Текст книги "Зеркало грядущего"

«Ты немедиец!» – сказал потом отец, когда он всем своим юным худым тельцем сотрясался от рыданий на жесткой койке в своей нетопленной спальне, не понимая, как смог перепилить горло своему любимцу, как не умер от жути его предсмертного хрипа, от укоризненного взгляда угасающих глаз, коричневых в желтую крапинку. «Ты немедиец, а это значит, ты сын высшей расы, призванной править миром. Сейчас наша страна вынуждена мириться со своим унизительным положением, но верь – придет час, когда Золотой Дракон Немедии огнем и мечом завоюет весь мир. Наши легионы пройдут железной пятой от ледяных пустошей Асгарда до зловонных джунглей Кхитая, а жалкие ублюдки всех земных племен, рожденные для того, чтобы стать рабами, будут лизать сапоги немедийских владык! Помни: ты, как и все мы, должен радеть за то, чтобы страна древнего героя Брагораса обрела свое подлинное величие!»

Он запомнил, навек запомнил этот урок и многие другие, которые превратили податливую душу подростка в острый клинок, предназначенный для того, чтобы без пощады разить врагов. Старые бароны довольно поглаживали свои поседевшие бороды, видя, как набирает силу молодой волчонок, но они не учли одного – взрослый зверь должен загрызть своего вожака, когда тот станет дряхл и немощен, и зубы его не смогут рвать плоть и кости добычи.

Когда Амальрик вырос, он по-своему переиначил заповеди отцов, накрепко усвоив, что в жизни стоит полагаться только на самого себя. Оттого он не имел друзей, никому не доверял и был одержим только одной страстью – жаждой власти над миром. Когда ему исполнилось двадцать зим, он уже успел приобрести немалый ратный опыт в тайной немедийской войне против Офира, Коринфии и Аквилонии. Молодого, подающего надежды рыцаря приметил король Гариан, сын ушедшего в чертоги Митры Гефениса. Он принял его в свою гвардию Золотых Леопардов и, в качестве первого задания, поручил очистить Бельверус от чернокнижников, которых люто ненавидел и боялся.

Семь дней пылали костры над Немедией, и плахи палачей пропитались кровью насквозь. Амальрик Торский добросовестно выполнил наказ своего владыки, разя врагов Трона Дракона не знающей промаха рукой, оставив в памяти народной весь этот кошмар, как Ночь Избиения Волхвов, после чего был обласкан при дворе и отправлен тайным надсмотрщиком за Посланником в Бритунию. Оттуда он приехал уже в новом звании – прежний дуайен был задушен за измену родине, по личному приказу Гариана, в собственной постели. Позже Амальрик посетил Зингару, Аргос, Замору, побывал в Хорайе, Туране и Вендии. Везде его миссии оканчивались победой, словно какой-то демон покровительствовал ему, отгоняя невзгоды своей когтистой лапой. Барон Торский стал иметь при Дворе достаточное влияние, но судьба впервые повернулась к нему спиной, когда Гариан неожиданно скончался, а на трон Бельверуса сел король Нимед.

Политика страны стала меняться на глазах: был заключен мир с сопредельными государствами, в том числе и со злейшим врагом – Аквилонией, чему немало способствовала миролюбивая позиция Вилера Третьего. И тогда Амальрик понял, что если сейчас он собственными руками не повернет колесо истории, то ему остаток жизни придется скоротать в своем Торском поместье, довольствуясь лисьей охотой и потешая досужих соседей рассказами о своем славном прошлом.

«Цель оправдывает средства!» – сказал он себе и стал ожесточенно оттачивать свой разум и совершенствовать тело. Он отошел от службы при дворе и испросил соизволения короля Нимеда удалиться в Торский замок, сославшись на пошатнувшееся здоровье, где и провел целый год, покидая библиотеку только для того, чтобы спуститься в тренировочную залу.

