Текст книги "Зеркало грядущего"

ОБРАЗ КОВАРСТВА

«Любезнейший мой Тиберий.

Троцеро, граф Пуантенский шлет привет и пожелания здравия и процветания тебе и всему твоему дому. Да не оскудеет щедрая рука Митры, источающая благость над прекрасной Амилией, и дарует этому благословенному краю и его владетелю долгие годы и полные закрома! Надеюсь, письмо мое найдет тебя в добром здравии, и заранее прошу простить твоего старинного друга, если сие послание станет причиной тревоги и беспокойства, однако дело мое спешное и не терпит отлагательств…»

Дочитав до этих строк, принц Нумедидес поднял голову, недоумевающе уставившись на Тиберия Амилийского. Письмо графа, судя по всему, было весьма личным, и он не мог понять, с какой стати барон заставляет его читать чужую переписку. Разумеется, при случае принц не погнушался бы потихоньку проникнуть в чужие тайны, до которых был весьма охоч, особенно будучи уверен, что в послании могут содержаться сведения для него небезынтересные, – однако было нечто тревожное в том, как Тиберий призвал его чуть свет в свои покои, через личного камердинера, предупредив заранее, чтобы принц сохранил свой визит в тайне.

Подобная атмосфера заговора была не по душе Нумедидесу. Он и без того слегка побаивался суровости барона, неуютно чувствуя себя под пронзительным взглядом глубоко посаженных глаз старого вояки; его не оставляло ощущение, будто тот видит его насквозь, взвешивает каждый его жест и поступок и дает оценку, чаще всего не слишком лестную. А в то утро барон был особенно мрачен. Он встретил гостя, восседая в старом кресле, закутанный в меховую накидку, бледный, не до конца оправившийся от вчерашнего происшествия, но прямой и суровый как никогда. Не предложив ни вина, ни угощения, как подобало бы по придворному этикету, он хмурым взглядом смерил вошедшего, коротко извинился, что не может встать и поприветствовать гостя, как подобает – при этом Нумедидеса не оставляло чувство, что слова эти, необходимые, но пустые, он произносит с внутренним раздражением, торопясь разделаться с дежурной вежливостью и скорее перейти к делу, – и сразу же протянул принцу свернутый в трубочку свиток, жестом показывая, чтобы тот прочел содержимое. Принц, однако же, по-прежнему колебался, не уверенный, чего именно добивается хозяин дома, и, уловив его колебания, Тиберий кивнул повелительно и резко.

Нумедидеса охватили дурные предчувствия. Отвратительное ощущение собственной беспомощности – словно вернулись времена детства, и Авенций, строгий наставник юного принца, проведав об очередной проделке воспитанника, призвал его в кабинет на расправу. Именно так он чувствовал себя сейчас, с той лишь разницей, что ныне речь шла не о детских шалостях и забавах, и за те взрослые игры, в которые он ввязался, расплата могла быть куда более суровой. Ждать снисхождения от человека, подобного Тиберию, не приходилось… В который раз он мысленно проклял Амальрика за то, что тот втянул его в свои интриги, – однако сожалеть было поздно, оставалось взять себя в руки и выдержать грядущие испытания с достоинством. Нумедидес вновь развернул свиток, стараясь не показать, как дрожат его руки. Тиберий не сводил с него глаз.

Нумедидес продолжил чтение. Как ни старался он сохранять хладнокровие, изящные буквы на тончайшем, чуть розоватом пергаменте, начертанные со множеством завитушек и витиеватых росчерков, плясали у него перед глазами, и ему приходилось перечитывать написанное по несколько раз, напряженно шевеля губами, чтобы смысл послания дошел до него.

«… Пакет сей доставит тебе мой доверенный человек, и я надеюсь, к утру он будет уже у вас в Амилш, ибо дело мое и впрямь весьма спешное, и нельзя терять ни секунды», – Нумедидес почти мог слышать медленный, чуть хрипловатый голос графа Троцеро. Ему вдруг захотелось крикнуть, чтобы тот замолчал, не смел говорить ничего более, – однако нелепость подобного желания была очевидна. – «От души надеюсь, что чуть позже смогу послать другого нарочного, однако, возможно, это письмо окажется последним, что ты получишь от меня, и ему суждено стать моим завещанием».

