташе Брюно, она знала об их родственных связях. С другой стороны, это всего лишь точка зрения пресс-атташе, привыкшей усматривать какие-то заковыристые различия между практически неотличимыми друг от друга органами печати.

– Я удивился, что ты перешла в “Фигаро” и почти сразу кинула их ради “Марианны”… – сказал он, правда, не слишком уверенно.

– Ну да, а что? – огрызнулась она мгновенно, хотя явно была сбита с толку, он прямо чувствовал, что сейчас она начнет оправдываться, теперь ему оставалось только умолкнуть и ждать. – Меня воротило от колонок Земмура, – сказала она так, словно, произнеся эти слова, совершила похвальный акт гражданского неповиновения.

– Земмур – ублюдок, – подал голос Годфруа и снова погрузился в “Рагнарок Онлайн”.

Услышав это замечание, пусть тоже весьма банальное, его мать все же взяла себя в руки и добавила на сей раз гораздо более убежденным тоном, чуть ли не проникновенным, уж как умела:

– Но мне кажется важным, чтобы он мог выступать и отстаивать свою точку зрения. Свобода слова – это самое святое, что у нас есть.

– Ёбаный ублюдок, – добавил Годфруа, поясняя свою мысль.

Поль кивнул с серьезным видом, показывая, до какой степени ему интересен этот обмен мнениями, они проезжали уже Вилье-Моргон, и двух минут не пройдет, как они будут на месте, его отвлекающий маневр удался, Земмур всегда срабатывает, стоит только произнести его имя – и разговор с довольным урчанием катится по проторенной и приятно предсказуемой дорожке, приблизительно как это было с Жоржем Марше в свое время, собеседники тут же находят свои социальные ориентиры и свое место в привычной системе координат и тихо радуются. Сейчас он сам себе удивлялся, как он мог, пусть даже на мгновение, предположить, что Инди занимается журналистикой по убеждению, что нечто отдаленно похожее на убеждения хоть однажды могло возникнуть у нее в голове; эта гипотеза опровергалась всем, что он знал о ней. В “Обсе” она занималась в основном трансами, задистами[25]25
  Задисты (от ZAD, zone à défendre, зона, которую надо защитить, франц.) – воинствующие защитники окружающей среды, захватывающие природные или сельскохозяйственные территории, чтобы не допустить их реконструкцию или застройку.


[Закрыть], даже трансзадистами, такова была ее роль – роль журналистки, пишущей на социальные темы, – но, в сущности, она могла бы с тем же успехом рассуждать о неокатолических идентитариях или веганах-петенистах, один черт, по его соображению. Пока она, по крайней мере, молчала, а это уже что-то. Оторвав взгляд от туманной дороги, он заметил в зеркале заднего вида лицо Орельена. Он, казалось, полностью погрузился в созерцание пейзажа, почерневших от холода виноградников, но вдруг резко повернулся к нему, на несколько секунд их глаза встретились, поначалу Полю не удавалось расшифровать выражение его лица, но потом он неожиданно понял: лицо Орельена выражало просто-напросто скуку. Орельену было скучно, скучно с женой, скучно с сыном, скучно уже наверняка в течение многих лет, он бесконечно скучал в лоне того, что числилось его семьей. Должно быть, и детство ему выпало невеселое, подумал Поль, Эдуар никогда не был особо любящим отцом и держался от них подальше, он, конечно, дорожил семьей, но его работа и служение государству стояли на первом месте, это было очевидно с самого начала и не подлежало обсуждению. Что касается матери, то она просто их забросила, открыв в себе призвание скульптора. Сесиль, пожалуй, еще худо-бедно занималась Орельеном, но когда она уехала к Эрве на север, он был еще совсем маленький, ему и десяти не исполнилось. Да, он, видимо, чувствовал себя тогда очень одиноко. И сейчас ничуть не меньше, живя с женой, которая его не любит, и сыном, который его разве что терпит, ну и презирает слегка, не без того, да и вообще сыном-то ему не приходится. Поль смущенно отвел взгляд от Орельена, а тот так и смотрел на него пристально в зеркало заднего вида. Но они уже приехали.

Войдя в столовую, где пылал великолепный огонь, он поразился, как Мадлен, Сесиль и Эрве хорошо вместе, у них уже выработались общие привычки, и ему показалось, что они с Орельеном тут чужаки. Да и то правда, через два дня они вернутся к своим парижским делам, а эта троица останется тут, они будут общаться с врачами и все возьмут на себя. Пока вроде проблем не возникло, доктор Леру произвел на них благоприятное впечатление, и Сесиль, постоянно курсирующая туда-сюда между кухней и столовой, пребывала в прекрасном приподнятом настроении, оно почти не испортилось даже при появлении Инди, и Поль усомнился, заметила ли она ее вообще. Годфруа слинял к себе в комнату, не выпуская из рук айфона, но прихватил все же по пути две банки кока-колы и кусок найденной в холодильнике пиццы.

