Текст книги "Тайны монастырей. Жизнь в древних женских обителях"

Нередко женские монастыри имели собственные мельницы. Так, при Иоанно-Предтеченском Устюжском, Знамено-Филипповском, Арсениево-Комельском, Троице-Гледенском, Успенском Горнем и Ямецком монастырях были водяные мельницы. В Холмогорском Успенском монастыре Архангельской епархии имелись целых две мельницы. Одна находилась в селе Малошуйке Онежского уезда; другая, турбинная – в Вавчуге. На Вавчугской мельнице работал наемный мельник, получавший жалованье в размере 140 рублей в год. Мельница в Малошуйке сдавалась в аренду. Имел мельницу и Сурский монастырь. На мельницах мололи не только монастырское зерно, но также – за определенную плату – зерно, принадлежавшее частным лицам.

Так, в 1918 году, в период иностранной интервенции на Севере, когда Холмогорскому Успенскому монастырю были возвращены конфискованные мельницы, монастырь получил «от граждан Ровдогорского общества вырученные за размол зерна» деньги на общую сумму 2 075 рублей. В приходно-расходной книге Холмогорского монастыря за 1917 год имеется упоминание о получении «монахиней Херувимою от священника Георгия Маккавеева за размол зерна в Вавчуге 82 р. 25 к.».

Иногда женские монастыри имели даже собственные заводы. Разумеется, речь идет скорее не о заводах, а о заводиках, где работали сестры и небольшое число наемных рабочих. Так, Горний Успенский монастырь имел кирпичный завод, находившийся при монастырской Озерской пустыни. В Яренском Крестовоздвиженском монастыре были гончарный, смоляной и скипидарный заводы. При Сурском Иоанно-Богословском монастыре имелось два завода – лесопильный и кирпичный, при которых также находилась и мельница. При этом работы на всех трех объектах производились с помощью парового двигателя в 10 лошадиных сил, который, помимо лесопильной рамы и «дроворезки», приводил в действие «мукомольные поставы», в связи с чем одновременно осуществлялись не только изготовление кирпича и досок, но и помол муки. По данным на 1901 год, в течение этого года на заводах было изготовлено 159 322 шт. кирпича, остругано 6 505 досок, а также размолото 14 885 пудов муки. Производственный процесс обеспечивался силами как наемных рабочих, так и послушниц. Изготовленные на заводе кирпичи использовались для строительных целей, в связи с чем каменное строительство в Сурском монастыре начало производиться достаточно рано и активно. Возможно, в монастыре использовалась также и продукция лесопильного завода. Однако имеются сведения только о том, что изготовленные на заводе доски шли на продажу. Возможно, у Сурского монастыря были постоянные заказчики на изготовление пиломатериалов в лице лесопромышленников Кыркаловых. Так, в приходно-расходной книге за 1901 год имеется запись о том, что в этом году монастырь получил «от братьев Кыркаловых за перевозку леса по реке Северной Двине до Архангельска 487 рублей».

При некоторых северных женских монастырях были водяные мельницы

Транспортировка пиломатериалов из Суры в Архангельск осуществлялась с помощью монастырских судов: баржи и буксирно-пассажирского колесного парохода «Святитель Николай Чудотворец». Этот пароход, подаренный Сурскому монастырю о. Иоанном Кронштадтским, был построен в Санкт-Петербурге в 1898 году. Он имел мощность в 25 лошадиных сил, паровое отопление и электрическое освещение. Команда парохода, по данным на 1916 год, состояла из 5–7 человек (командира, лоцмана, штурвального, машиниста, кочегара и 1–2 матросов), по происхождению крестьян Вологодской губернии, а также Пинежского уезда Архангельской губернии. Кроме того, при пароходе состояла послушница-кассирша. На монастырском пароходе перевозились паломники, а также различные грузы. По данным на 1901 год, пароход принес монастырю доход в размере 3 827 рублей. Надо сказать, что Сурский монастырь был единственной женской обителью, имевшей собственный пароход, да и вообще одной из немногих обителей, имевших свои суда. В этом отношении с ним мог сравниться только Спасо-Преображенский Соловецкий монастырь, который тоже имел свои пароходы. Но одно дело, когда пароходами владеет богатая ставропигиальная первоклассная обитель с многовековой историей, и совсем другое – если речь идет о недавно открытом заштатном женском монастыре.

