Текст книги "Стезя смерти"

– Пять. Есть под порогом.

– Итак, – сумрачно подвел итог Ланц, – кровать, окно, шкаф, порог. То есть постель, где ты проводишь некую часть суток (причем в более уязвимом, нежели днем, состоянии) и каждая из оставшихся трех стен. И посредине, стол. Я даже знаю, что при этом читается… Обыск продолжим, но, уверен, больше не найдем.

Ланц оказался прав – спустя еще десять минут детальнейшего осмотра ничего нового выявлено не было.

Курт сидел на постели, опустив на руки голову и стиснув ее ладонями, Бруно по-прежнему мялся у двери, а Райзе и Ланц, мрачные и задумчивые, восседали у стола, глядя на выложенные в ряд пять блестящих игл с янтарными головками. Молчание влачилось долго, тягостно, гнетуще.

– Итак, – вздохнул Дитрих, наконец, – продолжать будем все по тем же предписаниям. Абориген, припоминай, не подмечал ли за собой чего необычного. Non factum, что все это могло сработать, может статься, это дело рук какой дурехи, которой бабушка наговорила всякой непотребщины, но – все возможно. И припоминай знакомых блондинок.

– Необычного… – повторил Курт тоскливо; с ощущением себя в образе допрашиваемого он уже начал свыкаться за последний месяц, однако боль над переносицей делала происходящее непереносимым. Взъерошив волосы, он прикрыл глаза, переведя дыхание, встряхнул головой; Ланц вздохнул:

– Понимаю, что на тебя все это, как снег на голову, но…

– Голова, – отозвался Курт тихо. – Голова болит – в последнее время чаще, чем обыкновенно. Та самая боль. Более ничего. Ни на каких девиц меня не влекло, я… – он усмехнулся, стесненно передернув плечами, не поднимая взгляда, – я их вообще не замечаю. Никаких – ни блондинок, ни брюнеток.

– Хорошо, – с чувством почти мерзостным Курт расслышал в мягком голосе сослуживца снова те самые нотки, что проскальзывали при допросах свидетелей. – Зайдем с иной стороны. Ты запираешь комнату, уходя?

– Всегда. Не ребенок.

– У кого ключи?

– У Бруно – на всякий случай, – перечислил он уныло; тот подобрался, явно ожидая обвинений. – У хозяйки. Всё.

– У меня идея, – подал голос подопечный, неуверенно сделав шаг вперед. – Я, правда, не знаю, насколько у нее есть средства для покупки янтаря такого качества, но, может, подарил кто или еще откуда…

– Не томи, Хоффмайер, – оборвал его Райзе. – Есть подозрения? Выкладывай.

– Племянница нашей хозяйки. Помогает ей с домом. Семнадцать лет, блондинка, его видит каждый день, поглядывает – это я отмечал, имеет доступ к ключу. Competens[122]122
  Кандидат, подходящий, годный (лат.).


[Закрыть].

– Абориген? – позвал Ланц, и Курт обессиленно развел руками:

– У меня спрашивать нечего. Я ее едва знаю. Береника Ханзен, явилась к тетке из какой-то деревушки во владениях герцога… Больше ничего о ней сказать не могу. Что касается подозрений Бруно… Не знаю. Не замечал.

– Но, как ты уже говорил, ты вообще мало кого замечаешь, – возразил Райзе без улыбки, развернувшись к бывшему студенту. – Словом, так, Хоффмайер: пойди-ка и приведи нашу птичку сюда. Ничего не объясняй, страшного лица не делай – побольше сердечности и доброжелательства, понял? А лучше просто скажи, что вот он просит ее прийти, в любом случае это не подозрительно. Побеседуем с девочкой.