– О чем он? – Нумедидес не выдержал. Оторвавшись от свитка, он изумленно уставился на Тиберия. – Какое завещание? К чему все это? И причем здесь я, наконец?!

Тиберий Амилийский нахмурил седые брови, с явным неодобрением глядя на молодого принца.

– В мое время молодежь имела достаточно здравого смысла и воспитания, чтобы не болтать лишнего и повиноваться старшим! – пробурчал он сердито и поморщился, потирая больное плечо. – Имей терпение дочитать до конца, принц! Возможно, тогда тебе не понадобятся никакие объяснения. Жаль, жаль, что здесь нет Его Величества, уж ему-то не понадобилось бы растолковывать такие простые вещи.

Услышав упоминание о Вилере, Нумедидес раздраженно вздохнул и покорился. Однако с каждым словом отвращение нарастало, – словно если бы он не стал читать послание Троцеро, каким-то чудесным образом оно исчезло бы с лица земли, и остались ненаписанными все те ужасные вещи, которые он уже предчувствовал впереди.

«Пусть не пугают тебя эти слова, мой друг, – писал далее граф. – Старым воинам не пристало дрожать и закатывать глаза, подобно изнеженным девицам, говоря о столь простой и неизбежной вещи как смерть. Возможно, когда ты получишь это письмо, или чуть позднее, меня уже не будет в живых. Это небольшая, однако вполне реальная вероятность, – и я чувствую себя обязанным предусмотреть ее, сделав соответственные распоряжения. Одним из них и станет мое письмо к тебе.

Дело в том, что за последнее время, наблюдая за творящимся в Тарантии, я пришел к печальному, но неопровержимому выводу, что при дворе зреет заговор, направленный против нашего короля и повелителя Вилера Третьего. Всемогущий Митра подарил мне случай воочую убедиться в этом. У меня нет уверенности, что я раскрыл всех, кто принимает в нем участие, однако глава подлого замысла мне известен – это Амальрик, барон Торский, полномочный посланник Немедии при Аквилонском дворе.»

Дочитав до этого места, Нумедидес поперхнулся, в глазах у него помутилось на миг, и он возблагодарил Митру, что читает послание Троцеро сидя, иначе неминуемо упал бы без чувств. Но и теперь тошнотворный комок поднялся к самому горлу, и липкий пот страха выступил на лбу, смочив брови и ресницы. Он не осмелился даже поднять руку, чтобы вытереть его…

Старый барон не сводил глаз с Нумедидеса, и лишь сейчас принц окончательно уяснил замысел вельможи: поскольку в письме Троцеро явно не было никаких указаний на участие в заговоре лиц королевской фамилии, он мог лишь подозревать причастность к злодейству самого Нумедидеса – или даже, почему бы и нет, Валерия. Должно быть, и всю эту сцену с письмом старый лис затеял, чтобы проверить его реакцию!

Как ни напуган был Нумедидес, он не мог сдержать недоброй усмешки. Барон решил поиграть с ним, точно кошка с мышью? Ну что же, пусть его. Вот как бы только не оказалось, что у добычи слишком острые зубы… Не поднимая головы, он стал читать дальше, все больше убеждаясь в собственной правоте. Однако теперь лишь малая часть его сознания следила за витиеватыми доводами и рассуждениями Троцеро, – письмо стало для него удобной ширмой, за которой он мог поразмыслить спокойно и трезво над тем, что теперь следует предпринять. Принц Нумедидес поджал губы, изображая священный ужас при чтении. Пронзительный взгляд Тиберия больше не тревожил его. Он принял решение. Страх ушел.

