Текст книги "Под кровом Всевышнего. О трудах и радостях семейной жизни. Воспоминания"

Избави нас от суетных мыслей, оскверняющих нас…

Из молитвы на сон грядущим

Да не подумает читатель, что, вырастив детей, нам с батюшкой можно было почивать на лаврах. Житейское море вокруг нас продолжало волноваться, волна за волной набегала на слабый челнок наших душ. Враг рода человеческого всячески старался чрез внешние обстоятельства жизни выбить нас из колеи мирного, тихого существования. И Господь попускал эти искушения, чтобы мы благодаря им беспрестанно взывали к Богу, возлагали на Него свои надежды. «Нет, видно, спокойно не поживешь», – не раз слышала я от своего отца Владимира. В первой части моих воспоминаний я писала о том, что дом наш, в котором протекало мое счастливое детство, еще в 1930 году постановили снести. Но снесли его лишь наполовину, а конец дома из двух стен, подпертых кирпичной кладкой, продолжал стоять до 1975 года, то есть еще сорок лет. Безобразные рельсы врезались все глубже в кирпич, стены из года в год продолжали расходиться вправо и влево. Трещины в стенах становились все глубже и глубже. От перекоса полка с посудой у наших соседей сорвалась и с грохотом свалилась. Крыша текла, полы сгнили, водопроводные трубы тоже требовали замены. Когда жильцы дома ходили хлопотать в конторы, то людям отвечали: «Шестой корпус дома двадцать? Да он еще в тридцатые годы разрушен, в списке корпусов он давно не существует». Но так как жильцам на головы текла вода, то (за год до сноса дома) сменили железную кровлю на дорогую цинковую. Потом предложили жильцам потесниться, чтобы поднять в кухне и туалете полы и сменить ржавые трубы на новые. Я говорила родителям моим: «Не соглашайтесь на такой ремонт. Пусть сначала вас переселят в другую квартиру. Как вы будете без пола прыгать? Гнилые доски не смогут уложить обратно, они все рассыплются».

Наконец пришла комиссия, которая вынесла решение: ремонт обойдется дорого, надо дом снести, а жильцам дать другие квартиры. Пока эти вопросы решались, время шло. Наш сын Николай с женой Светланой уже ждали ребенка. Они сделали родственный обмен с сестричкой Любочкой и снова прописались в аварийную квартиру. Благодаря этому, когда стали выдавать ордера на новые квартиры, в нашей квартире оказалось уже две семьи: я с двумя дочками и Федей, а другая семья – Коля, Света и их сынок Алешенька. Рождение этого ребенка, нашего первого внука, мы приняли с непередаваемой радостью. Среди недоумений и скорбей того года вдруг пришла радостная весть: «Света родила сына!» Мы, как на Пасху, кинулись в объятия друг к другу, целовались и обнимались… Как будто луч света озарил наши души.

Вскоре я поехала и без всякой волынки и очереди получила два ордера на две одинаковые квартиры.

В те годы я по временам тяжело болела: песок двигался из почек. Я лежала почти каждые два-три месяца, очень ослабевала, началась гипертония (давление подскакивало). Я была даже не в состоянии ехать и посмотреть квартиры. Отец Владимир был занят, Коля – тоже, у Светы – ребенок. Батюшка послал Федюшу на разведку. Какова же была наша радость, когда наш пятнадцатилетний сынишка рассказал нам следующее: «Обе квартиры на восьмом этаже девятиэтажного дома. У этих квартир общая стена и общий балкон, с перегородкой. Через нее мы сможем ходить друг к другу в гости, не выходя на лестницу. Если чей-то лифт не будет работать, мы сможем воспользоваться лифтом родных. И Алешеньку родители передадут нам через балкон, если им надо будет куда-нибудь отлучиться».

Через это обстоятельство мы увидели заботу о нашей семье милосердного Господа Бога!

Нас часто спрашивали, кому и какую взятку мы дали, что получили взамен старой трехкомнатной квартиры две новые двухкомнатные, да, главное, рядом. И кто поверит, что это Царица Небесная так о нас позаботилась! Не напрасно же воспевает в своем храме отец Владимир за акафистом: «Радуйся, нечаянную радость верным дарующая».

