Текст книги "Стезя смерти"

– Id est – он искал то, что кто-то посоветовал ему найти?

– Не знаю, – возразил Рицлер, – этого я вам не говорил, это просто мои подозрения, ничем не обоснованные, мне могло лишь показаться.

– Ничего, Отто, – успокаивающе произнес Курт. – Ведь я и просил тебя говорить мне не только о том, что знаешь точно, но и о своих подозрениях тоже. Все правильно. Рассказывай дальше.

– Дальше… – повторил переписчик с прерывистым вздохом. – Однажды он уплатил мне просто за то, что я дозволил ему самому порыться в книгах. Я тогда заподозрил, что он просто хочет… понимаете, что-то вынести… я частенько ловил таких…

– Это мне не интересно, – подбодрил его Курт, когда, побелев, Рицлер запнулся. – Это дело университета; продолжай.

– Да… Но он сказал, что я, если хочу, могу стоять подле него и наблюдать…

– И какие книги он тогда нашел?

– Не знаю. Это правда, я не знаю! Он просто раскрывал их, пролистывал, кое-какие читал – страницу-две, с кое-какими мешкал дольше, но все становил обратно, ничего не заказывая…

Итак, то, что Курт полагал самым маловероятным, похоже, оказалось единственным подлинным истолкованием событий; однако же, тайн лишь прибавилось, ибо неясными оставались не только причина смерти Филиппа Шлага и его таинственные увлечения, но явилась и новая загадка, как то – человек, возможно обративший покойного на путь постижения теологических трудов. И в этом случае возникал вопрос – не он ли виновен в гибели ректорского секретаря? Или все же переписчик хоть в одном, но сумел солгать убедительно, и смерть Шлага на его совести?..

– И, – продолжал Курт, стараясь, чтобы его нетерпение не просочилось в голос, по-прежнему тихий и спокойный, – как давно это началось? Не всегда ведь он был таким, как я понимаю?

– Да, он стал интересоваться такими вещами всего несколько месяцев как… с полгода, быть может.

Полгода. Опять эти злосчастные полгода…

Полгода назад ничего значимого в жизни Шлага не случалось – он не заводил новых знакомств, не покидал Кёльна, в самом городе не появлялись подозрительные или хоть в чем-то примечательные новые люди – кроме самого господина дознавателя Гессе; однако вряд ли можно предположить, что явление нового инквизитора столь противоестественно воздействовало на душу студента, и он ударился в изучение подозрительных и попросту запретных книг. Отчего же вдруг такая перемена?..

И, кроме того, выходит так, что никакой женщины не было, и все свои деньги покойный спустил на то, чтобы получить доступ к книгам.

– Сколько ты с него получил? – спросил Курт, не успев уследить на этот раз за голосом, и вопрос прозвучал резко, отдавшись эхом от каменного свода; переписчик вздрогнул, подтянув к себе колени и вжав в плечи голову, и он повторил уже тише и спокойнее: – Меня интересует общая сумма; не то, что он дал в последний раз, а все.

– Я не помню, честно!

– Понимаю, – уже мягче произнес Курт, кивнув, – точно ты не вспомнишь, прошло много времени; но примерную сумму ты ведь можешь назвать?

– Примерно… – не то переспросил, не то просто повторил Рицлер, неловко переменив позу, и предположил нерешительно: – за сотню талеров… почти две.

Курт подождал продолжения, глядя на него выжидающе, и, не услышав более ни слова, уточнил:

– Всего? Две сотни – всего? За все полгода?

– Может, чуть меньше… Я ведь говорил, что не скажу вам точно; может, сто восемьдесят или сто девяносто… Господи, я не помню…

– Погоди, – оборвал Курт, и переписчик умолк, впервые за последние минуты подняв взгляд к глазам господина дознавателя. – Я верно тебя понял – за эти полгода твой доход от Филиппа Шлага составил не более двух сотен?

– Да, все так, – кивнул Рицлер настороженно; Курт нахмурился.

– И больше ни за что ты с него денег не брал?

– Нет… я не понимаю…

– А хранить у себя переписанное для него он не просил? – продолжил он; Рицлер испуганно замотал головой, вонзившись ногтями в уже едва не до крови исцарапанные пальцы:

– Нет! И я бы не стал, ни за какие деньги не стал! Но он не просил, честное слово, Господь свидетель, не просил!