«… Итак, я уверен, что именно немедийский кречет стоит за попыткой переворота, – продолжал Троцеро. Что за нелепость! Нумедидес едва удержался, чтобы не расхохотаться вслух. – Что надеются выиграть эти негодяи от своего коварного замысла, мне неведомо, равно как и имена всех из аквилонской знати, кто поддерживает их подлые планы! Многих бунтовщиков я узнал, но, увы, не смогу это доказать. И если я начну обличать их, не имея на руках фактов, то уверен – эти подлые псы рассмеются мне в лицо и поспешат заявить королю, что злобный пуантенец хочет посеять смуту во дворце, возводя напраслину на его верных слуг. И оттого на мои уста наложена печать молчания, – Нумедидес не смог сдержать облегченного вздоха, – Но, я знаю: основной план их состоит в том, чтобы обезглавить страну, лишив ее правителя, посеять рознь и смуту, а затем предательски напасть, расчленить и покорить Аквилонию, лишенную воли к сопротивлению! Этот вывод кажется мне наиболее правдоподобным, ибо я не вижу претендента, которого Немедия могла бы надеяться посадить на престол после гибели короля. Фельона Тауранского, вздумай он попытаться занять престол, прикончат его же собственные братцы, а обоих наследных принцев я слишком хорошо знаю, чтобы убедиться, что ни тот, ни другой не примет участие в заговоре. Валерий слишком прямодушен и честен для этого. Нумедидес слишком глуп и труслив…»

На этом месте принц вновь прервал чтение, невольно сжав кулаки. Гримаса ярости исказила лицо, и щеки расцветились пунцовым румянцем. Так значит, Троцеро считает его глупцом и трусом?! Прекрасно! В бесконечно длинном списке своих недругов на первом месте Нумедидес мысленно поставил новое имя. Он никогда не прощал подобных обид. Троцеро дорого поплатится за то, что осмелился подобным образом отозваться о нем! И еще дороже заплатит Тиберий – за то, что не постеснялся, со столь вызывающей дерзостью, ткнуть ему в лицо эту мерзость!

Однако он постарался сдержать гнев. Необходимо было дочитать послание до конца, чтобы точно знать, насколько граф осведомлен об их планах. Но мысленно Нумедидес пообещал себе, что не станет жалеть времени для мести. Расплата будет поистине ужасной!

Итак… Наскоро он пробежал глазами строки, где Троцеро описывал разговоры, что он вел с Валерием и другими придворными, слухи, которые дошли до него, и дворцовые сплетни. Во всем этом не было ничего существенного. Ничего, кроме пустых домыслов, да он и сам признавал это.

«… Как ни печально, друг мой, раз я не имею доказательств тем смелым утверждениям, что я делаю перед тобой, у меня нет ни единого шанса быть услышанным… И потому, как подобает верному слуге короля и человеку чести, я принял решение самому сделать то, что подсказывает мне совесть и разум.

Я должен вызвать Амальрика на поединок. О, разумеется, предлог будет совершенно невинным! Дуэли сейчас вошли в моду в Тарантии, дерутся все и со всеми, так что это не привлечет особого внимания, если истинный повод поединка останется неведом, а об этом я позабочусь. И не пытайся помешать мне – хотя, полагаю, ты все равно не успеешь, – мое решение твердо! Я уверен, что поступаю, как должен, и, поскольку дело мое правое, Митра будет на моей стороне! Его милостью, я сумею отсечь голову ядовитой гадине и положу конец заговору. Таков мой план, который я надеюсь завтра же привести в исполнение.

Но если все же меня ждет неудача, старый испытанный друг мой, прошу тебя – не прими это письмо за бред безумца. В том, что я говорю здесь, нет и следа вымысла! Я даю тебе слово – клянусь чистым сердцем той, что была мне всех дороже! – что все сказанное мною – правда, от первого слова до последнего! И я верю, что теперь, зная столько же, сколько знаю я в тот миг, когда пишу тебе, ты сможешь довершить начатое мною и спасти престол и страну от кровожадных псов, что готовы погубить нас всех.

Прости за излишнюю, должно быть, выспренность моего послания… Я помню, как ты всегда смеялся над пристрастием южан к красивым словам! И потому буду заканчивать, мой друг. Мне следует отдохнуть перед завтрашним поединком и залечить недавно полученную царапину. Каков бы ни был его исход, слугам моим дано поручение известить тебя со всею срочностью… В остальном же, я всецело полагаюсь на твою мудрость, Тиберий, и на волю Солнцеликого Митры.

