Текст книги "Зеркало грядущего"

ОБРАЗ ИСЦЕЛЕНИЯ

Неприветливый дом Тиберия Амилийского, похожий на мрачный горный утес, был погружен во мрак. Казалось, там все погрузились в сон: его рачительный хозяин, утомившись после дневного обхода полей, каковой совершал ежедневно, а уж в пору урожая с особенным усердием, дабы ни зернышка не пропало у нерадивых работников; сыновья Тиберия – Винсент и Дельриг, которые почему-то этим вечером не играли, по обыкновению, в кости у натопленного камина, а где-то шатались допоздна и вернулись уже затемно; Релата, хозяйская дочь, целый день, по приказу отца, просидевшая на кухне, надзирая за служанками, чтобы те поменьше мололи языками.

Сон этих людей был крепок, здоров и не подпорчен сновидениями, этим ночным развлечением ленивцев и гуляк, – ибо темное время суток, как считал глава семейства, должно использовать только для отдыха, чтобы успеть накопить сил для завтрашнего труда. Владетель Амилии жил так, как завещали ему предки: был прост, бережлив, не чурался никакой работы и оттого, один из немногих в Аквилонии был хозяином, а не просто господином своих земель. Трудитесь, втолковывал он своим детям, и точно проживете до ста зим, и помните, что мужество людское проявляется не единожды в бою, а каждодневно в поле или кузне.

Воистину суровые устои царили в доме барона Тиберия, но зато его закрома были всегда полны зерном; на скотном дворе ухоженные животные довольно хрюкали, мычали и блеяли, прославляя своего хозяина; в тайных ларях была припрятана чеканная тарантийская монета; в погребах не переводилось доброе вино, а на столе всегда было вдосталь простой, но сытной еды.

Угрюмый дом Тиберия Амилийского спал, и лишь один-единственный желтый лучик от горящей на столе свечи робко просачивался в щель между ставнями окна на втором этаже. Там, в одном из дальних гостевых покоев, Тиберий разместил странного гостя, которого привез с собой в прошлый приезд, около трех лун назад, гостивший у них немедийский посол – тощего, как скелет, молчаливого юношу лет двадцати, с лицом аскета и горящими, точно угли, черными глазами. Его звали Ораст. От внимательного взгляда хозяина дома не укрылись на диво короткие волосы юнца, торчавшие, словно щетина, хотя гость почти не снимал мягкого серого подшлемника, видимо, стыдясь своей прически. Похоже, сказал себе Тиберий, совсем недавно голова его была выскоблена, как подобает жрецу…

Однако все эти наблюдения барон оставил при себе, радушно приняв юношу, не докучая ему лишними расспросами, и, как велел закон отцов, предоставил ему полную свободу, стараясь быть с гостем, по мере сил, обходительным.

Но тот оказался хмурым и задумчивым, не горел желанием отплатить трудом за гостеприимство, сторонился как слуг, так и хозяев, и даже настойчивые попытки сыновей Тиберия вовлечь его в свои развлечения, заманить на охоту или попойку, не увенчались успехом… Понемногу Ораста оставили в покое и позабыли о нем.

Лишь Релата испытывала смутную неловкость в его присутствии, ей делалось не по себе под сверлящим взглядом черных глаз, пробирала дрожь, и девушка, неприметно сотворяя знак, отвращающий зло, старалась, насколько возможно, избегать общения с гостем.

… В этот поздний час в маленькой комнатке царила тишина. Нервно трепетал язычок свечи, тускло-желтым светом освещая скудное убранство покоев: деревянный стол без скатерти, грубо сколоченный табурет, простую деревянную лежанку, застеленную грубой дерюгой. Все это появилось здесь не так давно, перенесенное, по просьбе самого Ораста, из запыленных кладовых, взамен роскошной кровати с балдахином и шелковыми простынями, мягких скамеечек и столика заморийской работы, инкрустированных костью и самоцветами. Убран был также вендийский ковер с длинным густым ворсом, гордость хозяина, самолично привезенный в молодости из военного похода, и все прочие безделушки и украшения, призванные избавить гостя от скуки и дать отдохновение его глазам.

