Текст книги "Тайны монастырей. Жизнь в древних женских обителях"

Глава 2. Богомолицы, послушницы, инокини, монахини…

Современный человек, далекий от Церкви, оказавшись по каким-то причинам в женском монастыре, увидит всех его обитательниц, так сказать, «на одно лицо». Ведь рабочая одежда и монахинь, и послушниц что в XIX, что в ХХ или уже теперь в XXI веке почти одинакова – черный (а скорее серый, выцветший от работы) подрясник, черный платок, или апостольник, повязанный по самые брови…

Однако на самом деле обитательницы монастырей, как теперь, так и тогда, подразделялись на несколько групп. Для паломника или просто случайного посетителя монастыря существование различий между его сестрами становилось очевидным, когда он видел их не на послушаниях, а в храме – здесь они были одеты по-разному. Прежде всего, сестры делились на монахинь и послушниц. В свою очередь, и среди них существовали подразделения. До последней трети восемнадцатого столетия послушницы подразделялись на начинающих, носивших светскую одежду, и так называемых «рясофорных» послушниц, которые готовились принять монашество и в связи с этим имели благословение на ношение монашеской одежды.

С 1783 года разделение на «рясофорных» и «нерясофорных» отпало, и послушники стали подразделяться на «указных» (то есть прошедших по указу консистории и имеющих право носить монашеское облачение) и временных. Монашествующие имели свое подразделение на монахов «манатейных» («мантийных»), а также схимонахов. Однако высшей ступени монашеского служения – пострига в великую схиму, – достигали очень немногие, избранные монахи и монахини.

Человек, далекий от Церкви, часто видит обитательниц женского монастыря «на одно лицо» – черный подрясник, черный платок…

Помимо монахов и послушников, в монастырях проживали и «трудники» («трудницы»), «работавшие за одни харчи и мечтавшие о том, чтобы стать послушниками, а затем монахами» [11]. Дореволюционный автор, диакон А. Фирсов, называет этих лиц, проживавших в женских монастырях, «богомолицами», и в дальнейшем я буду употреблять именно этот термин. При этом жизнь всех обитателей монастыря, вне зависимости от их положения в монастырской общине, «в идеале должна была быть наполнена молитвой, постом и трудом. Этому способствовал и особый ритм монастырского бытия» [15]. Сейчас мы попытаемся познакомить читателей с «ритмом бытия» северных женских монастырей и теми, кто жил за монастырскими стенами.

Итак, всех обитательниц северных женских монастырей можно было разделить на три основные группы – монахини, послушницы, а также богомолицы (в современной терминологии – паломницы, трудницы). При этом собственно насельницами монастырей были монахини и послушницы. Богомолицами назывались женщины, в течение различных сроков и по разным причинам проживавшие в монастырях, по собственному желанию подчинявшиеся монастырскому уставу и чаще всего выполнявшие послушания. Богомолица могла в любое время покинуть монастырь.

По своему составу группа богомолиц была неоднородной. Среди них были паломницы; были женщины, жившие и трудившиеся в монастыре «по обету»; родственницы монахинь; а также женщины и девушки, желавшие стать послушницами и проходившие предварительное испытание на пригодность к монастырской жизни. При этом даже те из богомолиц, которые не собирались поступать в монастырь, могли жить там достаточно долгое время. Так, некоторые из родственниц монахинь Холмогорского Успенского монастыря жили в нем в течение года-двух на положении богомолиц, после чего все-таки не становились послушницами, а возвращались в мир.

Послушницы подразделялись на начинающих, носивших светскую одежду, и тех, кто готовился принять монашество и мог по благословению носить монашеские одеяния

Иногда количество богомолиц в женских монастырях могло равняться числу монахинь и послушниц. Так, в 1902 году в Холмогорском Успенском монастыре проживала 61 богомолица, тогда как монахинь и послушниц было 68 человек. Возможно, это свидетельствует о том, с какой любовью относились северянки к святым обителям. К сожалению, сведений о социальном положении богомолиц, об их числе в других женских монастырях и о том, сколь многие из них впоследствии становились послушницами, нет – поскольку в монастырских послужных списках эти моменты не отмечались. Однако не подлежит сомнению, что некоторые из богомолиц после предварительного искуса, длившегося, возможно, в течение периода от нескольких месяцев до года-двух, пополняли ряды монастырских послушниц. В связи с этим представляется необходимым рассмотреть причины, по которым женщины и девушки в конце XIX – начале ХХ вв. уходили в монастыри.