Он прилежно изучал хайборийские языки, а также обычаи большинства западных стран, до боли в глазах вчитываясь в угловатые северные руны и перевернутую вязь шемской скорописи. Длинными зимними ночами, холодея от ужаса, он разбирал кабаллистические знаки манускриптов некромантов Ахерона; которые бережно припрятал в Ночь Избиения Волхвов, и тени неведомых существ начинали шелестеть в темных углах дворцовых покоев. Он постигал науку составления ядов, практикуясь на собственных рабах, совершенствовался в искусстве тайнописи, часами упражнялся с холодным оружием, доведя до совершенства свое умение фехтовать всеми мыслимыми способами и научился стрелять из лука и арбалета не хуже какого-нибудь бритунского йомена.

Ровно через год его демон-покровитель, как видно, вспомнил о нем, поскольку примчался гонец из Бельверуса с подписанным указом короля – барон Торский назначался главой посольства в Аквилонию. Амальрик воскурил жертву Митре, считая, что сам Бог Солнечной Справедливости помогает ему в задуманном. Но удача не была последней, через пару лун он познакомился на каком-то приеме со смуглым надменным коротышкой, который называл себя принцем Тараском, был в родстве с царствующей фамилией и страстно мечтал о короне Немедии, хотя между ним и ей стояли не только Нимед, но и три его сына. Опальный принц строил далеко идущие планы, и Амальрик рассудил, что Митра послал ему неплохого помощника для достижения его собственных целей.

План Амальрика был прост и, как ему казалось, безотказен. Между Вилером и Нимедом был подписан пакт о взаимном ненападении и вечной дружбе. Прозорливый король не зря заигрывал с могущественным западным соседом, понимая, что его собственное благополучие во многом зависит от Аквилонии, ибо пока Вилер правит в Тарантии, он сам сможет наслаждаться негой и покоем, не помышляя об усилении армии и изменении границ, – войны не будет. Но барону Торскому позарез нужна была война: это позволило бы нанести серьезный удар по правлению Нимеда, который поостережется дать должный отпор завоевателям, и, пользуясь поддержкой воинственной немедийской знати, посадить марионетку Тараска на Трон Дракона, где он пробудет ровно столько, сколько нужно Амальрику, а когда он станет ненужным… В конце концов Бельверус будет иметь настоящего владыку – Амальрика Торского.

А пока… Пока он вынужден прятаться под личиной недалекого, жизнерадостного Посланника дружественной державы.

Но только пока… Пока жив король Вилер…

ОБРАЗ МАСКИ

Выехав за околицу деревеньки, совершенно обезлюдевшей в часы полуденного зноя – лишь далекая песня жнецов в поле, да шум крыльев ветряной мельницы нарушали тишину этого царства мертвых – барон Торский направил лошадь к лесу. Несколько шагов, лениво потявкивая, за ним протрусила шелудивая собачонка, но и она вскоре отстала. Больше же никто не попался ему на пути.

Не спеша он подъехал к лесной опушке и чуть осадил свою гнедую, смакуя живительную тень, которая даровала блаженство его разогретому, напитанному теплом телу. Взмыленная кобыла строптиво косила глазом и мотала головой, требуя отдыха, но немедиец, постояв немного, сурово пришпорил ее, заставляя свернуть на лесную тропинку.

Здесь, под сенью вековых дубов и грабов, царил полумрак. Земля была влажной, и копыта коня негромко чавкали по грязи, баламутя ровную поверхность мелких луж, синих от утонувшего в них неба. Казалось, лес живет собственной жизнью, и суровая сушь, царившая вокруг, опасалась вторгнуться в зеленые дубравы, еще не успевшие покрыться разноцветным осенним убранством. Амальрик был рад возможности насладиться прохладой, – путь по выжженной солнцем равнине утомил его, и он с грустью вспоминал вчерашнюю недолгую грозу, которая спутала ночное веселье. «Жаль, что Митра не даровал хотя бы немного влаги этим несчастным землям, – подумалось ему, – Как было бы хорошо скакать по дороге, когда извечная пыль прибита крупными дождевыми каплями, а в воздухе чувствуется свежесть, словно ты приближаешься к морю». Посланник вспомнил жалобы одышливого Нумедидеса, всегда страдающего от жары, и расхохотался, спугнув раскатами смеха желтую иволгу, которая до того, вцепившись коготками в хрупкую ветку, недоуменно вертела головой, разглядывая диковинное существо, передвигающееся по заповедной тропке.