Единственным предметом роскоши в комнате, ныне напоминающей жреческую келью, оставался золотой шандал в форме извивающегося змея, держащего в пасти раскрытый цветок лотоса – да и тот был привезен Орастом с собой.

Слуги сторонились этой комнаты, как и самого ее обитателя, шепотом пересказывая друг другу слухи один другого нелепее: о нечеловеческих стонах и истошном мяуканье, якобы доносящихся в полночь из сумрачной комнаты, в которой им не дозволялось прибирать, – гость предпочитал самостоятельно поддерживать порядок, – о запахе трав и благовоний, от которого не продохнуть по утрам, о странных тенях, скользящих по ночным стенам… Но Тиберий считал все это не более чем домыслами испуганной челяди.

Сам владетель Амилии лишь единожды видел, во что превратил один из лучших гостевых покоев бывший жрец, однако смолчал, лишь ненадолго насупился и проворчал что-то невнятное себе под нос. Желание гостя – закон, объявил он домочадцам, и с того дня все поспешили оставить Ораста в покое, и если у барона были какие-то особые мысли на этот счет, если он и догадывался о причине, что может заставить молодого человека чураться роскоши, вечерами обряжаться в белое и причинять себе ненужные страдания, он ничем не выдал своих подозрений.

Сегодня же Ораст засиделся далеко за полночь, что было даже вопреки его обыкновению, поглощенный изучением огромного, пахнущего горьким миндалем старинного фолианта, от которого веяло холодом. Это и была пресловутая Скрижаль Изгоев – тот запретный труд ахеронских колдунов, из-за которого он чуть было не закончил свою жизнь на костре. В тиши амилийского поместья никто не мешал юноше работать целыми днями, и он разрешал себе отвлекаться только для того, чтобы выпить воды, съесть немного хлеба и чуток поспать. Поначалу он редко прерывал свое добровольное заточение и почти не выходил из комнаты, но когда Амальрик Торский познакомил его с местной ведьмой, бывший жрец стал позволять себе прогуляться по лесу к заветному озерцу, утешаясь тем, что ученичество у колдуньи рано или поздно пойдет ему впрок и поможет работе над расшифровкой древнего труда. И вот сейчас ему казалось, что он уже почти проник в тайный смысл очередного слова, написанного на давно умершем языке чернокнижников Ахерона, и он боялся спугнуть удачу, прервавшись на отдых, зная по своему опыту, что искусство разгадывания сакральных текстов напоминает ловлю рыбы – чуть зазеваешься, и серебристый длиннотелый хариус выскользнет из-под наконечника остроги и, взбаламутив хвостом песок, скроется под корягой.

Вот уже несколько зим он, подобно золотоискателю, вымывающему драгоценные крупинки из сырого, мелкого песка вычленял смутно знакомые сочетания букв, пытаясь понять то, что всеми давно забыто и проклято. Бывало, что на расшифровку слова уходили дни, фразы – луны, страницы – зимы, и бывший жрец иногда страшился, что его жизни может не хватить, чтобы приблизиться к разгадке таинственных письмен.

Но он не мог иначе, не имел права. Он должен был понять то, что начертано жертвенной кровью на отшлифованных специальным порошком страницах, сделанных, как он знал, из кожи неродившихся младенцев, живьем вырезанных из чрева безвестных матерей. Если он сумеет, проникнуть в суть колдовских рецептов пифонских некромантов, то ему воистину не будет равных в подлунном мире. Тогда одним движением усталой, скучающей руки он сможет поставить на коленей всех магов Земли, взглядом – изменить очертания материков, словом – остановить ход светил, мыслью – воскресить умерших и истребить живых. Мечты о будущем могуществе придавали ему упорства и он говорил себе, что годы, проведенные в затворничестве – малая цена за Владычество над Мирозданием.

Ораст знал, что его спаситель, Амальрик Торский, надеется, что сможет использовать обретенное им искусство для своих убогих интрижек. Что ж, он обязан барону и привык отдавать долги; но после того как он швырнет к ногам немедийца Аквилонию и этим расквитается с ним, опостылевшие узы спадут, и он, наконец, станет полновластным Владыкой Мира. Тогда многочисленные амальрики будут ползать у его божественных ног и, отталкивая друг друга, стараться прикоснуться губами к носку его сапога, сшитого из тысяч шкурок крохотных райских птиц, которые он нарочно для такого случая вымажет в пыли.

