Текст книги "Под кровом Всевышнего. О трудах и радостях семейной жизни. Воспоминания"

Однажды в Гребнево приехал служить обедню епископ Стефан. Феде было два года. Я взяла его в храм, где он проспал около меня всю службу. Владыка сказал прекрасную проповедь. Мне навсегда запомнились его слова: «Все вы, хозяюшки, каждый день чистите картошку. За этим делом нетрудно про себя читать Иисусову молитву. Так читайте ее: хотя пять, хотя семь минут, но ежедневно призовите Господа…»

Я видела владыку Стефана, когда еще была школьницей, а владыку звали тогда Сергей Алексеевич. Он был врачом. Родители мои говорили, что советуются с Сергеем Алексеевичем насчет здоровья папы и Сережи, но, кажется, это было не так. Зачем тогда уводили Сергея Алексеевича в папин кабинет? Зачем нас, детей, туда не пускали, пока Сергей Алексеевич был у папы? Я только впоследствии узнала, что Сергей Алексеевич был уже тайным священником, что он был тоже из «маросейских». Потом Сергей Алексеевич был арестован, отбыл ссылку, вернулся в Москву. А в начале 60-х годов Сергей Алексеевич был уже викарием Патриарха, епископом Можайским.

В Гребневе его принимали с большим почетом, все ему показывали как посетившему нас начальству. Отец Димитрий Слуцкий, наш настоятель, был инженером и прекрасным хозяином, ему было что показать. Он служил в Гребневе около десяти лет и обновил оба церковных здания, отстроил сторожки, сделал ограду. До отца Димитрия везде была гниль и грязь. Но батюшка нашил новые облачения, произвел внешний и внутренний ремонт обоих храмов, приучил народ ходить ко всенощной и отстаивать со свечкой в руке акафисты святым, которые он очень любил читать.

В день приезда владыки отец Димитрий устроил обильный стол, созвал много гостей. Владыка Стефан был усажен среди духовенства за средним столом, а столы поставили буквой П.

Я знала, что в доме у отца Димитрия нет энергичной хозяйки, что некому будет обслуживать праздничный стол, хотя старушки прихода приготовили всего в изобилии. Я смело вошла в столовую, когда все уже сели за стол. Обстановка была напряженная, все молчали, будто стеснялись при владыке начать разговор. «Благословите, батюшка, обслужить дорогих гостей», – сказала я весело, проходя мимо отца Димитрия с блюдом горячей рыбы. Отец Димитрий вздрогнул, но, увидев меня, молча закивал. Я подошла сбоку к владыке, положила ему на тарелку рыбу и сказала:

– Пожалуйста, владыка, кушайте на здоровье. Я рада вас видеть, а вы меня не узнаете?

– Нет, узнал, вы похожи на своих родителей. Я слышал, что вы где-то в Гребневе живете…

– Да, лет двадцать пять прошло со дня нашей последней встречи. Теперь Бог привел меня свить здесь свое гнездышко. Вот и дом наш виден из этого окошка!

– Очень рад, очень рад, – говорил владыка Стефан, улыбаясь.

Я продолжала обслуживать стол, забирала грязную посуду, разносила горячее. Еще несколько раз мы с владыкой за это время перемолвились друг с другом. Владыка спрашивал о здоровье моих родителей, передавал благословение моему супругу. Лицо его сияло, как будто он встретил своих родных. Видя радостное настроение владыки, присутствующие оживились, тягостное молчание прекратилось.

Мне хотелось, чтобы владыка благословил моих детей, ведь его все считали (кто его лично знал) исповедником, святым человеком. Когда был окончен послеобеденный осмотр территории храмов и служебных построек, отец Димитрий пошел провожать владыку к воротам ограды, за которой уже стояла легковая машина. Духовенство шло за владыкой, а вдоль дорожки я выстроила своих ребятишек. Они протянули ручонки, прося благословения. Владыка бережно, благоговейно осенял каждого крестом. Двухлетнего Федюшу оттеснили назад, тогда я сказала: «Владыка, вот еще один, младший, тут…» – и раздвинула столпившихся детей.

Владыка взглянул на Федю и тихо ахнул. Чему, казалось, удивляться? Малыш в темно-синем бархатном остроконечном капюшончике.