Остаюсь, засим, твой…»

Нумедидес не спеша свернул свиток. Он вполне уже овладел собой, подавив и страх, и ярость, владевшие им во время чтения, и на губах его, когда он вновь взглянул на застывшего в ожидании Тиберия, играла легкая усмешка.

– Боюсь, наш добрый граф сошел с ума. Амальрик убьет его!

Тиберий, явно обескураженный подобной реакцией, нахмурился. Крепкие мозолистые руки сжали подлокотники кресла.

– Никогда! Троцеро – отличный боец! Нумедидес с деланной небрежностью пожал плечами.

Как ни странно, происходящее начинало искренне забавлять его. В этой игре с опасностью он находил поразительное, болезненное наслаждение, подобного которому не ведал прежде. В нем проснулось нечто сродни жалости к барону Тиберию. Несчастный глупец – он пытался перехитрить принца, расставить ему ловушку, однако недооценил противника и, в результате, угодит в западню сам! Нумедидес наслаждался своей властью.

– Граф Пуантенский был отличным бойцом. Зим пятнадцать назад. Но сейчас для него тягаться с Амальриком сущее самоубийство. Барон лучший фехтовальщик двух королевств. К тому же пуантенец, по его собственному признанию, ранен!

Тиберий сдвинул кустистые брови.

– Милостью Митры, граф одержит победу!

– Вы столь уверены в милости Митры? – Не скрывая иронии, Нумедидес пожал плечами. Внутри у него все пело. Он представлял, каким растерянным и униженным чувствует себя сейчас старый барон, как жалко он корчится под натиском его яростной силы. О, Амальрик был прав! Он, Нумедидес, рожден быть королем! Создан для власти! И он докажет им всем…

Тем временем Тиберий окончательно утратил терпение. Дерзкий щенок, что сидел здесь, в открытую глумясь над ним, – если бы мог, он придушил бы его своими руками! Усилием воли, барон заставил себя сдержаться, чувствуя все же, как жар гнева затапливает лицо.

– Я не затем позвал тебя, принц, и показал это письмо, чтобы заключать пари об исходе поединка, – повысил голос старый воин, с удовлетворением отмечая, как мигом съежился и побледнел Нумедидес. Да, прав Троцеро… Тряпка, слюнтяй! Никаких шансов, чтобы немедиец вовлек его в свой заговор – не настолько же он глуп, в конце концов! И, уже более спокойным, почти отеческим тоном, Тиберий продолжил: – Я хотел знать, известно ли тебе что-то о тех разговорах, на которые ссылается граф Пуантенский. Возможно, кто-то вел с тобой подобные беседы… Я хочу знать, кто еще втянут в это мерзостное дело, чтобы предпринять необходимые меры.

– Какие? – не удержался Нумедидес от вопроса. Тиберий презрительно пожал плечами.

– Это уж мне решать! Но, полагаю, если я буду знать достаточно, я не побоюсь пойти к королю. В конце концов, мой вассальный долг велит мне сделать все, что в моих силах, для защиты трона и государства. – Пронзительный взгляд серых глаз вновь уперся в лицо принца, и тот поежился невольно под его тяжестью. И голос Нумедидеса, когда тот ответил, был подчеркнуто неуверенным, напряженным, словно он пытался что-то припомнить или, напротив, боялся сказать лишнее:

– Барон, вы задали мне сложную задачу. Сам граф пишет, что ему недостает доказательств… слишком велик риск оговорить невинного. Я не считаю себя вправе…

– Что значит, ты не считаешь?! – В раздражении Тиберий Амилийский сжал челюсти так, что заиграли желваки на скулах. Он вновь почувствовал неодолимое желание придушить щенка… – Ты понимаешь, что речь идет о заговоре – о жизни нашего короля и повелителя! Твой долг как наследника престола в том, чтобы помочь вывести на чистую воду его врагов, чего бы это ни стоило!

