Текст книги "Полынный мой путь (сборник)"

Часть II
Полынный мой путь

Эта книга – не перечень исторических фактов, не хрестоматийный сборник. Это книга размышлений о событиях, положивших начало новой Сибири – Сибири XX века.

В жизни каждого из нас происходит порой что-то важное и значительное, а для окружающих незаметное. Событие? Случай? Закономерность? Они становятся вехами на жизненном пути? И да, и нет. Но именно от них мы начинаем новый отсчет времени. Для нас случившееся – главное. Так и в судьбе Сибири. За долгие и трудные годы XX века многое здесь изменилось благодаря событиям, о которых пойдет рассказ. Из дикой далекой окраины России Сибирь превращается в обжитой край. Превращается ежедневно, ежемесячно, ежегодно.

О ежедневных событиях пишут в газетах, о ежемесячных – в журналах, о ежегодных – в книгах. И все равно нельзя рассказать обо всех переменах, происходящих на сибирской земле. Впрочем, автор не ставил перед собой эту цель, я выбрал «поворотные» точки на пути освоения или преобразования Сибири. Они показались мне интересными. Умышленно не употребляю эпитет «важные», чтобы не обидеть. Ведь историю делают люди, и для каждого человека, если его судьба соприкоснулась с судьбой Сибири, именно «точки соприкосновения» будут главными, важными, основными…

Говорят, в XX веке открыли Сибирь. Так ли? Было три открытия таежной земли! Трижды люди открывали ее! Первое открытие началось недавно и очень давно. В 1961 году находившийся на краеведческой конференции в Горно-Алтайске академик Алексей Павлович Окладников, прогуливаясь в городском парке, нашел… стоянку первобытного человека. Только утверждать, что на стоянке обитал первобытный человек, не брался никто из специалистов, даже сам Алексей Павлович.

Шершавая и холодная «рукоятка», гладкое «лезвие» каменных топоров-тесел сразу навели на мысль о неизвестной до сих пор древней культуре. Но когда, кто задумал и сделал эти предметы труда?

Жарким получился консилиум ведущих археологов и геологов Сибирского отделения Академии наук СССР. Долго спорили они, прежде чем прийти к выводу: находкам не менее 150–200 тысяч лет. И на карту планеты нанесли еще одну стоянку наших предков – Улалинскую – по имени горной речки, протекавшей неподалеку… Сенсация, опрокинувшая прежние представления о возрасте «перволюдей» Северной Азии, была недолгой. Через несколько лет улалинцы вновь перевернули мир… Глина считалась «немой», с точки зрения археологов, особенно если в ней нет культурных остатков. А эта глина «заговорила»: палеонтологи нашли в ней косточки грызунов и других животных, оказавшихся современниками первых каменотесов.

Миллион лет, если не более (!), прошло с той поры, когда дрожащая, неуверенная рука впервые взяла камень и сознательно стала обивать его другим камнем, нужным для дела. Уже не обезьяны, но еще и не люди обживали стойбища близ речки Улалинки.

Конечно, наш предок не был человеком разумным, но явно был человеком умелым. Сомневаться здесь не приходится: орудия труда убеждают в этом. И потекла долгая, как жизнь, река Истории…

Тысячелетия сменялись, словно дни в году, пока новгородцы-ушкуйники не принесли на Русь сведения о «человецех незнаемых в Восточной стране…». Шел XIV век от Рождества Христова. Рассказам о диких людях мифической страны нет числа. Что только не говаривали очевидцы! Один хотел перещеголять другого! «А ядь их мясо оленье да рыба. Да между собой друг друга ядят. А гость к ним откуды приидет, и они закалают дети свои на гостей, да тем и кормят».

«В той же стране есть иная самоедь. По пуп люди мохнаты до долу, а от пупа вверх, яко ж и прочий человеци…»

«В той же стране иная самоедь. Верх рты на темени, а не говорят, а образ в пошлину человечь…»

«В той же стране есть иная самоедь. По обычаю человеци, но без глаз. Рты у них межи плечми. А очи в грудех…»

Росли «информационные потоки» о богатой и сказочной Сибири, о Севере. Московия тогда пристальнее стала всматриваться в земли на востоке. Первые россияне проникали в просторную Сибирь и селились там. Наконец, навстречу восходящему солнцу в 1581 году пошел Ермак с дружиной, чтобы перешагнуть Каменный Пояс.

