Текст книги "Стезя смерти"

Курт молчал; ответить как до́лжно не мог повернуться язык, ибо сказать такие слова незнакомцу, постороннему, чужому было просто невозможно…

– Надо же, – усмешка в голосе была почти печальной. – Однако и в наше время любовь еще что-то значит. Поразительно.

– В таком случае, – зло оборвал Курт, – может, прекратите над этим насмехаться?

– О, что вы, – возразил шепот благожелательно, – и не думал. Поймите вы, майстер инквизитор, я вам не враг, невзирая на то, в каком положении вы находитесь; я ведь тоже человек, тоже желаю дышать и потоптать еще немного эту землю, посему обеспечиваю свою безопасность всеми доступными мне методами. И, чтобы вы совершенно перестали воспринимать происходящее как игру с меченой костью, обещаю вам: когда вы ответите на мои вопросы, я стану отвечать на ваши. И единственно от ваших ответов сейчас, от их правдивости зависит, насколько искренен с вами буду я сам. Справедливо?

– Да, – вынужденно согласился Курт, усевшись удобнее. – В таком повороте уже есть некоторый резон.

– Хорошо; я рад, что мы пришли к согласию и вы не оказались глупее, нежели я о вас думал, майстер инквизитор. В таком случае, продолжим. Скажите, вы в самом деле разочаровались в вере – настолько?

– Нет, – не задумавшись, отозвался он, напрягшись и лишь теперь подумав о том, что привычная тяжесть ремня с оружием до сих пор продолжает ощущаться, как прежде; стало быть, его даже не разоружили…

– В этом нет необходимости, – тут же произнес шепот. – Вы все равно не сможете им воспользоваться. Кроме того, надеюсь, это в какой-то мере убедит вас, что я не желаю вам зла… Однако же я рад, что вы начали говорить открыто; и не поджимайтесь так, юноша – стать мучеником за Христову веру вам не грозит. В отличие от ваших собратьев, я признаю за людьми право избирать себе того покровителя, к коему у них лежит душа; Иисус? Пусть. Не самый худший выбор. Если очистить его учение от всего, что к нему прилепили светлые умы вроде Молитора[167]167
  Молитор, Ульрих – доктор права, один из первых авторов, отстаивавших справедливость преследований за «колдовскую ересь». Реальные годы жизни – вторая половина 1400-х годов.


[Закрыть], религия вполне достойная… – шепот помедлил и договорил, а Курту меж тем вообразилось, как человек пожимает плечами: – для определенного склада людей.

– Какого, к примеру?

– Мы ведь условились с вами: все ваши вопросы – после. Не беспокойтесь, моих будет не слишком много. Итак, вы остались преданны вере, не желаете оставлять службу в Конгрегации… так?

– Так, – все еще внутренне сжавшись в комок нервов, кивнул Курт.

– И при этом освободили из заключения ведьму, – договорил шепот. – А скажите-ка, будь на ее месте кто другой – ведь вы спалили бы его? Не задумавшись?

– Спалил бы, – бросил он тихо. – Но задумавшись.

– Об этом?

До него донесся тихий хлопок ладоней, и Курт сжал кулак, слыша, как в склепной тишине таинственного подвала прозвучал скрип кожи натянувшейся на костяшках перчатки.

– Да, – через силу согласился он. – И об этом тоже.

– Для чего вам оставаться среди них? – продолжил голос еще тише. – Ведь вы уже поняли, что Конгрегация – не совсем то, чего требует ваше понимание справедливости. Да и веры, если уж по чести говорить. Почему вы хотите остаться? Только искренне, прошу вас.

На этот раз Курт ответил не сразу. В голове пронеслись десятки возможных ответов, десятки причин, сомнений и аргументов; наконец, вздохнув, он проронил – тихо и с усилием:

– Искренне?.. Маргарет сказала, что все в этом мире можно изменить. Что даже перемены в такой сильной системе, как Конгрегация, могут произойти по воле одного человека. Что я могу изменить что-то…

– Поэтому? – снова будто в какой-то части его разума уточнил шепот, точно бы заглянув в него изнутри него самого; Курт мотнул головой:

– Нет. Не поэтому; я вообще сомневаюсь в ее правоте на этот счет – по моему глубокому убеждению, una hirundo ver non facit[168]168
  Одна ласточка весны не делает (лат.).


