Текст книги "Зеркало грядущего"

Она до сих пор не заметила его. Может быть, девица ждет кого-то? Однако удивительные места для свиданий выбирали эти амилийские простушки… Но было что-то еще, что-то неуловимо странное… Он вгляделся получше, и по спине у него невольно побежали мурашки.

Девушка не шевелилась и, кажется, даже не моргала. Она казалась неестественно застывшей, как бы неживой. Лишь чуть заметно поднималась от дыхания высокая грудь. Взгляд синих глаз казался подернутым пеленой, она словно не замечала ничего вокруг. Точно свеча, в ожидании огня…

Валерий тряхнул головой. Чего только не примерещится в лесу под вечер! Наваждение рассеялось. Это была просто юная девушка, невесть как оказавшаяся в лесу. Возможно, ей нужна помощь… Он выехал на поляну.

– Благородная госпожа? Могу ли я чем-то услужить вам?

На звук голоса девушка обернулась, сперва как-то замедленно, словно пробуждаясь от глубокого сна, и вдруг странная перемена свершилась в ней. В глазах вспыхнул огонь, она вся напряглась, точно тетива, дрожь прошла по всему ее телу. Релата – кажется, так ее звали… – преображалась на глазах. Валерию показалось, он присутствует при рождении бабочки из куколки. И он впервые сказал себе, что эта девушка прекрасна.

Глаза ее, огромные, осененные густыми длинными ресницами, – серо-синие омуты, в которых можно было утонуть. Кожа бледная, точно слоновая кость, но нежнее тончайшего кхитайского шелка. Густо-медные волосы, убранные в изысканную высокую прическу, растрепались во время прогулки по лесу, и вьющиеся пряди обрамляли точеное лицо, волнами ниспадая на плечи и приоткрытую грудь. Белое платье тончайшей тафты, отделанное черным немедийским бархатом и кружевом, подчеркивало тонкую высокую талию. Из-под подола виднелась маленькая ножка в золоченой туфельке. Валерий успел еще подумать, до чего мало подобный наряд подходит к таким прогулкам… и тут девушка шагнула к нему.

– О, мой господин! Я искала вас – и вы пришли! Принц чуть не отшатнулся, так он был изумлен этой страстной горячностью в ее голосе, этой радостью. Она подошла совсем близко. И, впервые за долгое время, в присутствии женщины Валерий ощутил смущение. Чтобы скрыть неловкость, он брякнул первое, что пришло в голову:

– Вы заблудились?

И покраснел. Слишком сухо и отрывисто это прозвучало. Зря он так, ведь прелестная дочка хозяина и так, как видно, не в себе. Но, вопреки его ожиданиям, глаза девушки распахнулись в радостном удивлении, и алые губки дрогнули.

– Заблудилась? О, нет. Я ждала вас!

Что-то странное было во всем этом – в этой встрече, в самой девушке, в словах ее, внешне вполне связных, но лишенных какой бы то ни было внутренней логики и смысла… точно она отзывалась не на его речи, но отвечала кому-то внутри себя. И этот взгляд ее… Она смотрела на него, как мог бы смотреть утопающий на единственного своего спасителя. Раньше она была совсем иной. Ни на пиру накануне, ни когда они виделись перед охотой, за завтраком, она почти не обращала на него внимания. Однако кто может понять, что на уме у юной девицы. Они непредсказуемы, точно погода весной, и речи их бессмысленны, как журчание ручейка. Валерию вспомнилось учение жрецов Асуры. Те утверждали, что женщина, не познавшая мужчины, лишена собственной души, – и лишь первый ее возлюбленный, словно на девственном воске, оставляет отпечаток своей. Почему-то эта мысль привела Валерия в странное возбуждение.

Он так давно не знал женщины…

Под копытом коня что-то хрустнуло. Валерий спешился и увидел валяющуюся на палой листве статуэтку – миниатюрное изображение той девушки, которая стояла перед ним. Он с недоумением взглянул на Релату – зачем ей понадобилось таскать в лес, в вечерний час, свои изображения, даже столь искусные. Но девушка, казалось, не замечала ничего вокруг, а смотрела, не отрываясь, на принца.

