Текст книги "Под кровом Всевышнего. О трудах и радостях семейной жизни. Воспоминания"

В первый день Рождества Христова все мы шли в храм, потом разговлялись. Только четыре дня оставалось до начала школьных занятий, но один из этих дней мы выбирали для торжественной елки. Гостей съезжалось много, в основном были семьи священников с их детьми. Я еще постом ездила с машиной в «Детский мир» и накупала там игрушек. Но домой я их не завозила, а разгружала у знакомой старушки Елены Мартыновны, проживавшей в пяти минутах ходьбы от нас. Свертки подписывались именами детей, складывались в мешок. Дед Мороз мог без труда распределять подарки: кому – мяч, кому – куклу, кому – конструктор и т. д.

Поэт Александр Солодовников в роли Деда Мороза. 1964 г.

Дом гудел от множества народа, елка сияла огнями, кабинет батюшки был заставлен столами с угощениями. Там сидели взрослые, а дети с нетерпением носились от окна к окну, отыскивая в сумерках ночи долгожданного Деда Мороза. Наконец приезжали дедушка и бабушка с вестью, что видели Деда Мороза, что он уже близко. Напряжение достигало высшей степени, дети теснились, толкались у окон и вдруг кричали: «Ура! Дед Мороз идет!» Тут уж невозможно было их удержать. Забыв всякую предосторожность, они раздетые в мороз выскакивали на улицу, кричали: «Сюда, дедушка, к нам, к нам иди!» Словно обожженные морозом, дети влетали обратно в дом, а другие с восторженным визгом помогали деду перетаскивать через пороги саночки с набитым мешком.

Дед Мороз величественно и медленно прошел в столовую, взглянул на образа с зажженною лампадою и спросил:

– Куда я попал? Что тут за праздник?

– Рождество Христово, – закричали дети.

– А здесь знают молитву Новорожденному Христу?

– Да, да, знаем!

– Тогда споем.

И по дому разлилось пение тропаря: «Рождество Твое, Христе Боже наш». Пели и взрослые, и дети и в коридоре, и на лестнице, где бы кто ни стоял.

Дед Мороз сел за фортепиано и спросил:

– А еще что вы умеете петь Младенцу Христу?

Тогда под аккомпанемент фортепиано дети пропели гимн:

 
Нынче совершилось чудо из чудес:
Ныне персть сроднилась с благостью небес,
Ныне Человеком стал Предвечный Бог
И в вертепе в яслях, кроткий сердцем, лег…
 

Далее пели стихи, сочиненные самим Дедом Морозом, но давно знакомые нашим детям.

 
Дети, цветы и птицы —
Их сердце не знает гроз…
У них посылал учиться,
О них говорил Христос…
 

– А где же у вас рождественская елочка? – спросил Дед Мороз.

– Наверху, дедушка, пойдем туда.

Все поднялись в детскую, где начались хороводы вокруг зажженной елки. Дед Мороз придумал массовую игру вокруг стульев, после которой все, и сам дед, стали мокрые от пота. Бабушка Зоя заволновалась: «У деда станет плохо с сердцем!» Тогда усадили деда в кресло, дали ему отдышаться и положили к его ногам таинственный мешок.

– Что у тебя в мешке, дедушка?

– А вот узнаете. Кто мне скажет стих, споет или сыграет на скрипке, тому я дам подарок из этого мешка.

Сначала заиграли в две скрипки Коля и Катя: «Как по морю, морю синему…» Замолкли аплодисменты, дети получили подарки. Сима играл на контрабасе «Песню Сусанина», а другие дети рассказывали стихи. Особенно понравилось всем стихотворение «Звезда», где были такие слова:

 
Не здесь Христос – за облаками,
Он на земле среди людей,
Он там, в миру, страдает с вами.
Поверь, средь тех рожден Христос,
Кто мог любовию живою
Стереть хоть каплю братских слез,
Кто жертвовал за всех собою,
Чье сердце пламенем зажглось,
В том сердце и рожден Христос.
 

Подарки заняли внимание детей, и Дед Мороз незаметно ушел.

– Где же Дедушка Мороз? – спросила шестилетняя девочка.

– Растаял, – ответили ей, указывая на лужу от снега с валенок.