[Закрыть]… Хорошо, – решительно согласился он внезапно. – Я скажу вам откровенно, почему; но если вам придет в голову засмеяться над моими словами, – я замолчу и более не произнесу ни слова. Если хотите, – убивайте или что вы там намерены были со мною сделать; но быть шутом я не согласен – ни для кого.

– Позвольте вам заметить, юноша: я говорю с вами для того, чтобы узнать вас, посему все, что вы мне скажете, будет важным и имеющим немалое значение, а над важными вещами смеяться глупо. Я – не глупец. Итак, в чем причина?

– Причина, – негромко пояснил Курт, – та же, что и год назад. Вы ведь хорошо осведомлены обо мне, верно? Знаете, что произошло со мной на моем первом деле. Так?.. Хорошо, можете не отвечать, я знаю, что – так. Так вот тогда, после той… неудачи, мне было предложено оставить следовательскую службу. Я не ушел – потому что бежать не в моих правилах. Потому что это очень просто – лишь отвернуться, закрыть глаза и уши, не видеть, не слышать. Не чувствовать. Увидя, как твой друг избивает ребенка, очень просто уйти, сказав «я в этом не участвую», гораздо сложнее, но достойнее перехватить его за руку.

– Вы намерены перехватить руку Конгрегации?

Голос был серьезен – ни тени насмешки в этом шепоте Курт не услышал.

– Не знаю, – отозвался он еще тише, но тверже. – Пока – не знаю. Но бежать не желаю. Это – первое.

– Есть и второе?

– Есть, – подтвердил он с невеселой усмешкой. – Весьма важное. У меня, видите ли, выбор не столь уж велик. «Уйти из Конгрегации» для таких, как я, означает смертную казнь, а это, как вы понимаете, немалый стимул для того, чтобы возжелать продолжить службу. Конечно, есть возможность того, что меня попросту запрут где-нибудь пожизненно, переведут на архивную работу, если повезет, однако… – он запнулся, понимая, что собеседник видит его смущение, его замешательство. – Однако это будет значить, что меня отзовут из Кёльна, чего я не хочу.

– Из-за Маргарет? – уточнил шепот; Курт кивнул. – Хорошо, – неопределенно подытожил собеседник и, помолчав мгновение, продолжил: – Стало быть, если вас не отзовут, если не осудят, не снимут Знака… Что вы станете делать, майстер инквизитор? Сможете вы продолжать службу и дальше? Как? Как вы поступите, расследуя дело кого-то, подобного вашей возлюбленной?

– Я не знаю, – теперь сразу ответил Курт, выпрямившись. – Об этом я еще не думал.

– Неправда, – мягко возразил шепот. – Вы об этом думали – я вижу. И не раз.

– Хорошо, – согласился он, – думал. Но решения не принял. Не знаю, что я буду делать. Смотреть по ситуации, вернее всего. Однако, прошу прощения, этот разговор не имеет смысла – Вальтер Керн отослал отчет о произошедшем, и вскоре здесь будет представитель кураторской службы, что, скорее всего, окончится для меня печально.

– Не окончится, – коротко возразил шепот, и Курт вздрогнул снова. Неужели… – Да, – подтвердил собеседник. – Если в нашем дальнейшем разговоре я не услышу чего-то, что бы мне не понравилось, вам ничего не будет грозить.

– У вас и в Конгрегации свои люди? – усмехнулся он. – Настолько высоко?.. Тогда – к чему вам я? Я, как вы заметили сами, «юноша смышленый»; по меньшей мере, не болван, посему уже понимаю, что происходит: дело не лишь в том, что мою благонадежность вас попросила испытать она, это – проверка перед тем, как принять меня в какое-то таинственное сообщество заговорщиков или что-то в таком роде. Маргарет – возможно, я для нее ценен по-своему, по причинам, важным лишь для нее. Но всем прочим подобные объяснения чужды, чувства неважны, подобная structura признает лишь одно, для нее главное: ценность; aliis aliud expedit[169]169
  У всякого свои интересы (всякому полезно свое) (лат.).