Здесь мы опять сталкиваемся с трудностями. Ведь в те времена никто не проводил какого-либо анкетирования среди насельниц монастырей для выяснения причин их ухода из мира. Это сейчас (да иногда и в те времена) светские журналисты и писатели пытаются выявить эти причины и с легкостью делают выводы, будто в монастырь «уходят от неурядиц, бед, с отчаяния, надеясь обрести покой за монастырской стеной» [78]. В результате читатели, наткнувшиеся в газете на очередную статью с такими выводами, делают вывод, что все монашки – это люди, обиженные жизнью. Вдобавок этот миф поддерживают и писатели – от классиков до авторов атеистических поделок давних и недавних времен. Можно вспомнить хотя бы эффектную сцену из романа А. Дюма «Сорок пять», героиня которого, роковая красавица Диана, отомстив за смерть любимого, восклицает: «Дорогу, сударь, дорогу Диане де Меридор, которая направляется в монастырь!» Или историю тургеневской Лизы Калитиной, которая тоже оказалась в монастыре из-за несчастной любви к женатому мужчине.

Увы, это только часть правды о том, почему уходили и поныне уходят в монастыри девушки и женщины. Туда шли и идут не только несчастные и обездоленные, но и красивые, и богатые, и счастливые. Такие подвижницы XIX века, как игуменьи Таисия (Солопова) и Арсения (Себрякова), как игуменья Холмогорского монастыря Агния (Архипова) – дворянки, красавицы и умницы, не знавшие горя и лишений. А в наше время прославилась игуменья Ксения (Зайцева), настоятельница Свято-Троицкого Ново-Голутвина монастыря, по профессии журналист. Еще пример – инокиня Наталия, автор современного описания Святой Земли, чья книга «Русский Иерусалим» представляет не что иное, как собрание трогательных писем к любимой маме.

Как видно, всем этим монахиням не хватало для полного счастья чего-то такого, что есть только за монастырскими стенами. Что именно – этого я, незнакомая с жизнью в монастыре, не знаю, поэтому не могу сказать. И бывает, даже им сложно сформулировать точную причину своего ухода в монастырь. Причем намного сложнее, чем тем, кто сделал это «с горя». И я все-таки позволю себе предположить, что наиболее частой причиной ухода в монастыри в XIX веке в православной России являлись искренние и глубокие религиозные убеждения.

Это отчасти подтверждают немногие сохранившиеся свидетельства самих монахинь и послушниц. Например, замечательные «Записки» игуменьи Таисии (Солоповой). Или собранные монахиней Таисией (Карцовой) в книге «Русское православное женское монашество XVII – ХХ вв.» жизнеописания игумений Арсении (Себряковой), Феофании (Готовцовой) и других подвижниц, в основу которых легли воспоминания, а иногда – чудом сохранившиеся письма послушниц. Так, девушка-дворянка Л. Хотинская в письме к о. Иоанну Кронштадтскому, описывая свое годичное пре бывание послушницей в Леушинском монастыре и уход оттуда «по болезни вследствие многих семейных неприятностей», сообщала: «Теперь я вполне здорова и желала бы возобновить свой обет. Я остаюсь верна своему обручению. Меня даль не страшит, могу и в Суру».

Безусловно, решение столичной жительницы и дворянки, к тому же не отличавшейся хорошим здоровьем, отправиться в только что открытый монастырь в отдаленном Пинежском уезде являлось свидетельством ее глубокой веры. Увы, монахини и послушницы редко писали письма или воспоминания, и это – единственный документ подобного рода, имеющий отношение к северным женским монастырям.

В монастыри шли не только несчастные и обездоленные, но и богатые, и счастливые – как, например, дворянка Мария Солопова – будущая игуменья Таисия

Однако косвенным доказательством моей правоты является то, что между приходом богомолицы в монастырь, ее зачислением в монастырскую общину и последующим принятием ею монашеского пострига проходили долгие годы, так что выдержать послушнический искус мог только глубоко верующий человек. Это сейчас из-за нехватки сестер во вновь открывающихся монастырях и послушницами делают быстро, и постригают достаточно рано. Но в те времена, о которых идет речь, все было иначе и намного строже. И, вычисляя сроки между принятием богомолицы в монастырь, ее «приукаживанием» и пострижением, современный человек, пожалуй, может лишь повторить слова иностранца, посетившего Россию в XVI или XVII веке и увидевшего, как истово молятся русские люди: «Да они тут все святые!».