– И что ей будет, если это она? – поинтересовался Бруно, насупившись. – Ничего же не вышло, может…

– Слушай сюда, студент, – оборвал его Райзе недовольно. – Чтобы ты уяснил, вот тебе пример: если ты решишь убить мордоворота из герцогской стражи, вооруженного до зубов, и у тебя это не выйдет, оправданием на суде все равно не будет то, что ты против него мелкота и слабак. Ясно? Судить тебя будут за покушение. Вот и ей всыплют, как подобает, чтобы дурью не маялась… А теперь иди. Мы ждем.

Бруно вышел молча, одарив напоследок всех присутствующих тяжелым взглядом, и Ланц вздохнул:

– Послал же Господь разумника…

– Я вновь чего-то не вижу, – тихо сказал Курт, опять опустив голову на руки. – Вновь я упускаю что-то. Во всем этом есть какая-то логика, этому есть истолкование, и я не думаю, что девчонка имеет к происходящему какое-то касательство; если б она решилась на нечто подобное, при всей моей незаинтересованности я бы хоть что-нибудь заметил. В ее поведении не было ничего особенного.

– Твой подопечный считает иначе.

Он усмехнулся, на миг приподняв голову с ладоней и поморщившись:

– Ну, я все же себя оцениваю здраво, Дитрих. Понимаю, что не страшилище, а должность – еще одно лишнее интригующее дополнение, и не странно, что малолетняя деревенская простушка может заинтересоваться симпатичным инквизитором. Но чтобы до того – не думаю. Здесь что-то иное.

– Знаешь, – недовольно откликнулся Ланц, – от твоих прозрений мне уже становится не по себе. После первого из них вскрылся целый улей еретиков в университете, после второго мы уже месяц ищем неведомую личность под именем «Третий», впрочем, пока тщетно, а теперь что будет?.. Пока, абориген, у нас возникло предположение, и мы его сейчас опробуем, только и всего.

– Это не она, – решительно возразил Курт, закрыв глаза. – Увидишь.

– Значит, будем трясти хозяйку и, опять же, эту Беренику, пока не скажут, кому они давали ключ от твоей комнаты или кого впускали в твое отсутствие. Бруно ты не подозреваешь?

– Нет, – ответил он, не задумавшись. – По многим причинам. Этот – не мог. Если он захочет мне зла, он затеет драку или, в крайнем случае, прямо попытается убить, в открытую, но бить в спину больше не станет. Тем более, столь мелочно. Да и хозяйка не стала бы мне вредить – не в ее это духе и не в ее интересах.

– Значит, племянница, – подытожил Ланц коротко.

Курт не ответил, и до самого возвращения Бруно в комнате висела тишина.

Подопечный не вошел сразу – открыв дверь, пропустил девушку вперед, мягко подтолкнув в спину, когда та замерла у входа, глядя на собравшихся с непониманием. Когда подопечный закрыл за собою дверь, Ланц неспешно поднялся, будто ненароком толкнув одну из булавок, закружившуюся по столу на янтарной головке; взгляд Береники Ханзен мимовольно скользнул вниз, на столешницу, и Курт видел, что сослуживец пытается прочесть в нем страх или хотя бы узнавание, однако взгляд остался прежним – непонимающим, но не испуганным. Ланц скосил глаза на Курта, чуть заметно поведя рукой, и он встал, подойдя ближе.

– Здравствуй снова, Береника, – произнес он, стараясь не говорить ни излишне мягко, ни чрезмерно строго.

– Доброго дня… – пробормотала девушка тихо, отступив назад. – Почему здесь… Почему вы все на меня так смотрите? Я что-то не так сделала?

– Сначала я хочу спросить об этом у тебя, – возразил Курт. – Ты сделала что-то не так?

– Нет, почему вы так говорите…

– Потому что ты кое-что сделала. И если ты прямо сейчас скажешь, что именно, сама…

Береника дрогнула ресницами, и вот теперь – явственно, безошибочно, четко – Курт увидел в серых глазах страх, подлинный, очевидный, и не просто перед теми, кто собрался в этой комнате, а перед тем, что почти уже забыла, и теперь вспомнила вдруг, вспомнила – и испугалась…

Ланц увидел это тоже.