Началось второе открытие таежной земли.

И хотя на «диком бреге Иртыша» пал в бою казачий атаман, хозяин Кышлыка Кучум («тать презренный…», как сказал о нем поэт-декабрист К. Рылеев) потерял покой: грозный дух мертвого Ермака не давал забыться ни днем ни ночью. Похоронив Ермака «под кудрявой сосной», татары насыпали над могилой высокий курган и устроили богатую тризну. А через 80 лет после той тризны первый сибирский митрополит Киприан собрал в Тобольске старых казаков – друзей Ермака и записал их рассказы о походе. С тех пор в соборной церкви города пели вечную память воинам, павшим в боях за Сибирь, а в новых сибирских городах начали писать собственные летописи.

Мужественные землепроходцы дошли до Тихого океана и с прибрежных скал увидели восход солнца. Однако морские дали не могли удержать, охладить, остановить открывателей новых земель. На карте России той поры значились многие северные острова Тихого океана. Земли «Русской Америки» занимали Аляску и подходили почти к горам Калифорнии.

Российские крестьяне, мечтавшие о свободе, передовая интеллигенция, поплатившаяся за мечту о свободе, стали первыми преобразователями таежного края. Одни принесли с собой умение обрабатывать землю, растить домашний скот, другие бросили зерна передовой культуры на нетронутую почву Сибири, царизмом превращенную в «тюрьму без решеток».

Сподвижники Степана Разина, московские стрельцы, за ними Радищев, декабристы, народовольцы передали эстафету революционерам-марксистам… А третье открытие таежной земли началось после исторического залпа «Авроры», эхо революции прокатилось по городам и станционным поселкам – от Челябинска до Владивостока.

Раскрылась новая страница истории.

Москва, издательство «Мысль», 1983 г.

Еще каких-то сорок лет назад, когда у всех на устах были новые, но уже успевшие полюбиться слова «Днепрогэс», «Магнитка», многие народнохозяйственные проблемы решались сравнительно просто. Строительство тракторного завода, к примеру, становилось событием года, пятилетки. Вся страна строила завод.

А сейчас? Сейчас мы достигли такого уровня развития производительных сил, что говорить о каком-то заводе и проводить при этом аналогии с пятилеткой не приходится. Не те масштабы. Для нашего времени определяющим становятся более высокие экономические понятия: комплекс, комплексность. Даже БАМ – эту гигантскую стройку века – неправильно рассматривать только как железную дорогу, как второй путь к Тихому океану, нет, БАМ – часть территориально-производственных комплексов, которые будут создаваться в Сибири и на Дальнем Востоке.

Однако что это за понятие такое – «комплекс», отчего, когда речь идет об экономике, да и не только экономике, его упоминают все чаще и чаще?

Комплекс – совокупность вещей, явлений, составляющих единое целое. Сейчас, особенно в научной литературе, можно встретить фразы, претендующие на открытие века: «комплексный подход… комплексное мышление… промышленные комплексы…» Пусть не покажется экстравагантным мое сравнение, но ведь и средневековый за́мок, и пещера неандертальца – тоже были комплексами. И в пещере, и в за́мке люди делали орудия труда и войны, удовлетворяли свои бытовые нужды, словом, работали и жили. От пещер до современных городов-гигантов – вот путь развития такого рода комплексов.

А когда мышление было не комплексным? Даже первобытный человек, собираясь на охоту, учитывал и свое снаряжение, и состояние погоды, и повадки зверя.

Получается вроде бы как в пьесе Мольера, когда персонаж, всю жизнь говоривший прозой, с изумлением узнает об этом. В чем же тогда дело?

Не будет открытием мысль, что любой феодальный производственный комплекс отличается от любого современного прежде всего масштабом и сложностью. Что пещера от города также отличается масштабом и сложностью. И степени сложности того и другого просто несопоставимы… Из этого проистекают важнейшие следствия. Всякий грамотный человек легко и небрежно перемножит в уме простые числа. Для двузначных нам скорей всего потребуются карандаш, бумага и время. Ну, а если надо произвести миллион операций с крупными числами? Даже такая, в общем простая задача вряд ли решается домашними средствами.

Но нарастание взаимосвязей и приводит к неимоверному усложнению решаемых задач, ибо слишком много разных и подвижных элементов действительности надо охватить, увязать, согласовать. Тут есть свои пределы, за которыми ранее успешные методы уже не действуют.