[Закрыть], верно ведь? Так к чему вам я: следователь четвертого ранга, пешка, никто?

– Снова вы задаете вопросы, – вздохнул шепот. – Однако я вам отвечу, дабы не оставить ложного впечатления. Вы все неверно представили себе, юноша. Я не глава тайного союза, мы не плетем conjuratio globalis[170]170
  Глобальный заговор (лат.).


[Закрыть], имеющий в своем итоге повсеместные перемены в Конгрегации. Хотелось бы нам этого? О да. Способны ли мы на это? Нет. Посему мы можем лишь говорить сейчас, как вы сами: надо что-то делать, однако мы не знаем, что. Мы не можем ничего переменить.

– Так кто вы тогда?

– Я всего лишь собрал окру́г себя людей – таких, как Маргарет. Всего лишь для того, чтобы они были вместе. Чтобы не выживали поодиночке.

– Ее, однако, вы бросили, – заметил Курт неприязненно; тот снова разразился тяжелым вздохом:

– Не все так просто, как вам мыслится, юноша.

– Только это я и слышу в последнюю неделю…

– Наконец-то вы слышите правду, – заметил шепот с усмешкой, похожей на ветер. – Вначале я показался вам злодеем, затем вы стали ожидать от меня слов о добре и любви; нет, майстер инквизитор, я не то и не другое. Я всего лишь человек, которому верят другие, я тот, кто не дает им перегрызться между собою, – ведь подле меня настолько многообразные личности, что без удерживающего их споры могут зайти слишком далеко, что привлечет ненужное внимание и навредит им самим. Я оказываю помощь, когда имею возможность…

– И желание?

– Возможность, – повторил собеседник чуть строже и снисходительнее. – Я не имел возможности вмешаться. Ведь Друденхаус до сих пор уверен, что Маргарет фон Шёнборн – единичный случай, просто одаренная графская вдова, направившая свои силы не в то русло. И всё. Вмешайся я – и все было бы иначе. Вы еще не забыли, что такое «охота на ведьм» в самом прямом и неприглядном значении этого слова, майстер инквизитор?

– Да, – мрачно откликнулся Курт, припомнив десятки, сотни дел, прочтенных им этой зимой в архиве, припомнив свою бессильную злость и ненависть, вспомнив, как стоял над бочкой с водой, пахнущей плесенью и гарью, после допроса Отто Рицлера, в подвале, пропитавшемся запахом пота и крови… – Я понимаю, о чем вы говорите.

– Вот так-то. Спасением Маргарет занимался ее дядя, и это было логично, это было заурядно и естественно.

– Керн был намерен идти до конца.

– Да, риск имелся. Была вероятность того, что ее осудят; однако не мог же я ставить под угрозу многих ради спасения одного, пусть и столь одаренного человека. Кроме того, мы ведь не сплоченная община; я говорю «мы» лишь потому, что некоторые из нас знают о существовании друг друга, что, согласитесь, в нашем мире и в наше время уже многого стоит. Большинство из них друг друга никогда не видели – для их же блага; все они знают лишь меня. Всех их, таких, как Маргарет, объединяет лишь то, что для них я в некотором роде авторитет – лишь потому, что умнее, сильнее и старше.

– Учитель? – усмехнулся Курт; собеседник, кажется, нахмурился – голос его похолодел:

– Бросьте, майстер инквизитор, оставьте ваши схемы в прошлом; нет, я им не учитель. В науке выживания? Да. В искусстве? Нет. Мы разные – я уже упоминал об этом. Я не могу их учить, равно как преподаватель латинского языка не сможет обучить арбалетчика; я не рассматриваю те редкие случаи, когда тайной слабостью учителя является еженедельная воскресная стрельба на плацу. Я даю советы. Не более.

– И Маргарет хочет получить у вас совета, стоит ли связываться со мною или лучше избавиться, пока я не узнал непомерно много?