При приеме в монастыри происходил строжайший и длительный отбор, причем он действовал в отношении представительниц всех сословий – от дворянок до бывших крепостных крестьянок

При приеме в монастыри происходил строжайший и длительный отбор, причем он действовал в отношении представительниц всех сословий – от дворянок до бывших крепостных крестьянок. Так, вологодская дворянка Раиса Кубенская, поступившая в Горний Успенский монастырь в 1851 году, в возрасте шестнадцати лет, была «приукажена» – то есть официально приписана к монастырской общине указом консистории, – только шестнадцать лет спустя. И лишь в 1871 году – через двадцать лет после ухода в монастырь! – эта послушница-дворянка стала монахиней Сергией. Монахиня того же монастыря Антония (Рынина) стала послушницей в 1824 году, была «приукажена» в 1868-м, а постриг приняла лишь в 1871-м. Таким образом, она пробыла послушницей сорок четыре года!

Послушница Холмогорского Успенского монастыря 47-летняя крестьянская вдова Федосья Андронова была принята в монастырь в 1907 году, но «приукажена» была лишь спустя семь лет. Одновременно с нею указной послушницей стала и 34-летняя крестьянская девица послушница Мавра Потехина, поступившая в Холмогорский монастырь в 1902 году – срок ее пребывания в качестве «неуказной» послушницы составил двенадцать лет.

45-летняя послушница Арсениево-Комельского монастыря Мария Каплина, перешедшая туда из Горнего Успенского монастыря, была принята в монастырь в 1895 году, а указной послушницей стала лишь спустя восемь лет. Послушница Сурского Иоанно-Богословского монастыря Дарья Данилова, поступившая туда в 1901 году, была «приукажена» лишь через семь лет, а принятая в монастырь в один год с нею Пелагия Алексеева стала указной послушницей годом позже.

По данным на 1921 год, проживавшая в то время в общине уже закрытого Сурского монастыря 44-летняя Дарья Данилова все еще оставалась указной послушницей и выполняла послушание кухарки. Таким образом, срок ее пребывания в послушницах составил двадцать лет и вполне мог быть и еще большим, если бы Сурский монастырь не был закрыт. С учетом того, что послушники и послушницы выполняли в монастырях самую незавидную работу и нередко использовались как прислуга, выдержать столь длительные сроки послушничества могли только глубоко верующие люди.

Возможно, к этой же категории стоит отнести женщин и девушек, чье поступление в монастырь было связано с данным ими обетом или с неким чудом. Иногда такие истории можно услышать от родственников или земляков северных монахинь. Например, родственники послушницы Сурского монастыря Александры Ларюшевой утверждали, что она была отдана в Сурский монастырь «по обету». В раннем детстве Сашенька Ларюшева тяжело заболела. В это время ее мать дала обет: если девочка выживет, она отдаст ее в монастырь. Произошло чудо – ребенок поправился. И вот с четырехлетнего возраста Александру Ларюшеву стали готовить к монашеству. Девочка воспитывалась в доме у деда и бабушки, которые старательно оберегали ее от мирских развлечений и увлечений. Даже мать могла видеться с дочкой только при них. Когда же в Суре открылся монастырь, Сашеньку отдали туда. Конечно, читатель вправе усомниться, а можно ли говорить о «глубокой вере» самой Саши Ларюшевой, если ее так тщательно и долго готовили к поступлению в монастырь и она не ведала, что для нее возможна какая-то иная доля? Вероятно, да. Ведь она по доброй воле выполнила то, что за нее обещала Богу ее мать. Значит, глубоко веровала в Бога и любила Его. А дальнейшая история Александры Ларюшевой только лишний раз подтверждает это.

После закрытия Сурского монастыря 34-летняя Александра осталась жить в Суре. Она была еще молода и не являлась монахиней, так что вполне могла бы выйти замуж, иметь детей и мирно умереть в глубокой старости, – но осталась верна монашескому пути. 10 августа 1942 года послушница Александра Ларюшева, обвиненная в принадлежности к «контрреволюционной группировке церковников», погибла в одном из лагерей. После этого, как говорится, другие доказательства ее веры излишни.