К этому, однако, мы еще вернемся, а пока посмотрим, какие бывают комплексы и что может дать их сравнение друг с другом.

Условимся все многообразие комплексов, сложившихся в этом мире, подразделить на естественные (природные), искусственные (созданные человеческим разумом с помощью орудий труда) и синтетические (включающие как естественные, так и искусственные: сельскохозяйственные угодья, например). Это деление, конечно, условно. Справедливей было бы сказать, что в состав природного комплекса входят и искусственные вместе с синтетическими. Но такое допущение необходимо принять, чтобы оттенить суть различий.

Нами же созданными искусственными да и синтетическими комплексами мы справедливо гордимся, но ими же мы сплошь и рядом… недовольны.

Когда я смотрю на всевозможные, безусловно благоустроенные Черемушки, мне почему-то вспоминаются укромные дворики старой Москвы, где прошло мое детство. Неповторимое своеобразие, какая-то запоминающаяся особенность каждого из таких тихих двориков навсегда запала в память. Проходит время, мы вырастаем, а эти островки детства, некогда большие и просторные, становятся маленькими, хрупкими и, наверное, легко ранимыми.

Что это, обычная ностальгия? Нет, мы единодушны в своей критике «типовой застройки»: экономичной, быстрой, дающей нам жилье, налаженную службу быта… Черная неблагодарность? Все гораздо глубже.

От одного – сравнительно простого – городского комплекса мы стремительно перешли к новому, более сложному. Предусмотрели, казалось бы, все… кроме разнообразия, красоты и чего-то еще, что и словами выразить трудно.

Да, разнообразие, как и красота, категории внеэкономические, их легко проглядеть в расчетах (хотя можно было и не проглядеть). Но и разнообразие, и красота природы были спутниками человека на протяжении его долгой истории, были элементом того комплекса, в котором он жил. Современный город резко отделил его от природы и не дал замены утерянным элементам комплекса.

По-моему, подумать тут есть над чем. Сложные комплексы, сложные системы – стремительно вошедшая в нашу жизнь новинка. И как всякая новинка, она подчас преподносит неожиданности.

Но если это так, то, может быть, что-нибудь даст и чему-нибудь научит сравнение сложных искусственных комплексов с уже существующими – природными?

Вот объект, проверенный временем! Не перестаешь удивляться сложности в предельной четкости природного комплекса, на его формирование ушли сотни миллионов лет. Беда только в том, что четко отлаженный механизм внутренних связей этого комплекса сейчас реально поставлен под угрозу нашим же хозяйствованием.

Сложность природных комплексов такова, что как только дело доходит до серьезного вмешательства в них, мы оказываемся в положении человека, приступившего к ремонту телевизора с топором и молотком. Даже ГЭС на крупной равнинной реке ведет к таким комплексным диспропорциям, что наш ум и с помощью компьютера не в состоянии точно определить все важные последствия ожидаемых изменений.

Выдвигаются дорогостоящие, но технически осуществимые проекты поворота сибирских рек на юг. Можем ли мы, однако, с уверенностью сказать, каковы будут результаты? Что станет с балансирующей на грани «замерзания – таяния» Арктикой, в которую уменьшится поступление теплой речной воды? А как все это отразится на климате в Европе, Средней Азии, Казахстане? Произойдут обширные и серьезные изменения, но какие? Однозначного ответа на возникающие вопросы мы не имеем. Вода Средней Азии и Казахстану нужна – это факт. Но, кстати говоря, в недрах только Туркмении «подземное море» втрое превышает размеры Аральского…

В природе сложились строго определенные сообщества, которые включают в себя не только растительный и животный мир, но также и почву, и воздух, и горные породы, и воду. Они называются геобиоценозами. И именно нарушение геобиоценоза ведет к цепным реакциям, последствия которых пока мы не можем прогнозировать.

Вот факт, показывающий, насколько тонко отрегулированы природные комплексы. Многие растения строго «следят» за структурой своего сообщества, контролируя его видовой состав. Ученые заметили, что, например, рябина, эвкалипт, грецкий орех, шалфей и другие растения выделяют летучие вещества, которые угнетают многие виды трав. Причем «гроздья гнева» достаются чужакам – видам, отсутствующим в биоценозе, «свои» же растения не реагируют на эти вредные вещества. Не зная особенностей природного комплекса, люди долгое время удивлялись: почему около рощи грецких орехов не растут картофель или помидоры?