– Ну-ка, отойди, – велел он, шагнув вперед, и оттолкнул Курта в сторону. – Мне уже порядком надоело сюсюкать со всей этой публикой. Просто забирай ее к нам, будем говорить по-другому.

– Нет! – она хотела крикнуть, но голос сорвался, и вырвался только надсаженный писк. – Только не в Друденхаус!

– Брось, Дитрих, – настороженно возразил Райзе, – на нас и без того висит смерть этого студиозуса. Не цепляй на нас еще и девчонку.

– А мне плевать! Мне уже набили оскомину эти вопросы, уговоры и попытки выяснять «по-хорошему». Хватит валандаться! – отрезал Густав, беря девушку за локоть. – Пойдем.

– Нет, не надо… – просяще шепнула Береника; Райзе поднялся.

– Дитрих, это плохая идея – если мы потащим девчонку к палачу, ты испортишь Гессе отношения с хозяйкой. Ты же не можешь вот так просто волочить на дыбу всякого.

– Почему это «не могу»? Имею полное право – и на дыбу, и в колодки, и куда сочту нужным, вплоть до помоста!

– Господи, нет! – Береника сорвалась в плач, почти в истерику, и, видя, что колени ее вот-вот подогнутся, Курт рывком высвободил локоть девушки из рук Ланца, прижав ее к плечу и обняв одной рукой.

– Тише, тише, – успокаивающе произнес он, гладя Беренику по голове, – тише. Нет, конечно, нет, что ты. Сядь, пожалуйста.

Она почти упала на табурет у стола, захлебываясь в рыданиях; Курт присел на корточки рядом, упершись в пол коленом и взяв ее руки в свою ладонь, мягко поглаживая по плечу.

– Успокойся, Береника, я им не позволю; Дитрих, ты же видишь – то, о чем мы спрашивали, она просто забыла. Если ты дашь ей успокоиться, она все вспомнит и расскажет, без палачей и подвалов. Ведь так, Береника? – уточнил он тихо, и та закивала, стиснув его руку.

– Да, конечно, – едва разборчиво прорвалось сквозь плач, – майстер Гессе, я вспомнила, я все вспомнила, я сейчас…

– Вот видишь, – чуть обернувшись к Ланцу, произнес он наставительно, – она все вспомнила. Я на тебя не злюсь, Береника, мне просто надо знать, что произошло. Ты ведь должна понимать, при моей должности это не шутки.

– Я понимаю, – всхлипнула она, – я все понимаю, правда! Но я вам зла никогда бы не причинила, честно!

– Я верю, – кивнул Курт, накрыв ее руки второй ладонью, – я тебе верю, просто расскажи, что было, и все. Ты впустила ее, когда меня не было; так?

Девушка кивнула, судорожно втянув слезы, и он осторожно продолжил:

– Береника, успокойся, припомни все и просто скажи, как все было, я не стану ни в чем тебя обвинять.

– Я не хотела вам вреда, клянусь! – повторила та отчаянно. – Она ведь такая… Она просто сказала, что хочет видеть, как вы живете, где, какой вы, я ведь не могла заподозрить, что благородная дама может сделать что-то плохое!

Это было похоже на вспышку – точно бы в полной темноте на просмоленный факел упала искра, и он запылал, вмиг озарив самые темные уголки, явив все, что было до сей поры потаенно, неясно, скрыто во тьме; терзающий лоб пыточный крюк впился в мозг в последний раз, рвя его на части, и все утихло – внезапно и совершенно.

– Разумеется, – выговорили губы сами собой, не чувствуя себя. – Я понимаю.

Свет полыхнул и исчез, оставив вокруг и в сердце, в душе безгласную полумглу, бездну, холод…

– Что она сказала тебе? – чувствуя вокруг могильную оторопелую тишину, выговорил Курт, слыша собственный голос словно бы извне – размеренный, участливый; лишь пальцы, лежащие на ладонях девушки, дрогнули, едва не стиснувшись в кулаки. – Что ей любопытно увидеть мое обиталище, так?

