Текст книги "Смерть пахнет сандалом"

Глава 6. Поединок ножек

Висящая высоко в небесах ясная полная луна похожа на обнаженную красавицу. Только что колотушка отбила третью стражу, в уездном городе покой и тишина. Свежий ветерок летней ночи несет запахи растительного и животного мира, все вокруг накрыла украшенная жемчужинами бескрайняя дымка. Нагая луна озаряет блуждающую по собственному двору Сунь Мэйнян. Она тоже обнажена, тело сверкает под луной. Лунный свет струится, как вода, а она, словно большая серебристая рыба, купается в нем. Это полностью распустившийся цветок, до конца созревший плод, молодое здоровое тело. Все безупречно от головы до ног – исключая ноги. Кожа блестит, лишь один шрам прячется на затылке под густыми волосами.

Этот шрам – след укуса востромордой ослицы в детстве. В то время она только научилась ползать. Она не знала, что ее мать уже наглоталась опиума и, раскинувшись на кане, вознеслась в мир иной. Забраться на аккуратно одетое тело матери для Мэйнян было все равно, что покорить горный хребет. Хотелось есть, хотелось попить молока, она попила, но хотелось еще, и она захныкала. Потом свалилась с кана и заплакала пуще прежнего. Вокруг никого не было. Она выбралась на улицу. Почуяла запах молока. Увидела сосущего молоко осленка. Его маму, известную своим норовом, хозяин привязал под ивой. Девочка подползла к ослихе и хотела посоперничать с осленком за молоко. Рассерженная ослиха разинула рот, укусила ее за голову, качнула пару раз и отбросила далеко в сторону. Кровь залила маленькое тельце. Мэйнян разревелась в голос, плач напугал соседей. Жалостливая соседка подняла ее с земли и засыпала рану известью, чтобы остановить кровь. Рана оказалась очень большой, все были уверены, что она умрет. Даже талантливый отец тоже не сомневался, что она помрет, но она оказалась стойкой и выжила. Правда, до пятнадцати лет оставалась худой, а на затылке красовался большой шрам. Вместе с труппой отца она много где побывала, выступала на сцене в ролях детей, маленьких демонов, котят. Когда ей исполнилось пятнадцать, Мэйнян потянулась вверх, как всходы зерновых под весенним дождем после долгой засухи. В шестнадцать у нее выросли пышные волосы на голове, как взрываются обильными побегами ветви поваленной ивы. Черные волосы вскоре скрыли шрам на затылке. К семнадцати годам кожа у нее налилась жирком, и тогда все поняли, что она все же девочка. А до этого из-за больших ног и редких волос в труппе все считали ее лысым мальчишкой. В восемнадцать она стала самой красивой девушкой в Гаоми. Народ с сожалением говорил:

– Если бы не большие ноги, то ее могли бы выбрать наложницей императора!

Из-за больших ног – рокового изъяна – в двадцать лет она уже стала старой девой, которую никто не хотел брать замуж. Позже прекрасную, как цветок, Сунь Мэйнян, как это ни печально, выдали за Чжао Сяоцзя, мясника с восточной заставы уездного города. Когда Мэйнян переехала в дом мужа, мать Сяоцзя еще была жива. Эту женщину с маленькими ногами с души воротило от больших ног невестки, и она, в конце концов, стала мечтать о том, чтобы ее сын с помощью ножика для очистки мяса от костей привел в порядок ноги жены. Сяоцзя не отважился на такое, и старуха решила взять дело в свои руки. Сунь Мэйнян с детства жила вольной жизнью труппы, упражнялась с копьем и палкой, делала кульбиты, ее совсем не воспитывали в духе троякой покорности и четырех достоинств[70]70
  Троякая покорность – отцу в детстве, мужу в зрелости и сыну в старости, и четыре достоинства женщины – добродетель, скромность, женственность, трудолюбие – составляют традиционные предписания для женщин в Китае.


