Текст книги "Под кровом Всевышнего. О трудах и радостях семейной жизни. Воспоминания"

В конце 70-х годов все внимание мое и батюшкино было отдано семье отца Николая, в которой уже появилось трое детей. Эти внучата завладели всецело моим вниманием и моим сердцем. А другие дети наши на время как-то удалились из глаз, хотя сердце болело о них еще больше, чем если б я их видела. Спокойны мы были лишь за Серафима, который уже стал отцом Сергием и находился при Патриархе Пимене. А Федюша служил в армии, часто писал нам письма, прося поминать его в молитвах, особенно в дни его прыжков с парашютом. Но я и без писем всегда чувствовала его переживания. Ничего о нем не знаю, а сердце болит. И вручаю далекого сына предстательству Небесной Царицы, угодникам Божиим: «Вы видите моего Федюшу, дорогие наши, милые святые – Святитель Николай, отец Серафим, отец Иоанн Кронштадтский. Вместе с Богородицею излейте о моем Феденьке свои молитвы пред Господом. Спаситель вас всегда слышит, защитит и сыночка нашего по вашей молитве».

И только впоследствии, когда наш десантник приезжал домой на побывку, мы узнавали из его рассказов, какие неприятности и передряги бывали у него в бытность его в литовских казармах. Дисциплина и исполнительность наших сыновей-солдат всегда нравились начальству. Мы, родители, получали из армии благодарственные письма за детей. Но то, что они были единственными некомсомольцами, настораживало офицеров.

Федюшу не раз вызывали на беседу с начальником, которая продолжалась иногда до поздней ночи. «Сначала стоишь напряженно, даешь короткие ответы на строгие вопросы начальника, – рассказывал сынок, – потом он предлагает тебе сесть, потом идет беседа все более и более непринужденная, откровенная. А часа через два-три мы расстаемся друзьями. Офицер обещает хранить тайну моей веры. Я, в свою очередь, храню тайну его доверия и расположения ко мне».

Так благополучно оканчивались эти ночные беседы. Я знала, что Господь всегда защитит наше дитя. Или Царица Небесная не услышит молитву матери? Ведь Она тоже была Мать, тоже переживала за Сына. Так вручайте же, матери православные, нашей Заступнице своих детей, Она их сохранит и устроит!

Федюшка же наш, пройдя беседы с чинами, стал пользоваться их доверием. Его взяли работать в штаб, поручали ему секретные документы, скрывали, что он сын священника. Даже под праздник Рождества Федю командировали в Москву, дав ему возможность провести с родителями радостные дни на Святках.

Федя служил в армии десантником. 1978 г.

Слава Богу, Федя вернулся домой до начала войны в Афганистане. Разве в этом не видна рука Божия?

Патриарх Пимен знал Федю с тех лет, когда он еще в форме десантника приходил в алтарь собора повидать своих братьев – иподьяконов Патриарха. Лишь только Федя вернулся, Святейший зачислил его в штат своих иподьяконов. А с сентября Федя начал учиться в семинарии. Летом, когда Федя еще не был женат, у нас в Гребневе был наплыв девушек. Они гостили у нас под видом подруг Любы, а сами мечтали… Но пока сынок не окончил семинарию, он не засматривался на красавиц.

Я продолжала сохранять его своей материнской молитвой. Я усердно просила Господа устроить брак сына так, чтобы «святилось имя Господне» в его союзе с будущей женой. Мне и в голову не приходило, что Федя заметил среди девушек, обслуживавших столовую семинарии, белокурую восемнадцатилетнюю Галочку. Она выделялась из всех своим веселым нравом, приветливостью и пышной, детской еще красотою. Феде она понравилась, но он не успел еще познакомиться с ней, как пришло лето, начались каникулы, и все студенты разъехались.

Когда к сентябрю Галя вернулась из отпуска, то Феди среди студентов еще не было. Он улетал с Патриархом в США. Вернувшись в Россию, Федя поспешил в семинарию. Во время обеда в столовой он не увидел Галю. Федя пошел на кухню. Галя мыла тарелки. «Здравствуйте», – сказал Федя, подойдя к ней. Галя выпрямилась, подняла на Федю свои большие голубые глаза, из которых вдруг ручьями потекли слезы. Руки девушки опустились, тарелки с грохотом посыпались к ее ногам.

– Вас не было тут, я думала, что больше вас никогда не увижу, – тихо сказала она, закрывая лицо полотенцем.

– К семи часам приходи к воротам, там поговорим, – шепнул Федя и ушел, чтобы не привлекать ничье внимание.

С этого дня Федя и Галя поняли, что они небезразличны друг другу.