Эта квартира в Отрадном оказалась намного ближе к храму в Лосиноостровской, где служил наш батюшка. Он сильно утомлялся от езды на службы с Планерной, где мы жили. Поэтому мы стали сразу же думать о переезде. Ведь машину мы уже восемь лет как продали, так как ставить ее было в Москве негде, да и шофера не было.

Итак, началось опять переселение. Бабушка уже лежала в Гребневе на кладбище, а дедушку мы решили поселить на Планерной с Любочкой, Катей и Федей, который там заканчивал десятилетку. Сборы вещей, перевозка мебели… О, как трудно бывает в подобной суете сохранять душевный мир! Сердце просило покоя с Богом.

В 1974 году к нашему дому в Гребневе подвели наконец сетевой газ. Воду подвели еще в 1960 году, так что появились там все удобства, как в Москве. Батюшка мой ликовал: отпала забота об угле и дровах. Мы поставили газовую печку и решили, что теперь дом наш всю зиму будет теплый, а не замороженный, как в прошлые годы, когда в нем никто уже не жил до самого лета.

Наступила осень. Молодежь уехала в Москву учиться. Светлана, жена Коли, работала, играла на скрипке в театре. Коля собирался на год в армию, так как он только что окончил консерваторию. Сентябрь был теплый, и мы с Алешенькой вдвоем оставались пока в Гребневе. Мальчику доходил первый год, я его пока носила на руках. Батюшка и Светлана часто навещали нас, рассказывали мне о новых квартирах, куда пришло время переезжать. Голова моя была забита проблемами переезда. А батюшка мой говорил:

– Я теперь здесь буду зимовать, тут тепло, уютно.

– Нет, – возражала я, – у меня на руках внучонок, а дел с переездом много. Ты хоть за малышом поглядишь, пока я хлопочу по хозяйству. Да и ездить в Лосинку из Гребнева тебе скоро станет не под силу; машину мы продали, а впереди осенняя тьма и морозы. Нам с тобой надо свою комнату освобождать, снять все иконы, так как у дедушки много своих икон, которые он захочет иметь в новой квартире на Планерной.

Муж мой спорить не любил, но я видела, что его тянет жить опять в Гребневе. Он взял отпуск. Я ждала, когда он приедет на машине и на ней же отправит меня с внучонком в Москву. Я упаковывала вещи, сидела, как говорится, на узлах. Наконец подъехало такси. Но что это за саквояжи, которые муж мой вносит в дом? Ведь все мы из Гребнева на зиму уезжаем, так зачем же сюда везти вещи? И кто их упаковал? Что в этих чемоданах? На руках у меня ребенок, и я не могу сама ничего ни внести, ни вынести. Володя все делает сам.

– Где несгораемый ящик? – спрашивает он меня.

– Чтобы не затерять его в суете, – отвечаю, – я завернула его в одеяла. Вот самый большой тюк с подушками, внутри тюка – ящик.

Володя берет у меня Алешеньку, велит мне достать ящик.

– Зачем он тебе? В нем все наше богатство: твои кресты, дорогие ложки, золотые вещи и тому подобное. В пустом доме это нельзя держать, мы сегодня же все перевезем в Москву.

– Там деньги. Они мне нужны.

– Но у меня в кармане хватит денег, чтобы расплатиться за машину! Не вынимай тяжелый ящик, – настаиваю я, – ведь без машины ты эту тяжесть не сможешь привезти в Москву…

Однако Володя унес металлический сундучок в дом, а меня отправил в Москву со словами: «Я буду тут жить». Спорить было бесполезно и некогда: машина ждала, ребенок был на руках.

С грустью и недоумением приехала я в нашу квартиру на Планерной, где мы прожили уже семь лет. Вошла я в нашу комнату и ахнула: стены голые, иконы сняты, их нет. Один только старинный образ Преподобного Сергия висел на прежнем месте. «Ты не оставил нас, батюшка Сергий», – сказало мое сердце.

– Володенька, зачем же ты снял все иконы? – спросила я мужа.