Но владыка уже не смотрел на него, а медленно поднимал вверх голову, пока взгляд его не достиг чего-то необычайного, пред чем владыка застыл, так и оставшись стоять с поднятой рукой. Все кругом замерли. «Благословите ж малютку, владыка», – с трепетом сказала я. Владыка Стефан низко склонился над младенцем, осеняя его крестом. Когда машина отъезжала, дети махали владыке ручками, а он через стекло благословлял их. Что увидел владыка в небесах над моим крошкой? Будущее покажет.

С третьего класса наш Коленька начал учиться в московских школах – в общеобразовательной и музыкальной. Это предложили мои родители, когда гостили у нас летом во время отпуска Николая Евграфовича. Они видели, что старший внук их одарен большими музыкальными способностями, играет на скрипке, охотно ходит заниматься музыкой и пением к слепому старичку Ладонычеву Ивану Александровичу – регенту церковного хора. А во дворе дома № 20, где проживали в Москве мои родители, в тот год открылась музыкальная школа. Чтобы попасть туда, дети проходили большой конкурс, после которого их распределяли на разные инструменты. Вступительные экзамены были уже позади, а мы никак не могли решиться расстаться с нашим первенцем. Нам обещали привозить его домой на выходные дни и каникулы. Коленьку соблазняли тем, что он будет часто видеться со своим дорогим папочкой, так как отец Владимир проводил время от утренней до вечерней службы на квартире наших старичков. Я говорила Коле: «Как ты хочешь. Нам больно расставаться с тобою, но мы с папой понимаем, что такого образования, какое ты будешь получать в Москве, мы здесь, в Гребневе, тебе дать не можем».

Наконец все решили так: если Колю беспрепятственно примут в музыкальную школу, то, значит, есть воля Божия на то, чтобы жить ему у бабушки с дедушкой. В последних числах августа бабушка повезла своего любимца, чтобы показать его учителям музыкальной школы. Вернувшись, бабушка рассказала нам следующее: «Нас приняли холодно, сказали, что группы уже укомплектованы, что мы опоздали, что надо было начинать учить ребенка музыке с семи лет, отдав его в подготовительные классы». Но Зоя Веньяминовна не сдалась. Она сказала, что музыкой Коля занимался с шести лет, что может сыграть «Сурка» на скрипке, что Коля хорошо поет. Тогда дирекция попросила педагога проверить у Коли слух. Коля не играл на фортепиано, но часто слышал игру бабушки и Ивана Александровича. Когда Колю поставили спиной к инструменту и ударили по клавише, то мальчик тут же показал верную ноту. Тогда педагог ударил одновременно по двум клавишам, велел Коле отыскать их.

«Мы нашли мальчика с абсолютным слухом!» 1958 г.

– Спой их!

Он чисто спел. Педагог нажал сразу на четыре клавиши. Коля обернулся и нашел каждую из четырех.

– Абсолютный слух! – сказал педагог. – А если я тебе сразу пять звуков в один солью – как, ты отыщешь и их? Попробуй!

– Вот этот я слышал, также и этот, и этот, и вот этот, и еще один – вот этот! – победоносно сказал Коля.

Учительница выбежала и стала звать директора:

– Идите сюда! Мы нашли мальчика с абсолютным слухом! В одном аккорде он слышит пять нот!

– Не может быть! – отозвался директор, однако пришел и также сам проверил слух Коли. – Да, такого надо взять, поразительно!

И Коленьку записали в первый класс по скрипке. Бабушка сияла от счастья: «У нас в квартире опять будет Колюша! Замена нашего, замена, родной наш…» – ликовала она. «Да будет воля Божия», – решили мы все.

Итак, Коля начал посещать московскую музыкальную школу. Катюша в семь лет тоже выразила желание играть на скрипке. Первый год обучаться на этом сложном инструменте ей пришлось во Фрязине. В тот год мимо нашего дома уже пустили автобус, так что Кате уже не пришлось ходить в «музыкалку» пешком три километра, как пришлось бы ходить туда годом раньше Коле. Но Кате не повезло с преподавателем. Если Коля носил домой за скрипку всегда пятерки, то Катюша возвращалась домой часто со слезами. А была она всегда очень прилежна, учиться любила. Я провожала дочку иногда на занятия, познакомилась с пожилым скрипачом. Я выяснила, что дело не в ребенке, а в учителе. Те же самые выводы я сделала для себя, когда в последующие годы я посещала занятия Любы и Феди. Дети наши привыкли к культурному обращению, не переносили окриков и раздражения своих учителей.