Пароход «Святитель Николай Чудотворец» имел свою судьбу, которой «могли бы позавидовать» другие суда с более известными и громкими именами. Игуменья Таисия (Солопова) упомянула его в своем стихотворном цикле, посвященном открытию Сурского монастыря, любовно назвав его: «Пароходик наш родной, “Николай Святитель” славный». Ведь именно на нем приехали в Суру первые насельницы только что основанного Сурского монастыря. Пароход «Святитель Николай Чудотворец» прослужил обители более двадцати лет. А в сентябре 1917 года затонул во время бури, которая застигла его у городской пристани, в те времена называвшейся «Оперной», а сейчас – «Красной». О том, как это произошло, известно из отчета его капитана, сохранившегося в Архангельском областном архиве. Приведу этот интересный документ целиком: «1917 года сентября 15 дня. Мы, нижеподписавшиеся: командир и команда парохода “Святитель Николай Чудотворец”, принадлежащего Сурскому Иоанно-Богословскому женскому монастырю, составили настоящий акт в следующем: 14 сентября сего 1917 г., в 7 часов вечера поставили вышеназванный пароход у Оперной пристани на ночлег. Ночью, часов около 12, разразилась буря и пароходу стала угрожать опасностью. Командиром и всею командою были приняты меры к тому, чтобы не оборвало причалов парохода. К 2 часам буря разразилась в шторм, и в окна парохода, которые были закрыты, стало заливать волной, и чрез небольшой промежуток времени в корпусе парохода было около аршина воды. Все водогоны были пущены в ход, но отлить воду не было никакой возможности, и ввиду крайности пароход был причален к барже “Братьев Вальневых”, а команде было разрешено войти на баржу со своими вещами. Пароход “Святитель Николай Чудотворец” в 3 ¹/₂ часа ночи опустился на дно реки, о чем при первой же возможности было заявлено хозяевам. Командир парохода Архангельской губернии Пинежского уезда деревни Прокшенской А. А. Лемяхов и вся команда подписавшись».

Долгую трудовую жизнь прожил пароход «Святитель Николай Чудотворец». И даже погиб просто и тихо, как умирают подобные ему люди-труженики: просто «опустился на дно реки», словно желая наконец-то отдохнуть. Или, как написали о себе герои трогательного рассказа Б. Шергина «Для увеселенья» – поморы Иван с Ондреяном, – «на долгий отдых повалился». И никто из людей не погиб вместе с ним. Да, судьбе этого парохода могли бы позавидовать многие суда, в том числе – печально знаменитый «Титаник»…

Помимо парохода, Сурский монастырь имел и другие суда. Так, по данным на 1908 год, ему принадлежало еще четыре баржи и два карбаса – целый монастырский «флот», тоже служивший для перевозки грузов.

В отличие от других северных женских обителей, Сурский монастырь имел также собственную каменную лавку «с разнообразным выбором товаров в удовлетворение нужд местного населения», построенную в 1896 году и в 1901 году переданную Сурскому монастырю о. Иоанном Кронштадтским. Доходы от этой лавки, по данным на 1913 год, составили 3 000 рублей.

Как уже говорилось ранее, монастырские хозяйства практически полностью обрабатывались силами монахинь и послушниц. Колоритную зарисовку того, как это происходило в Яренском Крестовоздвиженском монастыре, дал архиепископ Вологодский Никон (Рождественский), посетивший его в 1911 году: «С раннего утра до поздней ночи, исключая время богослужения, сестры трудятся: кто – ткет и шьет, кто пишет иконы, кто делает обувь, кто работает на гончарном, смоляном и скипидарном заводах. На гончарном черноризица при мне сделала несколько чашечек и молочник, на котором я, по просьбе монахинь, собственноручно написал на мягкой глине: “Будь послушен Богу, как глина горшечнику”. Видел я великий труд этих отшельниц – корчевание огромных пней для расчистки поля под пашню: пни выворачиваются при помощи рычагов, коими служат целые бревна; за каждый вывороченный пень, смотря по величине, сестры получают гонорар в виде сухих баранок, которые здесь почему-то зовутся калачами, почему и поле, разработанное таким способом, именуется “Калашниковым”» [26]. После увиденного владыка Никон не нашел для Яренского монастыря иного названия, кроме как «обитель тружениц». Согласимся, это соответствовало истине.