– Да, вот и лужа, растаял… – согласились малыши.

А в кабинете и столовой уже устраивалось чаепитие.

Сидели за столом преимущественно взрослые, а ребятам было не до еды. Они ели на ходу мандарины, яблоки, пряники, подбегали к родителям, показывали им свои подарки. Бабушка и дедушка знакомили детей со своим другом Александром Александровичем Солодовниковым, который, к общему сожалению, опаздывал, как всегда, и не видел Деда Мороза. Теперь за чаем Александр Александрович расспрашивал малышей об их впечатлении от Деда Мороза. Дети до семилетнего возраста искренне верят в существование Деда Мороза, а старшие говорят: «Мы хоть и все понимаем, но все равно нам очень интересно».

Катя играет на скрипке. 1964 г.

Сима исполняет на контрабасе «Песню Сусанина». 1964 г.

Часам к девяти вечера гости стали разъезжаться, наш Тимофеич доставлял их до поезда. А Деда Мороза и родителей моих наша «Волга» везла до квартиры в Москве.

Бывало, что не все гости разъезжались, некоторых мы оставляли ночевать. А на следующее утро праздник продолжался: солнце, мороз, катанье с гор на санках, на лыжах.

Конечно, такую радость нам Господь посылал не ежегодно. Бывало, что дети болели или какие-то другие жизненные обстоятельства не позволяли проводить праздник весело и шумно. Мы благодарили Бога за все, зная, что Он руководит нашими делами. Но те два года, когда Феде было четыре и пять лет, когда к нам приезжал Александр Александрович Солодовников, – эти годы остались в нашей памяти на всю жизнь, как светлые лучи солнца, озарившие нашу замкнутую провинциальную жизнь.

А Дед Мороз, или друг нашей семьи Александр Александрович Солодовников, вернувшись в Москву с гребневской елки, тут же сел и, будучи под впечатлением вечера, написал стихотворение:

 
Машина мчалась. Час назад
Еще мы были на Арбате.
Бегут поля, леса летят,
И вот мы – в царстве благодати.
 
 
Москву сокрыла ночи мгла.
Старинный храм среди села,
И Дед Мороз с большим мешком
Идет утихнувшим селом.
 
 
Дом-терем, лесенки, светелки,
Огни лампад, дыханье елки
И пенье детских голосов,
Как хор весенних соловьев.
 
 
В какую же попали даль мы?
Звучат колядки, гимны, псалмы,
Двух скрипок праздничный дуэт,
А у рояля – старый дед.
 
 
Ребячьих губ прикосновенья
И глаз их нежное свеченье…
И бабушки счастливый взгляд
На дедушку и на внучат.

Старушки – феи Андерсена —
Полны забот об угощеньи.
Мальчонка с мягкими кудрями
Уселся на колени к маме
И на потеху взрослым всем
Счищает с торта сладкий крем.

Здесь люди все одной чертой
Друг с другом схожи – добротой!
Исчез, пропал безбожный мир:
Здесь вера, и любовь, и мир.
 

В этом стихотворении излил свои чувства старик, переживший много на своем веку, вернувшийся из концлагеря Воркуты.

Александр Александрович был родом из дворянской семьи – богатой, обеспеченной. До революции он получил прекрасное юридическое образование, играл на рояле, пел, писал стихи, говорил на нескольких европейских языках. Лишившись в результате революции всех благ мира сего, Александр Александрович работал в советском учреждении на должности юриста.

Однажды он увидел, что сослуживцы его находятся в затруднении: один из них собрал продовольственную посылочку своему родственнику, сидевшему в тюрьме, но не имеет возможности эту посылку послать по назначению. Почему? Да потому, что почта не принимает посылок без обратного адреса. А если написать свой адрес, то это все равно что подтвердить свои близкие родственные отношения с заключенным. Сие же грозит большими неприятностями. И вот, опасаясь быть приписанным к «делу» заключенного, никто из родных и друзей не решался послать бедняге посылку. Обладая чутким сердцем, небезучастным к чужому горю, Александр Александрович был возмущен положением дел. Он сам охотно предложил подписать на посылке свой обратный адрес, уверяя всех, что ему, не знакомому даже с арестованным человеком, не может грозить никакая опасность. Через некоторое время Александр Александрович был арестован как соучастник «дела» того человека, которому было послано не что иное, как продовольствие, то есть сахар, сухари и т. п. Так Александр Александрович получил ссылку в далекую северную Воркуту, где полярные ночи, метели, снежные заносы и тяжелая работа добычи угля на шахтах.