И еще – Марна! Старая ведьма тоже получит свое. Довольно она поглумилась над его чистыми намерениями, над его искренним желанием стать ее учеником…

Ораст вспомнил все унижения, что пришлось ему претерпеть от надменной колдуньи и, содрогнувшись, сплюнул на пол. Даже в самый первый раз, когда барон, после его неоднократных просьб, привел его к жилищу ведьмы и Ораст пал ниц, ощутив каждой клеточкой своего тела Силу, которая исходит от зловещей безликой фигуры, та, вместо того чтобы милостиво принять преклонение, брезгливо пнула его ногой, словно шелудивого пса, вылизывающего теплые помои, и, повернув свою жуткую личину к посланнику, зло процедила:

– Зачем ты притащил сюда этого щенка? Разве ты забыл, немедиец, что мы не выносим посторонних…

Зная горячий нрав барона, Ораст не сомневался, что тот вспылит, возможно даже прикончит колдунью на месте молниеносным ударом палаша, но его повелитель лишь стиснул зубы и пробормотал тоном провинившегося подмастерья:

– Он славный парень, Марна. Ты не пожалеешь… И умоляет разрешить учиться у тебя.

– Нам не нужны такие ученики! – отрезала ведунья и удалилась своей царственной походкой, даже не попрощавшись с Амальриком. Тот вытер испарину на лбу и вознес короткую молитву Митре, что все обошлось…

С тех пор Ораст каждый день приходил к озерцу, затерянному в лесной глуши. Марна редко выходила к нему – и тогда он просто сидел недвижно на берегу, любуясь игрой солнечных бликов на водной глади, или бродил кругами по лесу, пытаясь отыскать убежище ведьмы… Впрочем, в тщетности этих попыток он убедился довольно скоро.

Первая луна принесла молодому жрецу много загадок, открытий и разочарований. Он чувствовал, что прикоснулся к чему-то древнему, потаенному, к истинной магии, черпающей силы в самом средоточии Тьмы… Когда он видел Марну, то чувствовал, как каждый волосок на его теле встает дыбом, а кожа гудит, как большой стигийский тамбурин – так сильна была энергия, которую источала ведьма. Ораст, в отличие от обычных людей, даже в яркий полдень видел сиреневый ореол вокруг фигуры чернокнижницы. Все, чего он так жаждал, чего искал долгими бессонными ночами в подземельях храма Митры, за чтением запрещенных манускриптов, все истинное могущество, коего алкала душа неофита, было сосредоточено за уродливой кожаной маской, так близко, только руку протяни, все было перед ним – но оставалось запретным, и он чувствовал себя голодным оборванцем, которого связали и привели на пир – и вот перед его глазами сытые, довольные гости вкушают самые изысканные явства и напитки, а он обречен глотать слюну и мучаться от голодных корчей. Когда Ораст думал об этом, то от ярости был готов кусать себе локти.

Колдунья упорно не желала подпускать его к тем тайнам, которыми владела сама. Она ни о чем не рассказывала ему, лишь иногда дозволяя присутствовать при странных магических процедурах, в суть которых он, как ни силился, не мог проникнуть. И в эти мгновения ему казалось, что Марна глумится над ним.

Однако отшельница и не гнала юношу прочь. Порой она бывала добра к нему – кормила пресными лепешками, лесными ягодами, поила медовой настойкой, возясь с ним, точно с ручным зверьком. И сколько ни давал он себе зароков не приходить больше к лесному озеру, сколько ни убеждал себя, что ведьма никогда не подпустит его к своим знаниям, сколько ни говорил себе, что время, проведенное в лесу, уместнее потратить на осмысление странных линий, полосок, кругов и гексаграмм, выжженных на кожаных страницах Скрижали – все было тщетно, и чаще всего рассвет следующего дня вновь заставал его на прежнем месте.