Лишь изредка обители прибегали к помощи наемных рабочих. Например, летом 1908 года Сурский монастырь нанял в качестве пастуха крестьянского мальчика Александра Новикова из пинежской деревни Слуда. В октябре маленький пастух получил за 3,5 месяца работы 5 р. 25 к. В том же году крестьянин деревни Шуломень Прокопий Данилов «за обучение сестер монастыря трезвонить на новой колокольне» заработал 3 рубля. Крестьянин деревни Пахурово Андрей Николаев «за убой монастырской коровы» летом 1908 года получил рубль, а крестьянка деревни Шуломень Анна Хромцова, продавшая весной того же года в Сурский монастырь 10 возов навоза, заработала на этом 2 рубля.

На гончарном черноризица при мне сделала молочник, и я написал на мягкой глине: «Будь послушен Богу, как глина горшечнику»

Иногда крестьяне заключали с монастырями договор на определенный срок (обычно на год), в течение которого выполняли при обители определенные работы. При этом такой наемный работник постоянно жил при монастыре и имел право на отлучку только с разрешения настоятельницы. Монастырь обеспечивал таких работников жильем, пищей, а также выплачивал им заранее оговоренную при найме сумму, часть которой выдавалась сразу в качестве аванса. На таких условиях в ноябре 1902 года нанялся на работу в Сурский монастырь крестьянин Сурско-Сергиевской волости Трифон Иванович Лазарев, в обязанности которого входило «выполнять всевозможные работы на монастырских лошадях». При поступлении на работу 11 ноября 1902 года он получил аванс в размере 20 рублей, полностью же сумма, которую он получил за год работы в монастыре, составила 86 рублей. В 1911 году в Шенкурском монастыре трудилось семеро наемных работников из числа местных крестьян. Тех же работников монастырь нанял и на следующий год. Ежемесячная плата наемного работника в Шенкурском монастыре составляла 8 рублей в месяц. Например, работник при монастыре Никита Бубновский за пять месяцев получил 40 рублей. Кроме того, Шенкурский монастырь нанимал для временных работ кузнеца, печника, плотника, труд которых оплачивался выше, чем труд чернорабочих. Наемные рабочие имелись и в Холмогорском монастыре. Так, в апреле 1918 года наемный работник крестьянин Карп Сидоров за «разные работы» получил 121 рубль.

Бедные монастыри нанимали работников крайне редко. Например, в Ущельском монастыре наемные работники использовались лишь в отдельных случаях – при ремонте храма, для пилки и вывоза леса. При этом наемные работники могли рассчитывать на весьма скромную плату. Так, в 1906 году крестьяне Василий Киприанов, Григорий и Василий Кычины за ремонт церкви преподобного Иова получили 11 р. 50 к., а Григорий Кычин «за вырубку, вывозку и пиловку леса для общины» получил дополнительно сорок рублей.

Значительным вкладом в хозяйства северных женских монастырей были средства, полученные от разных людей для поминовения о здравии их родственников или их самих – или же о поминовении за упокой. Иногда деньги на поминовение монастыри получали от своих же насельниц. Так, в приходно-расходной книге Сурского монастыря за 1908 год имеется запись о получении от послушницы монастыря Александры Степановской на «вечное поминовение на проскомидии девицы Анны, всего 25 рублей».

