Текст книги "Стезя смерти"

– Вполне, – буркнул тот недовольно, разворачиваясь к двери, и Курт вздохнул:

– А ну стоять.

Бруно обернулся – медленно и неохотно.

– При начале расследования ты предложил помощь сам, и она была немалой. Ты говорил, что помогать будешь до конца. В чем дело?

– Я говорил, что буду делать все, что от меня зависит, пока сохраняю уверенность в справедливости твоего дознания, – отозвался бывший студент тихо. – Пока ты ищешь убийцу. Но я не хочу ошибиться.

– Никто не хочет.

– Надеюсь. Помощь я оказывать буду и дальше, какая в моих силах, только не жди, что при этом я буду петь песни и весело приплясывать; и если найдутся неоспоримые доказательства ее вины, я сменю свое отношение к твоей подозреваемой на прямо противоположное. Буду держать за ноги, пока из нее будут тянуть жилы, если придется, но до тех пор, пока я не уверен… – он замолчал, отвернулся, махнув рукой, и вышел в коридор.

Ланц вздохнул, вернувшись к полке, вытянул следующий том, раскрыв обложку, и усмехнулся:

– Господи Иисусе, если б мне лет двадцать назад сказал кто, что таких вот будут набирать в Конгрегацию, в очи бы плюнул.

– Таких, как он или как я? – уточнил Курт хмуро, и сослуживец отмахнулся:

– Да оба вы хороши, чистоплюи… Работай резвей, абориген. Время.

Время…

Время действительно бежало – как это всегда бывает, когда его крайне недостает; кажущаяся минута оказывалась четвертью часа, а полчаса – двумя часами. Принесенный прямо в библиотеку обед стоял нетронутым, забытым, покуда не остыл – о нем вспомнили, уже когда солнце стало касаться стены замка, все полки были осмотрены, а желудки начали настоятельно стучаться в ребра, напоминая о своем существовании.

Более ничего крамольного найдено не было, и Бруно многозначительно поглядывал на обоих дознавателей, косясь на единственную их добычу, хоть чего-то сто́ящую в грядущем обвинении – Штейгеровскую «Аd ritus sacros spectans». После обеда, видимо, убедившись в добросовестности и вменяемости младшего сослуживца, Ланц, разостлав на столе план замка, предложил Курту на выбор обыск одной из спален, забрав себе обиталище горничной.

Количество спален оказалось попросту несметным, и по зрелом размышлении решено было первоначальное внимание уделить комнатам самой хозяйки замка, по обстановке коих было ясно, что ими пользовались в последние месяцы, оставив пока в стороне покои почившего графа, гостевые и явно давно не используемые. Таковых, достойных внимания в первую очередь, оказалось две – довольно внушительных, каждая из которых совмещалась низкой дверцей с прилегающей комнатой горничной Ренаты.

Бруно по большей части таскался следом не слишком полезным грузом – учиться должным образом осматривать подозрительные углы, заглядывать в подозрительные шкафы и простукивать подозрительные дощечки ему приходилось, что называется, на ходу, и особенно ненадежные сектора после его обследований все равно приходилось перепроверять. Тем не менее даже это позволяло сэкономить где-то минуту, где-то десять, а то и с полчаса, что значимо облегчало предстоящую следователям задачу.

Осмотр четырех комнат затянулся почти до вечера, найдено не было ничего, что могло бы подтвердить сделанные Куртом выводы или хоть просто вызвать подозрение – обычные спальни знатной особы, обыкновенные комнаты прислуги. Единственное, на что Ланц обратил внимание, так это на то, что среди платьев Ренаты довольно много тех, что ранее совершенно явно принадлежали ее хозяйке, в шкатулочке (тоже купленной явно не на жалованье горничной, пусть и графской) – довольно много украшений, скромных, но недешевых.

– Все, что мы пока можем сказать, – подытожил Ланц, косясь на ниспадающее к горизонту солнце, – это то, что отношения у графини с горничной близкие, горничную она ценит и любит. В женской моде я разбираюсь хреновато, однако, все ж-таки, могу сказать – эти платья дарились не разом, а долгое время; в сундуке сложены те, что принадлежали еще девчонкам – лет шестнадцати, может. Посему, если что-то и водится за хозяйкой, наша Рената должна быть в курсе.