– Да ведь дедушка сюда свои привезет. А наши я пока все в Гребнево свез…

Так вот что за саквояжи батюшка вносил в гребневский дом! Ясно! Но все это надо бы в Отрадное везти, пора там устраиваться… Ну, как муж хочет, не мое дело.

В последующие дни, когда Володя опять поехал в Гребнево, я ему сказала:

– Конечно, несгораемый ящик ты на себе не потащишь. Но вынь из него маленький кожаный мешочек с золотыми вещицами. Там и крест, которым меня дедушка Вениамин благословил, и обручальные кольца, и чьи-то часики… Сам знаешь, привези. Да возвращайся скорее: пора капусту рубить, а мне внучонок все руки связал. Я буду ждать…

Володя съездил в Гребнево, привез мне просимое.

– А где ключи от дома? – спросила я.

– Я их родным оставил.

– Что ты наделал! Разве забыл, как в прошлые годы они…

Муж не дал мне договорить:

– Нельзя быть злопамятной. Я с ними и чай пью, я им и нашу комнатку в старом доме отдал.

– Нет, ключи отбери назад! Я родным не доверяю, – требовала я.

В следующий приезд отец Владимир привез и ключи от дома. Погода испортилась, целые дни лил дождь, шумела буря, в Гребнево не тянуло. Но прошел Сергиев день (8 октября), и отец Владимир снова поехал навестить свой любимый домик.

Батюшка нашел входную дверь взломанной, а дом ограбленным. Во время бури где-то упал столб, и трое суток в поселке не было электричества. Все полы в комнатах были в каплях от восковых свечей, стекло в одном окне вынуто.

В дни своих приездов батюшка мой успел развесить все наши многочисленные иконы по стенам в комнатах. Теперь стены были пусты, а открытые киоты (ящики со стеклом) лежали на столах и постелях. Ничего не было ни разбито, ни сломано, ни перевернуто. Милиция, когда приехала, то удивилась: «Как будто сама хозяйка убиралась, так все аккуратно снято, разложено…»

Унесли воры только иконы и содержимое несгораемого ящика с дорогими вещами, больше ничего не тронули. Но в углу они нашли бутылки со спиртным, наличие которых в доме спасло нам коробочку с иерейскими крестиками. Ее батюшка нашел под кроватью, рядом с которой был шкаф с вином. Обнаружив спиртное, воры уронили коробочку и ушли вниз пить и закусывать. В кухне стояла грязная посуда, открытые консервные банки и т. п. Выпив изрядно, воры ушли, оставив нам даже несколько дорогих икон. (Конечно, все это было по Божию усмотрению!) Большая икона Казанской Богоматери, перед которой мы с детьми по утрам и вечерам вставали на молитву, осталась с нами. Ее воры сняли со стены и вынули из киота, положили на подушку постели и не унесли! Также осталась нам и та, на которой святой князь Владимир изображен рядом с мученицей Натальей. Она как будто для нас с Володей была сделана, – видно, чья-то семейная.

Когда батюшка вернулся в Москву, то я открыла ему дверь и по лицу его увидела, что случилась беда. Володя был бледен, грустен, подавлен.

– Обворовали дом? – спросила я.

Он кивнул головой.

– Ну, я этого ждала… Да ты не расстраивайся… Слава Богу, что ты цел и здоров. А все остальное – Бог дал, Бог и взял… Ну, рассказывай, что увидел!

Я обнимала муженька, целовала, старалась развеять его горе. Конечно, он чувствовал свою вину в том, что осенью сам отвез в Гребнево иконы и оставил их вместе с серебром в пустом доме. Такова была Божия воля. Святые отцы правильно пишут, что вещи делятся на две части: одни нам служат, а другим – мы служим. Нам служит одежда, обувь, посуда и все то, чем мы пользуемся ежедневно, что нам необходимо. А большинству вещей мы служим: переставляем с места на место вазы, перекладываем лишние одежды и т. п.