Но рано или поздно этому придет конец. Ораст возложил вспотевшие ладони на переплет, отполированный ладонями множества неофитов, и почувствовал, как страшная книга высасывает энергию из его пальцев, холодит кровь, морозит кожу. Ему казалось, что сотни страниц с утерянным знанием, заклинания, призывы, песнопения, литании и молитвы на языках давно забытых, чьи звуки заставляли содрогаться человеческую душу еще тогда, когда по синей почве лязгали боевые колесницы Валузии и Грондара, Туле и Коммории; когда таинственные лемурийцы плавали в раскаленном густом воздухе, словно в воде; когда еще не было посажено Небесное Древо, из которого Митра построил свою колесницу, а вязкое небо не расчленилось на Тринадцать Сфер, – целые зоны ждали того мгновения, когда он, Ораст Магдебский, проникнет в их суть, чтобы обогатить свой жалкий разум сокровенными знаниями об устройстве Мироздания.

Слезящимися от бессонницы глазами молодой жрец вглядывался в буквы, похожие на уродливых жуков, и схемы, начертанные киноварью, изготовленной из крови убиенных… Да, сказал он себе, пусть у него уйдет полжизни на то, чтобы расшифровать этот труд, познать все тайны, проникнуть в самые недра забытой мудрости, – но в конце концов, в его руках окажется ключ к могуществу, от которого содрогнется Вселенная.

Ораст уже мог прочитать несколько страниц, и хотя многих слов он не знал и текст не получался связным, но начатки магических знаний, которыми обладал бывший жрец, помогли заполнить существующие пробелы. Увы, то, что ему удалось осмыслить, относилось к простейшим колдовским действиям, словно древний фолиант смеялся над ним, по крупице отдавая сокровища древних знаний. Иной раз жрец, обуреваемый сомнениями, задумывался о том, а не обманывается ли он, и, может быть, ощущение силы, исходившей от старинного тома, было лишь плодом его воспаленного воображения. Червь сомнения настолько источил его измученную душу, что он, наконец, решился дерзнуть и испытать Мощь, сосредоточенную на древних страницах…

Но что же сделать? Что сотворить, чтобы убедиться в Действенности старинных заклинаний? Дрожащими от нетерпения пальцами юноша листал стылые страницы. Заклинание невидимости. Вызывание низших духов. Некромантия – общение с умершими… Когда-нибудь он обязательно испробует все это – но не сейчас, сейчас нужно что-то совсем простое и несложное, ведь это всего лишь первая попытка… Глаза его лихорадочно метались с одного текста на другой, пока не остановились наконец на коротеньком заклятье.

Приворот.

Приворот, подминающий чужую душу, словно колесо телеги полевой цветок.

Совсем простенький. Как раз то, что надо.

Ораст внимательно вчитался в слова древнего языка, неслышно шевеля губами и прикидывая, где взять необходимые ингредиенты. Так, – корень мандрагоры – это нетрудно, он знает в лесу место, где таится ее разновидность, именуемая морион или трава глупцов, которая вырастает из семени, стекающего с повешенного. Однако, для того чтобы извлечь ее из почвы, нужна черная собака – ведь выкапывать колдовское растение руками или магическим кинжалом небезопасно – мандрагора, покидающая землю, издает страшный вопль, от которого можно лишиться рассудка, поэтому обычно корень, аккуратно очищенный от земли, привязывается тесемкой к шее животного. Затем нужно отойти в сторону и бросить псу кусок мяса, за которым он кинется и выдернет зловещий морион. Конечно, животное погибнет, но зато маг, тщательно залепивший воском уши, останется целым, и первое, что ему надлежит сделать – это закопать собаку на том месте, где она упала.

Ораст подумал, что ему придется дойти до деревни, ведь недавно, проезжая мимо, он видел у крестьян подходящего щенка. Так что дальше? Корни и пепел цикламена, мозг лисицы, теплая кровь из чрева женщины и три волоска той, против кого направлено заклятье. Ну что ж, его усердие и звонкая немедийская монета помогут подготовить все, что нужно, а затем… перед его мысленным взором всплыло прелестное, но холодное лицо Ре-латы Амилийской, и он мстительно усмехнулся… Что ж, попробуем обретенную мощь на этой гордячке – бедной деревенской девушке из захудалого дворянского рода должно быть будет приятно послужить будущему Владыке Мира.