Курт поверил не упомянутому свидетелю, коего в данном случае вызвать для допроса было бы проблематично; попросту после всего рассказанного лгать в такой мелочи переписчику было незачем. Итак, пусть не женщина, но третье лицо в этой истории все же наметилось; кто-то, направивший Шлага по стезе теологии, кто-то, на кого ушли оставшиеся средства из того немалого капитала, что был собран погибшим с соучеников в виде взяток и заемов. Возможно, ради этого кого-то и было все это – риск засветиться, траты, поиски? Или просто сообщник по увлечению темными делами, у которого на сохранении находятся все те списки, каковых, судя по уже услышанному, было немало, но коих не обнаружили при обыске комнаты покойного…

– Пока это все, – вздохнул Курт, поднимаясь; переписчик подался вперед, глядя почти умоляюще, боясь смотреть в глаза и заставляя себя не отводить взгляда, и все так же шепотом спросил, едва держа себя в руках:

– Скажите мне сейчас, что со мной теперь будет?

– Я не знаю, – не задумавшись, ответил Курт и, увидев, как побледнело и без того почти бесцветное лицо парня, пояснил: – Если все то, что ты мне рассказал, правда, если ты ничего не скрыл от меня… «если», Отто… Если это – все, в чем ты провинился, то твоя судьба не в моих руках. В этом случае решать, как с тобою быть, будет ректор, и все, о чем тебе стоит беспокоиться, это возможное исключение или лишение должности помощника библиотекаря. Я от души надеюсь, что больше тебе бояться нечего… Ведь нечего, Отто? – уточнил Курт, встретившись с переписчиком взглядом и глядя в его порозовевшие глаза безотрывно. – Или ты еще что-то хочешь мне сказать?

Рицлер на мгновение замер, то ли не решаясь, то ли не сумев отвести взор, и, прерывисто выдохнув, опустил голову:

– Нет… больше нечего…

– Врет, – убежденно сказал Курт уже на лестнице наверх. – Он не все сказал. Не могу понять, что, но что-то скрывает. Не назвал какую-то особо крамольную книжонку? Или утаил, что не один Шлаг развлекался подобными чтениями?

– Уверен? – уточнил Дитрих; Курт обернулся на ходу, продолжая прыгать через ступеньку, почти бегом:

– Неужто ты веришь ему?

– Пока не знаю. Послушай, aufer nugas[79]79
  Шутки в сторону (лат.).


[Закрыть], абориген: зайди к Керну, не то он сделает набивной фарш и из тебя, и из меня впридачу.

– Позже, Дитрих, – отмахнулся он, остановившись у выхода на первый этаж, прикрыл глаза, потирая ладонью лоб. – Сейчас мне необходимо сделать еще кое-что… Не возражай! Primo. Надо обыскать его комнату, пока никто не задумал побывать там раньше нас…

– Я, по-твоему, первый год на службе? – хмуро осведомился Ланц. – У двери охрана; поставили, как только Густав поведал о твоих геройствах.

– Отлично. Значит, мне нужен этот список; secundo – мне нужны сведения из библиотечной учетной книги. Что, кроме того, что было переписано, он брал для прочтения, по именованиям.

– Вот и скажешь об этом Керну, – просительно подсказал Ланц, взяв его за локоть. – Абориген, давай на доклад, наш старый живодер и без того рвет и мечет. В конце концов, сколько может обер-инквизитор Кёльна дожидаться какого-то сопляка!

– Плевал я на всех обер-инквизиторов Германии, вместе взятых! – зло откликнулся упомянутый сопляк, разворачиваясь к Бруно. – Стало быть, вот что: все в университете знают, кто ты такой, посему никаких сложностей возникнуть не должно…

– Переписать из учетника, что он брал? – предположил тот; Курт кивнул:

– Все до слова. Бегом!

Подопечный невесело усмехнулся, покривив губы в улыбке:

– Доверяешь?

– Бруно, не время сейчас. Бегом, я сказал!

– Керн будет в ярости, – вздохнул Ланц, провожая бывшего студента тоскливым взглядом, и Курт высвободил локоть из пальцев сослуживца, постаравшись сбавить тон:

– Придумай что-нибудь; в течение часа я к нему явлюсь, но тогда у меня, по крайней мере, будет что ему сказать… Я возьму курьерского.