В 1996 году вышел из печати сборник стихов Александра Александровича. Он очень автобиографичен. Читая стихи, ясно представляешь себе скорби и радости души этого замечательного человека:

 
Погиб ребенок мой,
Что был милее дня…
Распалася семья,
И я один – в темнице.
 

Вспоминая годы своей молодости, Александр Александрович всегда кручинился. За эти годы он в старости всегда приносил Господу глубокое слезное покаяние. Он пишет в стихотворении «Покаяние»:

 
О, если бы темной страсти
Не отдал я чистоты…
 

И дальше:

 
Сердце под грудой грозной
Раскаяния и стыда.
Но жаркой струей слезной
Растопится эта беда.
 

К покаянию, к Богу привел Александра Александровича старец Андроник, с которым он вместе

 
…комариной тайгою
В толпе обреченных шагал,
Сгибался в шахтерском забое,
На лагерных нарах лежал.
 

Видя Промысл Божий, то есть заботу Господа о спасении его души, Александр Александрович благодарил Бога за тюрьму, где он был «уловлен апостольской вершей» (то есть сетью). Он пишет:

 
Запоры крепкие, спасибо!
Спасибо лезвию штыка.
Такую мудрость дать могли бы
Мне только долгие века.
 
 
[И], чуя близость тайн чудесных,
Я только верю и люблю.
 

Так Александр Александрович узнал счастье души в единении с Богом. Теперь он уже писал:

 
В грудь мою ударяют лучи.
Она – тимпан и звенит в ответ.
Свет! Свет! Божественный свет!
Ликуй, радуйся, царствуй, звучи!
 

В эти-то годы, годы духовной зрелости Александра Александровича, мы познакомились с ним через моих родителей. Они, отдыхая летом в Гребневе, сняли рядом комнатку для него. Зимой он был еженедельным гостем в их квартире, а летом гулял с моими старичками, молился в нашем храме, рисовал со мною пейзажи.

Конечно, сближение с таким замечательным человеком, как Александр Александрович, сильно влияло и на моих детей, которые в двенадцать-четырнадцать лет впитывают, как губки, идеи окружающей их среды. А Александр Александрович давал пример полной отдачи своей судьбы в руки Всевышнего:

 
Как Ты решаешь, так и надо,
Любою болью уязви.
Ты нас ведешь на свет и радость
Путями скорби и любви.
 

Большое влияние на моих детей и их сверстников оказывал в 70-х годах дедушка Николай Евграфович Пестов. Он предупреждал, чтобы после вечернего чая никто не расходился. Часам к шести на террасу собиралась детвора от шести до шестнадцати лет. Многие из их родителей также приходили на эти беседы. Содержание их во многом отличалось от тех, которые отец проводил с нами в моем детстве. Папа уже не читал подряд Жития святых по святителю Димитрию Ростовскому. Николай Евграфович теперь критически смотрел на многое из старинной духовной литературы. Он говорил: «Это написано в основном монахами и для монахов, написано в далекие от нас времена. Но всякому овощу свое время». Наставления для монахов не годятся для веселой молодежи, начинающей свою жизнь в суете шумной огромной столицы. В разные времена Бог посылал еврейскому народу разных пророков. Теперь верующие люди должны руководствоваться современными наставниками, а духовная литература должна соответствовать умственному развитию новых людей.

Отец мой тщательно подбирал отрывки из духовной литературы, отдельные рассказы. Он обсуждал со слушателями характеры и поведение героев всем известной (со школьной скамьи) классической и художественной литературы. Николай Евграфович критически относился, например, к Лермонтову, возмущался поведением Печорина, называя его подлецом. Лермонтов находил что-то прекрасное в образе демона, а Николай Евграфович доказывал, что в сатане нет ничего привлекательного, а только ложь, гнусность и греховная скверна.