Свеча почти догорела, когда он наконец захлопнул том с удовлетворенным вздохом человека, решившего сложнейшую задачу. Затем задул огонь и без сил повалился на свое жесткое ложе, продолжая перебирать в памяти ингредиенты, что понадобятся ему при колдовстве.

За всеми своими тревогами и хлопотами он даже не заметил суеты у наружных ворот, вызванной появлением одинокого, сильно прихрамывающего путника.

Грубый стук в ворота разбудил недоумевающих слуг, которые с трудом признали в грязном, залитом кровью незнакомце щеголеватого немедийского посланника, который не так давно гостил у них. Старый Вильон, который начинал свою службу, еще когда отец Тиберия, Радциг Амилийский, был совсем юнцом, всполошившись, хотел было разбудить хозяина, но барон Торский запретил нарушать сон владетеля поместья и приказал отвести его в гостевые покои, затребовав много горячей воды, чистую одежду и кувшин вина. От еды, которую ему предложил заботливый слуга, он отказался и попросил оставить его одного, а поутру не будить до тех пор, покуда сам не встанет.

Оставшись один, Амальрик, стиснув зубы, разрезал острым кинжалом голенище сапога – нога так распухла, что снять его не удавалось, обтер мокрой тряпкой лодыжку и достал небольшую медную булавку, воткнутую в его кружевной воротник. После чего он вознес краткую молитву Пламенноликому, испросив у него милости, и, отрешившись от всего постороннего, попытался вызвать тепло в кончиках пальцев. После третьей попытки это ему удалось – он почувствовал, как живительная энергия Митры стекает с его исцарапанных ладоней. Дуайена мучила жажда, но он не прикоснулся к вину, зная, что стоит сделать глоток, и целебная сила уйдет, словно вода в песок – Податель Жизни запрещал своим аколитам употреблять спиртное во время лечебных процедур. Несколько раз встряхнув кистями рук, Амальрик взял булавку и начал осторожно водить ею над поврежденной лодыжкой – со стороны казалось, что он поймал кончик незримой нити и наматывает ее на острие. Сделав несколько вращательных движений, барон стряхнул отрицательную энергию в пламя воображаемого костра и повторил процедуру.

Он проделывал это несколько раз, так что прошло не менее трех четвертей клепсидры, затем прокалил острие булавки над пламенем жертвенника, стоящего в углу комнаты, аккуратно воткнул ее на место; встал, подошел к ларю, стоящему в углу комнаты и, откинув крышку, извлек оттуда бутыль с можжевеловым соком, служащей для окропления алтаря. Смочив этой «кровью Митры» чистую тряпицу, он растер больную лодыжку и облегченно вздохнул – если он все сделал правильно, то к утру нога заживет, и о его хромоте ничто не будет напоминать.

Закончив возиться с раненой ногой, барон тщательно вымылся, старую одежду бросил в камин, и, преодолев брезгливость, натянул на себя коричневую мягкую рубаху, толстые шерстяные чулки и мягкие остроносые башмаки из телячьей кожи. Ему казалось, что вся эта одежда пахнет скотным двором, и ему сделалось досадно от того, что ему придется некоторое время провести в этих отрепьях, в которых он неотличим от захудалого сельского вельможи, не имеющего никакого представления о том, что приличествует носить истинному дворянину.

Амальрику страстно хотелось припасть губами к запотевшему кувшину с вином и утолить жажду, но он одернул себя, напомнив, что нужно еще навестить непутевых хозяйских сынков, а там, скорее всего, его умения придутся как нельзя кстати. Поэтому он бросил взгляд, полный сожаления, на непочатый кувшин и сухой фиал и вышел из комнаты, мягко притворив за собой дверь.

Комнату наследников барона Тиберия он нашел без труда – сдавленные стоны, предательски звучавшие в тишине поместья, говорили сами за себя. Он усмехнулся, подумав, что, должно быть, мальчишка сильно мучается, – ну что ж, и поделом ему. Ничто так не придает мудрости, как выстраданные просчеты.