А как тяготят душу эти излишества! Из года в год в день именин отца Владимира мы перетаскивали из машины в батюшкин кабинет гору свертков, сумок, ящичков. Вечером, после ухода гостей, мы начинали разбор этих подарков. Сумки с огурцами, банки с ягодами и вареньем, печенье, торты, коробки конфет – это мы тащили опять на первый этаж и ломали голову над вопросами, куда что ставить, кому рассылать торты, пироги? А наборы серебряных ложек, подстаканники, сервизы, рюмки, вазы, отрезы на костюмы – куда все это складывать? Куда девать?

«Трудно богатому войти в Царство Небесное, – сказал наш Спаситель. – И где сокровище ваше – там и сердце ваше будет». «Не дай Бог прилепиться мне душой к этим вещам», – всегда думала я. А куда их деть? Везти и сдавать в комиссионные магазины – на это у меня не было ни сил, ни времени, ни разрешения от мужа. «Убери», – говорил Володя. И я послушно забивала чемоданы, полки, диваны, серванты. Кое-что, чем мы пользовались, принимая гостей, мы успели (до воров) отправить в Москву. Но иерейские кресты с украшениями, ложки позолоченные с чернью и многое другое – все это было плотно уложено в металлический несгораемый ящик. И вот он перед нами – открыт и пуст! Господь освободил нас от этого временного богатства. Порой меня тревожит мысль: «Какими путями были приобретены все эти вещи теми людьми, которые нам их дарили? Некоторые священники были в прошлые годы „живоцерковниками“, то есть были заодно с советской властью. А если они богатели в те годы, когда верные сыны Православной Церкви умирали в тюрьмах? Уж не в крови ли мучеников за веру наше богатство?»

Конечно, свои мысли я не могла никому поведать. Только чувствовала неприязнь к этому барахлу, как я называла серебро и хрусталь.

Господь через воров освободил меня от части этих вещей. Но унесли от нас и драгоценные иконы в серебряных окладах и дорогих камнях. Они достались нам от Патриарха Сергия, а вряд ли Патриарх имел иконы со стеклышками вместо рубинов и алмазов. Но экспертизу никто из нас делать не собирался. Целых двадцать лет мы любовались этими образами, но вот и их у нас украли. Мы приютили их в те годы, когда их сжигали. Но теперь их стали ценить, отправлять за границу, воровать… Теперь и их не стало. Твори, Господи, Свою святую волю.

Подобными речами я уговаривала муженька не расстраиваться, показывая ему, что в комнатах у нас остались еще иконы, что Господь к нам так милостив. Однако батюшку огорчало больше всего то, что снова разрушилась его надежда примириться с родными, что впереди нас ждут дела со следователями, милицией, судом.

Милиция не велела отцу Владимиру что-либо трогать или убирать в ограбленном доме, для того чтобы следователь мог себе яснее представить картину происшествия. У нас был не один следователь. И все они однозначно утверждали, что в числе воров был кто-то из тех, кто и прежде не раз бывал в нашем доме: «В этом деле принимал участие кто-то из своих, то есть из ваших знакомых или родных, знающих, где и что спрятано и лежит». Племянники наши, Дима и Витя, в тот год служили в армии, так что с Василием и Варварой жил тогда один Петя. Подозрение пало на него. Петя был забран в милицию, где просидел дня три-четыре. Понятно, что возмущению его родителей не было границ, они обвиняли нас в клевете и пр. Нелегко было моему кроткому отцу Владимиру выносить раздраженные, яростные крики брата и его жены. Теперь мы снова старались не попадаться им на глаза. Вот так «примирились»! В ту осень отдали мы им в старом доме свою комнатку, в которой когда-то начиналась наша супружеская жизнь. Володя оставлял им ключи от нашего нового дома, приходил к родным пить чай, хотя не делал этого никогда с тех пор, как мы от них отделились, то есть двадцать три года.

Вот так и не получилось у нас добром загладить зло. После кражи оно вспыхнуло с новой силой. Помилуй нас, Господи!

А подозрение на Петю пало вот отчего. После последних именин отца Владимира у нас пропал кухонный самодельный ножичек с острым кончиком. Для гостей стол сервировался в тот день особой посудой, сервизами и наборами дорогих ложек, вилок и ножей. Но когда вечером гости уехали, к нам на террасу приходили Никологорские родные, чтобы поздравить отца Владимира и угоститься. Тут и Петя сидел за столом. Нож кухонный мог оказаться рядом, так как подрезали колбаски, ветчины и т. п. С этого дня ножичек пропал. О нем особо тужила Наталья Ивановна. Она любила им чистить картошку, поэтому посылала Федю отыскивать ножичек в кустах, в траве, где он мог затеряться. Да все мы в угоду старушке с ног сбились, разыскивая этот нож. Но он пропал.