В те годы у нас часто гостила благочестивая пожилая дама из Риги – Ольга Васильевна. Она знала мою заботу о судьбе нашего младшего сына и дочки Любочки. Трое старших детей уже были пристроены. Катя вышла замуж и уехала в Киев. А сколько горя она хлебнула, сколько слез мы пролили о ее судьбе, вымаливая дочь у Господа, так не приведи Бог такого переживания иным родителям. Но и этот крест был послан нам Господом, потому что если б не крест да горе, то что поставило бы нас с черствыми сердцами на коленопреклоненную и долгую слезную молитву? Господь услышал, и Катя не пала в жизни от горя. Но описывать жизнь Катеньки моей на пути к Царству Небесному я не имею права. Может быть, она сама на старости лет расскажет о переживаниях своей юности. Я же скажу только то, что Святителю Николаю Чудотворцу в те тяжкие годы я неизменно вручала свою старшую дочку. Я знала, что характер ее, настойчивый и горячий, сложился в моей утробе, когда я в слезах и воплях к Всевышнему строила свой новый дом, начинала свою семью. Поэтому Катя от рождения была шумным, напряженным ребенком, но с твердой верой в помощь Бога.

А когда я носила Любу (читатель помнит), мы жили уже своей семьей, радостно, весело, любуясь на деток. Вот у Любы моей и сложился характер веселый, но спокойный и трудолюбивый. Она всегда радовала нас своим прилежанием, своими ласками, своей покорностью воле Всевышнего и надеждой на Его милосердие. О ее счастье расскажу потом. Скажу же только, что очень любившая нашу семью Ольга Васильевна из Риги помогала мне вымаливать у Господа счастье двум моим младшим детям.

Ольга Васильевна жила неделями в нашей квартире вместе с Любочкой. Зная мою заботу о будущем детей, она познакомила их с семьей одного московского священника, в которой были взрослые дети, ровесники нашим. Молодежь подружилась. Были частые встречи на праздниках, но «шалун Амур» пока не ранил сердца никого из наших детей.

Когда Ольга Васильевна услышала от меня, что Феденька наш заинтересовался девушкой из Белоруссии, то ей это не понравилось. Видя, что сватовство ее не удается, она сказала мне:

– Есть такая сильная молитва, которая читается двумя или тремя лицами по соглашению. Господь Иисус Христос сказал: «Если двое или трое согласятся просить у Отца Небесного что-либо во имя Мое, то, чего бы они ни просили, дастся им». Так давайте же, матушка, просить у Господа, чтобы Федя ваш взял себе жену из дочерей отца А, а не какую-то другую девушку.

День венчания Галины и Федора. 1982 г.

Я ответила Ольге Васильевне так:

– Я буду вместе с вами, дорогая, молиться за них за всех – и за девушек, и за сына. Но пусть ему Господь Сам на сердце положит чувство к той, которую определил ему. Дело это настолько серьезное, что брать на себя ответственность я не могу, могу только вручить Господу судьбу сына. Да свершится Его святая воля.

Однако Ольга Васильевна, уже находясь далеко в Риге, настойчиво требовала от Господа исполнения ее желания. Когда дело шло уже к весне и после Пасхи намечалась свадьба Феди, Ольга Васильевна усилила свой молитвенный подвиг. И вдруг среди горячей молитвы она ясно услышала голос Всевышнего: «Зачем ты противишься Моей воле?» Ольга Васильевна была потрясена. В слезах она просила у Господа прощения, неизменно повторяя с тех пор: «Да будет, Господи, воля Твоя». Ольга Васильевна рассказала все это нам, и мы возрадовались духом, поняв, что воля Божия – сочетаться Феде с Галиной.

Волнуется море житейское, события следуют одно за другим. То в армию провожаем, то свадьбы справляем, то старичков хороним, то в роддом молодых матерей отправляем, празднуем крещение нового члена семьи, и жизнь опять входит в свою колею. Батюшка служит и дня по три-четыре не возвращается домой, ночуя при храме. А я или помогаю снохам управляться с детьми, или пишу дома иконы для храмов. Работаю с упоением, в молитвенной тишине сердца, с чувством присутствия святого Ангела. Только в одиночестве работа идет. Даже если муж дома – уже работа не клеится. Слышу, что Володя прошел на кухню, слышу, что кипит самоварчик, – значит, надо мыть кисти и составлять мужу компанию при чаепитии. Тут мы с ним делимся новостями, договариваемся о планах на следующие дни.