Деньги на поминовение монастыри получали от представителей самых различных сословий. Так, в 1875 году вологодский купец 2-й гильдии Дмитрий Мальцев пожертвовал Успенскому Горнему монастырю 300 рублей «на поминовение его души и его рода». В 1907 году благотворитель Ущельского монастыря, богатый крестьянин Ф. Ляпушкин, заплатил за псалтирное чтение за упокой его матери, новопреставленной Матрены, всего 100 рублей. В октябре 1908 года лично настоятельницей Сурского монастыря «было получено в г. Кронштадте от баронессы Е. К. Таубе на поминовение на Псалтири ее сродников 10 рублей». В 1909 году, во время поездки игуменьи Шенкурского монастыря Рафаилы (Вальневой) в Архангельск, известный ученый и церковный археолог, сын протоиерея Иустин Михайлович Сибирцев дал ей «на вечное поминовение его, раба Божия Иустина, до смерти о здравии и по смерти об упокоении» 5 %-ную облигацию 2-го внутреннего займа 1905 года в 100 рублей. В 1911 году настоятель Соловецкого монастыря архимандрит Иоанникий послал в Ямецкий Благовещенский монастырь 100 рублей «на вечное поминовение при жизни о здравии, а по смерти о упокоении» себя, а также иеромонаха Иннокентия и послушника Даниила, возможно, своих родственников. В 1919 году некто В. М. Афанасьев лично внес в Холмогорский Успенский монастырь 300 рублей на вечное поминовение о упокоении его сына – «убиенного воина Петра», а А. В. Кыркалова – 2 000 рублей «на вечное поминовение» себя самой. При этом деньги на поминовение в монастыри поступали преимущественно из северных городов и сел, хотя иногда и из Санкт-Петербурга, Орла, Галича, из Або, с Кубани… Как видно, северные женские обители были известны и там.

В ряде случаев жертвователи посылали в монастыри деньги не для поминовения, а просто в пользу или на нужды обители. Так, в мае 1873 года Палладий, епископ Вологодский, пожертвовал Успенскому Горнему монастырю 100 рублей в пользу воспитывающихся сирот. В приходно-расходных книгах Шенкурского монастыря за 1907 и 1908 годы есть упоминания о присылке о. Иоанном Кронштадтским два раза в год по 100 рублей «в пользу обители». В 1919 году протоиерей Н. Дьячков из Кеми прислал в Холмогорский Успенский монастырь 100 рублей на праздничную трапезу сестрам обители.

Северные монастыри продолжали получать пожертвования даже в годы Гражданской войны. В 1917 году некто М. Лоскутов, служивший в Литовском полку, три раза выслал на нужды Холмогорской обители по 25 рублей. Кто он был и как сложилась его судьба дальше – неизвестно. И только благодаря монастырской приходно-расходной книге мы знаем, что жил когда-то на свете такой – самый обыкновенный – человек, который даже среди братоубийственной войны не забыл, что есть Бог и есть святые обители, одной из которых он пытался помочь из своих явно скромных средств. Согласимся, что такой человек заслуживает, чтобы мы сейчас, много лет спустя, вспомнили его добрым словом…

А вот еще одна «удивительная история из приходно-расходной книги» времен Гражданской войны. В 1918 году, в период иностранной интервенции на Севере, посетивший Холмогорский Успенский монастырь английский офицер Т. Н. дал игуменье 500 рублей на возобновление разоренной большевиками обители. Как видим, даже чужой человек, иностранец, оказался добрее доморощенных отступников-богоборцев. Впрочем, позднее, после установления советской власти, такие пожертвования «от благодетелей-англичан» – по выражению прессы тех лет, – могли стать поводом для обвинения монахинь в контрреволюции и закрытия монастыря.