Валерий протянул ей фигурку. – Вот, возьмите, госпожа, мне кажется, вы случайно оборонили…

Релата не обратила на безделушку никакого внимания и повторила:

– Я ждала вас…

Ее голос странно вибрировал, но Валерий приписал это волнению девушки.

– Большая честь для меня, сударыня, – он машинально сунул фигурку в седельный мешок и, поклонившись со всей галантностью, которую только сумел в себе изыскать, вежливо произнес:

– И я рад нашей встрече. Не хотите ли…

Пожалуй, он и сам толком не знал, что собирался предложить девушке. И хотя по глазам ее, восторженным и ясным, видел, что она готова согласиться на все, что он ни сказал бы, договорить Валерий не успел. За спиной послышался торопливый стук копыт.

Ораст пробирался сквозь чащу, не разбирая дороги, точно раненый зверь, ломая кусты, топча жухлую траву, пиная как назло попадающийся под ноги валежник. Уже почти стемнело, не разглядеть было ни выбоин, ни предательских коряг под ногами… несколько раз он падал, в кровь разбил руки, подвернул лодыжку, так что остаток пути ему пришлось хромать через силу, хватаясь за стволы и ветви деревьев.

Настойчиво, с яростной верой отчаяния, он твердил себе, что еще не поздно, что он не может опоздать. Что место в лесу было выбрано надежное, и вряд ли кто-то обнаружит там Релату. Он повторял это раз за разом – словно частота повторений могла претворить желание в реальность.

Словно в тумане, ему вспоминалось, как отправился он, покорный, ошеломленный происходящим, сломленный столь внезапным крушением всех своих планов, в конюшню вслед за Винсентом. Там, осторожно уложенный на деревянный пол в проходе между стойлами, лежал хозяин дома, накрытый попоной – бледный, в испарине. Норовистый конь ударил его копытом в плечо, когда Тиберий пытался прощупать у того опухоль на колене. Перепуганные конюхи толпились вокруг и бестолково галдели, советуя пользовать всевозможные народные средства, одно другого нелепее, вроде компресса из собственной мочи. Там же был испуганный, трясущийся брат Винсента – Дельриг.

Ораст медленно опустился на колени перед Тиберием и искоса взглянул на Винсента – не ушел ли тот. Как бы не так. Наследник барона с прищуром смотрел на мгновенно поникшего жреца, выразительно оглаживая рукоять убранного в ножны кинжала. Неудавшийся чернокнижник вздохнул, для вида пошептал губами, пусть все думают, что он перед врачеванием, как надлежит, возносит молитву Солнцеликому, и начал осмотр.

Он помнил, какое мертвенное, ледяное спокойствие овладело им в тот миг. Совсем недавно он летел во весь опор, окрыленный, не ведающий преград и опасностей – птица, устремленная к солнцу, – и вдруг путь его пресекся, точно золотой меч рассек туго натянутую нить, длань Митры встретила его, преградила дорогу, и самое дыхание его прервалось от внезапности и жестокости нападения.

Ораст слишком долго был жрецом, чтобы не научиться в любой мелочи, сколь ни ничтожной, усматривать знак судьбы и перст провидения. Все его богоборческие порывы и устремления – какой гнусной насмешкой обернулись они! Казалось, весь сонм Темных Богов хихикал в отдалении, наслаждаясь своим бездействием, дозволяя Митре по-прежнему править своим недостойным аколитом, вертеть, точно безвольной куклой, на миг позволяя приподнять голову, – и тут же с яростной насмешкой втаптывать обратно в грязь.

И все же, когда изначальное отчаяние миновало, Ораст сумел взять себя в руки. В волчьей ухмылке приподнялась верхняя губа, обнажая острые зубы. Было ли случившееся с ним случайностью или волей богов, он не знал. И сказал себе, что это не должно иметь для него никакого значения. Истинное могущество в том и состоит, чтобы одерживать верх над любыми соперниками, – будь то бессмертные небожители, или слепая нелепость судьбы. Не имело значения, кто встал у него на пути, кто пытается нарушить столь тщательно вынашиваемые планы. Ораст ощутил себя стрелой, выпущенной из лука. Он вновь почуял в себе несгибаемую силу, незримое притяжение цели. Никакие задержки больше не страшили его.