Чуть дальше дорожка стала совсем незаметной, и Амальрик, спешившись, повел лошадь в поводу, опасаясь, что сидя в седле может сбиться с пути. Пот, что градом катил по телу на солнцепеке, постепенно высыхал, и немедийца начал пробирать озноб. В этих сумрачных даже в яркий погожий день засеках ему всегда делалось не по себе, и он начинал тосковать о просторах, залитых солнечным золотом, не переставая дивиться переменчивости человеческой натуры, совсем недавно мечтавшей о сени еловых лап как о недоступном благе, стремясь укрыться под тенистым пологом от нестерпимого зноя.

Наконец путь окончился у небольшого лесного озерца, щедро усыпанного крупными белыми кувшинками, где посланник напоил лошадь и стреножил ее, предоставляя ей возможность попастись. Гнедая кобыла не заставила себя ждать и тут же принялась щипать траву, потеряв всякий интерес к окружающему. Амальрик снял тяжелые седельные сумки, аккуратно положил их на землю, сам уселся рядом, опершись спиной о ствол дуба. Достав флягу, он отпил немного воды и расслабился, блаженно прикрыв глаза, не переставая, впрочем, прислушиваться, в ожидании. Должно быть, Марна уже знает о его приезде и скоро выйдет к нему.

И точно, прошло совсем немного времени, как слева от отдыхающего посланника раздался едва слышный шорох, который бы любой, менее тренированный, чем у немедийского воина, слух не отличил бы от тысячи крохотных шумов, составляющих лесную тишину: шелеста листвы, цоканья белок, стрекотанья кузнечиков, криков перепелов, редких всплесков от какой-то водоплавающей живности, шуршанья озорных белок по сосновым стволам. Но этот звук был ни чем иным, как осторожными шагами, приближающимися к Амальрику.

Барон неслышно положил руку на маленькие булавы, похожие на лекарские пестики для растирания снадобий, которые висели на его поясе. Он знал, что и четверти мгновения будет довольно, чтобы метнуть их в невидимого врага и мгновенно оборвать нить его жизни. Этим оружием дикие племена загадочной страны Дарфар убивали на скаку быстроногих газелей, мчащихся со скоростью ветра.

Немедиец знал и то, что кроме ведьмы прийти сюда некому – окрестные жители за несколько лиг обходили владения чародейки, не забывая осенять себя знаками, отвращающими демонов; но все же вздохнул с облегчением, когда увидел среди деревьев неспешно приближающуюся фигуру, и, встав, поклонился низко, как мало кому кланялся и при дворе короля.

– Рад видеть тебя, госпожа Марна.

Та коротко кивнула в ответ, не удостоив его ни единым словом.

Осанистая высокая фигура колдуньи выделялась багровым пятном на фоне зеленой хвои. Она была одета в просторную рубаху из льняного полотна, окрашенную соком корня марены в цвет запекшейся крови, богато украшенную вышивкой, в которой преобладали черные и темно-синие тона, с вкраплениями желтого и травяного. Рубаха была заправлена в длинные просторные шаровары, которые тоже были окрашены, но уже не мареной, а отваром ягод волчьего лыка и плавунца, и оттого являли собой дикую смесь серо-зеленого и охристого. Низкая, сильная талия была перехвачена широким малиновым кушаком с медными бляшками, позументом и шерстяными кистями на концах. Крепкие ноги, обернутые черными онучами, перекрещивались оборами, что подчеркивало их еще сохранившуюся стройность. Поверх рубахи был надет короткий суконный жилет с высоким стоячим воротником, тоже красно-бурый, на котором маленькими светлыми бусинками, именуемыми в гирканских странах бисером, был вышит затейливый орнамент, состоящий из мелких ромбов, перемежающихся косыми крестами.

Ведьма не носила украшений, лишь на ее плечи был накинут широкий холщовый пояс с таким же, как и на жилете, рисунком, да трапецевидная нагрудная застежка с непонятными символами закалывала ворот жилета.