Он рывком распахнул дверь в спальню одного из наследников, то ли Винсента, то ли Дельрига, и глазам его предстала картина, точь-в-точь соответствующая той, которую он нарисовал в своем воображении – на скомканных, влажных простынях в горячечном бреду метался бледный юноша, с заострившимися чертами лица, а у его ложа на коленях стоял второй, безуспешно пытаясь облегчить страдания брата, вытирая влажной тряпицей испарину со лба.

Услышав скрип открываемой двери, тот, что стоял коленопреклоненный у ложа, вздрогнул всем телом и испуганно обернулся – фигура барона находилась в тени, куда не доходил неяркий свет восковой свечи, и Винсент не узнал посланника:

– Кто вы? – пролепетал он. – И что вам нужно здесь?

Барон оставил без ответа его вопрос и молча шагнул к постели:

– Что мне нужно? Да сущую безделицу – мой метательный нож, который ты, как я погляжу, поостерегся извлечь из тела своего брата. Пожалуй, это самый мудрый поступок за сегодняшний вечер. Если бы ты взялся выкорчевывать лезвие своими неумелыми пальцами, то разворотил ему всю руку, и он давно бы уже истек кровью…

Винсент попытался встать с колен, руки его дрожали:

– Митра всемогущий, это вы, господин барон! Как вы попали сюда в столь поздний час? Видите ли, Дельрига ранили лесные разбойники, и я пытаюсь облегчить его страдания! – Юнец выпалил все это скороговоркой, а его притихший было брат, в затуманенное сознание которого проник глухой голос говорившего, застонал и пуще прежнего заметался по низкому ложу.

Амальрик презрительно посмотрел на насмерть перепуганного мальчишку и насмешливо хмыкнул:

– Страх, видно, отбил у тебя остатки разума, щенок. Байку про лесных разбойников оставь для своего легковерного папаши. Может, старик порадуется, что воспитал таких отважных наследников. Ты что, до сих пор не понял, что именно на меня вы осмелились напасть там, в лесу, вместе со своими друзьями, чьи души уже скитаются по бескрайности Серых Равнин? Я думаю, поутру барону будет любопытно послушать, как два амилийских наследника грабят и калечат несчастных путников, чтобы скрасить себе досуг.

С этими словами он опустился на простой деревянный стул – в покоях наследников не было другой мебели, ибо отец их считал, что будущим рыцарям с младых ногтей Должно приучать себя к воздержанию во всем – и вытянул ноги.

– Представляю, какой переполох поднимется в Тарантим, – мечтательно протянул он, как бы ни к кому и не обращаясь, – когда венценосный Вилер узнает, до чего докатился цвет аквилонской знати. Причем, еще надо учесть, что нападение совершено на подданного бельверусского сюзерена, с которым у Тарантии очень теплые отношения. Все это тянет, по самому малому, на четвертование. Тебе, дружок, никогда не приходилось присутствовать на подобной процедуре? Ну ничего, ты еще сможешь насладиться этой незабываемой сценой. Я попрошу достославного Вилера, чтобы твоего брата казнили первым…

Винсент стоял недвижно, словно оглушенный, но при последних словах дуайена он рухнул на колени и пополз к нему, пытаясь обнять его мускулистые икры в простых домашних чулках.

– Пощадите, месьор Амальрик! – завыл он. – Клянусь вам, мы никогда больше не опустимся до такого злодейства. Мы не думали никого убивать, мы хотели только немножко пошутить…

– Конечно, конечно, – в тон ему ответил немедиец. – Вы хотели немножко пошутить. Совсем немножко. Сначала немножко ограбить одинокого всадника. Очень приятно грабить, когда вас четверо против одного. Потом немножко поизмываться над беззащитным. А потом его убить, а тело бросить на съедение волкам. Я восхищен вашим чувством юмора, месьор.

– Нет, нет! – Юноша зашмыгал носом. – Мы не хотели ничего такого, Митра свидетель!

– Нечто похожее мне пытался объяснить твой друг, – вздохнул барон, – но его объяснения были неубедительны, и потому он остался без ног. Какая разница, в конце концов его бы все равно четвертовали, так что я просто выполнил роль слуги закона.