– Она так сказала. Она сюда пришла потихоньку, одна, она так краснела, и я не посмела отказать ей – у нее были такие несчастные глаза! Она ведь просто-напросто хотела побыть в вашей комнате, только и всего; Господи, я не впустила бы кого-то другого, но графиня – ведь это не первая встречная, и не станет же она красть что-то, ведь так?.. Я… я подумала – ничего не будет плохого, если она побудет здесь; ведь это, в конце концов, уже такое испытание для благородной дамы – явиться вот так, самой, к мужчине в дом… Я не могла ей отказать, – повторила Береника тихо, глядя ему в глаза просительно. – Она предлагала денег, а я не взяла – не посмела наживаться на таком!

– Понимаю, – губы улыбнулись – снова сами, будто он вдруг разбился надвое, и одна половина замерла в растерянности, а другая продолжала жить, как жила, и чувствовать, как прежде, а именно – ничего… – Я понимаю. Ей отказать сложно.

– Она была так обходительна… – прошептала девушка, обессиленно всхлипнув. – Она говорила со мной, будто я не… Понимаете, она ведь славная, не надменная, она со мной говорила так попросту, она такая милая, красивая, добрая, я подумала – вам посчастливилось, что такая дама обратила внимание; я не могла заподозрить, что что-то может быть не так! Простите меня, я не понимаю, что происходит, но я вам не хотела зла!

– Я верю, – повторил Курт тихо. – Ты умница, что вспомнила все сейчас, Береника. Скажи теперь, когда это было?

– Я забыла, – жалко пробормотала та. – Честно, майстер Гессе, я не помню, это было очень давно, с месяц назад, и точного дня я вспомнить не могу, простите, это правда, я не помню…

– Ничего, не страшно, – кивнул он, улыбнувшись снова, и, неспешно поднявшись, снова погладил ее по волосам, удивляясь тому, что не дрожит рука. – Успокойся. Все хорошо, все правильно. Ты молодец. Это все, Береника? Может быть, она еще что-то сказала? Даже если ты ей обещала никому не говорить, понимаешь ведь, что перед моим чином ты можешь своим словом поступиться. Было что-то еще?

– Нет, больше ничего, она всего лишь просила не рассказывать, что была тут, и все – понимаете, чтобы не болтали всякое, и вам не говорить, чтобы не смущать ее, я молчала… А больше ничего, честно!

– Хорошо, – проронил Курт тихо, опустив руку, помедлил в совершенной, безжизненной тишине и, не оборачиваясь, позвал: – Бруно? Отведи ее в Друденхаус.

– Но… – шепнула Береника тихо, – но вы сказали, что… вы сказали…

– Нам ведь не надо, чтобы ты отреклась от своих слов – так, в один прекрасный день, – пожал плечами Райзе, беря ее за локоть и поднимая безвольное тело на ноги. – Или исчезла вдруг. Если все, что ты сказала, правда, если ты ничего не утаила – вскоре возвратишься к своей тете.

– Почему я должна исчезнуть? Я никуда не сбегу, я ничего не сделала! Майстер Гессе, вы обещали! – надрывно прошептала девушка, упираясь и пытаясь высвободиться из руки, тянувшей ее к двери. – Вы же сказали, что не позволите!

– Тебе никто не причинит вреда, – отозвался он ровно. – И это – для твоего же блага. Поверь. Ради твоей безопасности. Я сказал, что не позволю, и никто к тебе пальцем не притронется; только не делай глупостей по дороге. Никто тебя не тронет, если больше ты ни в чем не замешана.

– Я ни в чем! Честно!

– Тогда беспокоиться тебе не о чем, – докончил он, не глядя в ее сторону, замерев неподвижным взглядом на распахнутом окне.