А когда отец Владимир после ночной кражи вошел в кухню, то этот злополучный ножичек лежал на столе рядом с керосиновой лампой.

– Вы летом нашли ножичек? – спросил меня батюшка.

– Нет, мы так и уехали в Москву, не видя его больше после именин, – сказала я.

– А как же нож очутился на столе у воров? – спросил батюшка. – Значит, они его принесли? Где они его взяли? Или один из воров еще раньше унес от нас ножичек?

Эти вопросы интересовали и следователя, который говорил: «Если вор впервые попадает в дом, то ему не приходит в голову идти в туалет и там под потолком на полочке доставать керосиновую лампу, тем более искать ее в темноте. Ведь электричества не было в поселке три дня, воры светили себе свечками, все полы закапаны воском. Вор, несомненно, знал, где керосиновая лампа. И фитиль ее он поправлял ножом, который принес с собой, да в полутьме и оставил как улику против себя. При воровстве открывают все ящики, шкафы: ищут, где лежит что-то ценное. А у отца Владимира ничего не тронуто, порядок не нарушен. Похоже на то, что вор прекрасно знал, где и что взять, какие иконы ценные, какие нет…» Так говорил следователь и назначил мне свидание с арестованным племянником отца Владимира. Не знаю, почему мне, а не батюшке. Ведь у него нервы крепче моих.

Я плакала, видя убитого горем Петю. Он же закрывал лицо руками и, не смотря мне в лицо, от всего отказывался: «Я ничего не знаю». Петю отпустили, а мы махнули на все рукой: «Ведь можем и мы тоже ошибаться». Теперь, спустя двадцать пять лет, мы предполагаем, что могло быть по-другому. Петя мог с улицы увидеть взломанную дверь, зайти в наш дом уже после кражи. Петр знал, где керосиновая лампа, так как вырос в нашем доме. Он мог все осмотреть и прибрать, времени было достаточно, ведь хозяин появился только через двое суток. Милиция брала на исследование следы пальцев на вещах, но это ничего не дало. Казалось, что дело замялось. И только через год, опять ко дню Преподобного Сергия, милиция напала на след…

А я тем временем молилась о том, чтобы была выяснена истина: «Уж не о том, Господи, прошу Тебя, чтобы нашлись наши иконы и вернулись к нам. Да будет воля Твоя. Но очень хотелось бы узнать правду: кто похитил у нас все? Хоть бы что-то малое нашлось и пролился бы свет на это дело».

Осенью 1976 года вызвали в щелковскую милицию моего батюшку. Он съездил. Ему показали серебряный подстаканник с надписью, по которой отец Владимир узнал свою вещь. Следователь сказал батюшке, что один из работников местного ресторана потихоньку распродает украденные у нас вещи. Вскоре человек этот был арестован (некий Лебедев) и, сидя в тюрьме, признался, что вещицы добыты им нечестным путем. Лебедев указал на двух молодых людей, которые влезли в дом священника в Гребневе и достали ему иконы и вещи для продажи. Этим мальчикам было лет по шестнадцати, но и они были арестованы. То были наши соседи по селу, приятели Пети. Участие в краже Петра они отрицали. Но они прятали первое время у себя все пять узлов с ворованным, а потом помогали Лебедеву, гулявшему вокруг дома во время кражи, перевезти иконы и вещи в Москву к его товарищам, чтобы Лебедев имел возможность оценить и продать краденое. Следователь сказал нам, что теперь наше дело начнется, то есть продолжится, и нас вызовут снова, когда будет нужно, а пока будут искать…