Шепот вздохнул:

– Нет, юноша; вы здесь потому, что Маргарет хочет, чтобы вы узнали непомерно много, а для того – да, ей нужен был совет. Можно ли доверять вам? Достойны ли вы знать все, или вас следует ограничить частью? Именно потому, что избавляться от вас ей очень не хочется.

– Или убить, если я играю с ней.

– Ну, в этом случае, вы сами должны понимать, что жалеть вас было бы глупо, согласитесь.

– Да, – усмехнулся Курт. – Не могу не признать… Так значит, это не ваша идея – наворовать книг из университетской библиотеки.

– Каждый из моих собратьев… или сестер по искусству развивается сам. Так, как ему угодно. Так, как он может. Насколько хватает его сил, ума, знания, смелости и выдержки. Если он попадется – он выкручивается самостоятельно. Если он поднимается выше по лестнице знаний и умений – я прилагаю некоторые силы к тому, чтобы сохранить его безопасность.

– Стало быть, они борются за то, чтобы к вам приблизиться?

– Они борются за то, чтобы стать лучше. Я определяю для себя ценность каждого; вы сами сказали – это главное. Согласно его ценности я и поступаю; к чему рисковать потерять все и всех ради того, кто не способен на большее, не способен на многое, ради того, кто может лишь слушать и ничего не умеет делать сам, искать, думать? Думать, юноша, вот что я вынуждаю их делать – думать самим. Поступать так, как решили они – но под свою ответственность… Вы считаете меня жестоким?

– Не знаю, – тихо ответил Курт. – В последние дни я несколько пересмотрел свои понятия о жестокости… А герцог фон Аусхазен? – в голосе была злость – несдерживаемая, явная. – Чем ценен для вас он?

– Деньги, – коротко отозвался шепот.

– И все? Более ничем?

– Деньги, связи. Это немало.

– Стало быть, вы не позволите мне убить его, я верно вас понял? Потому вы и запретили Маргарет это сделать?

– Я ничего не запрещал. Она сама понимает, как важно все то, что он может нам дать; и пока сама она не заняла его место, пока все, чем владеет он, не досталось ей, его надо сохранять. В этом – ее выбор; я ничего никому не запрещаю. Каждый волен поступать так, как сам сочтет нужным.

Курт качнул головой, невесело усмехнувшись:

– Выходит, каждый из них может творить, что угодно, включая убийства, и никто ему слова не скажет? Чем же тогда вы лучше, чем Конгрегация?

– Я не говорил, что я лучше, юноша; я просто другой. А чем мы различаемся, я могу вам ответить. Я даю им свободу. Свободу познавать то, к чему у них лежит душа. Свободу жить, как хотят они сами. Свободу решать, свершать собственные поступки, а не следовать указаниям. И – отвечать за них; иначе было бы, согласитесь, несправедливо.

– Отвечать… перед вами?

– Нет. Перед судьбой. Каждое деяние, совершенное человеком, несет свой отпечаток в мир, оставляет след в его душе, сути, в его судьбе, из каждого поступка вытекают определенные последствия, а вот с ними человеку и приходится разбираться.

– Пусть так, – тряхнул головой Курт, – пусть. Но я вернусь к прежнему вопросу: к чему вам я? У меня, как вы сказали, нет способностей, ни связей, ни денег. Почему я здесь?

– Ведь вы сами знаете ответ, – отозвался гулкий шепот. – Знаете, я вижу.

– Из-за Маргарет?.. – предположил Курт нерешительно. – И только лишь?

– Вы ценны для нее. Она ценна для меня. Маргарет – способная девочка; и несмотря на то, что ее последняя выходка едва не стоила ей жизни, достойна того, чтобы сделать для нее маленькую поблажку.

Курт горько усмехнулся:

– Я – маленькая поблажка…

– Согласитесь, – шуршаще рассмеялся собеседник, – было бы странно, если бы для меня вы значили то же, что для нее. Да, вы для меня – прихоть Маргарет, которой я могу себе позволить потакать. Мне нужно, чтобы она была сильна, в безопасности и – счастлива. Сильной она станет в скором будущем, ее безопасность обеспечена (и благодаря вам в том числе), а счастлива она с вами, юноша, посему – пусть делает, что ей вздумается.