– Хочешь, я тебе ее разогрею? – спросила Сесиль, значит, она все же обратила внимание, что они приехали. Впрочем, ответа она не получила, воспитание мальчика оставляло желать лучшего.

Во время ужина Инди сделала попытку вернуться к теме президентских выборов; ну ему-то что, он привык молчать, все-таки уже не первый год в деле. В итоге она слегка разозлилась и фыркнула:

– Ну, тебе-то по-любому нельзя рот открыть, это понятно…

Что верно, то верно, вообще, это было ее первое меткое замечание за вечер – будь ему даже что-то известно, он обязан был бы хранить молчание. Вот только он ничего не знал о намерениях Брюно, и что-то ему подсказывало, что Брюно и сам пока ничего не знает. Он попытался представить его в пылу избирательной кампании, отвечающим на вопросы журналистов типа Инди: да уж, та еще перспектива, принять решение ему будет непросто.

Ну и само собой, она перешла следом к вопросу об извечной, но постоянно усугубляющейся угрозе “Национального объединения”. Эрве из осторожности предпочитал помалкивать, мирно жуя баранью ногу, разве что подливал себе вина чуть чаще обычного, это единственное, что выдавало его легкое раздражение – Сесиль, видимо, сделала ему внушение со всей присущей ей строгостью; ну а что касается Орельена, то он никогда не поддерживал разговор на эти темы; возможно, он думал о средневековых гобеленах, к которым скоро вернется, о прекрасных благородных дамах, ожидающих возвращения своего рыцаря из крестового похода, короче, о всяких детских и несущественных вещах. Так что в итоге говорила одна Инди, что, судя по всему, нисколько ее не смущало, она, видимо, даже не отдавала себе в этом отчета. Тем не менее, разойдясь сразу после ужина, все вздохнули с облегчением.

10

Поль – всемирно известная звезда, только он понятия не имеет, в какой области. Он идет по слякотной улице в пятом округе Парижа вместе со своей женой и агентом (его жена не Прюданс, а чернокожая девушка, похожая на тех двух эфиопок в Аддис-Абебе, но, в отличие от них, его так называемой жене чужда всякая стыдливость, напротив, она готова выставлять напоказ интимные части тела при любом удобном случае, испытывая при этом немного странную гордость); дождь льет не переставая, на светофорах мигает желтый; идти по загустевшей на тротуарах скользкой пленке грязи тяжело и даже опасно.

Поль удивляется, что его агент не свернул направо, в сторону дома; дело в том, что ему хочется выпить в соседнем кафе под названием “Кафе Паризьен”. Тут Поль понимает, что они находятся в самом начале улицы Монж, но какое это имеет значение. Они входят в кафе. Так называемая жена Поля куда-то исчезла. Через некоторое время, поскольку никто явно не собирается их обслуживать, его агент направляется к барной стойке в глубине зала. И тут к Полю подсаживается псевдоофициант. Он держит себя с шокирующей фамильярностью и болтает ногами, так что Полю приходится отвести свои ноги в сторону.

Агента Поля нет как нет, заказ напитков затягивается. К его изумлению, псевдоофициант просит обнять его и, перейдя от слов к делу, прижимается к нему в ожидании более интимных прикосновений. Поль сопротивляется, но руки псевдоофицианта обладают какой-то клейкой силой, ему все труднее и труднее отбиваться от его приставаний. Повернув голову в сторону, он вдруг замечает съемочную группу телеканала TF1. Два оператора, звукооператорша и режиссер – Поль догадывается, что это режиссер, потому что он держит в руках свернутый машинописный текст, видно, сценарий этого эпизода, и ему удается даже разобрать заголовок – “Нежность”.

Агент Поля оглядывается на него, история с их заказом, похоже, наконец-то сдвинулась с места. В ту же секунду он замечает, что у них есть еще и второй сценарий, озаглавленный “Агрессия”. К счастью, агент возвращается с двумя бокалами в руках.

– Франсуа-Мари… – встревоженно говорит Поль (так зовут агента), – Франсуа-Мари, я думаю, нам пора вмешаться, так нельзя.

Агент Поля, с первого взгляда оценив ситуацию, разводит руки в стороны и резко выбрасывает их вверх. Съемка немедленно прекращается. Затем он идет вглубь кафе, и вся съемочная группа понуро, поджав хвост следует за ним, понимая, что ситуация складывается не в их пользу.