Когда всхлипы и шепот утихли за дверью, в комнату вновь вернулось то же безмолвие, тяжелое, вязкое, как гречишный мед; Курт молча стоял у окна, упершись кулаками в камень проема, опустив голову и закрыв глаза, и прислушивался к ледяной, мертвенной пустоте в груди.

– Гессе, – тихо окликнул его голос Ланца; он не оглянулся, силясь услышать, бьется ли еще в этой пустоте сердце или и его тоже внезапно не стало…

Шаги сослуживца донеслись до слуха тихо, едва слышно, остановились рядом и чуть позади, и осторожный, такой же негромкий голос повторил:

– Гессе?.. – а когда он не ответил, ссутулившейся спины коснулась ладонь. – Курт.

Он вздрогнул, открыв глаза, обернулся медлительно, будто каждый сустав закаменел и смерзся; губы снова растянули улыбку.

– В этом городе меня лишь двое звали по имени – твоя жена и Маргарет, – произнес он почти спокойно и, развернувшись, тяжело привалился к стене спиной, прижавшись виском к холодному камню.

– Наверное, впервые не знаю, что и сказать, – вздохнул Райзе, нервно усмехнувшись, и Ланц нахмурился:

– Послушай меня, еще ничего не доказано. Даже если девчонка не лжет…

– Она говорила правду, – перебил Курт. – Ты сам знаешь. И все прочее совпадает. Бруно снова оказался не так уж неправ, а?

На его усмешку сослуживец покосился с подозрением, помолчал, собирая слова осмотрительно, словно витраж из хрупкого перекаленного стекла, и возразил снова:

– Блондинок в Германии тысячи. И в том, что она бывала здесь, нет ничего, что не отвечало бы ее обыкновенному поведению, – ты сам знаешь, не всегда такому, как принято «в обществе».

– Не слышу убежденности в твоем голосе, Дитрих. – Курт оттолкнулся от стены, неторопливо прошагав к столу, толкнул пальцем одну из булавок, все еще пытаясь понять, почему от мерзлой пустоты внутри не хочется выть безысходно, отчаянно бесноваться от унижения, не хочется разнести что-нибудь, почему нет желания хотя бы исступленно и яростно выбраниться, почему не хочется взять за шкирку первого, до кого дотянется рука, и приложить как следует…

Он поднял руку, проведя ладонью по затылку, и вдруг сбросил куртку, швырнув ее на постель.

– В чем дело? – напряженно спросил Ланц; Курт не ответил – уселся на кровать, положив куртку на колени, и сослуживцы подступили ближе, следя за ним с непониманием и почти опаской, ничего более не спрашивая и не говоря.

Курт аккуратно, вновь с невнятным чувством отмечая, что руки двигаются твердо, без дрожи, взрезал бритвой шов воротника, потом просто рванул, раздирая последние наложенные Маргарет стежки, и несколько мгновений сидел неподвижно, глядя на то, что было в руках.

– Дай-ка, – тихо попросил Ланц и осторожно, двумя пальцами, извлек из шва тонкий, узкий обрывок ткани – даже не обрывок, а всего лишь несколько волокон темно-бурого цвета, жестких на ощупь.

– Теперь доказательств довольно? – поинтересовался Курт, откинувшись к стене и глядя на старших вопросительно; Райзе, так же бережно переложив волокна на свою ладонь, смочил палец в кувшине с водой на столе и аккуратно провел им по ткани. На коричневой коже перчатки осталась рдяная полоса. – Кровь, – подтвердил Курт невозмутимо. – Моя. И наверняка ее тоже – она в ту ночь уколола палец. Как я полагал – во время шитья.

– Вот ведь дерьмо!.. – проронил Ланц с бессильной злостью. – Гессе, мне жаль.