– О том же говорит и ее молчание?.. – скорее спросил, нежели подтвердил Курт. – Или же ей, напротив, ничего не известно, и она попросту боится неверным словом навредить хозяйке?

– Надо пробежаться по прочим комнатам, – не ответив, вздохнул Ланц почти обреченно и яростно потер глаза. – Господи, мы не успеем. У нас попросту не хватит времени; искать булавку в графском замке ничуть не проще, чем иголку в стогу…

– Так вы надеетесь отыскать те самые иглы с янтарем? – уточнил Бруно, и сослуживец пожал плечами:

– Это был бы просто идеально. Однако – нам бы хоть неделю на поиски, ибо день-два это просто смешно…

– Если это она, – четко выделив первое слово, возразил бывший студент, – то искать их надо скорее в городском доме, а не здесь.

– Искать надо везде, Хоффмайер, – отрезал Ланц и снова разразился тяжелым вздохом, махнув рукой обоим. – Идемте. Осмотрим кладовую, заодно найдем свечей – вскоре станет темнеть.

Курт переглянулся с подопечным и болезненно поморщился…

С наступлением темноты поиски осложнились – приходилось заглядывать в темные углы, близко склоняясь к свече в руке Бруно, отчего в висках начинали стучать мелкие назойливые молоточки, по телу проходила дрожь, а лоб покрывался испариной, липкой и мерзкой; в мыслях было все, что угодно, кроме сосредоточенности и внимания. Наконец, спустя час, не выдержав, Курт прямо заявил Ланцу, копошащемуся в соседней комнате, что фактически непригоден к работе. Вопреки опасениям, тот не стал отчитывать младшего сослуживца, не разразился тирадой, посвященной глупостям и недопустимым для инквизитора страхам, а лишь сочувственно похлопал по плечу и велел осматривать то, что было на виду в свете настенных факелов, взяв обыск более потаенных мест на себя.

Ближе к утру, когда обследовано было несколько комнат, в том числе и покойного графа, кладовые, запертые покои умершей фон Шёнборн-старшей и комнаты прочей прислуги, решено было прерваться на получасовой завтрак, чтобы дать отдых ноющим ногам и глазам, начавшим уже видеть тайники в каждой складке ковра и каждом камне, чуть отличающемся от прочих по цвету либо форме. Ланц был мрачен, Бруно раздражен; Курт сидел молча, подперев ладонью щеку, и, вяло жуя, смотрел в окно, на светлеющее небо и вершины далеких деревьев. Это уже было, подумалось внезапно с неясным чувством; было – и бессонные ночи, и вот такой же взгляд на подступающее утро в замковое окно, и усталость, физическая и душевная… и чем все закончилось?..

Когда распахнулась дверь и, громко топая, в комнату прошагал запыхавшийся вестовой Друденхауса, он не сразу очнулся, не сразу вернулся к окружающему миру, не сразу понял, что происходит вокруг; лишь когда тот, по-военному четко вытянувшись напротив следователей, окликнул именно его, Курт вздрогнул, воззрясь на гонца непонимающе и почти растерянно.

– Майстер Гессе, – повторил прибывший чуть громче, и он поднялся навстречу, уже понимая, что услышит сейчас, но все равно переспросил:

– Да?

– Майстер Райзе послал за вами, – отчеканил тот. – Было велено передать так: «Я нашел, и тебе лучше быть здесь. Можешь потребоваться именно ты». Это слово в слово. Майстер Райзе просил вас – незамедлительно.

– Ясно… – проронил он тихо, вновь опустившись на скамью, провел по лбу ладонью, словно пытаясь сбросить завладевшее им оцепенение; Ланц, встретившись с ним взглядом, вздохнул.

– Езжайте оба, – кивнув на дверь, произнес сослуживец негромко. – Если что – пришлешь Хоффмайера с новостями; а я продолжу, пока терпит время и есть возможность. Теперь уж можно быть уверенным, что поиски не бессмысленны. Возьмешь с собой то, что мы обнаружили, и отчитаешься в наших выводах.

– Вам есть, кого прислать в Друденхаус, если вдруг какие неприятности? – с сомнением возразил Бруно, и Дитрих усмехнулся:

– Похвальная чуткость и предусмотрительность; проникаешься?.. Езжайте и не тратьте время. Разберусь.