– Ваши последние слова означают, что проверку я прошел?

– Да, – просто ответил тот. – Сейчас я уже думаю, что разговор с вами был начат неверно: отвечая на ваши вопросы, я узнал о вас и почувствовал в вас больше, нежели задавая их… Сейчас, майстер инквизитор, вы протянете руку влево, где нащупаете такой же пузырек с настоем, какой выпили перед появлением здесь; пробудитесь вы уже в нежных объятиях своей возлюбленной.

– И это все? – уточнил Курт недоверчиво, сжав бутылочку в кулаке. – Вы не станете от меня ничего требовать, никаких клятв, никаких просьб, никаких предупреждений «быть готовым в любой момент оказать вам содействие»?

– Это манера Конгрегации, – с усмешкой возразил собеседник. – Вы что же, не можете поверить, что все это лишь потому, что вас любит такая женщина?

– Не привык, – откликнулся Курт хмуро. – Подозрительно.

– Ну, хорошо, – в шепоте прозвучала улыбка. – Если вам от этого станет легче, я скажу, чтобы вы были готовы в любой момент оказать содействие. Вы, в конце концов, инквизитор, верно? То, что вы всего лишь в четвертом ранге, ничего не значит. Вам всего двадцать два, вы лишь год на службе, у вас все впереди. Как вы это назвали… «свой человек в Конгрегации»… Быть может, лет через десять, когда вы подниметесь, я попрошу у вас помощи. Теперь вам спокойнее?

– Пожалуй, – пробормотал Курт себе под нос и, чуть помедлив, так же, как уже делал это сегодня, одним махом, опорожнил бутылочку со снадобьем.

* * *

В объятиях возлюбленной он не пробудился – та сидела в отдалении, на приземистом стульчике, глядя на него с ожиданием и точно бы какой-то опаской; Курт приподнялся на локте, разгоняя марево в мыслях, но вопрос «в чем дело» застыл у него на губах, не озвучившись. Перехватив взгляд человека, стоящего позади Маргарет, он рывком сел, гневно осведомившись:

– А что он здесь делает?

Маргарет даже не обратила головы в сторону герцога фон Аусхазена, глядящего на него с любопытством и неприязненностью.

– Не смотри на меня так, – проронила она тихо. – Я ни в чем не виновата, он пришел сам.

– А ты впустила.

– Впустила прислуга; я ведь не могу отдать им распоряжение захлопывать перед ним дверь.

– Судя по вашей милой беседе, – вмешался герцог с кривой ухмылкой, – ты была при разговоре с майстером инквизитором чистосердечна, и даже свыше меры.

– Что он здесь делает? – повторил Курт, прислушиваясь к себе и силясь понять, в состоянии ли он сейчас подняться на ноги.

– Вопрос неуместный, майстер инквизитор, – вновь заговорил герцог, приблизясь. – Это мог бы спросить я. Что здесь делаете вы, сторонний для нашей семьи человек; если кто и имеет право пребывать в доме нашей милой Гретхен, так это я.

– Не смей меня так называть! – по-прежнему не глядя в его сторону, потребовала Маргарет; Курт опасливо встал, стараясь все еще не совершать резких движений.

– Семья? – переспросил он презрительно. – Позвольте осведомиться, господин герцог, а вы имеете хотя бы приближенное представление о том, что это такое?

– А вы, майстер инквизитор? – отозвался тот.

– Объяснитесь, – потребовал Курт жестко, и фон Аусхазен с готовностью кивнул, подступив ближе:

– С превеликим удовольствием, господин висельник. Что такое, Гретхен? – усмехнулся герцог, когда Маргарет непонимающе нахмурилась. – Он не рассказывал тебе этого?.. Как это нечестно, господин дознаватель, как это несправедливо: выжать из моей бедной девочки все, при этом умолчав о собственной грешной жизни!

– Прекрати петлять и говори прямо! – потребовала она; фон Аусхазен расплылся в улыбке:

– Как пожелаешь, Гретхен. Я скажу прямо. У тебя просто ingenium unicum[171]171
  Уникальный талант (лат.)