А родственница послушницы Шенкурского монастыря Ирины Опариной, В. Кумм, рассказала мне семейное предание о том, что та ушла в монастырь после некоего виденного ею сна. Наутро девушка стала просить отца: «Не отдавайте меня замуж, а отвезите в монастырь. Меня там ждут». Возможно, отец пытался отговорить свою красавицу-дочь от этого шага. Однако она стояла на своем, так что отцу все-таки пришлось отвезти Ирину в монастырь. А в качестве вклада с нею поехал туда и сундук с ее приданым… И опять читатель вправе усомниться – уж не сказки ли это? Но после закрытия Шенкурского монастыря послушница Ирина Опарина, которая была всего лишь на год старше Александры Ларюшевой, тоже вполне могла бы обзавестись семьей и «жить как все». А она предпочла навсегда остаться «невестой Христовой». Монастырь для нее заменил соломбальский храм святителя Мартина Исповедника, где она была алтарницей. Как видно, и тут за историей о чудесном сне скрывается не менее чудесная история о том, как вера Христова делала слабых и беззащитных девушек сильными и мужественными. Ведь не будь у них этой веры, они бы не смогли много лет терпеть одиночество, унижения, бедность, причем без всякой надежды на что-то лучшее в этой жизни впереди…

Наутро девушка стала просить отца: «Не отдавайте меня замуж, а отвезите в монастырь. Меня там ждут»

Безусловно, в ряде случаев на уход женщин и девушек в северные монастыри могли влиять и причины социального характера: бедность, социальная незащищенность, одиночество. Так, по данным заметки о Сурском монастыре из газеты «Архангельск» за 1907 год, большинство послушниц «…ценило монастырь как средство к существованию. “На воле-то всего натерпелись – и голода, и холода, а теперь по крайней мере сыты, да и кров есть”», – признавались они неизвестному корреспонденту газеты [67]. Поскольку редактором газеты «Архангельск» в то время был И. В. Галецкий, человек, неоднократно судимый за революционную деятельность и известный своим негативным отношением к Сурскому монастырю и праведному Иоанну Кронштадтскому, которого публично обвинял в жестокости и небрежности, этой информации нельзя доверять полностью.

Однако подтверждением того, что в Сурском монастыре действительно могли быть послушницы, поступившие туда «от неурядиц, бед и с отчаяния», является письмо-жалоба двух послушниц, относящееся к периоду, когда Сурской обителью управляла игуменья Варвара (Ивановская) (1900–1902 гг.). Жалуясь на то, что настоятельница «совершенно никому ничего не дает, велит писать родным и знакомым, чтобы послали на одежду», они приводят слова игуменьи: «Я не виновна, что вы наехали разутые, раздетые да больные». Таким образом, некоторых послушниц Сурского монастыря действительно могла привести туда нужда. Но примечательно, что именно они были недовольны игуменьей, писали жалобы и откровенничали перед журналистами. Ведь, как говорит пословица, «невольник – не богомольник»…

В послужных списках Успенского Горнего монастыря также есть упоминания о том, что некоторые послушницы были приняты туда по бедности. Например, 15-летняя Августа Караулова, дочь уволенного из духовного звания пономаря вологодского кафедрального Софийского собора Василия Караулова. По данным на 1871 год, четыре послушницы того же монастыря, в основном девочки 12–17 лет, были приняты в него «по сиротству», например 12-летняя Александра Кузнецова, дочь бывшего пономаря. Однако все эти случаи касаются приема в монастырь не взрослых, а детей, для которых обитель становилась своеобразным приютом.

Некоторые послушницы, принятые в монастырь по сиротству, оставались в нем навсегда. Так, послушница Успенского Горнего монастыря Аполлинария Шомская, дочь бывшего пономаря вологодской Благовещенской церкви, принявшего монашеский постриг в Семигородней пустыни, в 20-летнем возрасте ушедшая в Успенский монастырь, прожила в нем до 1901 года. К этому времени ей исполнилось уже сорок семь лет, так что нетрудно представить себе дальнейшую судьбу этой послушницы…

В северные монастыри уходили не только сироты, но и вдовы, и бедные пожилые женщины. Так в 1876 году диакон Сретенской церкви Вологды ходатайствовал перед консисторией об определении в монастырь своей матери, Анны Беляевой, которую не мог содержать. Епископ Вологодский и Тотемский Феодосий удовлетворил его просьбу и дал распоряжение: «Старуху Анну Беляеву зачислить в Вологодский женский монастырь».