* * *

Сквозь Кёльн гнали галопом, и снова в голову пришло, что все это было год назад – так же вскачь по улицам, чтобы не задерживаться под недобрыми взглядами жителей, то же предчувствие если не бедствия, то уж крупных неприятностей – наверняка. Даже чувство одиночества было все то же, пусть теперь и стоял за спиной Друденхаус с его арбалетчиками, Керн с его решимостью «прикрывать своих», сослуживцы с готовностью помочь – все равно возвращалось чувство затерянности на далеком безжизненном острове…

У ворот Друденхауса топталась целая толпа лошадей и людей, среди коих отмечались особы и духовного обличья, и многоразличных светских разновидностей – от представителей магистрата и университета до служителей князь-епископа; что пока утешало, это то, что среди делегатов не было герцогских людей.

– Еще с полдня не будет, – сообщил Райзе, встретивший их прямо в приемной, и хмуро добавил: – Надеюсь. А если повезет, то до завтра протянется… Пока отбиваемся от епископа с университетом; слава Богу, хоть магистрат на нашей стороне – и людей дали, и generatim[140]140
  Вообще (лат.).


[Закрыть], обещали, если что…

– Звал зачем? – оборвал Курт; сослуживец отвел взгляд, скосившись на замерших в готовности стражников, и осторожно тронул младшего сослуживца за плечо:

– Идем. Покажу.

По лестницам шли быстрым шагом – почти бегом; Курт шел впереди, не оглядываясь, слыша за спиной топот подопечного и Райзе, и остановился только на втором повороте коридора.

– К вам с Дитрихом или к старику? – уточнил он коротко, и тот вздохнул.

– К нам. Керн сейчас несколько занят с гостями. Если услышишь из-за его двери дикие крики – не пугайся, это его грызет епископский посланник.

Курт не улыбнулся в ответ; нервно дернув углом рта, развернулся на каблуках, снова зашагав по коридору с прежней скоростью, и в рабочую комнату вошел первым, остановившись у стола Ланца и молча ожидая, пока Райзе пройдет следом. Бруно стал на пороге, глядя вопросительно; наконец, ни от кого не дождавшись указаний, осведомился:

– Мне можно, или…

– Войди, – кивнул Курт сумрачно. – Может, сейчас ты увидишь что-нибудь, что изменит твое мнение.

– Вот, – Райзе прошагал к своему столу и, помедлив, протянул ему брошюрку – самодельную, сшитую простой ниткой тонкую стопку листов без обложки, без заглавия, исписанную крупным и неровным почерком. – Судя по почерку и ошибкам – писано не ею, однако… Нашел в тайнике. Рядом с кладовой в доме.

– «Чтоб сыскать украденное»… – тихо прочел Курт первую строчку и бросил на окаменевшего подопечного короткий взгляд. – «Чтоб утишить огнянку»…

– Что утишить? – едва слышно переспросил Бруно.

– Кашель с кровью и горячкой. «Чтоб отвратить жену», «Чтоб извергнуть плод»… «Чтоб приманить мужа». «На четырех сторонах образом крестным, в перекрестье, как в сердце самое»… Ясно. – Курт захлопнул книжку, шлепнув ее на стол, и потер лоб ладонью. – Деревенская ворожба. Простая, безыскусная и действенная… Вероятно, осталось от какой-нибудь няньки или кормилицы.

– Только ни ту, ни другую уже не привлечешь; разве что где-то завалялось руководство по призванию мертвых душ…

– Или это писала горничная, быть может.

– И еще одно, – добавил Райзе, осторожно ставя на стол темный кожаный мешочек чуть меньше ладони. – Доказательство того, что она пользовалась этой книгой. Не раз, думаю.

– Что это?

– Сбор трав; с ходу могу сказать – здесь листья люцерны, ландышевые ягоды… и прочее; полный состав можешь уточнить в этой писанине. «Чтоб извергнуть плод»; возможно, пила на всякий случай, а возможно…

– На всякий случай, – уверенно ответил Курт, не дрогнув голосом. – Мы слишком малое время были в тесных отношениях, чтобы у нее была возможность заподозрить… подобное. Может статься, до меня что-то и бывало, но этого мы уже не докажем. Что-нибудь еще?