[Закрыть] избирать в свои почитатели личностей из не самых пристойных слоев нашего общества, однако же теперь ты опустилась уж сверх меры вниз. Твой возлюбленный господин дознаватель, служитель Конгрегации, майстер инквизитор, в недавнем прошлом – уличный оборвыш, грабитель, приговоренный к смерти магистратским судом. До того, как оказаться в каменных комнатах Друденхауса, он провел немало времени с крысами и вшами в заброшенных подвалах Кёльна среди прочих, ему подобных. Советую сжечь матрас и простыни, Гретхен.

– Вот как… – проронила она задумчиво, глядя на Курта с новым, пока еще не определимым чувством; наконец, улыбнувшись, обернулась к герцогу, одарив его взглядом недвусмысленным, явным – презрительным. – Значит, общаться с мерзавцами ему не впервой. Тем легче ему будет вытерпеть тебя.

– Она такая очаровательная, когда злится, верно, майстер инквизитор? – еще шире улыбнулся фон Аусхазен, проведя пальцем по вспыхнувшей щеке Маргарет; та увернулась, Курт шагнул вперед.

– Руки от нее! – угрожающе потребовал он, и герцог демонстративно нахмурился.

– А вы не особенно учтивы с правящим герцогом, майстер Гессе.

– Прошу вас учтиво, ваше сиятельство, – повторил Курт тем же тоном, – убрать лапы от этой женщины, или, невзирая на воспрещения всяческих таинственных личностей, я вам эти лапы повырываю.

– Что подразумевал под этим господин дознаватель? – уточнил герцог, как ему показалось, настороженно; Маргарет улыбнулась:

– Что именно тебя взволновало, дядюшка? Его обещание окоротить твои притязания, не в меру усердные в последнее время, или…

– Или, – коротко оборвал тот. – Правильно ли я понял, что ты представила его?

– Удивлен?

– Нет.

Если это известие и в самом деле обеспокоило фон Аусхазена, то он быстро взял себя в руки; одарив Курта еще одной почти родственной улыбкой, от которой захотелось сплюнуть, словно от глотка прокисшего уксуса, герцог легкомысленно пожал плечами.

– Не удивлен, – повторил он. – Я предвидел, что нечто подобное случится рано или поздно; и кандидатура вполне предсказуемая. Однако, майстер инквизитор, на вашем месте я бы не строил иллюзий. Наша милая Гретхен – девочка, и вы ее новая игрушка, с которой ей приятно засыпать. Но ничего, я терпелив и готов повременить, пока она вырастет и уберет игрушки под кровать. Кстати сказать, майстер инквизитор, хочу заметить, что грешок, обвинение в котором так и светится в ваших глазах, тоже есть дело наше, семейное, и вас не касающееся.

– «Грешок»? – выдавил Курт тихо. – Так вы называете мерзость, на которую способно не всякое животное?

– Боже, что за взгляд! – усмехнулся фон Аусхазен. – Испепеляющий, да, Гретхен?.. А о своем семейственном грешке ты ему тоже рассказала?

– Замолчи, – потребовала Маргарет чуть слышно; тот засмеялся:

– Нет, стало быть… Знаете, майстер инквизитор, никто в нашей семье не ангел, включая моего бедного покойного брата и нашу милую Гретхен.

– О чем он говорит? – спросил Курт напряженно; Маргарет молча поджала губы, и фон Аусхазен тяжело, с показательным сочувствием, вздохнул.

– Позвольте, я вам разъясню, – предложил он подчеркнуто дружелюбно. – Ведь вы знаете, майстер инквизитор, что мой брат овдовел рано, и должны понимать, что плоть слаба, а требования оной плоти весьма сильны, особенно, когда рядом такие ладненькие, хорошенькие горничные покойной жены, кухонная прислуга и прочие, прочие, прочие…

– Убирайся! – кошкой прошипела Маргарет; герцог продолжил, словно не слыша:

– Ведь вы сами видели, как Рената похожа на нашу Гретхен, верно? На том и зиждились ваши действия. К слову – сознайтесь, майстер инквизитор, вы ведь сами придушили несчастную, чтобы свалить на нее обвинение; ведь так?