В Холмогорском Успенском монастыре, по данным на 1880 год, проживала монахиня Евстолия (Варфоломеева) в возрасте восьмидесяти одного года, ушедшая туда в 47-летнем возрасте после смерти мужа-священника. Вероятно, по тем же самым причинам в ряде случаев в монастырь уходили сразу несколько членов одной семьи. Так, в 1852 году в Холмогорский монастырь поступили дочери умершего дьячка Григория Гурьева – Ольга и Елизавета. Впоследствии, в 1894 году, Елизавета Гурьева была пострижена в монашество с именем Фивеи. В 1869 году в Горний Успенский монастырь поступили вдова звонаря Вологодского собора 68-летняя Евдокия Строкина и ее 43-летняя дочь Параскева. В 1872 году в Холмогорский монастырь были приняты 62-летняя больная неграмотная вдова дьячка Епифания Попова Анна и две ее дочери – 36-летняя Анастасия и 34-летняя Иулиания. Они прожили в монастыре до 1917 года. При этом в 1904 году Анастасия была пострижена в монашество с именем Серафимы, а Иулиания через три года с именем Сергии.

Да, северные женские монастыри действительно служили пристанищем для обездоленных женщин и девушек, которым не виделось иной дороги, кроме как в монастырь. Однако вряд ли стоит говорить, что те уходили в монастыри исключительно из-за житейской безысходности, не будучи при этом еще и глубоко верующими людьми. Ведь неверующий человек от отчаяния и безысходности скорее покончил бы с собой, чем ушел в монастырь. Вспомним хотя бы героиню некрасовского стихотворения «Выбор», где убитая горем «русская девица, девица красная» ищет себе смерти то в заснеженном лесу, то в проруби, вовсе не помышляя о том, что можно умереть для мира, но продолжать «Богу и людям служить» в монастыре.

Итак, основной причиной ухода женщин и девушек в северные женские монастыри была глубокая религиозность, хотя в ряде случаев поводом для разрыва с миром становились причины социального характера. Но в женских монастырях встречались лица, оказавшиеся там и по несколько иному поводу – например потому, что они были духовными дочерьми основателя монастыря или его игуменьи. Пожалуй, это было наиболее распространено в Сурском Иоанно-Богословском монастыре, основателем которого, как вы помните, был один из величайших русских святых – праведный Иоанн Кронштадтский.

Если проанализировать состав общины Сурского монастыря в первые годы его существования, то нельзя не заметить интересную особенность: большинство послушниц было родом из мест, где проживал или регулярно бывал отец Иоанн (Санкт-Петербургская и Новгородская епархии). Безусловно, то были духовные дочери и почитательницы праведного Иоанна.

И даже после того, как некоторые из них разочаровались в монастырской жизни, они все-таки не покидали монастырь, пока был жив о. Иоанн. Так, послушница Анастасия Боронина, жившая в Сурском монастыре с 1901 года, жаловалась о. Иоанну, что ей и другим сестрам приходится жить по десять человек в холодных кельях, где люди «помещены все более жалкие и несчастные», что игуменья не дает им новой одежды и «из любопытства» читает адресованные им письма. На основании этого она сделала вывод о том, что в монастыре «царит больше все одна неправда», но все же оставалась в нем, как говорится, через силу. Причиной этого было нежелание порывать отношения с о. Иоанном: «Неохота мне выходить из-под Вашего святого покрова, …очень мне неохота выходить, ибо годы мои уже не молодые».

Основателем Сурского Иоанно-Богословского монастыря был один из величайших русских святых – праведный Иоанн Кронштадтский

Однако история этой послушницы, которую удерживало в нелюбимом монастыре только уважение к праведному Иоанну, имела достаточно печальный конец – Анастасия Боронина все-таки вернулась в мир. Это произошло где-то между 1906 и 1910 годами, поскольку, судя по послужным спискам за 1906 год, Анастасия Боронина еще жила в Сурском монастыре, а следующий сохранившийся список сестер монастыря датируется уже 1910 годом. Возможно, она ушла из Сурского монастыря после смерти о. Иоанна, то есть после 1908 года, когда ничто уже не смогло удержать ее в монастыре.

По аналогичной причине оказалась в том же монастыре послушница Мария Коршунова. В письме от 3 марта 1905 года секретарю и родственнику о. Иоанна, И. В. Фиделину, М. Коршунова признавалась, что в Суру ей страшно не хотелось ехать: «Два года тому назад я прямо говорила об этом Вашему дядюшке, но он настоял, чтобы я непременно ехала в Суру, несмотря на представленное мною свидетельство от одного из известных петербургских врачей, в котором мне положительно запрещалась эта поездка», – признавалась она. М. Коршунова покинула нелюбимый ею Сурский монастырь после 1906 года.