Ничего похожего на ее наряд Амальрик не видел за время всех своих многочисленных странствий, хотя чем-то ее причудливое одеяние напоминало облачение магов загадочных обитателей Карпашских гор. От ее убранства веяло чем-то варварским, диким и необузданным, оно приковывало внимание и уже не отпускало, насмехаясь каждой складкой и швом над убожеством хайборийских покроев, ибо самый вычурный костюм любого щеголеватого вельможи от Аргоса до Коринфии показался бы блеклым и скучным рядом с первозданной красотой этого многоцветного разузоренного платья.

Но на этом странности облика Марны не исчерпывались. Когда случайный прохожий, которому бы не посчастливилось встретить ее на пути, отвел бы глаза от сложного орнамента и перевел взор на ее лицо, то кровь застыла бы в его жилах и он отшатнулся бы, не в силах скрыть отвращение.

У ведьмы не было лица.

Ее круглую голову полностью закрывала маска из грубо выдубленной коричневой свиной кожи, такой толстой, что напоминала деревянную. Чудовищное забрало с двумя прорезанными овалами на месте ноздрей и рта было лишено отверстий для глаз и держалось посредством двух широких, перекрещенных на затылке ремней, наглухо притороченных к заскорузлой коже, было ясно: она никогда не снимает своего жуткого украшения. Амальрик не знал того, что скрывалось за ним, и подозревал, что ни один смертный не мог похвалиться тем, что видел истинный лик колдуньи, и мог лишь довольствоваться собственными предположениями на этот счет, считая, что ведьма – не человек, и за страшной личиной скрывается ужасный демонический образ. По-видимому, Марна была слепа, иначе зачем ей было прятаться от лучей солнца, но все ее уверенные движения говорили об обратном. Казалось, чернокнижницу ничуть не стесняло то, что она вынуждена жить в постоянной тьме – ее сноровке и легкой походке мог позавидовать любой зрячий.

Кроме того, было в ней что-то странное, то ли в повадке, то ли в медленном, чуть тягучем выговоре, а может, в неторопливых плавных жестах, похожих на отточенные движения кхитайских мимов, услаждающих прихотливые взоры изнеженных златолицых богдыханов, плавающих в тяжелых клубах опийного дыма; нечто, постоянно тревожившее подозрительного немедийца. Несмотря на весь свой огромный опыт, он не в силах был даже точно определить, откуда Марна родом. В ней ощущалась какая-то древняя мощь, до поры мирно дремавшая в ее кошачьем теле, и тогда Амальрику казалось, что в ней есть что-то от стигийцев, хоть она ни в чем и не походила на них. Другой раз он убеждал себя, что она уроженка севера, – только во вьюжной Гиперборее, краю ледяных пустошей, где властвовали таинственные колдуны Белой Руки, могла родиться женщина с такой застылой душой, в которой не было места человеческим чувствам. Раз, прочитав древний манускрипт о таинственной Лемурии, погрузившейся на океанское дно, Амальрик вообразил, что Марна – лемурийка, невесть как уцелевшая после гибели своей расы, но потом понял, что и это далеко от истины. Барон чувствовал всей своей малой магической силой какую-то зловещую ауру, исходящую от нее, подобную той, что, как гласят предания, окружала некромантов Ахерона, кошмарной Империи Зла, стертой с лица земли дикими хайборийскими племенами. Впечатление усугублялось и ее неторопливо-надменными манерами и властным голосом, который не умел просить. Ясно было одно: ни отшельнический образ жизни, ни скромное лесное жилище совершенно не подходили ей, как не подошли бы тонконогому гирканскому скакуну чистых кровей тяжелый плуг или мельничное колесо, вздумай кто-то впрячь его туда.

Однако, хотя Марна была всегда ровно любезна с немедийцем – а их знакомство, так неожиданно начавшееся, длилось уже не один год, ему так и не удавалось выведать ее тайну. В конце концов, он просто оставил все попытки, рассудив, что стоит пользоваться помощью, пока ему предоставляют ее столь щедро, и не задумываться о последствиях. Однако это не мешало ему держаться настороже. Его собственные магические знания были ничтожны перед тем могуществом, которым обладала чародейка. В ее присутствии Амальрик ощущал себя жалким невеждой, годным лишь на простое то, чтобы напустить порчу на соседскую скотину или сквасить молоко в крынке суеверной селянки.