– Кажется, Маргарет велела вам уйти, – с расстановкой проговорил Курт; герцог удивленно округлил глаза:

– Как! Вам не интересно дослушать о том, насколько тесные отношения были у вашей возлюбленной с ее внебрачной сестрой?.. Изумительная терпимость! А ведь лет тридцать назад за одно лишь это можно было пойти на костер, если я не ошибаюсь… Не тревожьтесь, майстер инквизитор, я уже получил то, что мне было нужно, и сейчас удалюсь. И – напоследок – еще одно: не сверкайте глазами, юноша, она не позволит вам причинить мне вред. Знаете, почему? Она девочка, но умная девочка и, что бы вам ни говорила, практичная. Если что-то со мною случится, ей не достанется ни единой травинки из моего имения, ни единой медной ложечки, ни одной монетки, и покровительства курфюрста, к слову, она также лишится, утратив при том титул и имение, сохраненные единственно лишь моими стараниями. А ей этого ужас как не хочется; верно, милая? – не оборачиваясь к племяннице, чуть повысил голос тот; Маргарет поджала губы. – До встречи, Гретхен.

– Убирайся, – не поднимая взгляда, повторила та.

Когда дверь закрылась за спиной фон Аусхазена – до противного аккуратно и спокойно – Курт развернулся, сжав кулак и сделав шаг к Маргарет; она стояла молча, тоже стиснув тонкие пальцы и глядя в пол.

– И что же он получил? – уточнил Курт; та вскинула голову.

– Не смей. – Маргарет говорила тихо, через силу. – Неужели ты не видишь – он осознал, что теперь я не одна, что теперь есть ты, и желает разбить нас! Неужели не понимаешь…

– Понимаю, – оборвал он. – Теперь я понимаю все. Ни к одному из твоих поклонников ты попросту не могла испытывать ничего, потому что весь род мужской для тебя одинаков – каждый для тебя никто, пустое место. И это в лучшем случае.

– Тебя так взволновало то, что он сказал о Ренате?

– Нет, – фыркнул он зло. – На это мне наплевать; не хватало еще убиваться ревностью к женщине, тем более – мертвой.

Маргарет помрачнела, отвернувшись:

– Ты не слишком обходителен.

– Как и ты, – отозвался Курт хмуро. – Значит, в этом все дело, Маргарет?

– Снова применяешь на мне свои навыки? – с внезапным ожесточением произнесла та. – Я знаю наперед все, что ты скажешь, мой милый. Ты скажешь мне, что у меня «однобокий взгляд на мир из-за переживания, состоявшегося в детстве», что я переношу «на всех черты одного человека»… Я не получала уроков психологии от наставников Конгрегации, но кое-что и я знаю. И не смей укорять меня или жалеть.

– Значит, я прав?

– В чем? В том, что женское общество предпочла мужскому? В том, что я не разделяю преклонения большего числа женщин перед «сильным полом»? Что не согласна с вашим господством в этом мире? Что в каждом из вас вижу противника? Скажешь, у меня на это нет оснований? «Женщина – лишь несовершенное животное»; «женщина скверна по своей природе»; «мир страдает из-за женской злобы»; «вид женщины красив, прикосновение противно»… Продолжить?

– Я продолжу сам, – возразил Курт. – Ты не завершила цитату. «Сношение с ней приносит смерть».

– Не для тебя. И, раз уж об этом речь, – не мы в том виноваты. Отвечаем, как можем. Чего еще вы хотите ждать от женщины – покорности в ответ на ваши хозяйские замашки? Когда ты начинал свое дознание, ты ведь справлялся обо мне у студентов, что со мною общались, верно? Убеждена, что знаю, как они отзывались обо мне. Если выразить все их комплименты кратко: «Поразительно: женщина, а думает!» Для них сказать такое настолько естественно, что никто из них не счел оскорблением заявлять мне нечто подобное в лицо; и считалось, что они мне польстили! Умная женщина, способная поддержать разговор, – нечто небывалое, точно говорящая лошадь. Нам возбраняют учиться, а после пренебрежительно отзываются о нашем разуме; нас содержат под замком, ограждая от внешнего мира, а после смеются над нашей слабостью; история девицы, падающей в обморок при виде мыши, – это уже устоявшееся присловье… Любые отношения мужчины и женщины – это торг, и никакие высокие слова не меняют правды; а правда такова: мужчина старается купить подешевле, а женщина – продать подороже. Даже хуже – это словно осада города во время войны, когда сдача неминуема, но прежде, чем открыть ворота победителю, будущему хозяину, надо вытребовать себе как можно больше привилегий и вольностей. И к такому порядку вещей нас приучают с детства!