[Закрыть], она оставалась непослушным ребенком и в зрелости. А как стала женой, приходилось молча сносить обиды и оскорбления, хотя было тяжело до смерти. И вдруг свекровь на своих маленьких ножках набросилась на нее с ножом. Тут гнев, копившийся в груди Мэйнян, яростно выплеснулся. Ее ноги взлетели, в полной мере показывая преимущество больших ног и боевых искусств, которым она научилась в труппе. Свекровь из-за своих ножек вообще стояла неустойчиво, куда ей выдержать напор «летающих ног»? Стоило ногам невестки взлететь, как она тут же грохнулась на пол. Невестка подскочила и, усевшись на нее, как У Сун на тигра[71]71
  Эпизод из одного из четырех китайских классических романов «Речные заводи» XIV века и первого в истории романа в жанре приключенческого романа уся. – Прим. ред.


[Закрыть], задала ей трепку, да такую, что свекровь разрыдалась и наложила полные штаны. После такой выволочки свекрови занеможилось, пошли вспучивания в животе, и вскоре она преставилась. С тех пор Сунь Мэйнян обрела свободу и стала настоящей хозяйкой дома. Она устроила небольшую винную лавку и доставляла жителям уездного города желтое вино и готовую собачатину. Муж тупой, жена вольная, красавица заделалась кабатчицей, и торговля процветала. Городские бродяги слетелись было поживиться, но у них, похоже, ничего не вышло. И с тех пор Сунь Мэйнян получила три прозвища: фея с большими ногами, наполовину красавица и собачатинная Си Ши.

На десятый день после грандиозного меряния бородами, когда вал возбуждения, поднятый в сердцах обитателей уездного города непринужденными манерами и великодушием начальника Цяня, еще не спал, настало время многокрасочного праздника: смотрин жен.

По традиции каждый год восемнадцатого числа четвертого месяца в обычные дни строго охраняемый третий двор городской управы, куда не только простой народ, но даже уважаемые люди не могли как попало захаживать, был весь день открыт для женщин и детей. В этот день супруга уездного начальника с самого утра в сопровождении мужа сидела нарядная в третьем дворе и с улыбкой принимала гостей. Это был ритуал близости к народу, а заодно немного пускание пыли в глаза, мол, муж в почете и жена в достатке.

На манеры и внешний вид уездного народ уже насмотрелся, уши женщин тоже давно полнились слухами о происхождении и образованности его жены. Люди с нетерпением ждали наступления праздничного дня. Всем хотелось знать, какова супруга подобного небожителю уездного. Разговоры об этом давно носились по улицам и проулкам, словно ивовый пух: одни говорили, что она одарена редкой и бесподобной красотой, которая покоряет города и государства, другие считали, что у нее все лицо рябое, и вообще она уродливая, как воплощенный злой дух. Эти прямо противоположные мнения еще больше возбуждали женское любопытство. Молодые женщины, конечно же, хотели убедиться, что жена уездного очаровательна, подобно цветку и яшме. Женщины постарше и опытнее считали, что на свете не может быть такой совершенной красоты. Они больше желали увериться в правоте поговорки: «Добрый человек хорошей жены не найдет, урод цветущую ветку в жены берет». В доказательство они приводили красавицу жену предыдущего уездного начальника, человека ничем не выдающегося. Но молодухи, особенно незамужние, все так же принимая желаемое за действительное, рисовали себе образ жены нового уездного как спустившейся с небес красавицы.

Сунь Мэйнян надеялась в этот день превзойти женщин всего уезда. С начальником она уже два раза виделась. Первый раз одним вечером ранней весной под моросящим дождем, когда она швыряла чем-то в кошку, стащившую рыбу, и нечаянно попала в паланкин уездного, а потом провела его в свою лавку. При ярком свете свечи ей открылся возвышенный лик уездного, его манера держаться, он будто сошел с новогодней картинки[72]72
  Новогодние картинки (няньхуа) – традиционные картинки лубочного типа, которые готовят к Празднику Весны.