– Да. – Райзе бросил на стол пучок булавок, перевязанных нитью, похожих на вязанку хвороста, собранную маленьким человечком. – Они все одинаковые. Янтарные навершия. Вот теперь – все.

– Ну, Бруно? – усмехнулся в полнейшей тишине Курт, не оборачиваясь к замершему в неподвижности подопечному. – Теперь что? Будешь держать ее за ноги?

– Вот сучка, – обреченно произнес подопечный. – А такая с виду правильная… Я ее не за ноги держать, я этой стерве сам вены вытяну, только дай. За что она загубила парня? За то, что он пытался влезть в ее колдовские делишки? Или попросту надоел ей?

– Остынь, Бруно, – вздохнул Курт тихо. – Никто нам не даст ничего из нее тянуть – видел делегацию у ворот Друденхауса?.. Без ее признания (по-настоящему добровольного) мы так и останемся с крамольной книжкой, которую, быть может, мы и подбросили, и набором булавок, которые вообще сами по себе ни о чем не говорят.

– Стоп, – оборвал обоих Райзе, нахмурясь, и шагнул вперед. – Какого парня? Я чего-то не знаю?

– Вся неприятность состоит в том, что никому не докажешь, что это знаю я… – невесело усмехнулся Курт, ногой подтянув к себе табурет и, тяжело усевшись, сдавил глаза пальцами. – Сядь, Густав. Перед тем, как идти с этим к Керну, изложу тебе свою версию.

Глава 16

– Верная дочь Церкви, – кривясь при каждом слове, медленно, точно толкая в гору воз, полный камней, проговорил Керн. – Как духовник господин князь-епископ не может говорить о подробностях, однако же может ручаться за ее добропорядочность.

– Ручаться он может? – с нехорошей усмешкой уточнил Райзе. – Он помнит, что в суде, если что, поручитель расплачивается вместе с ответчиком?

– Охолонись, – оборвал его Керн. – Что-то ты разошелся.

– У нас ведь есть доказательства – и их довольно…

– Было бы. Если б это был кто-то другой. Племянница герцога, Густав! Двоюродная племянница князь-епископа, пфальцграфиня, обладающая немалыми землями; Господи, да у нее покровителей больше, чем у меня осужденных было за мою службу! Так что вся твоя философия – лишь слова, причем пустые.

– Дитрих предпочитает философствовать «Молотом…», и я начинаю его понимать, – тихо пробормотал Курт; Керн зыркнул в его сторону испепеляющим взглядом:

– Давай, Гессе. Поколоти книжкой по голове нашу гостью. У Конгрегации на службе попадаются неплохие адвокаты, может – и тебе одного найдут, когда герцогские приятели будут тебя лупить Corpore Juris[141]141
  Сводом Законов (лат.)


[Закрыть].

– Communiter[142]142
  Вообще (лат.).


[Закрыть], идея не такая уж плохая, – осторожно вмешался Райзе, и Керн побелел, гневно поперхнувшись последними звуками слова, глядя на подчиненного с растерянным бешенством. Тот вздохнул: – Собственно, для чего я вызвал академиста из замка фон Шёнборн; просто мысль пришла… Вальтер, выслушай до конца, потом уже начинай орать, хорошо?

– Я с ума с вами сойду…

– Ты сам подумай: лучше всего будет, если новый допрос в свете последних сведений и доказательств проведет сейчас он; это должно на нее воздействовать сильнее, чем беседа с нами. Это должно ее подавить, понимаешь? Это…

– А его это подавить не должно? – кивнул обер-инквизитор в сторону Курта; тот поморщился:

– Вообще-то, «он» тоже здесь.

– Заткнись, Гессе, – оборвал Керн коротко. – А его, я спрашиваю, это подавить не должно? Его вовсе надо бы отстранить – от греха подале. Я не делаю этого исключительно потому лишь, что людей на расследовании и без того не хватает. Экспериментаторы хреновы…

– Вальтер, время, – напомнил Райзе нетерпеливо. – У нас совсем нет времени и уйма препон, нам надо прилагать к дознанию любую дельную мысль…

– Это ты хорошо сказал. Что «дельную».