Ловкими опытными пальцами он ощупал поврежденное плечо Тиберия. Сустав был выбит. Ключица сломана. При прикосновении Тиберий поморщился, однако, сжав губы, удержал стон, лишь крупные капли пота выступили на лбу. Даже в своей отстраненности жрец не мог не восхититься стойкостью старого воина. Нажатием на три Узла Живой Силы он лишил чувствительности поврежденный участок тела. Раненый заметно расслабился.

Вправить вывих было бы несложно, – но приходилось действовать крайне осторожно, чтобы не сдвинуть сломанную кость. На мгновение Ораст сосредоточился, наложив руки в нужных местах, и, ощутив горячие токи, с силой рванул руку Тиберия и резким крутящим движением вправил сустав. Старик вскрикнул, выгнулся дугой. Винсент с воплем выхватил кинжал, подскочил к нему и приставил обнаженное лезвие к горлу жреца.

– Проклятый пес! Я убью тебя…

Загомонили примолкнувшие конюхи, что-то затараторил Дельриг, пытаясь образумить брата, но Ораст не нуждался в защите. Гибким, кошачьим движением он поднялся с колен и, выпрямившись, взглянул в глаза юноше, и хотя был почти на полголовы ниже его и куда уже в плечах, тот невольно отступил на шаг.

– Придержи язык, щенок! – Голос его звучал жестко и надменно. На какой-то миг им всем почудилось, будто алая накидка служителя Солнцеликого легла на плечи Ораста, и они невольно притихли. Винсент приоткрыл рот, точно пытаясь что-то сказать, но повелительный жест жреца сомкнул ему уста. – Я многим обязан твоему отцу – и сделаю для него все, что в моих силах. Но запомни. Моя благодарность не распространяется на его сыновей, и горе тебе, если я дам волю своему гневу!

Он выждал мгновение, чтобы слова его хорошенько осели в сознании взбудораженного юнца, и вновь наклонился к раненому.

Перебинтовать плечо, удерживая сломанную кость в правильном положении, чтобы выправить смещение и дать ей возможность как следует срастись, было лишь делом техники и не заняло много времени. Пожалуй, сказал себе Ораст, удовлетворенным взглядом провожая Тиберия, которого слуги на носилках, сооруженных из плащей, уносили в дом, даже Мениер, старший лекарь храма, его учитель, не нашел бы к чему придраться. Отсутствие практики не лишило его былой сноровки… Мысль эта доставила ему странное удовольствие.

Он успел еще, совершенно спокойный внешне, дать основные указания слугам о том, как ухаживать за хозяином, перемолвиться несколькими словами с Дельригом, который, намеренно не поминая недавней сцены с Винсентом, рассыпался в благодарностях и обещал щедрое вознаграждение, от которого Ораст вежливо, но твердо отказался… И лишь когда все разошлись по своим делам, не спеша направился к воротам замка. Никто не обратил внимания на его уход.

Однако, оказавшись вне зоны досягаемости для сторонних взглядов, он побежал.

… Всем его надеждам, однако, суждено было развеяться, точно утренней дымке, когда он достиг наконец заветной поляны. Пригнувшись в зарослях можжевельника, он наблюдал.

Релата. Он заметил ее первой, и пьянящая радость мгновенно охватила его. Она пришла… заклинание подействовало… Но он тут же сказал себе, что никакое удавшееся колдовство не имеет смысла, когда не достигает цели. Так что упиваться победой было нелепо. Достойно насмешки.

Но еще более он изумился, когда увидел, что на поляне стояли трое. Рядом с девушкой двое мужчин держали в поводу коней… те самые, что приехали в дом Тиберия накануне и отправились с утра на охоту. Что за черная судьба принесла их сюда в этот час?! Ораст был готов взвыть от ярости. Однако – если их двое… в душе мелькнула сумасшедшая, шальная надежда… возможно, заклинание не сработает! Он попытался прислушаться к разговору на поляне.