Может быть, фраза покажется крамольной, но ведь и человек – хотим мы этого или нет, – есть не что иное, как одна из составляющих сложившегося геобиоценоза. Своим хозяйством, своим трудом люди влияют на природный комплекс, стремясь добиться желаемых изменений. В природном комплексе сложились фактические пропорции, слепое нарушение которых чревато большими опасностями, в первую очередь для нас самих. Мы вправе глобально изменять что-либо в природе в тех случаях, когда можем достаточно полно предвидеть, к чему изменение приведет!

Это, так сказать, негативный урок, который мы извлекаем, изучая организацию и действие сложнейших комплексов природы. Он ценен уже сам по себе, ибо остерегает нас от непродуманных шагов. Но анализ дает и положительный урок. Мы все больше страдаем от загрязнений, которые рассеивают нами же созданные индустриальные, городские и сельскохозяйственные комплексы. Чему тут могут научить (и могут ли) еще более сложные природные комплексы?

В чем главное совершенство природных комплексов? Пожалуй, в том, что здесь нет ничего лишнего, здесь используются отходы, отбросы. Самоочищение происходит благодаря биохимическим реакциям, и часто оно оказывается формой жизнедеятельности разного рода существ, – гибель одних становится условием процветания других. Конечно, «проблема загрязнения» возникает и в природе – палые листья осенью могут обеднить водоем кислородом, извержение вулкана способно замутить воздух и так далее. Но, во-первых, это местные, частные случаи, а во-вторых, что важнее, подобные нарушения очень быстро устраняются самой природой, так что никакого серьезного поражения важнейших связей не возникает. Все давно отрегулировано, прилажено и многие миллионы лет может работать стабильно.

Индустрия во многих отношениях являет собой нечто прямо противоположное. По некоторым вполне компетентным расчетам выходит так, что мы используем всего несколько процентов вовлекаемого в оборот вещества, а остальные девяносто с лишним идут в отходы. А вовлекаются в оборот миллиарды, десятки миллиардов тонн вещества! Все это сопоставимо с размахом геологической деятельности. И большая часть потревоженного, перевернутого, преобразованного материала рассеивается нами – совершенно хаотично! – в воде, воздухе, по земле. Подсчитано, что только в северной части Тихого океана – не самое оживленное место! – плавает около пяти миллионов старых сандалий, приблизительно 35 миллионов порожних пластмассовых бутылок, около 70 миллионов стеклянных «поплавков» из-под виски, лимонада и других напитков. На небольшой площади океана бразильский океанолог Менка Баррето выловил около тонны (!) полиэтиленовой пленки. Только в одной Москве ежедневно продается два с половиной миллиона бумажных пакетов молочных продуктов и столько же ежедневно сжигается. А ведь все эти примеры относятся только к выброшенным изделиям, чье вещество и составляет те самые несколько процентов всего объема вовлеченного в производство материала природы…

К 2000 году население Земли удвоится, и, чтобы удовлетворить его всевозрастающие потребности, промышленное производство надо увеличить в 15 раз, выработку электроэнергии в 18 раз, продуктов питания – втрое. Таковы оценки авторитетных экспертов ООН. И если пропорционально будет расти объем загрязнений, то сегодняшнее положение дел, боюсь, покажется идеальным.

Даже простое сопоставление природного комплекса с нашим, хозяйственным, показывает, что последний не является… комплексом. Верней, является, но каким! Раз он практически не содержит в себе цикла переработки и утилизации, то это напоминает ситуацию плода в чреве матери. Вот его подлинное место в более общем планетарном комплексе! Организм земной природы вынужден брать на себя все возрастающие нагрузки, к которым он не приспособлен, ибо это давно устоявшаяся, без излишеств отрегулированная, работающая сама на себя система. Конечно, природа может принять на себя и дополнительное бремя… И за счет часов можно получить какую-то иную, помимо показа времени, работу, но при этом не следует ожидать от них точного хода.

Еще Гиппократ говорил: «Устраните причину, тогда пройдет и болезнь». Причина недомоганий природы ясна, очевидны и способы лечения: хозяйственные комплексы должны стать замкнутыми, самостоятельными хотя бы в той мере, в какой ребенок самостоятелен по отношению к кормящей матери.