– А стремя тебе не подержать? – уже возмущенно вскинулся сослуживец, и он, почти бегом устремившись к двери, не оборачиваясь, крикнул на ходу:

– Выпишите мне praemium[80]80
  Премию (лат.)


[Закрыть] – куплю своего.

С конем Курт провозился долго – застоявшийся курьерский, невостребованный в последний месяц, долго не подпускал его к себе, не позволяя оседлать и норовя встать на дыбы, зато по улицам он ринулся, как ветер. Еще некоторое усилие пришлось приложить, чтобы не дать ему рвануть по привычному маршруту – к воротам города, а когда жеребец, разогнавшийся уже через минуту, с возмущением понял, что общежитие университета – конец пути, еще немало сил пришлось потратить на то, чтобы угомонить его, рвущегося в галоп, и вынудить остановиться.

На перечень, и впрямь оказавшийся там, где и сказал переписчик, Курт взглянул мельком, удивленно вскинув брови, и, спрятав лист со списком востребованных покойным Шлагом книг, снова погнал жеребца вскачь, к дому, где некогда снимал комнату бывший секретарь.

– Вы?.. – с растерянным удивлением уточнил хозяин, попятившись от распахнутой двери. – Что-то стряслось?

– Комната Шлага занята? – спросил Курт, не поздоровавшись, и тот невесело улыбнулся:

– Нет еще. Никто не хочет въезжать на место покойника, которым занялась Инквизиция – страшатся призраков.

– Хорошо, – бросил Курт, через две ступеньки взбегая по лестнице, успев услышать, как хозяин дома хмуро буркнул:

– Хорошего-то мало…

В комнате Курт пробыл с полчаса, выйдя в такой задумчивости, что не сразу заметил хозяина дома, столкнувшись с ним на лестнице. Курьерский конь то ли смирился со своей судьбой, то ли просто ошалел от столпившихся у дома любопытствующих студентов, однако в этот раз сесть на себя позволил сразу и с места взял мягко. Завернув к общежитию и приняв у Бруно перечень бравшихся Шлагом книг, майстер инквизитор вернулся в Друденхаус, предчувствуя тяжкий разговор с Керном.

Глава 10

Предчувствия всегда были его сильной стороной – в этом Курт убедился, лишь войдя к начальству. Начальство изволило пребывать в дурном расположении духа, посему первые несколько минут он просто стоял напротив стола, заложив руки за спину, глядя в пол и слушая льющуюся из уст господина обер-инквизитора приветственную речь.

– И когда я говорю «немедленно», это означает раньше Страшного Суда! – завершил тот, и Курт не выдержал:

– Дело забрать хотите? Забирайте, только прекратите меня распекать за то, что я пытаюсь работать! Забирайте!

– Не могу! – в тон ему крикнул Керн и, встретившись с его ошеломленным взглядом, пояснил уже спокойно: – Точнее – могу. И хочу! Но не буду.

– Почему? – тихо и растерянно переспросил Курт; тот вздохнул:

– Потому что, гордость академии, в твоих сопроводительных бумагах стоит рекомендация от ректора – дать тебе свободу действий, если ты выйдешь на какое-либо дело сам. Я, вообще, не должен бы тебе этого говорить, чувствую – после этого ты вовсе обнаглеешь… Только не обольщайся: право запретить тебе и дальше самовольничать у меня есть, и передать расследование другому я могу в любой момент. Но пока (пока, Гессе!) я намерен выполнить совет твоего наставника и посмотреть, что будет, если позволить тебе действовать в соответствии с твоими выводами. А теперь я желаю знать, почему я жду тебя полдня.

– Вот, – Курт подошел к столу, шлепнув перед Керном два листа со списками. – Смотрите. Это – то, что Шлаг читал, это – то, что переписывал. Вы только посмотрите – «Methodus inveniendi specialis»[81]81
  «Особый метод познания» (лат.).


[Закрыть], «Perspicientia veri»[82]82
  «Познание истины» (лат.)


[Закрыть], «Anguis septem gyros»[83]83
  «Змей о семи кольцах» (лат.)


[Закрыть]… «Causa causarum»[84]84
  «Причина причин» (лат.).