– Брось. Ты ведь понимаешь, что я прав. Посмотри на ситуацию: она была в фаворе, хозяйка положения, фактически неприкосновенная, и вдруг – арест, допрос, обыск… Поначалу ее уже лишь это несколько выбило из колеи, хотя, надо ей отдать должное, она скоро собралась. Но теперь новый удар – есть улики, есть действительная угроза; и при этом ведущим дознание следователем является человек, коему (не может же она об этом не думать!) есть за что держать на нее зуб, и каковой, как было бы логично допустить, будет делать все мыслимое для того, чтобы отомстить за то, сколь долго она его дурачила.

– Вся эта история вообще против нас. Господи Иисусе, весь Кёльн теперь в курсе того, с кем и как проводит время следователь Конгрегации! Человек, долженствующий быть образцом для мирян – диакон, между прочим! – обязанный иметь право с чистой совестью укорить любого за грех и…

– Вальтер, забудь о своем сане, ради всего святого, и вспомни о должности! Когда дело будет закончено, можешь ему собственноручно ремня всыпать и епитимью наложить с постом и прочими радостями! Давай всерьез обсудим мою идею; скажи, чем она дурна?

– Я сказал: не убежден, что парень это стерпит. Он в нее до сих пор – по уши; я-то уж не мальчик и подобных ему повидал немало.

– У вас притупился глаз, – тихо сказал Курт, не дав сослуживцу ответить. – Ничего, случается с возрастом. Не огорчайтесь.

– Сейчас у меня нет сил выговаривать тебе за нарушение субординации, – Керн удрученно опустил голову в ладони, потирая пальцами глаза, и убавил тон. – Положим, так. Если говорить без пристрастия, иных прекословий у меня нет, как нет и других предложений: не вижу, что еще мы можем предпринять, кроме обычных действий.

– Итак, Вальтер?

– Да. Пусть он говорит. Но… Гессе, никаких инициатив, ты уразумел? Помня твою горячность (я выражусь так мягко), я дал указание страже. В одиночку тебя к камерам не подпустят; кстати сказать, Густав, дабы ты не мнил, что тебя это не касается: тебя не подпустят тоже. Никого. Дело слишком серьезное, и малейшая оплошность может все погубить. Говорить будет он, но ты, Густав, ты обязан быть рядом, каждый миг, должен слышать каждое слово, все удерживать под контролем! Ты должен иметь возможность в любой момент заткнуть рот ему или ей. Мой приказ ясен? Каждому из вас?

– Вполне, – почти пренебрежительно усмехнулся Курт, отвернувшись; обер-инквизитор насупился:

– Или ты хочешь, чтобы еще один твой арестованный обнаружился в петле?.. Если у вас всё, то – вон оба.

– Старика тоже можно понять, – примирительно сказал Райзе уже в коридоре, когда оба направлялись к подвальной лестнице. – Отвечать за все ему, не нам.

– Ты забываешь, что у вас есть caper emissarius, на коего можно повесить все неудачи, а после – и его самого. Переписчик погиб из-за меня, и даже проводилось расследование по этому поводу; я же… – Курт усмехнулся, – запятнал себя связью с преступницей, причем вполне можно будет задать вопрос – а как же это я за целый месяц ничего не заподозрил? А в случае, если обвинить ее не удастся, – опять же следователь с преступным прошлым решил употребить служебное положение, дабы поквитаться с любовницей по какой-либо причине. Керну тогда погрозят пальцем, велят лучше следить за людьми, академии порекомендуют работать качественней, а я пойду туда, куда не дошел десяток лет назад.

– Плохо ты старика знаешь, – с явной обидой и даже некоторым отчуждением коротко откликнулся Райзе и ушел на три шага вперед, больше ничего не говоря и не оборачиваясь. Заговорил он, лишь когда оба остановились у запертой двери подвала. – Прежде, чем войдем, хочу кое-что знать. То, что ты сейчас сказал, не является ли правдой в некоторой части? Если ты впрямь хочешь поквитаться с ней за то, что она сделала…

– Я сказал не это. Но я понял, что тебя тревожит. Отвечаю. Я способен держать себя в руках, я не потеряюсь и не сорвусь; если я скажу, что на самом деле непритворно спокоен, ты мне не поверишь, верно?

– Скорее всего, нет.

– Как угодно, – кивнул Курт сухо. – Это к делу не относится. Я буду вести себя как должно, это главное. Идем?