Но вдруг произошло событие, которое нарушило обычный ход нашей жизни, – я стала казначеем храма! Теперь я должна быть в Гребневе неотлучно. Правда, до Пасхи осталось всего две недели, а Страстную и Пасхальную недели муж мой все равно дома не покажется. Так выходит, что и меня дома не будет, а домок-теремок – на замок? Что же, воля Божия, встречу праздник в Гребневе, с хором, с Любочкой, с семьей Гриши.

Ну, вот пришла очередь и о Грише рассказать. Мы познакомились с Гришей на Фединой свадьбе. Он приходился единственным братом Галины, Фединой невесты. В семье у них было двенадцать сестер и один брат. Галя была младшей дочерью. Ее сестры приехали на свадьбу с мужьями, с детьми. Слава Богу, все прошло великолепно. Я видела, как прекрасно и вкусно умеют готовить белорусы, как задорно и весело звучат их песни. Гриша был еще не женат, гулял на свадьбе вместе с семинаристами, был в восторге от общества верующих молодых людей.

– Такой чудной компании я еще в жизни своей не видел, – сказал он мне. – Ни пьянства, ни одного неприличного слова. Все с молитвой, все как-то чинно, благородно. Нет, я больше не буду жить в Белоруссии, я переселюсь в ваши края, найду и тут себе место и работу.

Галя поддержала брата:

– Приезжай к нам, Гриша, мы будем тебе рады, не оставим тебя, устроим.

Вскоре Гриша поступил работать на софринскую фабрику, недалеко от Сергиева Посада. Гриша был верующим, часто посещал Лавру, вошел в послушание к общему духовнику наших семейств отцу Илье. Видно, по его молитвам Бог послал Грише необычайно кроткую и нежную жену Ольгу. Таких тихих и смиренных женщин я, кажется, до сих пор не встречала. Они начали свою семейную жизнь в Сергиевом Посаде, в семье Оли, где им выделили комнатушку.

Как-то летом Гриша с Олей и годовалой дочкой приехали в Гребнево навестить Галю. В тот год мы искали людей, которых можно было бы поселить на зиму в гребневский дом, чтобы его сторожить. Гриша охотно согласился переехать к нам осенью с семьей и жить у нас до лета. Таким образом, у меня появился как бы еще один сын, которого я полюбила, как родного. Эта семья прожила у нас в Гребневе три зимы, в течение которых увеличила свою численность еще на двух сыновей. Зимой я часто навещала свой дом, останавливаясь в кабинете батюшки. Эту комнату я просила держать закрытой, чтобы дети туда не ходили. Но, к ужасу своему, убеждалась, что шустрые малыши прорывались и туда, устраивая там беспорядок, как и повсюду в доме. Ничего, я им все прощала, потому что видела, как тяжело Олечке одной справляться с тремя подвижными детишками.

Гриша вставал в пять утра и бежал три километра на электричку, спеша к восьми на работу. Вечером он возвращался очень усталым, скоро ложился, дав детям команду спать и не шуметь. В девять вечера дом погружался в тишину, Ольга могла спокойно навести порядок. А в воскресные дни вся семья шла в храм, где Гриша стал петь в хоре. У него оказался сильный красивый тенор. Люба стала обучать Гришу нотам, давала ему теноровые партии, которые он усердно изучал под свой аккордеон.

А когда наступало лето и в гребневский дом съезжались семьи Феди и Любы, то Гриша на три месяца снимал себе дачу. Они все устали от этих переездов, и Гриша мечтал выстроить свой дом. Все родственники обещали ему помочь. Тогда он ушел с работы и стал хлопотать о постройке. Вот в это самое время и свалилась на него должность старосты церкви. Гриша был ошарашен не меньше меня, но, слушаясь голоса совести и не смея перечить воле архиерея, он немедленно приступил к работам в храме.

Получив в руки связку ключей, Гриша сказал: «Не по одному же ключу у них было от всех помещений, сундуков, ящиков? Значит, у старух остались еще ключи. Тогда я должен сменить все замки». И Гриша первым делом поехал в город и купил больше тридцати замков. Он развесил их повсюду, снял старые и первое время страшно путался с массой ключей. Наконец недели через три он догадался повесить доску с надписями помещений, поместил туда и ключи.

А первые дни нам было ужасно трудно. Гриша говорил:

– Мы с вами, как слепые котята: тычемся туда-сюда, ничего не можем найти, не знаем, где что лежит. Где свечи? Где масло для лампад? Где мука для просфор? Где соль? Где печати?

Никто из прежних церковников не взял на себя труд ввести нас в курс дела. Нам только сказали: «Денег нет в наличии, вот только мелочь на сдачу. Несгораемый ящик пуст, ключ от него сломан. Все документы – в шкафу сторожки, разбирайтесь в них сами».