Однако упования его были тщетны; почти сразу же он убедился в этом. Чары подействовали. Да так, как он и надеяться не мог, когда замыслил все это.

Релата ни на шаг не отходила от одного из охотников, высокого, желтоволосого, обращалась лишь к нему, не сводила с него глаз. Вот рука ее легла на его локоть… Ораст заскрипел зубами. Сколь сильны были его муки, когда Релата пренебрегала им – но они оказались лишь бледным предвестьем той пытки, что он переживал теперь. Каждое ее движение, каждый взгляд, каждое с нежным придыханием произнесенное слово, точно отравленные Дротики, вонзались в его сердце. В горле он ощутил вкус желчи. Глаза застлала багровая пелена. Если бы не присутствие свидетеля, он набросился бы на них…

Ценою огромного напряжения сил Орасту удалось взять себя в руки. Он попытался разглядеть сцену подробнее, – но сумрак и густые заросли можжевельника препятствовали ему… впрочем, увиденного было достаточно, чтобы у него разорвалось сердце.

И, похоже, второй охотник испытывал схожие чувства. Сперва он пытался заигрывать с Релатой, неловко пошутил насчет юных девиц, что выходят ночами в лес и могут стать добычей диких волков, однако, слова его уходили в пустоту. Девушка словно и не слышала его. Он попытался взять ее под руку – она отстранилась негодующе и презрительно. И наконец, бросив что-то резкое – ветер отнес слова – он вскочил на коня и умчался прочь, во тьму.

Затаив дыхание, Ораст принялся ждать, что будет дальше. «Если он посмеет дотронуться до нее, – твердил он пересохшими губами, – я… я…» Что он сделает тогда, слабый, безоружный, против опытного бойца, он не знал. Но готов был решиться на любой самоубийственный жест.

Ничего подобного, однако, от него не потребовалось. Молодой человек вскочил в седло, нагнулся, обхватил девушку за талию, усадил перед собой. Она что-то прошептала ему на ухо. Он засмеялся. Тронул поводья. И жеребец его неспешным шагом пошел прочь.

Дождавшись, пока они скроются из виду, Ораст выскочил на поляну. Он и сам не знал, что понадобилось ему там теперь. Место Силы было пустым. Магия его исчерпалась. Он рухнул ничком и, огласив лес диким протяжным криком, забарабанил кулаками по холодной земле.

Внезапно что-то впилось ему в руку. Сучок или щепка, подумал он, машинально потянувшись вырвать занозу. Но в пальцах его оказался металл. Золоченая фигурка феникса, расправившего гордо крылья, чуть заметно блеснула во тьме.

Ораст медленно поднялся на ноги, пряча на груди драгоценную находку. И ровным шагом осужденного на казнь направился в замок.

ОБРАЗ ЛИСИЦЫ

– К вам явился посланец, мой господин…

– А? – Амальрик Торский с неохотой оторвался от созерцания серебряного кубка с тончайшей гравировкой, изображавшей битву демонов и драконов. Офирская работа, должно быть… Купец, принесший показать знатному вельможе свой товар (слухи о том, что барон неравнодушен к старинным вещам, и особенно к оружию, разнеслись далеко за пределы Тарантии), покорно дожидался внизу, покуда милостивый месьор соблаговолит сделать выбор. Немедиец потянулся и зевнул, прикрывая рот рукавом шелкового халата, потом буркнул: – Какой еще посланец? Я никого не жду. Да отвечай же скорее, собака!..

Гонцы из Бельверуса, встретившие его по возвращении из Амилии, отбыли накануне, увозя с собой грамоту для короля Нимеда. Там были обычные известия, слухи, дворцовые сплетни, предположения… Словом, ничего выдающегося. Так, обычное переливание из пустого в порожнее. Амальрик достаточно поднаторел на дипломатическом поприще, чтобы составление подобных докладов не составляло для него труда. Там было все, что могло удовлетворить любопытство его сюзерена – и ничего, что позволило бы монарху заподозрить, как обстоят дела в Аквилонии на самом деле.