Райзе взглянул на его лицо с пристальностью, словно пытаясь увидеть что-то за ним; наконец, вздохнув, кивнул:

– Бог с тобой, академист. Идем.

В подвал он вошел первым; Курт шагнул следом, отстранив его плечом и пойдя впереди – мимо вытянувшегося стража – к решетке камеры.

Маргарет сидела на низенькой скамеечке – все-таки даже в заключении, пусть и столь малая, но поблажка была сделана: видно, Керн не рискнул усадить родовитую заключенную на голый пол, как прочих арестованных. Курт был убежден, что Рената пребывает в ином положении, традиционном для этих стен, – в камере без стула, лежанки или хотя бы охапки соломы, как в магистратской тюрьме…

В остальном все было ad imperatum[143]143
  Согласно предписаниям (лат.).


[Закрыть]: вместо платья Маргарет облачена была в льняное одеяние, более напоминающее нижнюю рубашку, волосы так и остались распущенными и лежали на узких плечах чуть поблекшими золотыми волнами; скамеечку она придвинула к стене, чтобы, прислонившись к ней спиной, можно было поджать колени, убрав с ледяного пола на сиденье босые ноги. Но даже теперь, подумалось невольно, с серыми от каменной крошки пальцами, с пыльным пятном на щеке, со спутанными волосами и покрасневшими белками глаз – все равно она прекрасна, как прежде, и столь же желанна…

Или, с мысленным вздохом оборвал Курт собственную мысль, быть может, для полного освобождения души мало было всего лишь выдернуть злосчастные булавки и извлечь заговоренные нити из своей одежды? Или попросту виною всему deformatio spiritus professionalis[144]144
  Профессиональная деформация личности (лат.).


[Закрыть], о коей предупреждали еще наставники в академии. «Красивая женщина в положении жертвы возбуждает великое многообразие чувств – от сострадания и сомнений до низменного вожделения, чего следует остерегаться и чуждаться»… Альберт Майнц, том первый; наставления, что ни говори, на все случаи жизни…

– Как она? – тихо спросил он, обернувшись к мрачному стражу; тот покосился на камеру с пленницей, смотрящей в стену и упорно не замечавшей вновь пришедших, на Райзе и, наконец, вздохнул:

– Воды просит…

– Ну, это я понимаю, – отмахнулся Курт. – Вообще – как?

– Да никак… молчит в основном… – страж кашлянул, нерешительно переступив с ноги на ногу, и понизил голос совершенно: – Послушайте, майстер Райзе… майстер Гессе… я не хочу показаться слабонервным или мнительным… вы подумаете, конечно, что я тут себе Бог весть что напридумывал, но…

– Ну?

– Пришлите мне смену, – попросил тот чуть слышно, отведя взгляд. – Я тут не могу больше.

Курт переглянулся с сослуживцем, едва удержав себя от того, чтоб обернуться на камеру, и осторожно уточнил:

– Устал?

– Нет, – поспешно возразил страж, – не в том дело, майстер Гессе, я готов на пост – куда угодно: в приемную залу, на крышу, к воротам; только сюда пусть встанет кто-то другой. Мне… не по себе тут.

– Объяснись, – потребовал Райзе, и тот кивнул с готовностью, но когда заговорил, голос его звучал все более неуверенно с каждым словом:

– Я… видите ли, смотрит она уж больно нехорошо. Я с ней, как было велено, ни словом не перемолвился, на вопросы не отвечаю, в разговор не вступаю, а только все равно – как заговорит, так словно ножом по спине. И смотрит все время – прямиком в глаза; я на нее не смотрю, отверну взгляд – а все равно вижу, что в глаза, и так от этого нехорошо становится… Вы не думайте, я понимаю, что вздор говорю, а только – будто она меня веревками вяжет, и жаром всего обсыпает, как при горячке…

– Ясно, – оборвал его Курт, настойчиво сжав локоть сослуживца. – Necesse est vigiliam mittere. Mihi crede, quam res nova miraque menti accidat, hoc non somnium est[145]145
  Надо обязательно прислать смену. Поверь мне, каким бы странным это ни показалось, это не игра воображения (лат.).


[Закрыть].

– Credin? – переспросил тот с сомнением и нахмурился, глядя в его глаза взыскательно: – An tibi notum est?[146]146
  Думаешь?… Тебе это знакомо? (лат.).