Тем временем, по-прежнему не произнося ни слова, лесная ведьма сделала несколько шагов в сторону чащобы и, обернувшись, поманила Амальрика рукой. Он было двинулся за ней следом, не переставая дивиться, как она ухитряется так хорошо ориентироваться, не видя ничего вокруг, но вдруг остановился.

– А лошадь, Марна?

– Ах, да…

Это тоже было частью ритуала. Колдунья никогда не позволяла гостям самим приближаться к своему жилищу и не терпела рядом животных, хотя и не отказывалась позаботиться о лошади немедийца.

Сунув руку в складки своих просторных шаровар, она достала крохотный мешочек, из которого извлекла щепотку синего порошка и, приблизившись к тому месту, где паслась стреноженная кобыла, сдула в ее сторону снадобье. Пыльцу подхватил непонятно откуда налетевший ветерок и домчал ее до ноздрей животного. Лошадь нервно повела ушами, чихнула… и все успокоилось. Однако Амальрик знал, что отныне гнедая, пока ведьма не снимет заклятье, останется невидимой для чужих глаз, и ни один дикий зверь ее не учует.

По лесу они шли молча, быстрым шагом, Марна – впереди, выбирая дорогу по незримым приметам, Амальрик чуть поодаль стараясь ступать за ней след в след, чтобы не споткнуться о предательскую корягу, не распороть платье об острый сук и не исцарапаться об колючий кустарник. Тяжелые седельные сумки, которые он потащил с собой, сковывали его движения, но Амальрик все же попытался играть в привычную игру, силясь запомнить путь. Это стало игрой с тех пор, как он понял всю тщетность своих усилий, должно быть, и здесь не обошлось без колдовства, – ибо когда он пытался восстановить в памяти дорогу, все туманилось в его сознании, дробилось и кружилось, отказываясь сложиться в стройную картину. Он не знал, доверяла ли ведьма хоть кому-то тайну своего жилища.

Тем временем они вышли на небольшую поляну, где журчал прозрачный ключ с ледяной водой. Там, среди огромных, в три обхвата толщиной, буков, располагалась хижина колдуньи, напоминавшая больше землянку. Перед входом находился очаг, заботливо обложенный круглыми белыми камнями, Амальрик никогда не видел, чтобы Марна разводила огонь, и мог только догадывался о его истинном назначении, единственное, что он мог утверждать наверняка – очаг этот явно служил не для варки похлебки.

Для того, чтобы войти внутрь, ему пришлось согнуться почти пополам: дверь была очень низкой. Внутри пола не было, его заменяла свежая душистая кошенина, в центре маленькой комнатушки стоял приземистый табурет, у стены – грубый деревянный стол, напротив – большой кованый сундук, покрытый медвежьей шкурой, который, по всей видимости, служил чернокнижнице ложем. В домике царила полутьма, окон не было, да и к чему они были ей, окруженной непреходящей тьмой; свет падал только из отворенной настежь двери; было прохладно, пахло сушеными травами, сырой землей и какими-то сладковатыми благовониями, от которых кружилась голова и хотелось плакать.

Марна опустилась на низкий сундук и жестом указала Амальрику на табурет. Он сел, нервничая оттого, что молчание затягивалось, – здесь почему-то не было слышно пенья птиц, трещотки дятла, шороха веток. В жилище колдуньи висела вязкая гнетущая тишина, которая, как мерещилось посланнику, давила на виски, заставляла быстрее биться сердце, студила кровь в жилах.

– Рад видеть тебя в добром здравии, Марна, – прокашлявшись, произнес немедиец, который был готов говорить что угодно, любую чушь, лишь бы распороть это гнетущее безмолвие. Здесь, в жилище ведьмы, он напрочь лишался всей своей гордыни и ощущал постыдную робость. Взгляд его, не отрываясь, следил за танцем пылинок в золотистых лучах, что падали из дверного проема, разделяя полумрак надвое, так, что он и чародейка находились в разных половинах.