Но когда нам с Гришей было разбираться? Оставалось всего две недели до Пасхи. К Вербному воскресенью требовалось много просфор. А на Страстной неделе надо будет печь большие артосы. Кто будет все это делать? Ведь все ушли! Новый настоятель отец Сергий разводил руками, не понимая, куда он попал. До нашего прихода он восемь лет жил за границей, куда был направлен сразу после окончания Московской духовной академии. Так что порядков в приходах СССР отец Сергий не знал, с грубым сельским населением не встречался. Его ужасало все, что он видел и слышал. На церковном собрании он, как человек новый, молчал. Теперь настоятеля угнетало то, что он на своей машине не может даже подъехать близко к храму: снег стаял, и весенняя грязь засасывала колеса машин.

В прежние годы мы неоднократно просили старост и настоятелей храма позаботиться о дороге. Ведь до асфальтированного шоссе оставалось всего сто метров. Тут было футбольное поле, которое изрыли буксующие машины. Отец Сергий этого не потерпел и с первых же дней попросил у нас с Гришей денег на постройку дороги. Мы отдали ему наши выручки, но предупредили, что дело не в деньгах. Прежняя староста не раз обращалась в сельсовет с просьбой разрешить построить дорогу, но хлопоты ее были безуспешны. К нашему удивлению, отец Сергий за день «пробил» это дело. К Вербному воскресенью затрещали у храма тракторы, заревели самосвалы. Не прошло и недели, как выросла белая насыпь и храм получил автомобильную связь с городом.

В дальнейшем мы убедились, что отец Сергий все дела с Божией помощью производил быстро и ловко, он обладал талантом найти подход к людям. Когда я рассказывала своим сыновьям, кто у нас в Гребнево назначен настоятелем, то от каждого слышала одну и ту же фразу: «О, это вам повезло! С отцом Сергием очень приятно иметь дело». Мои дети с ним вместе учились и знали его хорошо.

Но отцу Сергию не повезло в том, что он пришел на наш приход после бунта, после того, как в помощники ему попали мы с Гришей. Гриша, конечно, привык бы к своей должности, но я была до крайности бестолковой. На седьмом десятке лет постигать все сложности бухгалтерии – это было мне не по силам! Нашла я опытную в делах женщину (Нину), но она напрасно учила меня писать книги прихода, расхода, ведомости. Я в толк ничего не брала, по три раза все переписывала, ошибалась на каждом шагу. Мне было не до бумаг.

На службы к концу Великого поста требовалось много просфор, а печь их никто из нас не умел. Я смутно помнила, как свекровь моя подолгу месила тесто, помнила, в каком порядке она приступала к выпечке просфорок. Но прошло уже тридцать лет, как я к этому святому делу не прикасалась. Однако пришлось купить дрожжей и начать месить тесто.

Было раннее утро, когда я как хозяйка пришла в церковную сторожку. Никого, кроме меня, там не было. Я лазила по ящикам, искала соль, спички, печати для просфор. Их было штук пятнадцать, но какую из них брать? Нашла ведра, кастрюли, противни, все мыла, протирала столы… Потом месила тесто до полного изнеможения. Устала, вышла на крыльцо. Оно скрипит, доски прыгают под ногами, качаются под ними гнилые столбики. Посидеть не на чем, будто не было тут прежде хозяина. Ищу истопника, говорю ему: «Мы тут с тобой одни, и обратиться мне больше не к кому. Сделай, голубчик, новое крыльцо, а то сломает кто-нибудь ногу – нам отвечать пред Богом. А я тебе заплачу, сколько скажешь».

Старик с радостью исполнил мою просьбу. Однако мне это дело поставили потом в вину. Но откуда я знала, что надо было добиваться разрешения на ремонт крыльца, заключать договор, составлять документы, выдавать стройматериалы и деньги с подпиской свидетелей и т. п. Нет, я – раз, два – и дело готово. Так-то!

Гуляю в ограде храма, собираю мусор, оттаявший из-под снега. Кто будет убирать территорию парка? Ведь скоро тут ежедневно на Пасхальной неделе крестные ходы пойдут. Но вот идет с колясочкой и двумя крошечными ребятишками Оля, жена Гриши. Я кричу ей: «Олечка, помеси, пожалуйста, тесто на просфоры, а я за твоими детьми погляжу». Оленька моет руки, месит, а я с детьми собираю мусор и пустые банки с бутылками, разбросанные повсюду после ремонта храма. Ох, сколько дел!