Разумеется, на свою собственную деятельность барон набрасывал особо плотный покров тайны. Едва ли Нимед пришел бы в восторг, узнай он, что посланник интригует в Аквилонии против его венценосного собрата. Более того, он навряд ли сумел бы понять, что движет его преданным слугой. И даже мог счесть это государственной изменой… Нервным жестом Амальрик потер шею, словно ее уже коснулся топор палача.

Он знал, что играет в опасную игру. Однако и страх, и чувство долга давно утратили власть над его мятежным духом – слишком привычно стало жить, постоянно рискуя, ходить по лезвию ножа. Но, что поделаешь, без этого существование казалось бы слишком пресным.

Немедиец, ожидая ответа, поднял глаза на слугу, который съежился от немигающего взгляда своего господина и испуганно залопотал:

– Он не назвал себя, месьор. Но просил принять его как можно быстрее, говорит, что валится с ног от усталости.

Амальрик поморщился. Подумать только, какая наглость! Презренный раб, видите ли, устал с дороги! Может, приказать всыпать ему плетей? Хотя нет, с этим всегда успеется. Сначала надо узнать, кто прислал его, а то, чего доброго, его хозяин обидится на негостеприимный прием.

Однако кем же мог быть таинственный гонец? Амальрик был заинтригован, но тем не менее отослал слугу назад, не спешив отдать распоряжение позвать незнакомца – пусть поскучает в передней. В конце концов, это было частью этикета. Не может же, в самом деле, благородный немедийский дуайен принимать неизвестно кого, не помедлив хотя бы три четверти клепсидры. Хвала Митре, что он может себе это позволить, ибо не ждет никаких срочных известий. И барон принялся неторопливо раскладывать на лакированной столешнице изящные вещицы, принесенные давешним купцом.

Его холеные руки с длинными пальцами и ухоженными овальными ногтями небрежно брали изделия безвестных ремесленников с серебряного подноса, выкладывая сложную мозаику, где каждый предмет олицетворял собой отдельного человека, а все вместе являли картину будущего заговора против аквилонского венценосца. Немедиец напоминал ткача, сосредоточенно плетущего паутину кружева, соединяя разрозненные нити в единый узор.

В правом нижнем углу – кривой хорайский акинак, напоминающий косу землепашца. Оружие острое, но уместное лишь для колющего удара исподтишка: хрупкий металл, из которого он выкован, не годится для открытого боя. Пусть это будут Винсент с Дельригом, желторотые юнцы, которыми, после того как они исполнят его приказания, можно с легкостью пожертвовать.

Чуть выше – тонкий зингарский бордолис с трехгранным лезвием и рукоятью из оленьего рога. Оружие, предназначенное для того, чтобы парировать левой рукой удары меча. Это Фельон, герцог Тауранский, бешеный бык, сметающий все на своем пути. Его удел – возглавить повстанческую армию и пасть на поле боя под натиском королевской гвардии. Что ж, бордолис и нужен лишь для того, чтобы в нужный момент отвлечь на себя удар противника. Но если судьба распорядится иначе и полководец поимеет глупость уцелеть, то его младшие братья с удовольствием исправят эту ошибку и помогут герцогу отправиться на Серые Равнины. Живым его оставлять нельзя! Не зря Фельон постоянно бахвалится, что в его жилах течет королевская кровь. Непременно будет одним из первым, кто возжелает сесть на Трон-Рубин. Не ведает, бедняга, что все места давно распределены на этом празднике жизни.