Но ответа не последовало.

Тогда Амальрик стал возиться с тяжелыми седельными сумками, что привез с собой.

– Вот, посмотри. Здесь кое-что для тебя. Снадобья, что ты просила. Хрустальная пирамида – я купил ее у стигийских пилигримов, так что в подлинности можешь не сомневаться… – Колдунья сдержанно хмыкнула. – одна из книг, что была тебе нужна. За второй пришлось послать в Немедию – здесь ее не сыскать, но слава… – он запнулся, чуть не ляпнув привычное «слава Митре», но вовремя прикусил язык – мало ли каким богам или демонам поклоняется Марна, – я хотел сказать, слава судьбе, что я сохранил все то, что мои гвардейцы отняли у колдунов во время тогдашнего погрома в Бельверусе. Я ничего не смог разобрать в этих письменах, но ты, ты ведь другое дело – ты сможешь… – заискивающе закончил он и замолчал на мгновение, словно ожидая благодарности, но колдунья сидела недвижно, словно мраморное изваяние. Поняв, что ответа не будет, барон продолжил: – А во второй сумке – съестное. Я подумал…

– Не стоило, – впервые за все время подала голос ведьма. – Ты же знаешь, немедиец, эти деревенские болваны приносят нам все, что нужно. Да и Тиберий не забывает Марну…

Амальрик хмыкнул. Еще бы тот забыл! У многих в памяти, должно быть, навсегда останется мор, что наслала три лета назад на скот ведьма, разгневавшись на какую-то мелкую обиду. С тех пор местные жители почитали за счастье удовлетворить любую прихоть колдуньи, произнося ее имя благоговейным шепотом.

Марна почему-то никогда не называла барона по имени, как будто ей это было неприятно, лишь сдержанное «немедиец» вырывалось из ее уст, когда она обращалась к посланнику. Амальрик убил бы любого, кто посмел бы столь дерзко вести себя с ним, но из уст колдуньи это звучало как похвала или громкий титул.

– Но довольно, – бросила наконец ведьма, не обратив никакого внимания на солнечные блики, которые забегали по темной поверхности маски, высвечивая ее крупчатую фактуру, хотя любой, имеющий глаза, не выдержал бы яркости лучей осеннего светила. – Так расскажи нам, немедиец, насколько ты преуспел за то время, что не виделся с Марной.

Амальрик кивнул, скривившись на мгновение от обычного «нам» – можно подумать, что она здесь не одна и есть кто-то третий, кто слушает их речи. Ну что ж, право ему, есть чем удивить старую ведьму. И не спеша, сдержанно, стараясь не давать волю лишним эмоциям, он принялся пересказывать свой разговор с Нумедидесом и вечернюю беседу с Валерием.

– В общем, – заключил он с довольной усмешкой, – старший щенок тявкает и рвется в бой. Младшему же, похоже, ни до чего нет дела. Он не встанет у нас на пути. А кроме того, – добавил он уже напоследок, – большинство молодых дворян также за Нумедидеса. Они пойдут за ним. Остается лишь их направить в нужную сторону… Лицо Марны посуровело.

– Почему же ты не сумел убедить принца Валерия, немедиец? Зачем нам пес на аквилонском троне, когда молодой лев рыкает и хлещет хвостом… Ты своевольничаешь, немедиец, и это может погубить тебя!

С этими словами Марна повернула свою жуткую личину в сторону Амальрика, и тот почувствовал, что незрячий взор, просочился сквозь бурую свиную кожу и проник ему прямо в душу, высасывая жизненную энергию. Мелькнула мысль об оружии, но быстро погасла, не было сил даже поднять руку, да что там поднять, не было сил даже подумать об этом. Он понял, что ледяной холод пронзивший его члены, скоро дойдет до сердца, и Амальрик, барон Торский, навсегда останется в этом угрюмом лесу.

Он с трудом разлепил непослушные губы.