[Закрыть]. Говорил он изысканно, вел себя доброжелательно, даже в серьезном разговоре мог проявлять неожиданное тепло и участие. Если такого мужчину сравнить с ее собственным мужем-мясником… Да какое тут может быть сравнение! В тот момент в ее сердце, по сути дела, не было места для мужа Сяоцзя. Она не чуяла под собой ног, сердце стучало, лицо пылало. Она использовала весь набор вежливых слов и суетливого радушия, чтобы скрыть охватившее ее смятение, но все же опрокинула рукавом чарку с вином и перевернула коленом табуретку. Хотя обычно под взглядами уставившихся на него людей уездный умел вести себя официально, его неестественное покашливание и подернутые влагой глаза позволили ей распознать нежные чувства в его сердце. Вторая встреча произошла на мерянии бородами. На этот раз она выступала в качестве абсолютного арбитра спора и не только более четко разглядела облик начальника, но и почувствовала исходящий от его тела благоуханный аромат. Большая, блестящая и гладкая коса, стройная шея были так близко от ее иссушенных жаждой губ, так близко… Вроде бы ее слеза упала ему на шею… Ох, начальник, вот бы моя слеза действительно упала тебе на шею, вот бы ты это почувствовал… Чтобы отметить ее бескорыстность и справедливость, уездный пожаловал ей лян серебра. Когда она шла получать причитающееся, бухгалтер с козлиной бородкой окинул ее странным взглядом с головы до ног. Взгляд особенно задержался на ногах, и ее сердце с небесной выси рухнуло в глубокий пруд. По глазам она догадалась, что он, должно быть, сказал про себя. Сердце зашлось криком: «О Небеса, о Земля, о мать, о отец, я всю жизнь пыталась справиться с этими большими ногами. Если бы тогда моя свекровь действительно смогла сделать мои большие ноги маленькими с помощью ножа, которым колют свиней, я вытерпела бы всю боль, лишь бы она это сделала. Если для того, чтобы мои ноги стали маленькими, потребовалось бы уменьшить мой век на десять лет, я согласна была бы прожить хоть на двенадцать лет меньше!» При этой мысли Мэйнян невольно вознегодовала на отца. Эх, отец, ты и мать мою в могилу свел, и мне навредил, жил только для себя, на дочку наплевал, держал меня за мальчишку и не удосужился найти человека, который забинтовал бы мне ноги… Будь твоя борода лучше, чем у уездного, я все равно присудила бы победу не тебе.

С пожалованным ляном серебра Сунь Мэйнян вернулась домой. При воспоминаниях о преисполненном чувств взгляде начальника ее охватило волнение, а от мыслей о том придирчивом взгляде чиновника сердце вновь захолонуло. В последнее время все женщины в городе покупали косметику, шили новые наряды, ну прям невесты на выданье, а Сунь Мэйнян еще сомневалась, идти ей на эти смотрины или нет. Хотя она виделась с начальником всего пару раз, и он не сделал ей ни одного комплимента, она упрямо считала, что они с ним уже понимают друг друга без слов и рано или поздно переплетутся шеями, как уточки-мандаринки[73]73
  Уточки-мандаринки – символ любви и супружества.


[Закрыть]. Когда на улице женщины перешептывались и спорили между собой о том, какой на вид будет супруга уездного, которая должна была вот-вот предстать перед ними, ее лицо невольно вспыхивало, словно обсуждали человека из ее семьи. На самом деле она не знала, надеется ли, что его супруга окажется красива, как небесная фея, или уродлива, как злой дух в человечьем обличье. Если у нее облик небесной феи, разве Мэйнян сможет перестать думать о ее супруге? А если она уродлива, как злой дух, то разве это не будет чересчур несправедливо по отношению к нему? Она хоть и ждала наступления смотрин, но и боялась их приближения.

С петухами она проснулась, насилу дождавшись, когда начнет светать. Не хотелось ни готовить, ни тем более наряжаться. Она ходила туда-сюда из дома во двор и обратно, и на ее необычное поведение обратил внимание даже тупоголовый Сяоцзя, как раз резавший свинью.