Николай Евграфович приводил примеры из жизни замечательных современников, со многими из которых он встречался в жизни. Слушатели Николая Евграфовича ловили каждое его слово, сидели затаив дыхание. Потом многие высказывались, задавали вопросы. Николай Евграфович отвечал, ссылаясь на тексты Священного Писания как на руководство в жизни, как на свет, озаряющий путь человека. Николай Евграфович задавал детям вопросы, спрашивал, как следовало бы поступить христианину в том или другом случае. Часто начинались горячие диспуты. Николай Евграфович, пользуясь своим авторитетом, ссылался на подобные ситуации в жизни святых, приводил яркие примеры из жизни подвижников благочестия. Он не делал ударений на внешнюю обстановку, но подчеркивал внутренний мир человека, его духовный рост, цель его жизни.

Эти беседы длились около двух часов и оставляли у всех глубокое впечатление, ибо слова Николая Евграфовича были как зрелые духовные семена, падавшие на мягкую почву молодых и чистых сердец. Когда Николай Евграфович гулял в ограде храма, ребята часто окружали его, и происходили подобные встречи: в тени вековых лип, сидя на лавочках и на траве, дети внимали словам дедушки. Среди них был Миша Крюков, друг Феди. Миша теперь иеромонах Иероним, служит в Гребневе священником, говорит прекрасные проповеди и молится над могилой Николая Евграфовича, похороненного за алтарем храма. Да и почти все мальчики, посещавшие в 70-х годах Николая Евграфовича, стали священниками; трое сыновей отца Владимира Недосекина пошли по пути своего отца. Старший, Николай, ровесник моим старшим сыновьям, стал игуменом Тихоном, возглавляет монастырь под Москвой. Второй брат его Павлик служит священником в Бельгии, третий – Серафим – учится в семинарии. Трое их сестер – все матушки, то есть жены священников. Сыновья отца Георгия Рзянина, прослужившего в Гребневе дольше всех, Алексий и Сергий – священники в Москве. Брат Миши Крюкова Сережа – тоже священник. Павлик Вишневский, часто подолгу гостивший у нас, служит священником в Москве. Двоюродный брат его Коля (сын отца Петра Деревянко) стал архимандритом Петром. Перечисленные мною здесь мальчики были товарищами наших детей. Летом они все вместе ходили в храм, гуляли по лесу, играли в крокет и т. п. С некоторыми из этих ребят мы познакомились, когда начали совершать всей семьей паломнические поездки.

С 1964 года мой батюшка Владимир стал наконец летом брать себе отпуск. В предыдущие годы он служил без отпусков, хотя сослуживцы его отдыхали каждое лето. На мой вопрос, почему так происходит, он отвечал: «Настоятель отец Михаил не уходит в отпуск, поэтому и мне неудобно…»

Батюшка мой все ублажал свое начальство, старался ему угодить. Отец Михаил был стар и слаб, поэтому не крестил, не ходил по требам, за него все это делали молодые священники, которых было трое.

Но после смерти отца Михаила, когда настоятелем стал мой отец Владимир, то и он счел возможным летом отдохнуть. Да и шофер нашей машины требовал отпуска. Без Тимофеича отец Владимир очень уставал от дальних дорог. Теперь он решил, оставив дом на старичков, поехать с семьей в дальние края. Дети наши до той поры бывали только в Сергиевом Посаде, других монастырей мы не знали. И какая же была радость, когда начались сборы, купили билеты и поехали поездом в Эстонию, в Пюхтицкий монастырь.

Все было ново для ребят, необычайно: и вагоны с полками, где они спали ночь, и холод раннего утра, когда мы с вещами дожидались автобуса, и непривычные пейзажи северного края. «Какие огромные камни-валуны по краям поля! – кричали дети. – Да они величиной в два метра!» – «Белые цапли на болоте!» – «А почему изгороди у домов сложены из камней?» – «А поленницы дров сложены, как стог сена!» Такими возгласами сопровождался путь на автобусе по извилистой дороге длиной около двадцати пяти километров. Наконец вдали среди деревьев показались купола храмов и башни монастырских стен.