Впрочем, не только в грозные годы Гражданской вой ны пожертвования приносили монастырям неприятности вместо радостей. Так, в 1912 году Архангельская духовная консистория разбирала дело, связанное с прошением некоей Е. А. Моисеевой, жены канцелярского чиновника из Архангельска. Та добивалась возвращения 975 рублей, пожертвованных ее матерью, Л. П. Епифановской, Сурскому подворью. Судя по показаниям Е. А. Моисеевой, ее мать страдала психическим заболеванием. Оно проявлялось, в частности, в том, что та «на всех окнах и дверях чертила углем кресты, комнаты обращала в молельни, стены которых были завешаны иконами, картинами духовного содержания и портретами о. Иоанна Кронштадтского и других духовных лиц, перед которыми… молилась и кадила им». Также она «зазывала к себе монахинь и нищих и раздавала им деньги, которые раньше скопила, одежду и вообще все, что попадало ей под руку». Так она раздала 2 000 рублей, из которых 750 рублей отдала священнику Сурского подворья о. Димитрию Федосихину, а также попросила его переслать еще 300 рублей в женский Иоанно-Предтеченский монастырь Устюга. При этом ближайшие родственники Л. Епифановской, занятые своими делами и проблемами, тогда не обращали внимания на ее поведение. Безусловно, все вышеописанное не может являться убедительным свидетельством того, что Л. Епифановская была психически больна – ведь и вполне здоровые православные люди почитают святых и подвижников благочестия и жертвуют на храмы и монастыри. Но наряду с этим у нее, вероятно, имелись и явные поведенческие отклонения. В итоге в мае 1910 года Л. Епифановская, отправившаяся в паломничество на Соловки, была перевезена оттуда в Архангельск и помещена в психиатрическую лечебницу. Там 3 октября 1913 года она и умерла. А еще при ее жизни лечащий врач, доктор Лейбсон, выдал дочери справку о том, что Л. Епифановская психически больна, а также объяснил, что у ее матери светлых периодов будет немного. С учетом этих дополнительных сведений можно предположить, что Л. Епифановская действительно страдала психическим заболеванием – вероятно, шизофренией в приступообразно-прогредиентной (шубообразной) форме, для которой характерны приступы, разделенные ремиссиями – «светлыми периодами», по тогдашней терминологии. После смерти матери Е. Моисеева потребовала возвращения денег, пожертвованных той в Сурское подворье, на основании того, что мать являлась психически больным, недееспособным лицом. 20 июля 1912 года Архангельская духовная консистория вынесла решение по иску Е. Мои сеевой – ее просьба о возвращении всей суммы, пожертвованной матерью, была отклонена, однако из средств подворья ей была выдана компенсация в размере 300 рублей. Однако в истории северных женских монастырей это – единственный подобный случай, не типичный, а скорее курьезный.

Пожертвования на монастыри носили иногда весьма оригинальный характер: архангельский купец подарил Холмогорскому монастырю коня по кличке Гордый

Пожертвования на монастыри могли производиться не только деньгами. Иногда они носили весьма оригинальный характер. Например, в 1917 году архангельский купец Карпов подарил Холмогорскому монастырю коня по кличке Гордый. Судя по тому, что этот живой подарок стоил весьма недешево – 1 000 рублей, Гордый был породистым рысаком, непригодным для монастырского хозяйства, поэтому конь был продан, а вырученные деньги пошли на нужды монастыря, о чем была сделана соответствующая запись в приходно-расходной книге. Однако эта история тоже относится к числу курьезных.

Чаще всего женским монастырям жертвовали колокола, церковные облачения и утварь. Особенно любили это делать купцы. Так, в Холмогорском монастыре имелись три колокола, пожертвованные различными лицами. При этом один из них, прозывавшийся «большим», был в 1856 году пожертвован в Москве, при сборе, купцом Павлом, а другой, «полиелейный», в том же году был пожертвован при сборе в Москве. Пять колоколов в кладбищенской церкви Холмогорского монастыря также были пожертвованы петербургским купцом Родионом Ермолиным в 1877 году. В Шенкурском Свято-Троицком монастыре также имелся колокол весом в 108 пудов, «вылитый стараниями игуменьи Феофании на пожертвования разных благотворителей». В Успенском Горнем монастыре было семь колоколов, пожертвованных царскосельским купцом Д. Ф. Барановым и его братьями, а также подсвечники, стоившие 400 рублей, подаренные крестьянином из соседнего села Языковым. Дарили монастырям и иконы, зачастую весьма ценные. Так, в 1879 году в Шенкурский монастырь из Ярославля монахиня Иннокентия привезла икону «в сребропозлащенной ризе с частицами св. мощей угодников Божиих и Древа Креста Господня, стоимостью около 300 рублей», пожертвованную ей благотворителями.