– Жена, ты чего бегаешь туда-сюда? – поинтересовался он. – Подошвы чешутся? Коли так, могу помочь, мочалкой потереть.

– У кого подошвы чешутся? Живот у меня пучит, если не двигаться, проблем не оберешься! – резко и грубо прикрикнула она на Сяоцзя, сорвала цветок с гранатового дерева, пылающего, как огонь, рядом с колодцем и загадала: если будет четное число лепестков, то пойду в управу посмотреть на супругу начальника; если нечетное, то не пойду, хотя и хочется до смерти свидеться с ним.

Один за другим она стала срывать лепестки. Один, два, три… девятнадцать, число нечетное. На миг она похолодела, настроение упало до крайности. «Не считается… Когда я загадывала, я была неискренней. Так что этот раз не считается». Она сорвала еще один, особенно пышный цветок и, держа его обеими руками и закрыв глаза, взмолилась: о святые на небесах и на земле, ниспошлите мне желанное поучение… И со всей серьезностью стала отрывать лепестки. Один, два, три… Двадцать семь, нечетное. Она швырнула смятую чашечку цветка на землю и бессильно свесила голову на грудь. Подошедший Сяоцзя заискивающе, с особой осторожностью спросил:

– Жена, цветами украситься хочешь? Коли так, могу помочь приладить.

– Пошел ты вон, не выводи меня из себя! – раздраженно рявкнула она, повернулась и кинулась в дом, где упала навзничь на кан и натянула одеяло с головой.

Поплакав, она почувствовала себя значительно легче. Умылась, причесалась, достала из сундука наполовину прошитые подошвы, села, поджав ноги, на кане и усердно принялась с хрустом прошивать их, стараясь превозмочь раздиравшие ее сомнения и не слушать радостные возгласы и смех женщин на улице. Снова с дурацким смехом вбежал Сяоцзя и спросил:

– Жена, народ идет смотреть на супругу начальника, ты идешь?

Ее сердце тут же смешалось.

– Жена, я слышал, будут сласти разбрасывать! Возьмешь меня с собой половить?

Вздохнув, она сказала ему материнским тоном:

– Сяоцзя, ты что, маленький? Смотреть на супругу начальника – дело женское, что тебе там делать, единственному мужчине? Не боишься, что от стражников управы палками схлопочешь?

– Я хочу сласти половить.

– Хочешь сластей – пойди да купи.

– Купленные не такие вкусные, как пойманные.

Радостные возгласы и смех женщин на улице врывались в дом, подобно обжигающему огненному валу, больно опаляя все тело. Она с такой силой вонзила иголку в подошву, что та сломалась. Мэйнян отбросила все на кан и разлеглась на нем сама, в крайнем смятении колотя кулачками по краю.

– Жена, а жена, опять живот пучит? – опасливо прогнусавил Сяоцзя.

– Пойду! – сжав зубы, выкрикнула она. – Хочу глянуть, какова ты из себя, благородная супруга!

Она одним махом спрыгнула с кана, совсем позабыв о том, как она только что гадала на лепестках, словно идти в управу на смотрины супруги с самого начала было дело решенное. Набрала воды, еще раз умылась и, сидя перед зеркалом, накрасилась. Из зеркала на нее смотрела женщина припудренная, с яркими губами, и, хотя веки чуть припухли, красавица, безо всякого сомнения. Если уж совсем откровенно, она давно приготовила все новое, оставалось только вынуть из сундука и переодеться прямо в присутствии Сяоцзя. При виде ее груди тот возбудился.

– Славный Сяоцзя, – словно утешая ребенка, проговорила она, – жди дома, наловлю сластей и принесу тебе.

Вышедшая на улицу в красной кофте, зеленых штанах, зеленой юбке до земли поверх штанов Сунь Мэйнян походила на пышный цветок целозии. Был погожий весенний день, ярко светило солнце, нежно задувал южный ветерок, несший с собой свежий дух пшеницы, которая вот-вот должна была налиться желтизной. Волнующий южный ветер, разлитое в воздухе дыхание весны – самая что ни на есть пора для водоворота женских чувств. Сердце пылало, так и хотелось одним шагом достичь управы, но длинная юбка волочилась по земле, быстро идти не получалось. Сердце пылает, да вот досада, идешь медленно. Сердце пылает, да вот улица длинна. Решительно приподняв юбку и дав свободу своим большим ногам, Мэйнян одну за другой стала обгонять женщин, семенивших враскачку на маленьких ногах.