Но вот согрело землю весеннее солнышко, подошло время обеда. Тесто поднялось, пора печь. Пошли, Боже, мне помощников.

Влетает в сторожку веселая молодежь – это все певчие Любиного хора. Находим скалки, надеваем белые передники. Я велю всем надеть косынки на головы. Вываливаем тесто на стол, делим на кучки. Ну, где чья кучка? Раскатываем тесто. А чем резать будем? Чем накалывать? Где взять рюмки? Где спицы?

– Бегите домой, тут ничего не сыщешь!

Гриша затапливает русскую печь. Надо смазывать головки просфор крещенской святой водой.

– А где она?

– Несите опять из нашего дома.

Я командую, ребята все делают ловко, но вопрос следует за вопросом:

– А как жарко топить печь? А сколько времени просфорочкам подходить? А когда их в печь сажать? А чем противни смазывать?

Я объясняю:

– Маслом нельзя, нужно металл слегка воском потереть, потом мукой присыпать.

– А где взять свечи? Сколько сыпать муки?

– Свечи есть в храме, но храм заперт. А ключи у Гриши.

– А куда он ушел?

– Ищите Гришу!

Так крутились мы все в сторожке до самого вечера, трудились дружно, весело, часто раздавался звонкий смех. Отец дьякон говорит:

– Мне неловко как-то, потому что я – монах, а не знаю, как печь просфоры. Сколько времени им еще подходить?

Кто говорит – не меньше часу, кто говорит – минут десять, кто выкрикивает среднее – полчаса. Ну, решаем мы, оно так и получится. Первые противни вынем через пятнадцать минут, следующие в печь посадим, потом – последние в свою очередь.

Теперь наступает самый ответственный момент: сколько сидеть просфорам в печи? Никто не знает. Докрасна подрумянивать их нельзя, а беленькие могут оказаться внутри сырыми.

– Ребята, шутить нечего, давайте молитвы читать. Это дело святое, его надо сопровождать молитвой, – говорю я.

Все согласны. Засветили лампаду. А где взять молитвенник? Ну, кто еще не бегал до Соколовых?

Но вот и наступает благоговейная тишина, усердно читается акафист. А я вспоминаю:

– Ребятки, мы забыли пять благословенных хлебцев испечь! Кто возьмется колобочки скатать?

Откликнулись супруги Покровские:

– Булочки-то мы испечь сумеем. Да только им тоже еще подходить надо, а угольки в печи погасли. Хватит ли там жару?

Не знаю, что отвечать, голова идет кругом. Мне предлагают пойти и лечь отдохнуть.

Я ухожу домой, падаю от усталости на диван, но быстро вскакиваю: ведь никто не знает, что готовые просфоры надо накрыть сырым полотенцем, чтобы они отпарились. Бегу опять в сторожку. Певчие все ушли на спевку, Гриша и дьякон показывают мне готовую продукцию наших трудов. Одни просфорочки подсохли и поджарились, стали как камешки. Другие вытянулись, как грибочки в лесу, а некоторые из них свернули набок свои головки. Совсем мало хорошеньких, пригодных для службы. «Ну, уж как сумели, первый блин всегда комом», – утешаем мы друг дружку.

Но надо было видеть радостные детские лица в Вербное воскресенье! В этот теплый весенний день, когда толпа ребятишек вышла после обедни во двор храма, я раздала малышам наши неудавшиеся просфоры. Дети были голодными, поэтому с жадностью кушали наши свежие просфорочки. Никого не смущало поджаренное донышко или разросшаяся румяная шляпка просфоры. Дети делились друг с другом, угощали родителей, каждый брал сколько хотел. А «бунтовщики»-старушки укоризненно качали головами. В наш адрес неслись упреки:

– Вот, мы берегли каждую горстку муки, а теперь видим такую расточительность! Это сколько же муки перепортила!

– Так что же никто из вас не пришел нам помочь? Зачем вы бросили все дела на произвол судьбы? – говорила я в оправдание.

Вскоре отец Сергий съездил во Фрязино к одной «взбунтовавшейся» просфорне и с трудом уговорил ее прийти и передать свое искусство кому-нибудь из нас. Иеродьякон Иероним и Ниночка (сопрано), помощница старосты, прошли у старушки «техминимум» и скоро научились сами печь просфоры.

А большие артосы в тот год помог мне дома в Москве испечь в электрической печке мой батюшка Владимир. У него и печать оказалась (наследство от матери), да и сам он не раз помогал своей родительнице месить и печь. Вспоминаю, что мать с сыном в те дни Страстной недели сорок лет назад посылали меня молиться об успехе их труда над артосами.