А вот другая история, с более счастливым концом. В 1844 году вместе с монахиней Агнией (Архиповой), назначенной игуменьей Холмогорского монастыря, из Новгородской епархии приехала «душевно преданная ей как своей покровительнице благочестивая светская девушка» [76] из мещанского сословия, Пелагия Кащеева. Судя по всему, она была духовной дочерью монахини Агнии и последовала за ней в Холмогорский монастырь, став послушницей. В 1852 году послушница Пелагия была пострижена в монашество с именем Арсении. С того же года она получила послушание благочинной. В 1866 году монахиня Арсения была переведена в Шенкурский Троицкий монастырь, где была казначеей, а в 1888 году стала игуменьей этого монастыря и управляла им три года.

В отдельных случаях уход в северные женские монастыри мог происходить по примеру родственниц или знакомых. Так, в 1917 году в Сурский монастырь поступила 56-летняя крестьянская вдова Анастасия Красильникова из села Песочное Тверской губернии. Вероятно, это было связано с тем, что там уже жила ее дочь, Мария Красильникова, ушедшая в монастырь в 1908 году в возрасте девятнадцати лет. На возможность этого указывает то, что в 1913 году Мария Красильникова съездила в отпуск на родину и побывала у матери, после чего мать решила переселиться поближе к дочке… А ранее в Сурском монастыре оказалось сразу восемь крестьянских девушек из деревни Тыдорской Вологодской губернии, причем некоторые из них приходились друг другу сестрами. Две из них поступили в монастырь в 1901 году, спустя год в Сурский монастырь поступило четыре девушки из той же деревни, а еще через два года – еще две их землячки.

Если бы кому-то вздумалось сделать эту историю сюжетом рассказа, он мог бы быть таким: в деревне Тыдорской жили-были несколько девушек-подружек, мечтавших о монашеской жизни. И вот, когда открылся Сурский монастырь, две из них поехали в Суру, обжились там, а потом написали подружкам, как хорошо им в монастыре. Тогда и те поспешили к ним присоединиться.

Однако, как уже упоминалось выше, послушница имела шанс остаться в монастыре надолго, если основной причиной ее ухода туда являлись не бедность, не пример других, а прежде всего глубокая вера. Именно поэтому не все эти девушки-вологжанки сумели ужиться в Суре. К 1917 году в монастыре остались только пять из них, а ко времени закрытия монастыря, в 1921 году – три.

В Горнем Успенском монастыре, по данным на 1901 год, были две послушницы из деревни Осиновская Кадниковского уезда Вологодской губернии, поступившие в эту обитель в один и тот же год. В Арсениево-Комельском монастыре в 1905 году было четыре послушницы, которые приходились друг другу родственницами и землячками. Так что не только в Сурском монастыре можно было встретить послушниц из одной и той же деревни.

В старинных житиях святых их поступление в монастырь описывается примерно так: человек приходит в обитель, падает в ноги настоятелю, умоляя сподобить монашеского пострига. В свою очередь настоятель, предостерегая новичка от возможной ошибки, описывает ему тяготы монашеской жизни. Но поскольку тот говорит, что не боится трудностей, настоятель совершает над ним постриг, а потом дает ему послушание, обычно «в хлебне и поварне», чтобы воспитать в нем смирение.

В XIX – ХХ веках (так же как и сейчас) принятие богомолицы в монастырскую общину происходило иначе, намного прозаичнее и сложнее. Богомолица длительное время жила в монастыре, подчинялась его уставу, выполняла послушания, нередко тяжелые и трудоемкие. Выдержать такую проверку своей пригодности к монашеской жизни удавалось не каждой. За неимением подходящего примера из жизни северных женских монастырей приведу характерный отрывок из воспоминаний схимонахини Леонтии (Левицкой), где она описывает свое поступление в Борисоглебский Аносин монастырь, находившийся в Звенигородском уезде Московской губернии.