Нас встретили любезно, провели в бывший княжеский дом «на горке», как называлось это место за стенами монастыря. Большая комната, служившая князю библиотекой, и его кабинет были предоставлены для нашего пользования. По числу приехавших гостей вдоль стен стояли чисто застеленные кровати. Но нам они пока не были нужны. Сложив вещи, мы поспешили в храм, где ежедневно совершалось богослужение. Он был еще тогда не расписан, огромный и полупустой, а хор состоял из трех-четырех певчих. Их спокойное умилительное пение, высота величественного и светлого храма – все это умиротворяло души.

Игуменья Ангелина пригласила нашу семью на трапезу в свой уютный двухэтажный домик. Чистота была везде необычайная. Прекрасные картины по стенам залы надолго задерживали наше внимание. Поражали портреты бывших игумений и отца Иоанна Кронштадтского, который был покровителем Пюхтицкого монастыря. Огромная копия с картины Поленова «Христос в доме Марфы и Марии» была выполнена прекрасно. Дети смотрели на все с благоговением, держались скромно, молчаливо.

Трапеза длилась долго, так как игуменья Ангелина рассказывала нам многое из истории монастыря. Тихо, по-старчески текла речь этой милой старушки, но было так интересно, что и батюшка мой, и я, и все дети с большим удовольствием слушали матушку игуменью. Она рассказала нам следующее:

– В начале нашего века здесь простирались почти сплошные леса. Здесь нет сел и деревень, как в России, а лишь на вырубках располагались отдельные хутора в два-три дома. Летом у нас холодно, дождливо, в огородах овощи растут туго. Зато травы у нас высокие, сочные, поэтому местное население занимается по преимуществу скотоводством.

В первые годы столетия мальчики-пастушки стали часто видеть высокую Женщину, Которая обходила нашу небольшую возвышенность, появлялась над кустарником и среди полян… Ее величественный вид поразил мальчиков, благодать коснулась их сердец. Видение это повторялось не раз, поэтому пастухи сочли нужным доложить о величественной Женщине православному священнику. А храм православный находился в двенадцати километрах отсюда, где из Чудского озера вытекает река. Православный народ понял, что Пресвятая Дева является, чтобы благословить наш край. Тогда пришли к нашей горке с крестным ходом, со священником. Внизу, на поляне, под деревом нашли небольшую икону Успения Пресвятой Богоматери. На этом месте забил ключ.

Люди стали брать благодатную воду, и полились исцеления больных. У ручья выстроили часовню. Охранять ее пришли православные монахини, ведь кругом-то тут жили эстонцы, а они были лютеране, Богоматери не молились.

Монахини жили на квартирах у эстонцев, ютились на чердаках, своих углов долго не имели. Но когда православные умирали, их стали хоронить вблизи часовни. Так получилось кладбище, около которого поставили небольшую деревянную церковь. А около церкви вскоре сложили и домики, в которых разместились монахини, охранявшие храм, часовню и ручей. Так появился Пюхтицкий монастырь.

Вдали от городов, от сел, окруженный лесами, болотами, озерами, наш монастырь не привлекал к себе народ. Только изредка приезжали сюда больные люди, чтобы взять воды из целебного источника Богоматери. Нужда была большая, не было ни денег, ни людей, местное население в православный храм не ходило. Но вот посетил наш край великий угодник Божий отец Иоанн Сергиев (Кронштадтский). Взошел он на горку, что у источника, поглядел на маковку деревянной церквушки, видневшуюся из-за кустов, и сказал матушке игуменье:

– А собор-то у вас дивной красоты!

– Да где, батюшка? Одни ели торчат среди орешника, нет никакого собора!

– Дивной красоты у вас будет тут собор, матушка! – повторил отец Иоанн.

Он велел послать одну из сестер обители «по сбору». Это означало ходить сестре из села в село, из города в город, питаться подаянием, ночевать у чужих людей, где попало. И у всех надо просить пожертвования на монастырь. А народ русский в те годы отходил от религии. Крестьяне были бедны, а интеллигенция вовсе охладела к вере. Так что на послушание «по сбору» отправлялись с великой скорбью и многими слезами. Вот ходит послушница Анна по городам и селам России, умоляет народ пожертвовать хоть копеечку на бедный эстонский монастырь. Но о существовании Пюхтицкого монастыря никто тогда не слышал, жертвователей находилось мало. Что соберет Анна, то и проест сама, чтобы не умереть с голоду. Больше двух лет ходила Анна, а возвращаться в Пюхтицы с пустыми руками не решалась. Обувь ее развалилась, одежонка истрепалась. День и ночь слезно умоляла Анна Господа послать ей денег на монастырь, заочно просила отца Иоанна Кронштадтского присоединить его святые молитвы к ее горькому воплю.