Ряд женских монастырей, особенно бедных, активно занимался сбором пожертвований. Его осуществляли так называемые «сборщицы» – монахини или послушницы. Так, в мае 1873 года сборщицы Успенского Горнего монастыря Агафья Соболева, Матрена Молева и Василиса Никитина собрали на нужды монастыря 250 рублей. В январе 1889 года сборщицы из того же монастыря монахини Илария и Евгения собрали на свою обитель 50 рублей. По данным на 1907 год, в Шенкурском монастыре послушание сборщиц несли монахиня Магдалина, а также рясофорная послушница Е. Туркина, которые к 1907 году собрали на нужды обители 500 рублей. Число сборщиц могло быть значительным. Так, в 1909 году в Шенкурском монастыре послушание по сбору несли восемь монахинь. В Ямецком монастыре, по данным на 1910 год, было четыре послушницы-сборщицы – Марфа Орлова, Феодосия Емельянова, Евдокия Боброва и Ульяна Галанина. В Ущельском монастыре, по данным на 1908 год, сборщицами были четыре послушницы.

Если сборщицы из монастырей Архангельской епархии занимались сбором пожертвований преимущественно на территории своей губернии, то их коллег-вологжанок с кружками для пожертвований можно было встретить в Москве, Санкт-Петербурге и даже в Новочеркасске. При этом для маленьких и бедных монастырей собранные таким образом средства могли быть основным источником их существования. Так, в мае 1910 года на приход Ямецкого монастыря поступило 203 рубля. При этом сумма в 201 рубль была собрана послушницей М. Ореховой. Аналогичным образом все доходы Ущельского монастыря за январь 1906 года состояли из пятидесяти рублей, посланных «от сборщицы Надежды из Архангельска через почту», а за февраль – из ста пятидесяти рублей, собранных послушницей Хионией. Это свидетельствует о том, что бедные северные женские монастыри, подобно другим нищим обителям Российской империи, «жили скудно, …пробавляясь подаянием» [41].

Следует отметить, что послушание сборщицы было весьма трудным и требовало не только практической сметливости, но и такта, умения общаться с людьми. А еще – смирения и терпения, поскольку любой человек мог безнаказанно оскорбить беззащитную сборщицу, как последнюю нищенку. «Сборщиц наших рвут собаки, а люди их ругают. У сборщиц из глаз не слезы текут, а кровь», – писали монахини Марие-Магдалинской пустыни Ставропольской епархии [11]. Поэтому монастырское начальство ценило труд сборщиц. Так, 7 марта 1895 года монахине-сборщице Шенкурского Свято-Троицкого монастыря Филарете (Постниковой), которая проходила послушание по сбору, было «за усердное исполнение его преподано благословение Епархиального начальства с выдачею грамоты».

Часто женским монастырям жертвовали колокола…

Надо сказать, что за период с конца XIX по начало ХХ вв. это – лишь одно из трех упоминаний о наградах, дарованных рядовым монахиням. К этому времени вышеупомянутой монахине, поступившей в монастырь после смерти мужа-чиновника, было уже 62 года – с учетом того, что последнее упоминание о матери Филарете в монастырском послужном списке датируется 1897 годом, когда она несла послушание при церкви. Впрочем, о ней мы еще непременно будем говорить – ведь она оставила в истории северных женских обителей ярчайший след: монахиня-фотограф, впоследствии первая игуменья Кылтовского монастыря… Поистине удивительная судьба! Впрочем, всему свое время. А пока что вернемся к рассказу о хозяйственной деятельности северных женских обителей.