Прошел еще целый год, в течение которого нас не тревожили. Мы жили на двух новых квартирах в районе Отрадного, батюшка служил в своей Лосинке, я нянчила внучат. Коля, наш сын, уже отслужил свой год в армии и теперь жил рядом с нами. Мы с батюшкой любовались на их семью, в которой уже появилась на свет маленькая Аня. Кажется, что нет больше счастья на свете, как нянчить с любовью своих внучат. Они достаются нам уже без мук, но милы не меньше своих детей, напоминают нам дни своей молодости. Даже Господь, обещая праведнику награду в сей жизни, говорит ему: «И увидишь детей от детей своих…» Я говорила мужу: «Когда Коленьке было девять лет, с болью сердца отдали его на воспитание старичкам нашим. Мы часто подолгу не видели наше сокровище, нашего первенца. Но вот Господь опять вернул его нам. Теперь Колю мы видим ежедневно, да еще не одного, а с милой половиной его и прелестными малютками. Как милостив Бог».

Коля служил референтом у Патриарха Пимена и одновременно учился в духовной семинарии, потом в Академии. Но в Сергиев Посад сын ездил всего раза два в месяц, сдавал там сочинения, экзамены, брал конспекты лекций и книги. Когда он учил преподаваемый материал? Одному Богу известно. То, что другие запоминают с трудом, сын наш усвоил с детства, с тех юношеских лет, когда проживал в одной комнате с дедом своим – богословом. Поэтому учение Николаю, как и двум другим нашим сыновьям, давалось легко, оценки у них были четыре и пять. Светлана, жена Николая, работала в театре, играла в оркестре. Днем она умело вела хозяйство, а вечером уходила, передавая нам с батюшкой через балкон своих детей. «У бабушки все можно!» – кричали они и строили из стульев и одеял шатры, играли в куклы, рисовали, красили… Но вот появлялся их папа – всегда сияющий, веселый, разговорчивый. Коленька ласкал своих малюток, целовал нас, стариков, садился с нами пить чай.

Они с отцом Владимиром обсуждали всякие новости, потом сын говорил мне: «Спасибо, мамочка, за детей. Может быть, ты уж покормишь их ужином, сготовишь что-нибудь? А я хочу пойти дома прибраться, чтобы Светочка, когда вернется усталая, была бы довольна порядком в доме».

Сын говорил это с такой трогательной улыбкой, что заставлял сердце радоваться взаимной любви молодых супругов. И что только Коля не делал по хозяйству, чтобы облегчить труд своей супруги! Но и она, в свою очередь, проявляла не меньшую заботу о своем муже. «Друг друга тяготы носите, и тем исполните закон Христов» – было девизом их семьи. И Господь хранил их. Был такой случай…

Отец Николай возвращался домой в час пик, то есть около шести вечера. Он шел по Кропоткинской улице, окруженный плотной толпой, так как метро было уже близко. Был март месяц, когда с крыш высоких старинных домов сбрасывают снег, чтобы он не упал на головы прохожих. Обычно это происходит по ночам, но и тогда часть улицы перегораживается и дворники следят, чтобы кто-нибудь случайно не попал под глыбы падающего льда. Коля рассказывал так: «Все мы шли быстро, на расстоянии шага от идущих впереди, двигались, как колонной. Вдруг я услышал властный голос: „Вперед!“ Не ухом я услышал, а сердцем. Я рванулся вперед, а по затылку моему и воротнику что-то проскользнуло и ударилось о землю. Если б моя меховая шапка не слетела с головы в тот миг, я бы не остановился. Но шедшие сзади меня тоже остановились как вкопанные. Они подали мне сбитую шапку и сказали, указывая на лопату, которая на половину заступа вонзилась в асфальт и вертикально стояла позади меня: „Под какой счастливой звездой вы родились? Если б вы не рванулись вперед, то этот заступ разбил бы вашу голову, как этот асфальт“. Вопросы прохожих посыпались на меня со всех сторон: „Ведь вы не могли видеть падающей с девятого этажа железной лопаты!“»

О, несмысленная публика! Да тут не в звезде дело, а голос Ангела Хранителя услышал сердцем наш сын. И, будучи чист душой, Николай не мог не подчиниться святому гласу и моментально рванулся вперед, что и спасло ему жизнь. Слава же Всемогущему Богу, хранящему избранников Своих.