[Закрыть]! Здесь все – или просто труды редкие, или вовсе libri prohibiti[85]85
  Запрещенные книги (лат.).


[Закрыть]! Кстати сказать, надо бы обратить внимание на университетскую библиотеку – похоже, прежнего книгохранителя спалили не зря… Но это после… Вы посмотрите на списки! Посмотрите, сколько переписано! Я побывал в комнате покойного, осмотрел все еще раз, обстучал все стены, потормошил каждую дощечку в полу – тайников нет! Значит – где это все?

– И где? – мрачно спросил обер-инквизитор; Курт выпрямился, отступив от стола, и развел руками:

– Не знаю. Пока я не знаю, но надо найти. Понимаете, ведь все-таки кто-то еще есть, кто-то, о ком мы не знаем, – скорее всего, убийца; на нем все сходится. Переписчик сказал, что самую первую книгу Шлаг просил у него неуверенно, словно бы с сомнениями, словно не знал о ее существовании точно, а всего лишь услышал о ней от кого-то…

– Или где-то о ней прочел, – возразил Керн, – о таком ты не думал?

– Может, и прочел… – согласился Курт, стараясь не выдать своей внезапной растерянности; в самом деле, такая мысль ему в голову не приходила. – Но для начала – где? Почему вообще студента-медика заинтересовала «Аd ritus sacros spectans» Штейгера? Это редкая книга, сейчас ее не изучают даже на богословском факультете; где он мог о ней прочесть? А главное – что такого он мог о ней узнать, что ему вдруг захотелось изучить ее? И еще: Бергман издавался после Штейгера, стало быть, вопрос – а о нем он откуда узнал?

– По свидетельству переписчика, покойный не раз попросту рылся в книгах, – снова оспорил его Керн. – Мог наткнуться случайно.

– Мог. Но зачем ему вообще все это? Почему?

– Да просто так, – допустил обер-инквизитор. – Вот взъело его с утра – и все; тебе ли не знать, сколькие из добропорядочных граждан в один прекрасный день свершают то, о чем после заявляют «бес попутал». Может, и попутал, а?

– А где списки текстов? – упрямо возразил Курт, несколько растеряв, однако, значительную часть своей убежденности. – Куда Шлаг дел неимоверное количество рукописных листов – да у него шкаф ломиться был бы должен, а мы нашли всего пару словарей!

– Спрятал.

– Где? – требовательно уточнил он, и Керн кивнул через плечо в окно:

– В подвале брошенного дома. На чердаке университета. Закопал за городом. Выбросил, в конце концов. Сжег.

– Зачем?

– А зачем переписывал?.. – Керн вздохнул, глядя на разом осунувшегося подчиненного, опустил взгляд в два перечня на своем столе и аккуратно сложил их один на другой. – Я не порицаю тебя за рвение, Гессе; но, будь добр, остынь. Твой успех уже в том, что ты убедил меня: дело – есть; sume superbiam quaesitam meritis[86]86
  Проникнись заслуженной гордостью (лат.)


[Закрыть]. Но пока res probata[87]87
  Доказанный факт (лат.


[Закрыть] это: труп без следов насильственной смерти или болезни, тайное увлечение покойного всяческой потусторонщиной, очевидец и соучастник этого увлечения. Это – все, что я могу почитать обоснованным. Остальное пока ничем не доказано и ни из чего не выводится.

– Но ведь нельзя же на этом прекратить расследование… – уже не столь решительно возразил Курт. – Что же получается – переписчик крайний за неимением лучшего? Caper emissarius[88]88
  Козел отпущения (лат.).


[Закрыть]? Приговорить как соучастника и закрыть дело?

– А ты что же, Гессе – предлагаешь отпустить парня?

– Нет, конечно, – уже уныло отозвался он. – Он не все рассказал, в этом я убежден. Может, Шлаг открыл ему, почему увлекся мистикой, а может, он сам о чем догадывается или что-то еще – но он врет, говоря, что не понимает, в чем дело…

– И? – Керн, упершись локтями в столешницу, чуть подался вперед, глядя на него сквозь прищур, – договаривай, я же вижу… – он усмехнулся, – что и ты сказал не все. Что у тебя на уме? Хочешь разрешения на жесткий допрос? Так?