[Закрыть]

– Ad dolorem[147]147
  До боли (лат.).


[Закрыть], – угрюмо отозвался он, вновь обратившись к стражу. – Поговорим с ней – и пришлем тебе замену; потерпи. Судя по всему, ей кое для чего никакие булавки и нитки и не нужны вовсе, – добавил Курт, отойдя от стража в сторонку. – Просто взгляд – и все. Помнишь, по пути из собора, когда мы с нею встретились впервые? Вы с Дитрихом потешались – весна… Тогда это и случилось. От этого взгляда я не мог оправиться до вечера.

– Да уж помню… В таком случае, я вынужден повторить: будь осторожен. Не бесись, академист, сейчас речь не о недоверии.

– Понимаю, – кивнул Курт уже спокойно, развернувшись к камере, и приблизился – решительно, но неспешно и тихо. – Здравствуй, Маргарет, – окликнул он по-прежнему неподвижную фигурку у стены. – Не хочется быть назойливым, однако же – сейчас тебе придется с нами побеседовать: это в твоих интересах.

Та обернулась медленно, подчеркнуто нехотя и равнодушно; несколько мгновений она смотрела сквозь решетку молча и пристально, и когда заговорила, голос был сухой и усталый.

– Это ты приказал не давать мне воды? – спросила Маргарет, покривившись почти презрительно; Курт с удивлением обернулся на стража:

– Он не дает тебе пить?..

– Брось, – оборвала она устало. – Я все ваши приемы знаю. Я лишь только хочу знать, было ли это твоим распоряжением, или это указание тех, кто над тобой?

– Никаких указаний, Маргарет. Просто он здесь, как видишь, один, а уйти отсюда по любой причине – принести ли воды, отойти ли по нужде – он не имеет права; заключенного нельзя оставлять без присмотра. – Курт подошел к решетке вплотную, опершись о поперечные прутья локтями, и вздохнул. – Давай поговорим, и обещаю, я пришлю сюда Бруно с кувшином воды.

– Значит, это все-таки сделано намеренно… Вы говорили с моим свидетелем?

– Господин герцог будет вызван для беседы сразу, как только настанет время опрашивать свидетелей, – кивнул Курт, и Маргарет болезненно улыбнулась:

– Вот как… Ну, милый мой, как я уже говорила – до тех пор нам разговаривать не о чем.

– К сожалению, тема для беседы есть, – возразил он негромко, и Маргарет вновь подняла к нему взгляд – настороженный, дрожащий. – В твоем доме был проведен обыск, и мы нашли тайник. Мы нашли вязку булавок – таких же, как и в моей комнате. Мы нашли сборник заговоров и рецептов зелий едва ли не на все случаи жизни. Мы нашли также сбор трав, составленный по одному из них. Теперь, Маргарет, ты поговоришь со мной?

Знакомо до боли…

От взгляда фиалковых глаз, поблекших, но все равно глубоких и невозможно притягательных, вновь стало жарко, как когда-то…

Курт невесело усмехнулся, встряхнув головой:

– Вот это зря, – предупредил он сдержанно, чувствуя, что еще секунда, еще миг – и голос сорвался бы, а в рассудок вновь вернулась бы та жгучая пелена, что владела им прежде. – Сейчас это на мне не работает; кроме того, попытка повлиять на дознавателя на расследовании – лишь усугубление вины.

– Не понимаю, о чем ты, – возразила Маргарет тихо. – Мне воспрещено на тебя смотреть? Почему? Тебя терзает совесть? Нет сил смотреть мне в глаза? Почему ты не смотришь мне в глаза, Курт?

Мгновение он безмолвствовал, глядя в сторону от ее глаз, на золотистую прядь над виском, потом неспешно, тяжело поднял взгляд к взгляду напротив себя, замерши на миг, второй, третий…

– Ты не ответила на мой вопрос, Маргарет, – произнес он настойчиво. – Ты будешь говорить со мной?

– Нет, – откликнулась та утомленно и равнодушно, отвернувшись снова. – Мне нечего сказать.

– Господи, да перестань! Не делай глупостей, прошу. В твоем доме найдены улики, говорящие о том, что я могу обвинить тебя в покушении на здоровье и… Маргарет, душу… следователя Конгрегации. Ты ведь знаешь, что бывает за такое. Тебе так хочется этого?