Бар исчез. Агент Поля развалился в удобном кресле, скорее даже в шезлонге, стоящем на месте барной стойки, – откуда-то появились и зеленые растения, освещение изменилось, теперь они вроде сидят у бассейна на тропическом курорте. С завидным спокойствием агент Поля толкает длинную и подробную речь об истории права на изображение. Внезапно члены съемочной группы принимаются, все как один, огорченно восклицать: “Мы в жопе… мы не знали… Нам конец…” Агент Поля подтверждает, что действительно они попали в затруднительное положение; он и не думает скрывать, что потребует – и получит, в соответствии с прецедентным правом, – заоблачные суммы в счет возмещения убытков от всей цепочки виновников. Он также не скрывает, что карьере преступных телевизионщиков будет нанесен смертельный удар.

Поль внезапно проснулся в четыре утра, комнату заливал свет полной луны, видно было почти как днем. Пошатываясь, он подошел к окну закрыть ставни, опять лег и почти сразу заснул. Он проснулся снова, уже не так резко, около семи утра; ему снова приснился сон. Он запомнил его лишь отчасти, сон был как-то связан с Прюданс и ее саббатом в Гретц-Арменвилье. В самом конце ему привиделось название религиозной общины, организовавшей мероприятие, что-то вроде “юкки”. Он включил ноутбук, попробовал погуглить на скорую руку: нет, не то, юкка – это декоративное растение. Он предпринял еще две попытки и наконец нашел то, что надо: это был, или, вернее, была викка, новая религия, которая сейчас очень быстро набирает обороты, особенно в странах англосаксонского мира. Все остальное не показалось ему ни очень интересным, ни понятным: адепты викки, судя по всему, поклонялись богу и богине, в смысле мужскому и женскому началу, необходимым, считали они, для равновесия мира; эта идея не отличалась сокрушительной оригинальностью. Кстати, Прюданс, часом, не принимает ли участия в ритуальных оргиях? Он бы вообще-то очень удивился. Чуть позже он снова заснул. Хорошо бы время от времени видеть эротические сны с юными богинями в прозрачных платьях, которые валяются в траве на залитых солнцем лужайках, ну и, допустим, славят своего бога, но он не имел ни малейшей возможности контролировать собственную сновидческую жизнь, это так не работает.

В следующий раз он проснулся около одиннадцати. Щедрое солнце на чистейшем лазурном небе освещало леса, луга и виноградники, тридцать первое декабря тоже выдалось ясное. Хорошо, что он так поздно пробудился, больно уж ему неохота ни с кем встречаться; однако он решил все-таки поговорить с Орельеном, он чувствовал, что им с Орельеном необходимо поговорить, но не знал ни о чем, ни даже так ли уж ему этого хочется, и поэтому испытал облегчение, когда, подойдя к дому, наткнулся не на Орельена, а на Мадлен, которая загружала вещи в машину Эрве.

– Мы в больницу, комнату украшать, – сказала она. Посреди горшков с растениями и сваленных в кучу фотографий он заметил в багажнике пять папок из отцовского кабинета, те самые, что он хранил у себя до самого конца.

– Вы везете ему рабочие бумаги? – удивленно спросил он.

– Да, это моя идея, – ответила Мадлен. – Понимаете ли, у него ничего не было в жизни, кроме работы.

Ну тут она прибедняется, подумал Поль, она тоже занимала определенное место в его жизни, возможно, куда более важное, чем то, что занимала когда-то его мать. В это мгновение он осознал, что поездка в Португалию прошлым летом стала их последней совместной поездкой; будущим летом они собирались в Шотландию, одну из тех стран, которые особенно любил отец, где ему хотелось побывать снова. Это путешествие уже не состоится, и, наблюдая, как Мадлен загружает багажник, и размышляя о разбитой жизни Мадлен, он вдруг ощутил такой неистовый прилив сострадания, что ему пришлось отвернуться, чтобы не расплакаться. К счастью, в этот момент появилась Сесиль, она тоже выглядела веселой и явно была в хорошем настроении, какие же все-таки женщины отважные, подумал он, какая же прямо невероятная отвага им присуща. Позже он подъедет к ним в больницу, сказал он, – на “ладе”.

Он никогда толком не мог понять, что сподвигло отца купить дешевый русский внедорожник, который в конце семидесятых стал парадоксальной иконой моды. Подобный дендизм, усугубившийся к тому же тем фактом, что он выбрал специальную серию “Нива-Сен-Тропе”, надо сказать, был ему несвойственен, он как раз ненавидел выделяться на общем фоне и выбирал самые обычные модели.