Курт поморщился, снова потупив взгляд, ковыряя носком сапога камень пола, и, наконец, поднял глаза к начальству.

– Наверное, – нехотя кивнул он. – Если иначе говорить не будет.

– Ну, а если так, Гессе, – предположил Керн. – Ты припрешь его к стенке, и он тебе расскажет, положим, что Шлаг подался в эту чертовщину, прости Господи, чтобы «найти истину, каковой не осталось в проповедях священства и деяниях монархов», как это бывает в девяноста случаях из ста, или вариант – «которую скрывают от народа»; я сам такое слышу полвека своей службы. И что дальше?

– А тот, кто совратил его на это? Его ведь надо найти, он…

– … убийца? Почему?

Курт ответил не сразу; от его пыла, с которым он почти ворвался к начальствующему, мало что осталось, задор миновал, уступив место сомнениям, к коим он и без того бывал излишне склонен и в более ясных ситуациях.

– Но обстоятельства смерти Шлага… – начал он и осекся, увидев, как Керн снова разразился тяжким вздохом.

– Если он упражнялся в мистических занятиях, – напомнил обер-инквизитор почти сочувствующе, – смерть он мог принять от чего угодно.

– Что – суккуб усосал? – бросил Курт с внезапной злостью, тут же прикусив язык, однако начальство, похоже, свой гнев излило на первых минутах беседы и теперь было расположено к снисходительности.

– Да хотя бы, – улыбнулся Керн, пожав плечами. – Как знать, что́ именно из всей этой писанины его заинтересовало. Ты сам-то хоть что-нибудь из этого читал?

– Да. Всё.

– Значит, должен понимать – то, что ты сейчас высказал в качестве шутки, вполне может иметь место как правда жизни. Вот так-то.

Курт умолк вовсе, понимая, что больше ему сказать нечего, что по всем правилам логических рассуждений Керн прав, но никак не мог просто развернуться и выйти, все еще тщась подобрать слова, дабы разъяснить начальству свои сомнения. Выждав с минуту, тот снова взял со стола два листка со списками именований книг, глядя в строчки задумчиво, и, наконец, посмотрел подчиненному в лицо.

– Думай, Гессе. Или приглашай к дознанию старших; расследование – не поле для состязания, и твое ярое желание выказать, на что ты способен, делу не поможет.

– Вопрос не в самолюбии, – возразил Курт твердо. – И я бы не отказался от помощи, но ни Дитрих, ни Густав попросту сами не знают, чем могут мне помочь, потому что не видят дела; а я вижу. Никто не заметил причин к самому́ даже началу этого дознания, а я заметил. И сейчас никто не видит, куда идти и что делать, даже…

Он запнулся, и Керн с усмешкой склонил голову набок, заглянув ему в глаза:

– Ну? «Даже вы», хотел ты сказать?

– Да, хотел, – поколебавшись мгновение, кивнул Курт решительно.

– А ты знаешь, что делать? Кроме того, чтоб подвесить переписчика?

– Знаю. Надо поговорить еще раз с соседями и другом Шлага, со студентами с богословского факультета, узнать, не заводил ли он пусть не дружбы, но короткого знакомства с кем из них. Быть может, вы и правы, может быть, и не человек повинен в его гибели, но я хочу знать, не предполагать, не догадываться – знать! что загадочный третий в этой истории виноват лишь в том, что подтолкнул его к мысли прочесть пару любопытных книг. Или – что прав я, пусть и частью, и этот третий… так скажем… виновен в сознательном и умышленном направлении бывшего секретаря на опасный путь. Или я все же прав всецело, и он убрал соучастника своих таинств, потому что тот стал сверх меры неосмотрительным. Или по еще какой причине.

– Бог с тобой, действуй, – махнул рукой Керн, снова бросив перечни книг на стол. – Это, конечно, до сей поры не видано, чтобы следователи второго ранга были на побегушках у новичка, однако не стесняйся обратиться к старшим. Пусть эта jugum impiorum[89]89
  Пара нечестивцев (лат.).


[Закрыть] поможет если не дельными мыслями, то хоть исполнением, если тебе взбредет какая идея. Посмотрю, в самом деле, на что ты способен и прав ли был твой наставник, ставя такую лестную пометку к твоим рекомендациям.