– Да, – тихо вздохнул Курт, потирая ладонями глаза, и снова поднял голову, но на старших не смотрел, уставясь в противоположный угол комнаты. – Вот все и разъяснилось. Невозможность сосредоточиться, болезненное стремление хотя бы увидеть, бессонница, перепады в настроении. Наконец – успокоенность, когда цель достигнута. И полная неспособность отказать хоть в чем-то. Головная боль при всякой попытке возразить просьбе. Вот откуда она, Густав, эта боль. Вот чего я не видел. Разумом понимал, что не все гладко, а что именно – увидеть не мог. Знаешь, словно ты потянулся к чему-то, а тебя – по рукам. Будто бы при каждой попытке над этим задуматься точно так же кто-то бил по голове, до потемнения в глазах. И я не мог увидеть…

– Может, накручиваешь? – возразил Ланц. – Да, насколько я успел тебя узнать, подобное… погружение в эмоции не твоя натура, однако ведь, Гессе, будем говорить открыто – с каждым это однажды может случиться впервой, ты мог попросту…

– Влюбиться? Да. Вероятно, это и произошло, – согласился Курт спокойно. – Вероятно, именно потому все и протекало так тяжело; она лишь подлила масла в огонь. Воспламенила уже горящее. Подхлестнула лошадь в галопе. Однако дела это не меняет… Ну что, Густав, как ты себе это мыслишь – «всыпать плетей» родственнице герцога и князь-епископа?

– Вот ведь влипли, – пробормотал Ланц, опустившись на табурет у стола, и сбросил с ладони волокна ткани рядом с булавками. – Что теперь? Сажать в Друденхаус племянницу герцога?..

– Мы следователи Конгрегации, – отозвался Курт холодно, – разве нет? Если будет причина – и самого герцога тоже. Хоть Папу.

– Постой, – произнес сослуживец устало, – давай все выскажем до конца. Для того, чтобы все это имело успех, мало одних булавок и прочей шелухи. Для этого нужен человек, обладающий определенными способностями. Одаренный особыми силами. Ты… Гессе, ты понимаешь, что это значит?

– Да, – усмехнулся он криво. – Что кёльнский инквизитор спутался с малефичкой. Как же там было?.. «ведьмы производят бесчисленное множество любовных чар среди людей различнейших состояний, возбуждая любовь, доводя ее до любовного исступления и мешая им слушать доводы разума»… Не в бровь, а в глаз… Забавно, верно?

– Мне не до смеха, – перебил Ланц. – А если еще раз увижу тебя с «Malleus»’ом в руках – прибью на месте. Что же меня настораживает более всего, абориген, – это твое тихое поведение. Ты в порядке?

– Если тебя это успокоит, я могу чертыхнуться и швырнуть вон тот кувшин в стену, – откликнулся Курт безвыразительно, и тот поморщился. – Теперь к делу, Дитрих. Идти надо немедленно, пока ей не донесли, что Беренику Ханзен увели в Друденхаус.

– Кто? – хмуро уточнил Ланц.

– Ее горничная, Рената. Кстати сказать, ее надо вязать вместе с… – Курт впервые запнулся, поперхнувшись начальными звуками имени, впервые ощутил острый укол в душе, впервые болезненно стиснулось что-то в груди – что-то похожее на сердце. – Вместе с хозяйкой, – докончил он, отвернувшись от пристального взгляда Ланца, и поднялся; протянул руку к куртке, замерев на полдвижении, и выпрямился, разглаживая примявшийся рукав рубашки. – Убежден, горничная в курсе всех ее дел.

– Только ты с нами не пойдешь, абориген, – категорично предупредил тот. – Тебе там делать нечего.

– Боишься, сорвусь в неподходящий момент?

– Не знаю. Ты мне не нравишься; может быть, это всего лишь твой норов, а может, до тебя просто-напросто еще не дошло полностью все, что случилось… Не знаю, чего я боюсь и чего мне ждать, но к ней ты не пойдешь. Так или иначе – кто-то должен явиться с этой новостью к Керну раньше, чем мы запрем в клетку графиню фон Шёнборн.

– Как скажешь, – пожал плечами Курт, не оспорив его ни словом. – Если тебе так будет спокойнее. Я буду ждать в Друденхаусе.