Еще одним источником дохода некоторых женских монастырей – хотя, как уже успели убедиться читатели, источником далеко не главным, – являлось принятие в обители престарелых и больных женщин за денежные вклады. Так, в 1889 году в Горний Успенский монастырь поступили вологодская мещанская вдова Татьяна Стефанова, а также крестьянская вдова Кадниковского уезда Анна Стефанова – возможно, сестры. Каждая из них внесла за поступление в монастырь 250 рублей. В 1898 году в тот же монастырь за вклад в 450 рублей поступили крестьянская девица Грязовецкого уезда Татьяна Зарадская, а также крестьянская вдова Иулиания Зарадская с дочерью Анной. В 1917 году в него же поступила крестьянка Грязовецкого уезда деревни Белки Анастасия Смурова, внесшая вклад в размере 200 рублей.

Аналогичная практика имела место и в ряде монастырей Архангельской епархии. Так, в 1909 году в Шенкурский Свято-Троицкий монастырь поступила вдова шкипера Матрона Рубцова. 25 ноября 1909 года от нее был «игуменьей Рафаилою лично принят взнос в количестве 1 200 рублей». А 3 декабря того же года игуменья получила от Матроны Рубцовой еще 200 рублей «за место погребения на монастырском кладбище, на похороны и сорокоуст». Это позволяет предположить, что Матрона Рубцова была тяжелобольной женщиной, возможно, уже старушкой, желавшей, по благочестивой традиции русских людей, провести остаток жизни и умереть в святой обители.

Ранее, 25 августа того же года, в Шенкурский монастырь за вклад в 1 000 рублей поступила монахиня Артемия. Деньги за ее поступление в монастырь внес ее брат, архимандрит Соловецкого монастыря Иоанникий. В 1905 году в Сурский монастырь за вклад в 1 500 рублей поступила 75-летняя жительница Архангельска Анна Быкова, которая, несмотря на то что ее приглашала к себе игуменья Шенкурского монастыря, предпочла уехать в Суру, «подальше от родины».

Сумма вклада определялась финансовыми возможностями женщин, желавших поселиться в монастыре. Так, в 1913 году в Шенкурский монастырь поступила солдатская вдова Е. В. Домрович, внесшая при этом вклад в 500 рублей. Судя по низкому социальному статусу этой женщины, она отдала в монастырь все, что успела скопить за свою жизнь. Но иногда сумма вклада за поступление в монастырь была весьма значительной. Так, в 1919 году в Холмогорский монастырь поступила Руфина Богданова, внесшая вклад в 10 000 рублей. Как уже упоминалось, за вклады в монастыри поступали пожилые или больные женщины. При этом они получали жилье, питание и уход со стороны сестер до конца жизни – и посмертное поминовение. Возможно, именно поэтому прием в обитель за вклад осуществляли только крупные и хорошо обеспеченные монастыри.

«Городские» монастыри – Шенкурский Свято-Троицкий и Горний Успенский – имели свои специфические источники дохода, связанные с продажей мирянам и послушницам мест на монастырских кладбищах.

Так, в 1889 году вологодская помещица Ольга Левашева заплатила 100 рублей за место на кладбище Успенского Горнего монастыря для своего умершего мужа. В 1917 году послушница того же монастыря Мария Реутова заплатила такую же сумму за место для погребения своей матери. В 1912 году крестьянская вдова А. Г. Поженская заплатила игуменье Шенкурского монастыря Рафаиле 1 000 рублей на поминовение себя и своего недавно умершего мужа, а также за «место погребения последнего в ограде монастыря». А годом раньше некая В. Г. Хвиюзова заплатила игуменье Рафаиле 200 рублей за место на монастырском кладбище для ее умершего сына, отрока Зосимы.

Следует отметить, что продажа мест на монастырских кладбищах имела место и в ряде других российских обителей. Так, «места для захоронений на кладбищах монастырей Александро-Невского в Санкт-Петербурге, Новодевичьего, Алексеевского, Донского в Москве и др. оценивались в начале ХХ в. в размере от 50 до 500 рублей…» [41].

Впрочем, стоит сказать, что продажа мирянам мест на кладбищах северных женских монастырей носила эпизодический характер, а цены были сопоставимы с ценами на места на кладбищах столичных монастырей.