– Но мне все равно нужно дозволение на жесткий допрос Отто Рицлера.

Керн вздохнул, разведя руками и отмахнувшись от него разом, и кивнул:

– Ну, что ж… «Necessario recurrendum est ad extraordinarium, quando non valet ordinarium[90]90
  Приходится обращаться к чрезвычайным средствам, когда обычные не имеют успеха (лат.).


[Закрыть]»; так?..

– Это – «да»?

– Да. Если сочтешь нужным. С двумя условиями.

Курт покривился, переступив с ноги на ногу, и пробормотал едва слышно, не удержав раздражения:

– В этом я и не сомневался…

– А ты что думал? – вскинул брови тот. – Что я вручу тебе ключ от подвала со словами «у вас два часа, развлекайтесь»?.. Два условия, Гессе, и это не обсуждается. Первое. При допросе должен присутствовать Густав или Дитрих.

– Это в порядке вещей, – согласился Курт. – В этом нет ничего особенного.

– Хорошо, что ты это понимаешь. И второе. Протокол допроса. Без сокращений, детальный, четкий, внятный. Понял меня, Гессе?

– Да, – кивнул Курт с облегчением; требования Керна были вполне благоразумны, не оказавшись, вопреки его опасениям, чем-то неисполнимым и необычным, употребленным лишь к нему – начальство лишь дало понять, что не дозволит ему пренебрегать установленными предписаниями. – Это все? Я могу идти?

Керн лишь молча отмахнулся, с заметной усталостью прикрыв глаза, и он поспешил удалиться, дабы не дать возможности припомнить новую тему к разговору, однако все же не сумел выйти ранее, чем уже в спину настигло:

– Жду письменного отчета к утру.

Курт остановился на пороге, неспешно развернувшись; секунду раздражение противоборствовало в нем с чувством такта, предписанного при общении с вышестоящим и вколоченного годами дрессировки в академии, но, в конце концов, победила злость.

– В скольких экземплярах? – уточнил он язвительно; Керн нахмурился:

– Хочу задать тебе вопрос, – оповестил обер-инквизитор, глядя недовольно из-под насупленных бровей. – Сколько времени ты провел в архиве этой зимой? Ну, – подстегнул обер-инквизитор, не дождавшись реакции от растерявшегося подчиненного, – я задал вопрос, Гессе. Не слышу ответа.

– Я не помню… Много… – пробормотал тот, пытаясь осмыслить, чем ему грозит столь внезапный интерес начальства.

– Много. Протоколы перечитывал, верно? А знаешь, почему ты смог это сделать? Потому что некогда некто не хамил вышестоящим при их справедливом и логичном требовании, а садился за стол и добросовестно писал, усердствуя сделать это как можно лучше. Посему, когда я жду отчета, ты обязан поступать так же, ибо это не моя блажь и не извращенная grapheocratia[91]91
  Бюрократия (лат.).


[Закрыть], и если понадобится, Гессе, ты напишешь и в десяти, и в ста экземплярах. Ясна моя мысль?

– Да, – отозвался Курт почти устыженно. – Всецело. Я составлю отчет к утру.

В коридор он вышагал медлительно, покинув там, за дверью, перед столом Вальтера Керна, остатки своего азарта, с которым направлялся сюда – то ли ведро ледяной воды, коим оказались возражения начальника, остудило его пыл, то ли он попросту устал, и виной его внезапной апатии было самое обыкновенное утомление; не считая неполного часа, что ему удалось урвать перед допросом переписчика, он почти не спал после сегодняшней ночи.

– Что – снял с тебя стружку старик? – усмехнулся Ланц, столкнувшись с ним на выходе из башни Друденхауса. – Я гляжу, ты уже не такой самодовольный.

– Напротив, – возразил Курт с приветливой улыбкой, выходя следом за сослуживцем в знобкие апрельские сумерки. – Отдал мне вас с Густавом на посылки; credo – чтоб вы, наконец, занялись делом.

– Добро пожаловать в команду проклятых, – глумливо поклонился Бруно. – Будет занятно послушать, как он повелит «бегом» инквизитору второго ранга…

– Пусть рискнет своим значительно пошатнувшимся здоровьем, – хмыкнул Ланц, обратившись снова к Курту. – Марта приглашает тебя сегодня к ужину; явишься?