Немедиец, презрительно скривив губы, достал из деревянного ларца горсть боевых шипастых перстней, что применяются афгулами в рукопашной, и высыпал их рядом с кинжалом. Перстни рассыпались, словно горох, и дробно застучали по столешнице – это Вельмар Танасульский, его кузен Мариций; Рогир из Гандерланда; Начальник Королевской Стражи Альвий; пара дворянчиков с юга; пяток рыцарей из оссорской долины, что выточили зуб на своего сюзерена, и еще тарантийские молодчики – несколько дюжин придворных фигляров, жаждущих ратной славы, вроде бестолкового графа Феспия или жеманного Аскаланте Тунского. Дряные людишки, охочие до игры в заговорщиков, с масками и тайными встречами… но стоит начаться настоящей заварушке, и они разбегутся кто куда, как полевые мыши от лемеха – только их и видели. И все же пренебрегать ими неразумно. Что ни говори, а именно они и будут составлять двор нового аквилонского владыки. Из этих шутов придется на первых порах формировать казначеев и канцлеров, сенешалей и маршалов. Потом их придется потихоньку убирать – кого тихо придушить в собственном алькове, кого заточить в темницу, кого сослать на границу с пиктами. Придется немало потрудиться, прежде чем удастся до конца выполоть дворцовые грядки…

Так, на левую сторону – палаш с золоченой гардой и алыми кистями на рукояти. Это гордый Пуантен, поданные графа Троцеро. Золотые Леопарды, которые спят и видят, как бы освободиться из лап тарантийского змея. Но с ними нужно держать ухо востро, когда на трон сядет новый король и об обещанной независимости тотчас же будет забыто.

Ближе к центру халогская булава – страшное оружие гиперборейцев. Ей невозможно ранить, ибо удар ее крошит головы, словно скорлупки от яиц, но учиться обращению с ней мучительно трудно. Это – Марна. Дикая сила, которую, выпустив на волю, невозможно остановить. Свирепым ураганом сметет она все вокруг, оставив позади лишь руины и трупы.

Рядом с ней уттарийский песау. Маленький неказистый нож с выгнутым, наподобие рыбьего брюха, лезвием и деревянной ручкой, инкрустированной перламутром. Внешне он похож на своего бронзового собрата, которым аквилонские нобили на пирах режут сыр. Песау кажется безобидным и совсем непригодным для нападения, но мало кто знает, что это отнюдь не так – в опытных руках скромный ножик в считанные мгновения может распотрошить противника, словно мясную тушу, ибо лезвие его тоньше нити и умышленно заточено так, чтобы кромсать плоть врага с той же легкостью, что и кусок масла. Это – Ораст, тихий жрец-отступник, странный человечишка, который и не подозревает о роли, что, по воле лесной колдуньи, ему предстоит сыграть в будущем спектакле.

Амальрик, прищурясь, посмотрел на опустевший поднос – оружие кончилось и оставались разные мелочи: дамские гребни и костяные заколки, невесть зачем принесенные торговцем в этот холостяцкий дом – их положим поодаль, пусть изображают колеблющихся и тех, кто не рискнет вмешаться, что бы ни происходило во дворце. Туда же отправим и медный нож для заточки перьев, прелестная вещица, грозного вида, изящной отделки, – но ровным счетом ни на что не годная. Это наш друг Валерий… Губы немедийца тронула недобрая усмешка.

А вот принц Нумедидес! Дуайен фыркнул, водрузив в центр стола аляповатую коринфийскую плевательницу, на разноцветной эмали которой были изображены пузатые евнухи.

И наконец – серебряный кубок с драконами и демонами. Высокий, на длинной ножке, похожий на изысканный цветок. Амальрик установил его в центре. Солнечный луч, отразившись от полированной поверхности, на миг ослепил посланника, и он поклонился с насмешливым почтением. Его величество король Вилер Третий. Украшение стола! Легким, небрежным жестом Амальрик толкнул фиал, и тот, жалобно звякнув, скатился со стола и зазвенел по мраморному полу.

Барон Торский позвонил в стоявший на столе золотой колокольчик. В то же мгновение, низко склонившись в ожидании приказа, в дверях появился темнокожий слуга-пунтиец.

– Убери все это барахло. – Презрительным жестом Амальрик обвел вещи, разложенные на столе. – И передай купцу, чтобы больше не смел оскорблять взор господ подобной дешевкой, если не хочет, чтобы на него спустили собак… Впрочем, – Амальрик нагнулся было за кубком, однако раб оказался проворнее и с почтительным поклоном подал сосуд господину. – Эту чарку я, пожалуй, возьму! Две серебряных монеты будет достаточно… – Он знал, что кубок стоит куда дороже – как знал и то, что купец не осмелится возразить… Почему-то ему вдруг сделалось скучно и захотелось хоть как-то развлечься. – Ах, да! Позови этого гонца!