Еще одним источником дохода ряда северных женских монастырей являлась продажа рукоделий. При этом в Архангельской епархии рукоделия были наиболее распространены в обителях с давней историей – Холмогорской и Шенкурской. Эти монастыри, можно сказать, соперничали между собой в искусстве шитья и вышивки, а также в древности и громогласности преданий о славе монастырских рукодельниц. Так, Шенкурский Свято-Троицкий монастырь, согласно рапорту в консисторию его игуменьи Рафаилы (Вальневой) за 1906 год, главным занятием сестер, помимо хлебопашества, делал также и рукоделие. Согласно монастырским преданиям, традиции монахинь-рукодельниц восходили к XVIII столетию, когда Шенкурским монастырем управляла одна из наиболее известных его настоятельниц – игуменья Евфимия (Подосенова), которая «была отличной мастерицей вышивать на ткани золотом, серебром и шелками различные изображения». По преданию, игуменья Евфимия, посетив по делам монастыря императрицу Анну Иоанновну, подарила ей «превосходной работы воздухи и покровы» собственной работы. Императрица пожаловала ей за это икону Пресвятой Богородицы, хлеб и гарусные четки.

Успенский Горний монастырь. Успенская церковь с приделом Сергия Радонежского

Согласно послужным спискам за 1903 год, старшей по рукоделиям в Шенкурском монастыре была монахиня Илария (Боголепова), дочь причетника, в 1873 году – в возрасте 16 лет, – поступившая в монастырь по окончании Архангельского епархиального училища. В 1902 году ее постригли в монахини. Помимо работы в рукодельной она также несла послушание на клиросе.

Точное число сестер Шенкурского монастыря, занятых в рукодельных мастерских, за исключением двух монахинь неизвестно. А о том, что представляли собой их работы, можно составить некоторое представление из воспоминаний внучатой племянницы послушницы Шен курского монастыря Ирины (Опариной) В. П. Кумм, которой та рассказывала, что «там монахини вышивали золотом, пером, бисером…».

Помимо шитья и вышивания, сестры Шенкурского монастыря также писали иконы. Их работы шли как на украшение монастырских храмов, так и на продажу. Например, в 1913 году «от благочинного монастырей Сийского архимандрита за писанную икону» было «принято лично игуменью Рафаилою 15 рублей». Однако, поскольку в приходно-расходных книгах Шенкурского монастыря записей о продаже икон и вышитых изделий не так много, продажа рукоделий не носила массового характера.

Традиции сестер-рукодельниц Холмогорского монастыря были если не столь давними, как в Шенкурском монастыре, то куда более славными. Вероятно, они восходили к игумении Агнии (Архиповой), возродившей Холмогорский монастырь. Согласно жизнеописанию этой выдающейся церковной подвижницы, она сама вышивала ризы и даже подарила одну из своих работ в Соловецкий монастырь. В конце XIX – начале ХХ вв. изделия холмогорских монахинь-рукодельниц преподносились в дар членам царской фамилии. Так, 13 июня 1885 года при посещении Холмогорского монастыря великим князем Владимиром Александровичем игуменья подарила ему икону, шелковый пояс и вышитые золотом туфли, за что «была пожалована благодарностью и портретом великого князя» [43]. Мастерицы в черных рясах вышивали бисером, вязали шелком и гарусом и даже вышивали по бархату шелками, серебром и золотом иконы. Возможно, именно их руки сотворили еще сохранившиеся кое-где в архангельских храмах, обветшавшие от времени иконные ризы из цветного стекляруса с камешками, похожими на прозрачные леденцы, или трогательные безделушки вроде пасхального яичка, «наряженного» в расшитый бисером чехольчик… По данным на 1917 год, в Холмогорском монастыре было шесть сестер-рукодельниц (одна монахиня и пять послушниц). Среди них старшей была монахиня Сергия (Попова), несшая также послушание певчей. В северных женских монастырях почти все сестры-рукодельницы «по совместительству» были еще и клиросными.