– Куда торопишься, сестрица Чжао?

– Тетушка Чжао, не на пожар ли спешите?

Не обращая внимания на расспросы, она пронеслась по проулку семьи Дай прямо к боковым воротам управы. Из-за стены дома Дай свешивалась половина цветов грушевого дерева. Легкий сладкий аромат, жужжание пчел, щебетание ласточек. Сорвав маленькую веточку с цветами, она на ощупь приладила ее к волосам у виска. В доме залаяла чуткая собака. Мэйнян отряхнула с себя несуществующую пыль, опустила юбку и вошла в боковые ворота управы. Привратник кивнул ей, она ответила легкой улыбкой. Прошмыгнув дальше, Мэйнян подошла к воротам в третий дворик. Здесь стоял молодой человек с черными бровями и грозным видом, с нездешним говором. На мерянии бород Мэйнян уже приметила его и знала, что он доверенное лицо уездного. Он кивнул ей, она ответила вновь тенью улыбки. Во дворике уже было полно женщин, между ними шныряли дети. Мэйнян бочком протиснулась в самые первые ряды. Впереди под навесом стоял длинный столик, а за ним два кресла, на левом восседал начальник Цянь, на правом – его супруга в парадном головном уборе с фениксами, вытянув спину в единую тонкую линию. Под пленительными лучами солнца ее красное одеяние сверкало, как алая заря. Лицо супруги прикрывала розовая вуаль, смутно виднелись лишь общие контуры ее черт, самого лица было не разглядеть. На душе Мэйнян полегчало. Она понимала, что до сего момента больше всего боялась, что у супруги будет лицо писаной красавицы. А раз она не смеет выставить лицо напоказ, значит, не такая уж она и красивая. Мэйнян невольно выпятила грудь, в душе загорелся огонек надежды. Тут она ощутила разливавшийся вокруг нее аромат сирени. Оказывается, по обеим сторонам дворика два больших куста покрылись плотной дымкой цветов. А еще она увидела под навесом несколько ласточкиных гнезд и больших ласточек, деловито шныряющих туда-сюда. Из гнезд доносился писк желторотых птенцов. Говорят, ласточки никогда не строят гнезд в управах, они избирают своим пристанищем крестьянские дома, где царят добро и согласие. Но теперь вот множество ласточек настроили гнезда и здесь, и это, наверное, добрый знак. Удачу принес в их края этот высокообразованный и добродетельный человек, а совсем не его супруга, скрывающая ото всех свое лицо. Мэйнян перевела взгляд с лица супруги на лицо барина, и их взгляды встретились. Она ощутила, что в его глазах разгорелось пламя, и ее сердце тут же наполнилось нежностью. Эх, барин, барин. Вот уж не думала, что вы, такой небожитель, возьмете в жены женщину, которая закрывает лицо и не смеет смотреть в глаза людям. Или у нее лицо и впрямь в черных оспинах? Струпья на веках и плоский нос? Или зубы черные? Эх, барин, обидно за вас… Пока Мэйнян была погружена в свои мысли, до нее донеслось легкое покашливание супруги уездного начальника. Вслед за этим покашливанием взгляд барина перестал быть таким напряженным, он склонился к супруге и что-то прошептал. Служанка в высоком головном уборе с корзинкой фиников и арахиса стала горсть за горстью разбрасывать лакомства в народ. Бросавшиеся за вкусностями дети создавали то тут, то там сумятицу в толпе. Мэйнян заметила, что супруга начальника будто ненароком приподняла длинную юбку, открыв остренькие крошечные ножки. Такие обычно называют «золотыми лотосами». Сзади в толпе тут же послышались вздохи восхищения. Ножки супруги были действительно хороши, и Мэйнян не знала куда деваться со своими большущими ногами. Хоть те были скрыты под юбкой, она вдруг уверовала, что супруга начальника давно знает, что у нее ноги большие. И что ей известно и то, что Мэйнян влюблена в уездного и все время думает о нем. Вот эта дама нарочно и выставила напоказ свои «золотые лотосы», чтобы опозорить ее, нанести ей удар в самое больное место. Она не собиралась, не желала смотреть на маленькие ножки супруги, но взгляд неумолимо устремлялся на них. Такие остренькие, они походили на пару свежих водяных орехов. Прекрасно сшитые туфельки с вышивкой в виде красного астрагала на зеленом шелке. Ножки супруги словно какой-то магией заставили Мэйнян из семьи Сунь капитулировать. Ей казалось, что глумливый взгляд проникает сквозь розовую ткань и достигает ее лица. Нет, пронзает вуаль и юбку и достигает ее больших ног. Мэйнян будто видела, как поднялись уголки рта супруги начальника и на лице той появилась надменная усмешка. Мэйнян поняла, что проиграла, потерпела полное поражение. У нее лицо императрицы, а ноги точь-в-точь как у служанки. В смятении она стала пятиться, казалось, за спиной послышались смешки. Только теперь она поняла, насколько выдвинулась из толпы и оказалась прямо перед начальником и его супругой. Мэйнян охватил еще больший стыд, она стала отступать в еще большей панике, ноги под ней путались, она наступила на юбку, которая с треском порвалась, и Мэйнян упала навзничь.