– Подожди, Марна, – прошептал он, и каждое слово давалось ему с таким трудом, будто он вкатывал в гору огромный камень. – Подожди, отпусти меня… я еще не все тебе рассказал…

Чернокнижница медленно отвернула жуткую личину, и Амальрик едва не задохнулся от волны живительного тепла, опалившего изнутри его измученное тело. Он пошевелил затекшими конечностями и возблагодарил Митру, что на этот раз все обошлось, пообещав себе, что лично поднесет факел к вязанкам хвороста, когда проклятая ведьма за все свои делишки попадет наконец на костер. Он проигрывал в уме сцены всевозможных пыток, которым подвергнет колдунью, когда свершится задуманное, но на губах его играла почтительная улыбка, а глаза были опущены долу.

– Я вижу, ты забыл, немедиец, – вполголоса пробормотала чародейка. – Но теперь – ты вспомнил…

Конечно, он вспомнил, хотя колдунья ошиблась – он никогда и не забывал. Не забывал того страшного случая, который едва не стоил ему жизни и свел его с слепой отшельницей.

Это было две зимы назад. Тогда барон Торский только что прибыл в Аквилонию и пытался завести нужные знакомства, понравиться при дворе Вилера, чтобы затем, без помех приступить к исполнению своей опасной миссии. В свободные часы Амальрик неистово предавался прежним занятиям – без конца упражнялся в различных боевых искусствах, по прежнему усердно корпел в библиотеке и продолжал осваивать опасное ремесло черного мага.

Раз, поздно ночью, ему, наконец, после долгих неудач, удалось вызвать у себя колдовское зрение. Он сам не понимал, отчего получилось именно на этот раз, вроде бы он всегда педантично выдерживал все необходимые ритуалы, но удача доселе не сопутствовала ему. И вот, вцепившись в подлокотники кресла, барон восторженно обозревал привычные предметы, еще мгновение назад – такие знакомые и понятные до мельчайшей детали, до каждого завиточка и черточки, которые неожиданно обрели новые, немыслимые качества и превратились в нечто странное, причудливое, но вместе с тем притягательное. Амальрик захмелел от неожиданного могущества, видя то, что обычному человеку узреть не дано. Его пустая, как ему мнилось раньше, гостиная, оказалась населена какими-то странными существами и непонятными субстанциями: мохнатые зверушки, похожие на пушистых котов, сидели в углу комнаты и ожесточенно жестикулировали – хозяин Торы догадался, что это духи очага; над раскрытой колдовской книгой, в переплете из человеческой кожи, мерцало черное облако, в котором вспыхивали багровые искры; собственная рука Амальрика стала почему-то прозрачной – он видел все вены, сухожилия, кости и видел, хотя видеть это было невозможно, но он все же видел, что через пол-луны он вывихнет кисть во время учебной схватки с графом Ауланом.

Как зачарованный, переводил он взгляд с одного предмета на другой, метался по комнате, выглядывая через окно на пустынный двор, который, как выяснилось, только казался таковым, на самом деле по нему сновали безмолвные призрачные фигуры в просторных одеяниях, – садился, вскакивал и снова садился, не в силах справиться с восторгом, переполняющим все его существо. Он почуствовал жажду, схватил кувшин с водой – и узрел колодец, из которого ее зачерпнули, и подземный ключ, который питает этот колодец, и озеро в котором берет начало ключ – жадно отпил и вдруг ощутил, как нечто страшное, ледяное и острое, наваливается на него сверху, подминает под себя, заставляет затаить дыхание, приказывает не биться сердцу. Это было столь ужасно, столь неожиданно, после блаженных мгновений наслаждения новым знанием, что Амальрик рухнул на пол, закутывая голову плащом, зажимая уши ладонями и зарываясь под полосатый афгульский ковер. Краем глаза он успел заметить, как в углу всполошились духи и заметались мохнатыми комками по всей комнате, пронзительно пища.