Он размышлял всего мгновение, внезапно лишь сейчас осознав, что даже не сомневался в том, где проведет сегодняшний вечер…

– Знаешь… – откликнулся Курт, глядя в сторону и чувствуя на себе иронично-сочувствующий взор Ланца. – Я сегодня… занят.

– И завтра наверняка тоже, – бросил тот с усмешкой, уходя. – Так держать, абориген; не осрами чести Конгрегации.

Курт поморщился, едва смирив гневный ответ; тот факт, что о его личной жизни стало ведомо едва ли не всем и каждому в первый же день, раздражал его и почти приводил в бешенство, а местная поговорка о «двух студентах», способных уведомить половину Кёльна, намертво завязшая в мыслях, наводила на размышления о том, как теперь его встретят в «Веселой Кошке» и не увенчается ли его очередной визит в это место сбора, прямо сказать, не особенно церемонных личностей не пристойной для инквизитора дракой с кем-либо из слушателей университета…

– Просто не обращай внимания, – посоветовал Бруно, будто подслушав его мысли.

– Свободен, – не ответив, бросил Курт, ощущая невнятное ожесточение на слова подопечного, и, не оборачиваясь, зашагал прочь.

* * *

По узким грязным улочкам он ступал медленно, глядя под ноги с неприятным чувством свершаемого предательства. Он не сомневался в том, что, если б не дом за высокой каменной оградой, сегодня, невзирая на утомление, он направился бы в трактир студентов, отыскав там представителей богословских курсов и переговорив с каждым, опросил бы приятелей покойного, побеседовал бы с соседями – время еще дозволяло визиты, да и после приличествующего посещениям часа Знак следователя позволял постучаться в уже запертую на ночь дверь и поднять кого угодно с постели, дабы задать интересующий его вопрос. И теперь, приближаясь к заветному дому, Курт чувствовал себя словно бы берущим взятку, преподнесенную Судьбой, предложившей забросить сегодня службу в обмен на ублаготворение собственных желаний…

На этот раз он даже не успел постучать – дверь в стене растворилась, лишь только Курт остановился подле нее и поднял руку; и ожидать в приемной зале этим вечером тоже не привелось – горничная, в чьих глазах ему почудилось насмешливое понимание, провела его сразу наверх, ничего не спрашивая и не говоря, словно бы его приход сюда сегодня был чем-то само собою разумеющимся, чем-то заурядным и не подлежащим сомнению. И по тому, как взглянула на него Маргарет, Курт понял – и она тоже не сомневалась в том, что сегодня он будет здесь.

Оставшись наедине, они с Маргарет стояли неподвижно несколько бесконечных мгновений, глядя друг на друга и не говоря ни слова, а потом просто бросились друг другу навстречу, и Маргарет повисла на его шее, впившись в губы до боли.

– Словно вечность не виделись… – прошептала она, отвлекшись лишь спустя минуту и опустив голову ему на плечо; Курт зарылся лицом в золотистые волосы.

– Все уже знают, – тихо сообщил он. – Мне, наверное, сегодня не стоило приходить… но я хотел увериться, что мне все это не привиделось.

– «Знают»… Ну и пусть, – отозвалась Маргарет решительно, отклонившись назад, и он снова утонул в фиалковых глазах. – Меня это не заботит. И сюда ты можешь приходить, когда пожелаешь, когда только придет в голову – во всякое время дня и ночи; может быть, мне просто сто́ит вручить тебе ключ от калитки?..

– Не считаю, что это хорошая идея, – поморщился Курт со вздохом. – Это будет уже верхом наглости даже для таких, как мы с тобой.

– Будь на моем месте мужчина, над этим никто и не задумался б…

– Будь на твоем месте мужчина, – улыбнулся он, – задумался бы я.

Маргарет тихо засмеялась, высвободившись из его рук, и нахмурилась, глядя на перевязанное предплечье.

– Значит, правда, – вздохнула она, и Курт уточнил, чуть отступив назад:

– Что?

– Я слышала, что сегодня ты арестовал университетского помощника библиотекаря и был ранен при этом. Он сопротивлялся?

– Нет, арест вправду был, но это – по собственной неосторожности… Неужто уже всем известно?