Катин педагог сказал мне: «Едва повысишь голос на вашу девочку, возмущенный ее фальшивым исполнением этюда, как Катя вся покраснеет, заплачет. Все! Урок сорван, дальше она уже не в состоянии что-либо понимать!» В последующие годы и Федю отвернула от музыки грубость и распущенность педагога.

Хотелось мне сказать в ответ: «Да ведь это подло: пятидесятилетнему, солидному скрипачу и кричать на семилетнего ребенка!» Да разве мне перевоспитать педагога? Только отношения с ним испортишь. Пришлось сказать дочурке: «Потерпи, радость моя. Не все такие ласковые, как твой папочка».

И Катюша год терпела, а потом тоже переехала в Москву жить у бабушки с дедушкой, а учиться на скрипке у Колиного педагога. И на Катю посыпались пятерки! А к Рождеству они с братцем приготовили несколько вещей, которые играли дуэтом. О, это был прекрасный номер!

Любочке тоже не повезло во Фрязине. Ее молодой учитель на нее не кричал, восхищался, когда Люба пела ему песенки, но… продвижения вперед было мало. Заперев изнутри дверь класса, молодой педагог вылезал в окно, бегал в палатку за папиросами. Он не подозревал, что в коридоре за ним наблюдает Любочкин брат Серафим. А Сима рассказывал: «Учитель Любы выходит, зовет своего приятеля из другого класса, и оба они начинают курить, болтать или заниматься упражнением мышц: поднимают стул к потолку, соревнуясь в этом деле. Потом Любин учитель говорит: „Пойду отпущу ребенка, она уже устала…“»

Чтобы вызвать прилежание к преподаванию скрипки, Любочка не раз дарила своим педагогам то перчатки, то носочки шерстяные, будто передавая им от своих родителей поздравления с праздниками. Так дело шло успешнее. А вот Серафиму с учителями музыки повезло. Но об этом поведаю отдельно.

Когда Симе было десять лет, у них в школе стали преподавать русские народные танцы. Плясали дети под игру аккордеона, эти уроки ритмики всем очень нравились. Учитель говорил, что у Симы отличный слух, что у него «здорово получается», а потому Сима вел в массовых танцах первую пару. Родителей приглашали зрителями на детские утренники, так что и мне привелось однажды увидеть своего милого сына в красивом хороводе.

Но вот наступал праздник Святой Пасхи. Великая Суббота пришлась на первомайские дни, в которые все были выходные (в те годы по субботам еще работали). Напротив нашего дома находился клуб. Дирекция клуба решила отвлечь народ от церкви, решила в Великую Субботу в двенадцать часов дня провести в клубе первомайский утренник с песнями, танцами, музыкой. Были приглашены в качестве артистов школьники с их программой народных танцев. А в двенадцать часов дня как раз кончается в храме Литургия, начинается освящение куличей. Как молчаливая демонстрация, тянулся ежегодно к храму в эти часы православный народ. Все в праздничных одеждах, все с белыми узелочками в руках, многие с цветами, с вербой… Шоссе, спускающееся с горы, в этот день до вечера густо пестрело разноцветными платьями. Люди покупали свечи, зажигали их, воткнув в куличи, выстраивались рядами на церковном дворе, ожидая священника со святой водой. А в храме все обязательно в тот день прикладывались к Плащанице, которая стояла среди храма, украшенная массой цветов. Торжественное предпраздничное настроение верующих, готовившихся к Пасхальной заутрене, атеистическая власть спешила рассеять музыкой, танцами в клубе.

«Я не пойду отвлекать людей от церкви, в такой святой день грех плясать», – решил Сима. И все наши дети вместе с племянниками тоже решили не идти в клуб. Но там собрались учителя, школьников послали за Симой. Серафим убежал из дома и целый день скрывался где-то в кустах в ограде храма. Меня спрашивали, где мой сын, но я пожимала плечами: «Погода хорошая, все дети гуляют, дома я одна с малышом».

Симу искали, но не нашли, братья скрывали его убежище. Они даже отнесли Серафиму попить и поесть, так как он не показывался у дома до самой ночи. А как только стемнело, ребята нарядились и отправились к заутрене. Масса милиционеров охраняла храм, молодежь не подпускали даже близко к воротам. Но наши дети, выросшие при храме, знали все лазейки и тропинки через парк, окружающий храмы. Ежегодно ребята заблаговременно забирались на хоры, чтобы оттуда (из-под купола) наблюдать за всем происходящим. Туда же поднимались по винтовой лестнице и дети священников, так что компания у наших была своя.