В глубине сознания мелькнула догадка – он не стал чертить охранительную пентаграмму, не рассчитывая на положительный исход своего опыта, и теперь оказался беспомощным перед чьей-то злобной колдовской силой, беспощадной и свирепой, словно северная метель. Некто полонил его сознание, растворил его личность, иссушил мозг и свернул мышцы в судорогах за считанные мгновения. Амальрик слышал о могущественных колдунах Черного Круга, о зловещих гиперборейских шаманах Белой Руки, о таинственных аколитах кхитайского Красного Кольца, но не мог и помыслить, что его жалкие школярские потуги могут привлечь внимание магов столь высокого ранга. «Отпусти, отпусти меня, кто бы ты ни был, отпусти», – шептал насмерть перепуганный немедиец, пытаясь сделать пассы, отвращающие демонов. Через несколько мгновений, которые показались ему часами, некто, по-видимому, внемлил отчаянным мольбам – неожиданный напор иссяк так же неожиданно, как и появился.

Посланник, весь в холодном поту, дрожащей рукой начертил-таки зеленым мелом на полу пентаграмму, замкнул ее вокруг себя и, пробормотав необходимые заклинания, – выключил колдовское зрение. Мир вокруг мгновенно потускнел и стал казаться пресным, словно полинявшим, но дыхание постепенно восстановилось, сердце перестало скакать как испуганная лошадь, судороги в конечностях помаленьку начали проходить. Он уже готов был приписать все случившееся собственному расстроенному воображению, но вдруг услышал как бесстрастный гулкий голос произнес:

«Мы приветствуем тебя, немедиец!»

Амальрик подскочил, как ошпаренный и заозирался по сторонам, сердце опять забухало как кузнечный молот, по коже побежали ледяные мурашки. Но комната была совершенно пуста.

«Мы приветствуем тебя, немедиец!» – повторил голос, и барон понял, что глас этот звучит у него в голове. Это открытие отнюдь не обрадовало его; за долгие годы своей жизни, дуайен поимел привычку разговаривать как все нормальные люди, с помощью языка. Слушать же собеседника он предпочитал ушами, и его новые свойства ему совсем не нравились, поэтому неудачливый маг стал ползать по полу, ища изъян в пентаграмме, то маленькое отверстие, через которая неведомая сила проникала в его укрытие.

«Твоя пентаграмма совершенна, немедиец. Но ты не сможешь теперь оборониться от нас, – продолжил голос, – пока ты был беззащитен, мы успели поймать твою душу и теперь ты в нашей власти. Ты сделаешь то, что мы велим, иначе сущность твоя будет уничтожена и ты превратишься в животное, а после смерти попадешь в преисподнюю Зандры!»

– Кто ты? – вслух спросил Амальрик, пытаясь не растерять остатки достоинства.

«Зови нас Марной…»

– Но кто ты, Марна?

«Мы – та, кто поможет тебе в задуманном! Мы давно ждали тебя – и вот ты пришел… Поутру ты должен взнуздать лошадь и приехать ко нам…»

– Но куда? Где ты, Марна? «Ты отыщешь путь…»

И действительно, Амальрик ехал так, будто бы дорога была ему хорошо знакома. Так они познакомились с колдуньей.

Нельзя сказать, что барон жалел о том, что все так получилось, напротив, он, как велит обычай, приколол острием кинжала мешочек с солодом, мукой и хмелем к балке на потолке гостевой башни тарантийского дворца – в знак своего обещания принести обильную жертву Митре за его доброту и мудрость. Марна оказалась полезной помощницей – она люто ненавидела короля Вилера и страстно жаждала его смерти, немедиец строил разные догадки, чем же ей так насолил самодержец, но все они, как он сам понимал, были весьма далеки от истины. На смену Вилеру Третьему ведьма прочила принца Антуйского Дома, самонадеянно считая, что сумеет подчинить своей воле Суд Герольда, чтобы он принял надлежащее решение. Вот тут они с Амальриком не совпадали, тому было безразлично, кто из принцев сядет на Рубиновый Трон, лишь бы Аквилония вышла из спячки и вступила в кровопролитную войну с его отчизной. Но так или иначе, раз в луну барон навещал Марну, сообщал ей последние дворцовые сплетни, рассказывал то, что считал нужным, о своих собственных делах. Амальрик не понимал, какая корысть Марне в нем, но благоразумно держал язык за зубами, до поры до времени.