Но прежде чем остановиться на этом подробней – одно небольшое отступление. Сами того не замечая, мы часто впадаем в грех утилитаризма. Производство, производство! Будто этим дело исчерпывается… Охрана природы не есть защита птичек или повсеместный запрет охоты. Птички, в отдельности мало кому нужные, равно как и лоси, не занимают в нашем рационе никакого места, а береза – в топливно-энергетическом потенциале. Однако мы защищаем эти деревья, этих зверей и птиц от нашего собственного экологического бескультурья только лишь потому, что они являются, пусть иногда маленькой, но необходимой и незаменимой частью того великого комплекса, имя которого Родина.

Родина – это еще и то место, то окружение, в котором родился и вырос человек, в котором шло становление его личности. А дворики или березы, горы или море, даже обыкновенные воробьи – есть не что иное, как факторы комплекса, который формирует духовный мир человека. Ленинградец и одессит, иркутянин и москвич при всей общности их склада имеют свои черты характера – и это не случайно.

Однако и отдельные, пусть даже как будто бесполезные животные и птицы – не просто «элементы комплекса». Чем ценен бобр? Многие, конечно, ответят, что прежде всего мехом, и ошибутся. Дороже всех мехов способность бобров строить плотины на малых реках, создавать озерца, регулировать водотоки. Есть бобры – никакое бурное весеннее половодье не помчится все сметающим потоком; излишек воды будет задержан и станет питать речку в сушь. А на созданных бобрами озерках будет и рыба, и ондатра, и водоплавающая дичь. Вот эта роль бобра как регулятора важного и для человека комплекса куда существенней ценности его меха.

Какое множество речек можно переустроить – что и делается – с помощью бобра! А от малых речек зависит питание больших, смыв плодородного слоя, эрозия почвы…

Когда-то человек в силу экологической неграмотности, или алчности, или «голодной необходимости» не только свел число бобров к минимуму, но и истребил, например, зубра. Казалось бы, зубр пригоден для человека лишь в качестве «шагающей горы мяса». И только благодаря усилиям селекционеров выяснилось, что крупный рогатый скот, скрещенный с бородатым хозяином пущи, становится крупнее и дает более жирное молоко.

Бобр, зубр – ладно… А вот уж волк, ясное дело, враг человека, ибо он губит скот. И опять-таки обнаружилось, что волк играет в природе великую роль оздоровителя диких копытных. Он выбраковывает слабых, больных, неполноценных, оздоровляя вид и держа его численность в неких пределах. Значит, если мы хотим, чтобы лоси или олени процветали и не размножались в опасных для леса количествах, надо содержать волка. И платить ему – да, платить, как платят пастуху! – кое-чем из своего стада. Если, конечно, мы хотим иметь хороший, стойкий, саморегулирующийся комплекс диких копытных животных. Здесь надо аккуратно регулировать сам «регулятор», не давая волку размножиться.

И сколько открытий на этом пути еще ожидает? И сколько еще раз нам придется переоценивать ценность тех или иных живых существ? Нет, только экологической неграмотностью можно объяснить деление животных, птиц, насекомых, растений на «полезные», «бесполезные» и «вредные». Казалось бы, что может быть зловредней крыс? Путем сложных скрещиваний немецкие ученые вывели новую породу зверька с красивым, теплым и необычайно прочным мехом. Мура – так назвали новую крысу – имеет двадцать пять сантиметров в длину и как будто симпатичную наружность. Ее селекционная карточка держится под строжайшим секретом. Ценность!

К скольким такого рода ценностям просто еще не подобрали ключа?

Все, казалось бы, ненужное, вредное можно с пользой вовлекать в хозяйственный комплекс. Это относится и к отходам производства, которые ухудшают экологическую обстановку. Вот, к примеру, несколько зарубежных патентов. Изношенные автомобильные шины можно опускать в жидкий азот, а потом обрабатывать на молотковой мельнице. Полученные гранулы, будучи добавленными в асфальт, делают его термоустойчивым: он не плавится в жару, не трескается в мороз. Те же покрышки и старая обувь при другом способе обработки служат добавкой к пластику, который применяется в обувной промышленности. При этом свойства обуви улучшаются, а себестоимость ее снижается.