Но игра аккордеона задела сердце Симочки, ему тоже захотелось иметь инструмент и научиться играть, как Коля, Катя и Люба. Сима самостоятельно пошел на вступительный экзамен во Фрязинскую музыкальную школу. Он сказал: «Меня никто не заставляет заниматься музыкой, я сам желаю учиться».

В одиннадцать лет он был уже ростом с мать, а когда посмотрели на большую, красивую кисть его руки, проверили слух, то педагоги сказали: «Ты природный контрабасист», – и записали его в класс контрабаса. Итак, с одиннадцати лет Серафим стал по вечерам посещать музыкальную школу.

В тот же год и Любочка начала учиться играть на скрипке, поэтому брат с сестрой часто ездили во Фрязино вместе и возвращались тоже вместе. Автобусы тогда ходили плохо, иногда детям приходилось совершать пешком этот трехкилометровый путь в «музыкалку», как они называли музыкальную школу. Темнеет зимой рано. Дети выходили из дома уже в сумерки, возвращались по темноте. Дорога была не освещена, дождь, снег, метель, ветер – все было, но погода детей не задерживала, они шли весело, бодро, как подвиг совершали. Я просила дирекцию музыкальной школы составить расписание занятий с таким расчетом, чтобы уроки у Симы и Любы были одновременно. Так оно и получилось. Мы не могли допустить, чтобы восьмилетняя Любочка шла одна по пустому темному селу поздно вечером. А вдвоем дети шли весело, хотя их задерживали на уроке сольфеджио до девяти-десяти часов вечера. Борис Иванович Лебедев был одновременно и директором, и преподавателем пения. Он был сыном церковного регента, страстно любил старинную русскую песню.

Тоскуя по звукам, слышанным им в церковном хоре в молодости, Борис Иванович всю душу свою вкладывал на старости лет в детский хор. Он соединял в зале всех детей школы различных возрастов. Мальчики и девочки чудесно распевали под его руководством «Лучинушку», «Однозвучно звенит колокольчик» и другие мелодичные песни, вызывающие тайную грусть и одновременно успокаивающие душу. Дома дети репетировали эти песни, Сима и Люба пели дуэтом. Особенно трогательно звучали слова песни:

 
Звезды мои, звездочки,
Полно вам сиять,
Полно вам прошедшее
Мне напоминать…
 

Борис Иванович возил порой свой хор в Москву, где его дети на концертах получали первые премии. Это было понятно: русский народ в те годы томился от тоски по чему-то возвышенному, облагораживающему душу, уносящему хоть на часок от шума суетного мира.

Борис Иванович получал большое удовлетворение от своих занятий с детским хором, но мы, родители, часто переживали, видя утомление детей. Коля и Катя жили уже в Москве, я сидела с маленьким Федей, а отец Владимир вечерами беспокойно поглядывал на часы, волновался. Наконец он не выдерживал: надевал шубу и отправлялся навстречу детям. «Поздно, автобусов нет, детей тоже нет, не замерзли бы где…»

А ребята часто подолгу дожидались во Фрязине автобуса, прыгая на морозе. Я им всегда говорила: «Идите пешком, на быстром ходу не замерзнете, силы у вас молодые».

Однажды в лютый мороз батюшка ушел далеко навстречу детям. Они пришли румяные, а отец – белый от инея, осевшего на его баки, усы и бороду. «Тебя, папочка, не узнаешь, ты как Дед Мороз», – смеялись мы. Дома было жарко натоплено, иней скоро стаял, а на бороде отца навсегда остались белые волосы. Так батюшка понемногу седел от волнения за детей.

Бывали дни, когда уроки музыки кончались не поздно. Тогда мы просили Серафима на обратном пути из Фрязина зайти в булочную и купить свежего хлеба. Трудолюбивый мальчик охотно исполнял поручение, вернувшись домой, с улыбкой вручал мне мягкие батончики.

Но случилось непредвиденное. Отправляя Симу в «музыкалку», мы не нашли дома его портфеля с нотами. Так он и ушел без нот, получив от меня выговор. «Забросил куда-нибудь, а теперь вся семья с ног сбилась, разыскивая…» Но и к следующему дню портфельчик не нашелся. Дня через три двоюродный брат Митя сказал: «А в хлебном магазине над полками висит на гвозде портфель, он точь-в-точь как Симин». Портфель ученику вернули, но он неожиданно вскоре пропал снова. Опять пропажу искала вся семья, Федя лазил под кровати, отец смотрел на шкафах. Снова Серафим ходил на уроки с пустыми руками. На этот раз портфельчик нашелся за стеклом будки, в которой продавали мороженое: сынок оставил свои книги на подоконнике, когда купил мороженое. В третий раз Сима вместе с Любой возвращался домой поздно. В набитом автобусе детям удалось занять сидячее место, но ехать было всего пять минут. Ребята с трудом протиснулись к дверям, еле успев сойти на своей остановке. Они тут же спохватились, но машина ушла, увозя с собой Симины ноты и тетради.