Возможно, новости с севера, из Гандерланда, от соглядатаев Рогира, размышлял он, продолжая вертеть серебряную фиал в руках, пытаясь поймать лучики света. Или вернулся наконец с вестями из Пуантена Карегус, его верный дворецкий. А возможно, шлют вести дружественные бароны из одной из провинций… Что бы то ни было, Амальрик надеялся, это окажутся добрые вести. За дурные, пожалуй, сегодня он был расположен заживо содрать с посланца шкуру…

Лениво потянувшись, барон поудобнее устроился в кресле и, отставив наконец в сторону кубок, принялся глядеть в окно, любуясь игрой не по-осеннему яркого солнца на крытых разноцветной черепицей крышах. После недавнего обеда он ощущал сытую тяжесть и негу, его разморило, – возможно, он даже на мгновение задремал…

Очнулся он от скрипа отворившейся двери. Звук был не слишком приятным, и достаточно было капельки масла, чтобы избавиться от этого неудобства, – однако барон был слишком искушен в дворцовых интригах и не собирался облегчать жизнь потенциальным убийцам и шпионам… Что, однако, не мешало ему морщиться каждый раз, когда кто-то ее открывал.

Вошедший застыл на пороге. Барон Торский представил себе, не открывая глаз, как гонец стоит, усталый, в запыленной одежде, склонившись в низком раболепном поклоне, в протянутой руке держа драгоценную грамоту, в ожидании, пока на него соизволят обратить внимание, тогда как он…

Резкий повелительный окрик внезапно вырвал его из приятного забытья.

– Открой глаза, Амальрик, я устал ждать! И взгляни наконец, кто перед тобой.

Барон Торский подскочил, как ужаленный.

– Н-не может быть… Ваше Высочество, я не ждал вас так скоро… – Слова застревали у него на языке. В мозгу судорожно прокручивались сотни вариантов. Тараск, принц Немедии, здесь, перед ним! Прибыл тайно, в одежде гонца – но почему так рано? Он должен был прибыть под покровом ночной темноты, а не при свете дня! Должно быть, маленький мерзавец решил, что у своего будущего вассала ему придется куда удобнее, чем в придорожной таверне… Каков подлец! Вот из-за таких недоумков обычно и рушатся самые продуманные планы!

Тараск, заметив смятение Амальрика, ухмыльнулся, приписав его своему эффектному появлению, и небрежно развалился на низком одре у камина, уложив запыленные сапоги прямо на шелковые подушки. Если он и заметил недовольный взгляд Амальрика под мгновенно опустившимися веками, то не подал и виду. Подобно всем тем, кто большую часть жизни вынужден проводить в душной атмосфере дворцовых интриг, принц вполне владел искусством выражать свои чувства без слов, – выверенной позой, жестом, движением губ. И сейчас посланнику понадобилось лишь мгновение, чтобы понять, что Тараск чем-то весьма раздосадован и готов сорвать злость на первом же, кто попадется под руку.

Постаравшись не выдать тревоги, барон неспешно прошел к двери, закрыл ее, вновь невольно поморщившись от скрипа, и повернулся к гостю.