Он выпил еще одну чашку кофе и пошел в бывшую конюшню, переоборудованную в гараж. Машина завелась сразу, с пол-оборота. И тут он вспомнил, что отец купил ее в 1977-м, в год его рождения, он часто напоминал себе об этом, словно для того, чтобы установить некую неявную параллель, но долголетие этого автомобиля теперь уже внушало опасения. В конце концов, его покупка, может, вовсе и не была проявлением дендизма, он выбрал “Ниву” просто потому, что считал ее хорошим, прочным и надежным автомобилем.

Ему захотелось снова полюбоваться на здешние красоты, и он поехал в Ширубль, потом через Флёри, перевалы Дюрбиз и Фю-д’Авенас и оттуда спустился уже в Божё. Он остановился на полпути, вспомнив, что там есть панорамная площадка. И хоть она находилась всего в нескольких километрах от Вилье-Моргона, виноградники уже исчезли. Окрестные леса и луга, совершенно безлюдные, были погружены в благоговейную тишину. Если бы Бог присутствовал в своем творении, если бы он хотел передать некое послание человечеству, то наверняка выбрал бы это место, а не общественный огород в парке Берси. Поль вышел из машины. И какое, интересно, послание? – подумал он; еще немного, и он выпалит этот вопрос вслух, он еле сдержался, только Господь все равно бы промолчал, это его обычный способ общения, но пустынный фантастический пейзаж, погруженный в сонное безмолвие, это уже совсем неплохо, ничего общего с парижской жизнью, с политическими играми, в которые он снова окунется через несколько дней. Послание казалось в каком-то смысле предельно ясным, но ему трудно было соотнести его с земным существованием Иисуса Христа, отмеченным многочисленными человеческими связями, а также многочисленными драмами, слепцы у него прозревали, паралитики вставали на ноги, он порой обращал внимание даже на обездоленных, чем не политическая акция – местами. Идиллический пейзаж Верхнего Божоле никак не сообразовывался и с мужскими и женскими божествами, которым, судя по всему, поклонялась Прюданс, в нем не усматривалось ровно ничего мужского или женского, а нечто, пожалуй, более общего плана, более космическое. Еще меньше это имело отношение к склочному и мстительному Богу Ветхого Завета, он-то вечно взъедался по пустякам на свой избранный народ. Это наводило скорее на мысль о единственном в своем роде растительном божестве, истинном божестве земли, существовавшем еще до того, как на ней появились животные и принялись носиться туда-сюда. Сейчас божество отдыхало, наслаждаясь покоем погожего зимнего дня, не потревоженного даже легким дуновением; но через несколько недель трава и листья оживут, напитавшись водой и солнцем, и затрепещут на свежем ветерке. Ведь растения, если, конечно, ему не изменяла память, тоже размножаются, существуют мужские и женские цветы, и в этом деле важная роль отводится ветру и насекомым, с другой стороны, растения размножаются порой и простым делением или корневищами, на самом деле его воспоминания о биологии растений были весьма смутными, но все же она следовала менее напряженной драматургической интриге, чем оленьи бои или конкурсы мокрых маек.

Он снова сел за руль в состоянии полной интеллектуальной прострации и, так и не встретив по дороге ни одной машины, продолжил путь в Божё, “историческую столицу Божоле”, в том же Божё он как-то летом впервые в жизни поцеловал девушку, ему исполнилось пятнадцать, но это было так давно, так отчаянно давно, что теплая влажность этого поцелуя казалась ему почти нереальной, девушку звали Магали, да, точно, Магали, у него тогда сразу встал, они так сильно прижались друг к другу, что она не могла этого не почувствовать, но даже не попыталась пойти дальше, он, впрочем, тоже, он понятия не имел, как это делается, в то время не было порнухи онлайн, первый раз он переспал с девушкой два года спустя, уже в Париже, ее звали Сирьель, причудливые имена постепенно входили в моду, по крайней мере в городской среде, но интернет еще не появился, человеческие отношения были проще. Love was such an easy game to play, как сказал его тезка, и вдруг он задумался, не назвали ли его, как и Прюданс, в честь “Битлз”. Нет, это все же маловероятно, отец никогда не питал особой любви ни к их музыке, ни к какой-либо музыке вообще, если уж на то пошло, но в то же время он всегда был очень скрытным человеком, словно профессиональная обязанность хранить тайну распространилась на все стороны его жизни. Так, например, в прошлый раз, навещая отца, он с удивлением обнаружил, что один из его настольных авторов – Жозеф де Местр, притом что никаких роялистских идей он, в его присутствии во всяком случае, не высказывал, а, напротив, позиционировал себя преданным слугой Республики, невзирая на масштаб ее заблуждений.