Однажды, будучи в Питере, услышала она о миллионере Терещенко, которому принадлежало много сахарных заводов на богатой тогда Украине. Народ сказывал, что Терещенко очень религиозен, усердно посещает храм. А когда возвращается из церкви в свой богатый особняк, то у ворот его обычно собирается большая толпа бедняков. Терещенко, выйдя из кареты, оделял каждого просящего тремя рублями. О, это была тогда большая сумма, так как за пять копеек можно было хорошо позавтракать.

Анна рассказывала так: «Смешалась я с толпой, жду, а сама призываю Господа на помощь, Пречистую Матерь Его умоляю сжалиться надо мною. Подъехала роскошная карета, купец вышел, начал раздавать каждому из приготовленной пачки денег. Все к нему теснятся, с праздником поздравляют, здравия желают. Оделил он и меня, горемычную, скрылся за высокими дверями. Народ разошелся. А я сижу на ступеньках парадного крыльца, плачу. „Что мне три рубля? Я ведь на монастырь прошу, не себе на пропитание“, – думаю. Выходит нарядная горничная, ласково обращается ко мне:

– Тебе не подал?

– Подал. Но мне надо много денег, я на строительство монастыря собираю. – И я разрыдалась.

Видя меня – тощую, оборванную и плачущую, девушка сжалилась и сказала: „Пойдем со мной в людскую, ты нам всем там о своем горе расскажешь“. А „людской“ звалось помещение на первом этаже, где обитала прислуга: дворник, кучер, повар, прачка, горничная, няньки и прочий люд, обслуживавший дом барина. Простой народ обступил меня, слушали все мой рассказ о нашем монастыре, о чудесах Богоматери на нашем источнике. Меня накормили, пригрели и предложили отдохнуть в их богатом гостеприимном доме. „Тут у нас часто наша родня неделями гостит, места и харчей на всех хватает, – сказала мне горничная. – А я буду искать подходящее время, чтобы доложить о тебе нашему барину. Бывают дни, когда он никуда не торопится, выспится, выйдет в залу и начнет читать газеты да у меня расспрашивать, что нового и интересного слышно в городе. Вот тут-то я господину нашему о тебе расскажу, а он велит тебя позвать. Ты ему упади в ноги да все, что знаешь о монастыре своем, сама ему и поведай. А пока молись да жди милости Божией“. Прошло недели две. Однажды утром горничная позвала меня: „Иди скорее! Господин веселый и в хорошем настроении, тебя ждет“. Я вся задрожала от волнения, упала в ноги Терещенко, а он меня поднял, утешает: „Ну, расскажи все про свой монастырь“. Я долго рассказывала. Терещенко слушал внимательно, потом спросил: „Ну, четырех миллионов вам пока на строительство храма хватит?“ Я ушам своим не верила, упала ему в ноги, а он продолжал: „Я приеду, посмотрю все сам, тогда еще денег дам“. Терещенко выписал вексель в банк. По этому документу банк Петербурга стал отпускать деньги на нужды монастыря. С этих пор началось процветание Пюхтицкой обители. Почуяв деньги, наехали рабочие люди. Нашли на месте глину, сами стали делать и обжигать кирпичи, стали поднимать стены собора. Так по пророчеству отца Иоанна Кронштадтского вскоре вырос за стеной монастыря второй храм – собор в честь Успения Пресвятой Богородицы. А кругом него построены деревянные красивые домики, в которых стали селиться монахини. Построили и больницу, и гостиницу – двухэтажные здания. А на горке за монастырем князья Шаховские поставили красивый деревянный дом, пристроив к нему домовую церковь. Завели скотный двор, огород, засеяли примыкающие к монастырю поля. Терещенко, как обещал, приехал в Пюхтицы и пожертвовал еще четыре миллиона. Приезжал впоследствии не раз и отец Иоанн Кронштадтский. Монахини любили рассказывать о его чудесах исцелений, явленных в Пюхтицах».