Тараск мало изменился с их последней встречи прошлой зимой. Разве только сбрил свою русую бородку, совершенно его, впрочем, не красившую, и теперь смуглое лицо неприлично помолодело, точно загорелая мальчишеская физиономия. Однако, если приглядеться, морщинки у глаз и опустившиеся брюзгливо уголки губ выдавали истинный возраст принца, – тот был на шесть или семь зим старше Амальрика. Что, впрочем, никогда не мешало барону чувствовать себя сильнейшим. Да он и не удовлетворился бы меньшим. Питомец Торского Гнезда, как с любовью именовали его родное поместье, где находилась ставка сообщества Братьев Черного Кречета, – Амальрик был рожден для могущества, даже если пока власть его не простиралась за пределы крошечной гористой Торы. И сознание этого позволяло барону смотреть сверху вниз на любого принца крови, – в особенности, если тот, подобно Тараску, отстоял от трона не менее чем на четыре ступени… и был так невелик ростом. И сейчас он взглянул на раскинувшегося на диване принца без всякого благоговения и почтительности, едва скрывая нетерпение. Он не ждал Тараска сегодня – встреча, ради которой принц проделал весь этот путь из Бельверуса, была назначена лишь на завтрашний вечер, – и теперь его появление спутало все планы барона. Вечно брюзжащий, недовольный всем на свете и готовый весь мир обвинить в своих бедах, коротышка Тараск был не самым приятным из компаньонов, и мысль о том, что предстоит развлекать его еще добрых два дня, вызывала у барона ломоту в зубах и непреодолимое желание поминать Сета и прочую черную братию. Однако принц был слишком важной фигурой в его планах, чтобы рисковать настроить его против себя… И посланник медоточиво улыбнулся, глядя куда-то поверх левого плеча собеседника.

– Ваше Высочество, должно быть, утомились с дороги. Я прикажу, чтобы приготовили комнату… – Он звякнул в колокольчик, и когда слуга явился на зов, отдал все необходимые распоряжения. В апартаментах посланника две опочивальни всегда были готовы принять неожиданных гостей. Затем вновь повернулся к принцу. – Судя по тому, что вы прибыли гораздо раньше, чем я вас ждал, дорога оказалась удачной?

Несколько мгновений взгляд Тараска не выражал ничего, кроме угрюмого недовольства. Но внезапно злобная гримаса исказила круглое лицо и левая щека начала подергиваться. Амальрику был знаком этот признак. С затаенным вздохом он подумал, что, похоже, ему придется вытерпеть еще одну истерику этого низкорослого болвана.

– Надеюсь, ничто не омрачило ваше путешествие?

Но, если Амальрик надеялся вопросом своим предотвратить взрыв, он просчитался. Немедийский принц вскочил с дивана и, одним прыжком преодолев расстояние, отделявшее его от барона, склонился над ним, упираясь Маленькими ладонями в ручки кресла с такой силой, точно пытался разломать их на части.

– Я ненавижу эту страну, Амальрик! – прошипел он, и в голосе его была такая ярость, что, казалось, дай ему в руки факел, и он пойдет один, пешим, жечь аквилонские замки и храмы, дома и овины, не оставляя за собой ничего, кроме разоренного пепелища. – Ненавижу их всех… ублюдки, отродье Эрлика… – В его хорьих глазах барон с отвращением заметил злые слезинки.

Подобным приступам Тараск был подвержен с детства, – нелюбимый и нежеланный сын племянницы короля, чье наследство было промотано отцом в военных авантюрах, а шансы на корону ничтожны, он рос неуверенным в себе, жадным до ласки ребенком. В отличие от Амальрика, он совершенно лишен был способности противостоять превратностям судьбы и, более того, воспринимал каждую как личное оскорбление, преднамеренно нанесенное ему неким злобным, насмешливым божком, а потому готов был впасть в бешенство по малейшему поводу. Мало кто способен был в такие минуты противостоять безрассудной ярости принца, – но Амальрик, один из немногих, не только терпеливо сносил его припадки, но зачастую мог даже успокоить разбушевавшегося Тараска. Должно быть, именно поэтому он и вызывал у маленького принца некоторую приязнь, которую с большой натяжкой можно было считать дружеским расположением. Хотя, если учесть, что этот немедийский самодур люто ненавидел всех без исключения, то и этого было довольно…

Сам барон прекрасно понимал, что лишь безграничная выдержка и твердость духа дают ему власть над не слишком умным, слабохарактерным и истеричным принцем, которого он прочил на престол Немедии. И потому, мысленно проклиная судьбу, что обрекла его иметь дело с подобными болванами, что на родине, что здесь, в Аквилонии, он собрался с духом и успокаивающе прикоснулся к болезненно сжатому кулачку Тараска.