– А тебе?

– Брось, – поморщился Курт с раздражением. – Неужели ты и впрямь веришь в то, что сумеешь отстоять свою невиновность? Это глупо. Можно спорить с показаниями свидетелей – люди обманываются и, бывает, клевещут; но, Маргарет, не поспоришь с уликами. А их найдено довольно.

– Довольно – для чего? – она вновь подняла взгляд, и от ее улыбки стало почти физически, ощутимо больно. – Ты так стремишься меня осудить… За что? Если я тебе надоела, ты мог просто не приходить больше ко мне, зачем все это?

– Ты поразительная женщина, – качнул головой Курт с почти искренним изумлением. – Как ты исхитряешься все обратить in reversam partem[148]148
  Наоборот, наизнанку (лат.).


[Закрыть]; Маргарет, пойми, ты попалась. Обвинения серьезные. И не только в использовании Volkszauberei[149]149
  Народного заговора (нем.)


[Закрыть] и пошлом привороте; это было бы полбеды. В твоем замке мы нашли книгу с отсутствующей последней третью листов; а… слушай меня внимательно… по просьбе Филиппа Шлага университетский переписчик делал список именно той недостающей части именно той книги. Ты понимаешь, что это означает?

Она ответила не сразу – минуту Маргарет сидела неподвижно, выпрямившись и глядя в сторону, и, наконец, вздохнула – тяжело, словно сбросив наземь ношу, давящую на плечи.

– Вот, значит, как… – произнесла она чуть слышно, не поднимая глаз. – Вы решили повесить на меня свое нераскрытое дело…

– В моем жилище, – так же тихо ответил Курт, – тебя видели около месяца назад. Тогда началось мое расследование. Ты интересовалась подробностями. Ты спрашивала меня о моей службе, о том, что мне удалось узнать, как проходили допросы моего свидетеля по этому делу… Маргарет, тебе придется со мной говорить, потому что твой единственный шанс избежать смертного приговора – доказать, что вся эта история с булавками была лишь глупой, необдуманной выходкой женщины, желавшей получить свое наверняка.

– Гессе, – предостерегающе одернул его Райзе; Курт отмахнулся:

– Если ты будешь отказываться отвечать и впредь, я лишь более уверюсь в правильности своих выводов. Silentium videtur confessio[150]150
  Молчание равносильно признанию (лат.).


[Закрыть]; ты ведь это сама понимаешь. Если ты виновна, добровольное признание многого сто́ит, это ты тоже знаешь.

– Ваши обвинения – чушь! – в ее голосе все же пробилось содрогание, сорванность. – Это просто немыслимо!

– Если ты невиновна, – кивнул Курт, – то тем более не должна запираться. Ради себя же самой.

– Мне нечего тебе сказать, нечего, нечего! – повысила голос Маргарет, вскочив на ноги и, приблизившись, схватила его за руки. – Я просто не могу поверить, что ты обращаешься со мной так! Что позволяешь им обращаться так со мной!

Райзе шагнул вперед, раскрыв рот для остережения, протянув руку, чтобы сбросить ее ладони; Курт, не глядя, отпихнул его ногой, невзначай попав каблуком под колено, и тот встал на месте, так и оставшись с раскрытым ртом.

– Посмотри на меня! – вновь потребовала Маргарет; он рывком высвободил руки, обеими ладонями обхватив ее за голову и приблизив лицо к самой решетке, так, что чувствовал теперь горячее частое дыхание на своей щеке.

– Вот так? – спросил Курт шепотом. – Посмотри и ты на меня. Ты видишь человека, который, невзирая на все, пытается тебе помочь. Я все еще стараюсь найти для тебя выход. Я все еще отыскиваю способ сделать так, чтобы нам с тобой не пришлось разговаривать в темном зале без окон, но зато с очагом и набором инструментов; я не хочу – так.

– Ты не посмеешь, – возразила Маргарет одними губами, замерев на месте; он качнул головой, глядя в глаза:

– Ты готова это проверить? Ты – готова? Ночь в этой камере, Маргарет, мелочь, ничто; сутки без воды – ерунда. Тебя ждет ад, самый настоящий ад, ты это понимаешь? И я проведу тебя по этому аду, с первого круга по последний, если сейчас ты не будешь говорить со мной, сейчас, здесь.