– Разумеется; в университетский сад выходят окна общежития и учебной части – чего же ты ожидал? Пара десятков глаз следила за твоей погоней, теперь все всем пересказывают с детальностями – как видишь, даже приукрашивая… Скажи, это связано с расследованием гибели того юноши, да? Он убийца?

– Пока не знаю, – согнав улыбку с лица, вздохнул Курт, ощущая, как внезапно снова пробудилась, начиная буравить лоб, еще не боль, но ее назойливый предвестник; он прикрыл глаза, тщетно пытаясь утихомирить точащего мозг огненного червя. – Все возможно.

– Но тогда за что он задержан? В чем ты его винишь? Он знает что-то о твоем деле?

– Прости, – с невероятным напряжением заставив себя улыбнуться, возразил он, – я не могу об этом говорить. Ты должна понимать.

– Понимаю, – пожала плечами Маргарет, кажется, ничуть не обидевшись, однако сделала шаг назад. – Просто желала проявить участие к твоим делам… – она вновь едва слышно рассмеялась, отчего на душе потеплело, даже заставив на миг позабыть о все разгорающейся упрямой боли. – В конце концов, господин дознаватель, будьте снисходительны к присущему женщине любопытству… В чем дело? – вдруг спросила она с опасливой внимательностью, заглянув ему в лицо, – это из-за раны? Тебе плохо? На тебе просто лица нет.

– Голова болит, – нехотя отозвался Курт, мимовольно прижав ладонь ко лбу. – Зачастую бывает. Не обращай внимания, этому ничто не поможет.

– Ну, вот еще! – категорически воспротивилась Маргарет, двумя легкими движениями стряхнув башмачки, и свободно, как девчонка, вспрыгнула на кровать, хлопнув ладонью по покрывалу рядом с собою. – Идите-ка сюда, майстер инквизитор, я над вами немного поколдую.

– М-м? – улыбнулся Курт заинтересованно, с готовностью примостившись рядом. – Это любопытно; теперь это так называется?

Маргарет шлепнула его по рукам, нарочито сурово насупившись, и с неожиданной силой развернула к себе спиной, усевшись позади него на коленях.

– Для служителя Конгрегации ты просто бессовестно непристоен, – строго выговорила она, прижав тонкие пальцы к его вискам и лбу, и уже от одного лишь этого злополучная боль пусть не ушла, но словно утихла, отдалившись, затмившись прикосновением этих рук. – Да будет тебе ведомо, что общение со слушателями медицинских факультетов, – известила Маргарет, мягко массируя его виски, – приносит некоторый прок. В отличие от моих товарок по сословию, я умею не только щипать корпию и перевязывать уколотый иглой палец, и знаю не только лишь о том, что дурное расположение духа есть повод к падению в обморок. Я, господин дознаватель, знаю еще и то, что боль в голове человека возникает при потере крови (это твой случай) от того, что кровь в сосудах начинает струиться медленнее, не достигая необходимого давления, либо же, напротив, как при сильном утомлении (это тоже касается тебя), устремляется скорее, давя на стенки; и в том, и в другом случае облегчение настает, если слегка размять сосуды – как обыкновенно разминают мышцы, потягиваясь со сна или после физической нагрузки.

– Как интересно, – подал голос Курт, прикрывая глаза, словно пригревшийся у очага пес, прислушиваясь к блаженному теплу, рождаемому касанием ее пальцев. – Только, сдается мне, госпожа фон Шёнборн, все зависит от рук, которые это совершают.

Пальцы на его лбу на миг застыли.

– Это в каком же смысле?

– В том, что, будь на твоем месте матерый костоправ или уродливая кривоносая старуха-лекарка, навряд ли эти ухищрения помогли бы с тем же успехом.

– Льстец…

– Может, – предложил Курт, перехватив ее за запястья, – лучше разомнемся вместе?

– … и хам, – докончила графиня со смехом, не слишком настоятельно пытаясь высвободиться из его рук.

* * *

В этот раз он пробудился рано и ушел еще на рассвете, направившись от каменной ограды прямиком к небольшому домику в трех улицах к югу. На его настойчивый стук дверь отворилась не сразу; лишь через минуту на пороге объявился неживой Ланц, глянувший на раннего гостя сперва непонимающе, после – удивленно и, наконец, почти свирепо.