– О, да, конечно, однако… – Нумедидес весьма убедительно разыгрывал смущение, отлично видя и наслаждаясь бешенством, которое тем самым вызывал у барона. – Я слышал кое-что от… одного человека – но я и подумать не мог тогда, что он и впрямь замыслил измену! Однако теперь, поговорив с вами, я не знаю…

– Да говори же ты наконец! – Тиберий взорвался, не выдержав этих трусливых уверток. – Довольно тянуть! Что ты слышал? Кто этот изменник?

– Валерий, принц Шамарский. – Он выдохнул это едва слышно, со всем трепетом трусливой искренности, с радостью замечая, что не вызвал и искры подозрения в глазах барона. И, пользуясь его доверчивостью, покуда тот не опомнился и не начал сопоставлять очевидное, поспешил продолжить: – Мне горестно говорить об этом – однако кузен мой в последнее время ведет себя странно, и, воистину, по возвращении из далекого Хаурана стал сам на себя не похож. Язык мой не поворачивается поведать о том, что он совершил не так давно, и, увы, на уста мои наложена печать молчания. Я не вправе поведать ничего более.

– Говори! – Теперь, когда он был уверен, что близок к раскрытию заговора, Тиберий не в силах был сдержаться. Если понадобится, он готов был силой вырвать у Нумедидеса то, что тот скрывал от него. – Что натворил этот предатель? И кто мог повелеть тебе молчать? Кто?!

Нумедидес выдержал паузу, наслаждаясь сценой. Этот человек был у него в руках. Он подчинил его себе при помощи простейших уловок, – сам не веря, до чего просто дался ему обман. Воистину, невероятное удовольствие… Он потянул еще немного и наконец, чувствуя, что еще немного, и барон не выдержит, провозгласил с надлежащей торжественностью:

– Король!

– Что?! – Эффект превзошел все ожидания. Тиберий ошеломленно уставился на принца. И тот, довольный, пояснил со снисходительной доверительностью:

– Наш добрый Троцеро поторопился. Его Величество знает обо всем, и заговор не представляет для Его Величества опасности. Его Величество лишь выжидает удобного момента, чтобы разом расправиться с изменниками. – Он с удовлетворением отметил, что сумел найти нужные слова. Лицо Тиберия вытянулось, он внимал речам племянника короля, точно истине в последней инстанции, и тот заключил торжественно: – Так что вам нет нужды тревожиться, барон. Однако наш государь повелел мне молчать о том, что я знаю, дабы не спугнуть заговорщиков. Надеюсь, у вас достанет мудрости последовать моему примеру…

Последние слова прозвучали довольно дерзко, однако это не тревожило Нумедидеса. Он знал, что достиг цели, – убедил барона в своей невиновности, перевел подозрения на другого человека и, главное, обеспечил себе передышку, чтобы принять необходимые меры. Ибо в том, что принять их придется, у него не было сомнений. Рано или поздно барон, который будет отныне держаться настороже, решится-таки поговорить с королем, и обман раскроется. Этого Нумедидес допустить не мог. На кон поставлено было слишком многое.

Сухо поклонившись, Нумедидес попрощался с бароном, поблагодарил за гостеприимство и сообщил, что они с Валерием уедут немедленно, не дожидаясь даже завтрака. Он изрядно рисковал – это могло показаться Тиберию странным и возбудить подозрения, – однако еще важнее было не дать старику повстречаться с Валерием. Это было слишком опасно.

Он торопливо вышел из покоев барона и, повелительным жестом остановив попавшегося на пути слугу, не слушая возражений, отправил его на поиски кузена. Ему не терпелось покинуть этот дом. И даже послышавшийся сзади шелест платья очаровательной Релаты Амилийской не заставил его обернуться.

Валерий проснулся ни свет, ни заря, в настроении еще более отвратительном, чем накануне. Вчерашний вечер вспоминался, подобно кошмару… хуже того, подобно омерзительному видению из тех, что мучали ночами в отрочестве, когда просыпаешься весь в липком поту, с ощущением чего-то гадкого, постыдного, и никакой воды не хватает, чтобы отмыться.