– Этим тебя прельстил твой таинственный наставник? – уловив мгновенное затишье в потоке ее гневной речи, спросил Курт. – Конкуренцией наравне с мужчинами? Равным отношением без поблажек и снисходительности?

– Что тебя так встревожило? – чуть сбавив злость в голосе, отозвалась Маргарет. – Я тоже могу блеснуть своими познаниями в тайнах человеческой души и сказать, что все твои проповеди – это заурядный страх за собственную шкуру.

– А я этого и не отрицал. И сейчас хочу услышать одно: а я – тоже противник? Я тоже часть враждебного мира, который надо покорить или уничтожить?

Маргарет улыбнулась – натянуто, но все-таки искренне, приблизившись и взяв его за руку.

– Нет, – ответила она, внезапно утратив всю злость, ответила так просто, что Курт поверил – тотчас и без колебаний. – Ты единственный, первый и, убеждена, последний, кто не пробуждает во мне враждебных чувств.

– А если бы твой загадочный покровитель сказал, что я ненадежен, – с каким чувством ты от меня избавилась бы?

– Злишься, – произнесла та почти с нежностью, заглянув ему в глаза. – Я понимаю тебя. Но пойми и ты – я хочу, чтобы ты действительно знал все, как ты сам и желал. Я хочу, чтобы у меня от тебя не было секретов; но мои тайны – не только мои, посему я должна была показать, что тебе можно доверять.

– Показать – кому? – уточнил Курт. – Кто этот человек? Чего он добивается – от тебя, от всех, от мира? Что происходит вокруг меня, вокруг тебя, что за тайные игры?

– Теперь я скажу все – на этот раз действительно все. Ты спросил, кто он… Я не знаю. Он никогда не отвечает на вопросы прямо.

– Это я заметил, – пробормотал Курт недовольно. – Как ты познакомилась с ним? Откуда о нем узнала?

– Он пришел ко мне однажды – сам; как он узнал обо мне, я не представляю. Просто как-то раз, когда я сидела в библиотеке, он очутился там же – не знаю, как, не спрашивай. Я лишь увидела вдруг какую-то фигуру в углу – недвижную, темную, с лицом, закрытым капюшоном… Когда он заговорил о том, кто я такая, о моих возможностях, о моей силе – я спросила, не Дьявол ли он. – Маргарет улыбнулась, пожав плечами. – Тогда я ничего иного не знала, ничего иного вообразить себе не могла – для меня было лишь то, о чем слышала, о чем нам говорят, лишь две силы в мире, Бог и Дьявол…

– А это не так? – спросил Курт осторожно и тихо; она вздохнула:

– Тебе тяжело будет понять и принять это сразу, но я расскажу тебе, что происходит на самом деле. Убеждена – те, кто наставлял тебя, кто растил из тебя пса Господнего, знают то, о чем я буду тебе говорить. Знают – и молчат.

Курт припомнил вторую библиотеку в академии святого Макария – всегда на замке, недоступную для курсантов и выпускников, у двери которой круглые сутки маячили два молчаливых стража, припомнил, как всегда уходили от ответа на вопрос «что там» наставники и ректор; припомнил сотни книг, конфискованных у обвиненных, не все из коих оказывались в огне вместе с ними, и вздохнул. Труды по медицине, астрономии, ботанике – многое из этого стало в конце концов тайным знанием само́й Конгрегации. Однако оставались еще неисчислимые богословские opus’ы, канувшие в небытие; и как знать, сколько их пребывает в ее руках на сегодняшний день?..

– И это я понял тоже, – согласился он тихо.