Глаза Винсента расширились от ужаса, кровь отхлынула от лица.

– Так вы убили Бернана, барон, – прошептал он в ужасе. – Вы осмелились добить раненого, но Кодекс Рыцарской Чести… и заветы Митры…

– Кодекс, говоришь! – Амальрик вскочил и пнул ногой съежившегося у его ног юношу. – Видно, этот Кодекс заставлял вас высматривать легкую добычу в ночной тиши, мразь! Или законы Митры обязывали умерщвлять безвинных?

Он схватил юношу за шиворот и встряхнул так, что у того клацнули зубы:

– Запомни настоящий кодекс, щенок! Если на тебя замахнулись – ударь! Если ударили – убей! А если пытались убить, то сравняй с землей кров дерзнувшего и истреби его семя до последнего колена! Всегда отвечай большим на то, что применили к тебе, и только тогда тебя будут уважать и бояться. Только тогда при звуке твоих шагов ничтожные людишки будут сгибаться в поклоне и опускать очи! Слушай внимательно, ублюдок, – он еще раз тряхнул обвисшего юнца, – и хорошенько запомни эти слова, они тебе еще не раз пригодятся в жизни. А что касается того, что благородный барон якобы добил раненого, то это полный вздор. Я не утруждал себя этим, зная, что поутру вы с братцем выполните эту неприятную работу сами. Иначе, может статься, что вашего приятеля подберут сердобольные крестьяне, и только Митра ведает, что он может им наговорить…

Он разжал пальцы, и отрок, словно куль с мукой, упал на пол. Амальрик более не обращая на него внимания, подошел к ложу, на котором лежал Дельриг, и грубо перевернул его на бок, чтобы лучше разглядеть рану. Больной вскрикнул и затих.

Винсент кряхтя поднялся и, подойдя к ложу, робко тронул немедийца за рукав:

– Что вы делаете? Ему же больно!

– Да, ему больно, и будет еще больнее, если ты не раздобудешь горячей воды, бальзама из ноготков и можжевелового сока. Давай, пошевеливайся, если хочешь, чтобы брат дожил до утра.

Через несколько мгновений взмыленный Винсент притащил все, что перечислил барон, и немедиец, засучив рукава рубахи, принялся священнодействовать. Первым делом он, прокалив над свечой лезвие кинжала, расширил его острием края раны, из которой тотчас же хлынула кровь; затем осторожно извлек свой метательный нож, раскачивая его, словно цирюльник раскачивает негодный зуб, после промыл рану и полил ее можжевеловым соком, который, как он знал, приостанавливает воспаление, и туго перебинтовал чистыми холщовыми полосками, намазанными бальзамом.

Закончив, он приказал заикающемуся от волнения Винсенту полить из кувшина себе на руки и тщательно протер каждый палец, после чего насухо вытер ладони и погрузил их в плошку с можжевеловым настоем, что-то шепча себе под нос. Спустя некоторое время он подошел к больному и принялся делать сложные пассы руками – со стороны казалось, что он зашивает невидимой нитью края раны, не переставая бормотать заклинания. Наконец он стряхнул кисти, как если бы на них была влага, потряс ими в воздухе и устало опустился на стул.

– Я сделал все, что нужно! – бросил он недоумевающему Винсенту. – К утру у твоего брата боль утихнет, а рана затянется. Он сможет встать и будет чувствовать себя много лучше, хотя, возможно, ощутит слабость. Распорядись принести ему горячей похлебки и можешь дать немного вина. Я полагаю, что уже к полудню этот молодчик сможет снова скакать как жеребец – рана не будет его беспокоить, хотя полностью пройдет через пару седьмиц. Не забывайте раз в день ее перебинтовывать, а когда все кончится – принесите обильную жертву всемогущему Митре. Понял?

Юноша утвердительно закивал:

– Да, мой господин, я благодарю вас от своего имени и от имени Дельрига. Отныне у вас нет более преданных слуг.

– Вот это верно! – фыркнул немедиец. – Ибо если вы хоть раз разочаруете меня своим радением, то плаха Тарантии живо напомнит вам, что долги нужно платить…