Вот молодая темпераментная девушка-дворянка Любовь Левицкая просит игуменью принять ее в монастырь, обещаясь выполнять любые послушания и, если понадобится, даже «умереть за святое послушание». На что игуменья дает ей такой ответ:

«Все поступающие в нашу обитель проходят испытания. Поживите в гостинице, походите в храм на святое послушание, присмотритесь к иноческой жизни – и тогда, если будет Богу угодно, назову своим чадом. Теперь помолимся, – она открыла Псалтирь… Прочтя псалом и благословив меня, она произнесла: – В гостинице матушка Дорофея даст вам послушание – в обители с сестрами не разговаривайте и никому не говорите ни кто вы, ни откуда. Два слова должны быть у вас: благословите и простите…

Молча поклонившись до земли, я вышла. Вернувшись в гостиницу, …я поклонилась матушке Дорофее в ноги, прося назначить мне святое послушание.

– Вот вам ведро, голик, тряпки, берите, мойте полы! – сказала мать Дорофея.

– Благословите! – ответила я, низко поклонившись, а самой стало стыдно и страшно, как я исполню ее приказание. В жизни моей это был первый урок. Мать Дорофея, видя, что я не умею, принялась мне показывать. С каким трудом я привыкла к физическим работам! Господь помогал и укреплял».

Впоследствии Любови Левицкой пришлось научиться управлять лошадью, работать в поле и на огороде и еще многому другому. «Трудно было привыкать к длинным службам, суровой пище, рано вставать. Трудно было по плоти – она распиналась, но вера и любовь к Господу была так велика, что все казалось легко и сладко» [20].

Последняя фраза очень важна. Ибо она объясняет, почему дворянская девушка, не привыкшая к физическому труду, все-таки сумела выдержать все эти испытания и не покинула монастырь. Ее удерживали там глубокая вера и «любовь ко Господу». Это еще одно подтверждение тому, что основной причиной ухода в монастырь являются не горе и не несчастная любовь, а желание жить по-Божьему, с Богом и в Боге, Который посылает любящим Его помощь и утешение.

Богомолица длительное время жила в монастыре, подчинялась его уставу, выполняла послушания…

Но для того чтобы богомолица стала послушницей, ей требовалось не только пройти вышеописанные испытания. Она была обязана предъявить настоятельнице документы, удостоверяющие ее личность. Например, если она была из крепостных, то представляла «отпускную» от своего бывшего господина, подтверждающую, что теперь она является свободной. Например, послушница Горнего Успенского монастыря Анна Червонцева (впоследствии игуменья Арсениево-Комельского монастыря Лидия) имела «увольнительное свидетельство от помещика Димитрия Рязанова».

Кроме этого, богомолица должна была представить рекомендацию, подписанную приходским священником, удостоверявшую, что она является православной. В противном случае богомолице отказывали в принятии в монастырь. Безусловно, исключения бывали, но крайне редко. Так, в 1886 году Вологодская консистория рассматривала прошение некоей Л. Ф. Говоровой, желавшей поступить в Успенский Горний монастырь. Приходской священник характеризовал Л. Говорову как старообрядку, в связи с чем дорога в монастырь была ей явно заказана. Однако при рассмотрении ее дела в консистории выяснилось, что Л. Говорова перешла в старообрядчество лишь для того, чтобы не умереть с голоду.

Вот как это объяснялось в консисторском деле: «Причиною ее совращения в раскол был расчет на даровое содержание от раскольников, потому что она, оставшись после смерти родителей круглою сиротою, не могла обеспечить себя трудами». С учетом этого «смягчающего обстоятельства» Л. Говоровой все-таки разрешили поступить в монастырь. Однако обязали дать подписку «о пребывании в православии». Поступить в монастырь могли только те, чьи поведение и документы были безукоризненными. Это снижало до минимума количество случайных людей в монастырских общинах. Увы, даже это не всегда служило гарантией того, что монастырская жизнь будет исключительно тихой и мирной. Но об этом речь пойдет чуть позднее.

После того как богомолица становилась послушницей, сведения о ней ежегодно заносились в монастырские послужные списки. Поэтому из них можно узнать, представительницы каких сословий уходили в северные женские обители, какое образование они имели, чем занимались… иными словами – проанализировать состав монастырских общин.

Большинство насельниц северных монастырей были крестьянками. Уже упоминалось, что в вологодских монастырях были сестры даже из бывших крепостных. Так, по данным на 1886 год, в Горнем Успенском монастыре 12 послушниц были вольноотпущенными крестьянками. Сведений о поступлении в монастыри Архангельской епархии бывших крепостных не имеется. Возможно, это связано с тем, что на территории Архангельской губернии не было крепостного права.