Потом она раз за разом вспоминала, что, когда она споткнулась и упала, барин мгновенно вскочил за длинным столиком. Она точно помнила, что на его лице появилось выражение жалости и заботы, которое бывает лишь у сострадающих всем сердцем родных людей. Еще она точно помнила – она отчетливо увидела это, – что он готовился перебраться через столик, подбежать к ней и помочь встать, но тут супруга своей маленькой ножкой яростно пнула его в голень. Барин оцепенел от неожиданности, а потом медленно опустился в кресло. Пока ножка супруги производила под столом вышеописанные действия, ее обладательница продолжала сидеть прямо, будто ничего не случилось.

Под насмешки стоявших за ней женщин Мэйнян с жалким видом поднялась на ноги. Приподняв юбку и даже не стараясь скрыть свои большие ноги, которые она только что выставила во всем их безобразии перед барином и его супругой, Мэйнян повернулась и стала протискиваться через толпу. Крепко сжав зубы, она сдерживала всхлипы, но слезы, как вода в источнике, наполнили глазницы. Добравшись до края толпы, она услышала, как у нее за спиной некоторые женщины хихикают, а другие снова восхваляют маленькие ножки супруги начальника. Она поняла, что та опять якобы случайно, а на самом деле намеренно, продемонстрировала собравшимся свои маленькие ножки. Вот уж, как говорится, немного красоты затмит сто уродств, своими ножками супруга барина заставила людей забыть обо всех пересудах по поводу ее внешности. Перед тем, как выбраться из толпы, Мэйнян бросила последний взгляд на начальника, их взгляды опять, как по волшебству, встретились. Она ощутила, что своим взором, полным печали и грусти, он словно успокаивает ее, а возможно, проявляет сочувствие к ней. Закрыв лицо рукавом, она выбежала из ворот третьего двора и, только оказавшись в проулке семьи Дай, жалобно заплакала.

В полном замешательстве Мэйнян вернулась домой. К ней сразу пристал Сяоцзя, требуя сластей. Она оттолкнула его в сторону, вошла в дом, упала на кан и разрыдалась в голос. Оказавшийся рядом с ней Сяоцзя тоже начал всхлипывать вслед за ней. Она села, схватила старую метлу и принялась колотить себя по ногам. Испуганный Сяоцзя схватил ее за руки, и она уставилась на него с искаженным от злобы лицом:

– Сяоцзя, а Сяоцзя, возьми нож и отрежь мне ноги…