Он встал и оделся сам, не прибегая к помощи лакея, и сел у окна, бездумно созерцая залитый предрассветным перламутром двор. Снизу, со стороны конюшни, тянуло свежим сеном и навозом, и, едва заметно, – потертой упряжью и лошадиным потом. Запахи эти, что вызвали бы гримасу отвращения на лице любого придворного, заставили его лишь улыбнуться мечтательно и погрузиться в воспоминания, которым тонкая патина времени придавала особую сладость и очарование.

По природе своей Валерий Шамарский не отличался сентиментальностью и обладал достаточно трезвым рассудком, чтобы удерживать из прошлого не только приятные мгновения, но также пот, боль и страх, которыми оно в избытке наградило его. Однако в дни, подобные сегодняшнему, разум не мог не искать спасения в былом, стремясь избегнуть мерзости и отвращения настоящего.

Он не хотел ни о чем думать. Опасаясь тех выводов, к которым неизбежно должен был прийти, разум отказывался сосредотачиваться на опасных мыслях, находя отдохновение в расплывчатых, давно забытых образах и ликах. Однако Валерий сознавал, что не сможет долго продолжать дурачить самого себя подобным образом. Это было бы недостойно воина, привыкшего любую опасность встречать лицом к лицу. Разумеется, любого внешнего врага, как бы опасен тот ни был, он предпочел бы этой смутной, неясной угрозе, что нарастала, не суля ни единой возможности спасения, откуда-то изнутри, грозная, неуловимая, отвратительная, – и все же он сделал над собою усилие и, зажмурившись, попытался разобраться в себе самом и навести порядок в растревоженной душе.

Основной долею своего смятения – и это ясно было изначально – он был обязан странному поведению дочери барона. Валерий никогда не чурался женщин, хотя, возможно, в обращении с ними не отличался той развязностью и свободой, что была принята среди его сверстников при дворе. Он знал многих женщин, испытывал желание и умел вызвать его, редко терял голову, хотя и такое случалось с ним порой, но чаще услаждал чувства и плоть, сохраняя при том здравый рассудок. Но до сих пор ни одна из них – даже та, в Хауране – не вызывала в душе его подобного смятения.

Он попытался проанализировать, что именно испытывал он к Релате, – и почти мгновенно ощутил, что угодил в тупик. Она притягивала его, будоражила кровь, возбуждала… вчерашняя ночь принесла ему наслаждение, подобного которому он не знал и трех раз за всю свою жизнь, – но впервые, когда все было кончено, он ощутил подобный страх, необъяснимое отвращение к самому себе, лихорадочное стремление забыть, выбросить из памяти, покончить со всем этим, но одновременно – вернуть ее, удержать навсегда, овладеть ею вновь. Она сделала его ненасытным и заставила ненавидеть себя за это.

С практичностью, свойственной солдату, он сказал себе, что причиной тому лишь краткость их встречи. Стоит ему познать ее вновь, и еще раз, если понадобится, – и от наваждения не останется и следа. В конце концов, как ни прекрасна была Релата, – она лишь женщина, а значит, способна утолить и пресытить, подобно тысяче прочих. Ни одна из них не была настолько отлична от остальных, чтобы увлечь его надолго. Он знал это. И все же…

Было и еще одно «но» – повторение было невозможно! Он никогда не узнает, в чем причина его безумия, ибо познать Релату вновь ему не суждено. Он и без того холодел от ужаса при мысли, что кто-то в доме барона проведает о его вчерашнем приключении. Какими бы вольными ни были нравы, принятые среди аквилонской знати, совращение невинной девицы по-прежнему считалось здесь одним из самых страшных преступлений, из тех, что влекли за собой кровную месть, если не будет принесено должное искупление. Самое меньшее, что может сделать барон, если не пожелает перерезать глотку незадачливому ухажеру, это заставить его взять Релату в жены.

Бр-р! При одной мысли об этом Валерия пробирал озноб. Он не собирался связывать свою жизнь ни с одной женщиной – по крайней мере, пока не встанет всерьез вопрос о наследнике – считая их созданиями хоть и прелестными, но лживыми и ненадежными, доверить свою жизнь, честь и благосостояние которым способен лишь законченный безумец. И менее всех на роль возможной супруги он счел бы пригодной дочь Тиберия.