Симочка сидел в кухне, пил чай, когда вошел отец Владимир, которому дети уже все рассказали. Батюшка строго сказал: «Голову-то свою еще нигде не забыл?» Сынок расплакался так горько, как я еще ни разу в жизни не видела, ведь он был такой терпеливый, послушный, нежный… Я долго целовала его, говорила в утешение, что портфель опять вернется к нему: «Будем молиться – и все исправится, старенький портфельчик с нотами ведь никому не нужен». А отцу я сказала: «Это мы виноваты. Ему всего тринадцать лет, а он должен следить и за Любой, и за ее дорогой скрипкой, и за своей сумкой с хлебом, и за портфелем. А время уже позднее, мальчик устал после посещения двух школ. Нет, больше Симе никаких поручений давать не будем, а то не случилось бы с ним еще чего хуже!»

А худшее было не за горами. Как-то поздно вечером отец Владимир заглянул в комнатушку, в которой спал один Серафим. Батюшка удивился беспорядку: гардероб был открыт, костюмы и платья валялись тут и там. Батюшка решил, что кто-то искал себе одежду, но поспешил и оставил все вещи разбросанными. Не сказав ни слова никому, отец сам повесил одежду на место и ушел. В следующую ночь отец услышал в этой же комнатке непонятный шорох. Батюшка пошел туда и увидел: Сима стоит раздетый, достает из гардероба платье за платьем, откидывает в сторону, что-то тихо бормочет. Глаза у мальчика полузакрыты, движения бессознательные, речь несвязная.

– Сынок, куда ты собираешься, еще ночь?

– Опаздываю, костюм ищу…

Отец понял, что сын бредит, бережно уложил мальчика в постель, дождался, когда тот уснул. Батюшка рассказал мне все это, и мы решили: пока не будем обращаться к врачам, а дадим сыну возможность отоспаться и отдохнуть. Мы не будили его утром, а когда Сима проснулся, то я сказала ему:

– Сынок, папа видел, что ты спишь беспокойно. Папа велел сказать тебе, чтобы ты дня три не читал, не занимался музыкой, побольше бы спал. Гуляй, ходи на лыжах, катайся с Феденькой с гор на санках – в общем, отдохни.

– О, это я не против, – обрадовался Сима.

Видя подростка физически сильным, здоровым и румяным, мы не могли предположить, что его нервная система не выдерживала большой умственной нагрузки. Впоследствии я увидела, что неопытные родители часто перегружают детей, доверяясь своим наблюдениям над ними. «Он способный! Ему все легко дается!» – говорят мать и отец, загружая ради тщеславия свое дитя. Но не следует забывать, что кроме тела, по виду здорового, у ребенка есть и душа, требующая духовной пищи. А для детей духовная пища не та, что для взрослых. Ребенку еще не в чем приносить покаяние, нечего вспоминать из прошлого, которого еще не было. Умом постичь присутствие Бога ребенку трудно. Поэтому молитва детей не должна быть им навязана, но должна идти у них от их собственной души.

Среди снежных лесов, освещенных солнцем, ребенок сияет от счастья. Видя снегиря, слыша стук дятла, молодая душа ощущает в природе присутствие Бога. А дома – свет лампады, запах еловой хвои, ласки родителей, веселая возня на ковре с младшими детьми – вот то лекарство, которое успокаивает нервную систему подростка. Но ни в коем случае не телевидение, не страшные истории из книг.

«Господь избавил нас от вида ужасов войны, криминала, болезней и тому подобного. Так зачем же нам самим погружаться в этот омут греха? Лучше о святых почитать, чтобы укрепилась в нас вера в Промысл Божий», – говорила я детям. И я с большим трудом и осторожностью подбирала детям отрывки из литературы, стараясь не загружать их усталые головки. В Москве этим занимались с Колей и Катей мои родители. Там школа была серьезнее, а у нас в Гребневе… она ничего не давала.