Еще пример. После обработки металлов серной кислотой образуются опасные токсичные растворы. Венгерские ученые предложили электролитически разлагать эти вредные отходы производства. Результат: на металлургическом заводе, где внедрен метод, получены десятки тысяч тонн серной кислоты и чистого железа «из ничего». Так губительные для природы и человека отходы стали ценным «сырьем»

Подобных примеров масса. Экономическая эффективность индустрии вторичного сырья – одна из самых высоких в промышленности: на один рубль капитальных вложений в среднем приходится восемь рублей прибыли!

Таким образом, экономическая выгода утилизации отходов не подлежит сомнению. Но почему-то этот процесс развивается темпами, не соответствующими серьезности экологической ситуации.

Один поясняющий пример. Количество используемого в хозяйстве железа всегда ограничено. Действительно, зачем производить, скажем, 500 миллионов тонн стали, когда потребность не превышает 100 миллионов тонн? Это не нужно. Эксперты уже бьют тревогу: к такому-то году в мире истощатся запасы такого-то металла (железа – не скоро, а вот меди, серебра и некоторых других цветных металлов уже через 20–30 лет). Казалось бы, в этой ситуации промышленность должна переходить на замкнутый, насколько это возможно, цикл потребления металла. Однако в прогнозах развития металлургических отраслей это обстоятельство не привлекает пристального внимания. Строятся металлургические заводы, осваиваются новые месторождения, растрачиваются колоссальные материальные и трудовые ресурсы, а в то же время… С развитием научно-технической революции ускоряется моральное старение оборудования, его физический износ, отчего все большая часть уже использованных изделий из того самого металла идет в отходы, отбросы. По логике, объемы промышленной продукции вторичной металлургии должны расти быстрее, чем первичной, и в конечном счете производство металла перейдет на замкнутый цикл – металлолома должно хватать для металлургических заводов. Новое производство будет в этом случае лишь восполнять необратимые потери.

Но так должно быть по логике, в жизни все происходит наоборот. Прогнозируется увеличение производства первичного металла, а вторичный рассматривается почему-то как обязательное, но ненужное приложение. Почему?

Когда начинаешь анализировать, чем вызвана такая неприязнь со стороны промышленности, отраслевой науки к проблемам утилизации, к проблемам комплексности, то замечаешь, что отрасли сплошь и рядом невыгодно решать эти проблемы. Зачем возиться с хламом, когда есть готовые, типовые проекты металлургических комбинатов, рудников? Традиционный путь наращивания новых мощностей кажется не только более простым и привычным, но и более выгодным.

И во многих случаях он действительно более выгоден, если считать расходы и доходы, замыкаясь в рамках отрасли, – некомплексно. Ведь тогда из подсчета выпадает тот ущерб, который отходы наносят природе и другим отраслям хозяйства.

Вот тут на сцену выступает принципиальное отличие социалистической экономики от капиталистической. Никакая компания, никакой отдельный концерн не будет считать, как их деятельность отражается на экономике других хозяйственных сфер, – зачем? Но при единой плановой организации производства комплексный подсчет не только возможен, но и необходим. Другое дело, что такой подход надо реализовать, а это непростая задача.

Но решаемая. До начала XX века развитие искусственных комплексов в общем и целом шло стихийно. Первым масштабным опытом планового развития комплекса – именно комплекса! – был план ГОЭЛРО. На современном этапе хозяйствования в качестве удачного опыта комплексного подхода к развитию большой территории можно назвать план Красноярского края, где предпринята попытка увязать воедино экономические, социально-политические, географические и многие другие составляющие промышленного комплекса. Конечно, эта программа не лишена отдельных недостатков. Но она одна из первых современных комплексных программ, и это важно.

Мы уже говорили о том невероятном усложнении взаимосвязей, которое стало чертой современных искусственных комплексов. Усложнение столь велико, что прежние методы «стыковки» множества разнородных элементов структуры недостаточны. Положение стало бы просто бедственным, если бы наука не выработала методы системного анализа, системного подхода.

Пусть еще не все разработано так, как хотелось бы, но уже то, что есть, позволяет плановым органам «вычерчивать» контуры будущего нашей экономики. Системное планирование – вот условие соблюдения комплексности.

Человек может и должен создавать прекрасные шедевры «второй природы». Еще мудрый Рудаки говорил: «А мир желает лишь круговращенья!» Меняется техника, меняется природная и социальная среда, иными становятся производственные отношения, а структурные элементы комплекса, который называется жизнь, всегда постоянны.

Журнал «Вокруг света». Март 1976 г.