Нет! Валерий сдвинул брови и поднялся с места, ощутив внезапное беспокойство и желание размять затекшие ноги. Он совершил ошибку, – но теперь сделает все, чтобы последствия не потревожили его в будущем. Он не станет более общаться с девушкой, – достаточно будет уехать сегодня пораньше и избегать всеми силами, если вдруг она волею судеб когда-нибудь окажется в Тарантии. Что же касается ее утраченного девичества, – она сама принесла ему этот дар, и он не собирался терзать себя виной. Каким образом она решит этот вопрос со своим будущим супругом, Валерий не знал, однако не сомневался, что вековой женской хитрости хватит, чтобы глупец ничего не заподозрил.

Мысли эти принесли принцу облегчение. Но внезапно он поймал себя на том, что ощутил слабый укол ревности от самой мысли, что у Релаты когда-нибудь будет другой мужчина. Митра ведает, что с ним творится! Он внезапно вспомнил о странной статуэтке, которую подобрал вчера в лесу, и вынул ее из седельной сумки. Лучи солнца заиграли на глянцевой поверхности, и Валерий не сумел сдержать восхищенного возгласа. Да, воистину, изображение было сделано рукою настоящего мастера. Принц вспомнил фигурки, которые он на досуге вырезал из дерева, и они показались ему верхом вульгарности перед этим совершенством – словно простая деревянная лавка в придорожной таверне перед инкрустированным стулом заморийской работы. Выходит, он абсолютно бездарен? Но ведь многие при дворе хвалили работу принца, утверждали, что у него золотые руки… Хотя, скорее всего, лгали, а за глаза посмеивались над странным увлечением особы королевской крови. Да, но кто же здесь, в деревенской глуши, владеет столь совершенным искусством резьбы по дереву… Да и дерево ли это. Валерий поднес статуэтку к самым глазам и прищурился. Если и дерево, то ничего подобного он не видел во всех тех странах, где ему довелось побывать. Что ж, следует забрать фигурку с собой и внимательно изучить ее на досуге. Но на каминную полку он, конечно, ее не поставит – собственные творения покажутся гостям чересчур убогими, да и нет нужды наводить на лишние размышления придворных: зачем это понадобилось наследнику Шамара вытачивать портрет дочери мелкопоместного дворянина, пусть даже старинного друга самого короля. Решено! Спрячем ее поглубже, а там разберемся, что к чему…

Он решительным жестом накинул на плечи дорожный плащ, нацепил перевязь, взял в руки охотничий лук. Больше в комнате не осталось ничего, что принадлежало бы ему, – кроме воспоминаний. Но их он не собирался брать с собой.

Уже на выходе он подумал, что неплохо было бы предупредить Нумедидеса, – однако дожидаться его у Валерия не было ни малейшего желания. Тот имел привычку чуть ли не до полудня нежиться в постели, затем слуги завивали ему волосы, умащали маслами тело, массировали, одевали, подкрашивали ногти… процедура эта могла затянуться до бесконечности, словно каждый новый день представлял собой столь тяжелое бремя для принца, что он не решался встретить его без должной подготовки. Валерию не по себе делалось при мысли, что все это время ему придется бродить, как неприкаянному, по огромному мрачному дому, не зная, чем занять себя, каждую секунду опасаясь нежеланной встречи.

Нет, он уедет немедленно, даже не завтракая, только попрощается с сыновьями барона и попросит передать кузену, что срочные дела вызывают его в Тарантию. Нумедидес вполне в состоянии вернуться в столицу самостоятельно. К тому же, приятно будет проехаться одному, насладиться осенней свежестью утра, подернутой ранним ледком дорогой, стальной синевой неба, – и некому будет принудить его отвечать на глупые вопросы, что-то рассказывать, делиться мнениями по вопросам, которые его совершенно не интересуют, выслушивать сплетни и пустопорожнюю болтовню.

Валерий чуть заметно улыбнулся собственным мыслям. Замок был еще тих и пустынен: в этот ранний час встали лишь немногие из слуг, большей частью занятые на кухне. Он решил спуститься туда, взять на дорогу хлеба и сыра. Возможно, немного вина.

Кухня находилась в дальнем крыле замка, в помещении, по разумному обычаю древних времен, наиболее удаленном от всех деревянных построек, – чтобы даже в самый ветренный день искры, вылетающие из трубы, не могли послужить причиной пожара. Как он и ожидал, там царила веселая утренняя суета. Чумазые сорванцы-поварята таскали воду, разжигали огонь под огромным медным котлом. На огромном дубовом столе у окна три женщины замешивали тесто. Мука облачком клубилась над ними, оседая на аккуратно сколотых волосах. Они переговаривались негромко и пересмеивались, однако затихли при появлении гостя, сонно щурясь на него.

Он улыбнулся им, забавляясь их смущением; должно быть, появление принца Аквилонии у них на кухне станет событием, о котором эти деревенские простушки будут вспоминать не один день.

– Любезные хозяюшки, – обратился он к ним с легким поклоном. Одна из девиц, та, что помоложе, прыснула в кулачок, блеснув озорными, чуть раскосыми глазами. – Не могли бы вы собрать мне кое-чего в дорогу? Немного хлеба и сыра было бы достаточно-Старшая укоризненно нахмурилась.

– Господину не стоило приходить самому. К чему так утруждать себя, когда на то есть слуги… – В тоне ее явственно читалось неодобрение. Должно быть, она была здесь главной ревнительницей традиций и порядка. – Конечно, мы сейчас же сделаем все, что угодно благородному месьору. Миранда! – Она повелительно кивнула молоденькой. Та поспешно кинулась к огромному деревянному ларю, что стоял в углу у входа. Валерий не мог сдержать улыбки, наблюдая за ее ловкими, уверенными движениями. Против воли он подумал, что был бы сейчас куда счастливее, если бы именно ее обнаружил у себя в опочивальне вчера вечером… Однако то была недобрая мысль, что влекла за собой слишком много других, которые он с таким трудом выбросил из головы и не желал допускать к себе вновь. Лучше было вовсе не думать об этом! И вообще, позабыть о женщинах на время. Они и без того доставили ему слишком много хлопот!

С суровым видом, почти неприязненно, Валерий принял из рук служанки аккуратный сверток, и та, ощутив, должно быть, перемену в настроении гостя, бросила на него смущенно-вопрошающий взгляд, на который он, однако, не счел нужным ответить. Настроение у него внезапно испортилось, он ощутил прилив раздражения и, сдержанно поблагодарив женщин, поспешил покинуть кухню.

Причины столь внезапной перемены были неясны ему самому, и это вызывало еще большую досаду. В обычное время Валерий, в отличие от своего взбалмошного кузена, отнюдь не отличался склонностью к капризам и истерикам. Мрачноватая задумчивость была обычным его состоянием, однако он не знал тех резких переходов от воодушевления к упадку сил, что были так свойственны многим из его сверстников. С отвращением Валерий сказал самому себе, что, похоже, пребывание при дворе сказалось на нем весьма неблаготворно, и он мог лишь надеяться, что по возвращении в Шамар вновь обретет привычное ровное расположение духа.

Неспешным шагом, держа под плащом сверток с провизией и охотничий лук, он двинулся к черной лестнице, откуда намеревался выйти во двор, к конюшням. Настроение у него испортилось окончательно, и он не желал даже ждать, пока проснутся сыновья барона, чтобы попрощаться с ними и передать поклон занемогшему хозяину дома. Он знал, что это вызовет, и вполне справедливо, недовольство хозяина, однако сейчас соображения этикета и большой политики – и даже обычной вежливости – утратили для него всякий смысл. Стены Амилии давили на него, он словно ощущал себя заживо погребенным в огромном мрачном склепе, и холодный влажный воздух старинного замка вызывал отвратительную дрожь, – ему казалось, он не в силах выносить этого ни секундой долее. Если бы не солдатская выдержка, он бросился бы бежать!