Текст книги "Найти, чтобы потерять"

Сегодня, сейчас. Чем пахнет вечность, или Так низко я еще не пал

– Вы что, не понимаете, что я не просто приехал сюда отдыхать, – я здесь работаю! И разве вы не знаете, что наша с вами работа такого толка, что я не могу оставаться один даже на день! Найдите мне ее! Найдите немедленно! Не нужно мне присылать другого секретаря! Мне дольше вводить в курс дела постороннего человека… Мне нужна Лин! Нет! Нет! До свидания!

Столики сегодня были сдвинуты плотнее обычного: в заведении происходил какой-то не то слет, не то чемпионат по гольфу, и в ресторанном зале, как и в комплексе, яблоку негде было упасть. Поэтому не только я, ужинавший вместе с Ирочкой, слышал расстроенного господина Никитича, которому позвонили прямо посреди банкета гольфистов, но и всякий, имеющий уши в радиусе метров пяти. Банкет шумел и чему-то бурно радовался, но Ник Ник в своем раздражении и запале был настолько громогласен, что желающие могли слышать каждое его слово. Впрочем, драмой господина Никитича особо никто и не заинтересовался: завзятые спортсмены были заняты своим, а потесненные к стенам постоянные клиенты заведения, в том числе и Светочка с женихом Ирины Павловны, – своим.

Странный выдался вечер: мы сидели все в ряд – я, брошенный Кирой, со мной рядом – Желтая Уточка, брошенная женихом, затем – Ник Ник, брошенный невестой, а далее – хищная Серый Волк в умопомрачительных кружевах и экс-жених Ирочки… или он все еще официально числился при ней?

Светка вела себя совсем уж неприлично, всячески демонстрируя интимность и испуская в зал флюиды такой сокрушительной чувственности, что даже гольфисты порой переставали галдеть о парах и хоул-ин-уанах[4]4
  Хоул-ин-уан (hole-in-one) – попадание в лунку с первого удара. Бывает очень редко, вероятность попадания у «среднего» игрока 1 к 46 000. Иногда на соревнованиях за это устанавливают специальные призы.


[Закрыть] и всей мужской частью притягивались взорами к ней, словно железные опилки к магниту. Похудевшая и необычайно похорошевшая – это и я признавал, – хозяйка заведения, обряженная во что-то явно от высокой моды и к тому же настолько элегантное, что даже женская сторона зала не смогла бы это оспорить, как раз приняла убийственно эффектную позу, заставившую почти всех ближнеприсутствующих замолчать. Вот тут как раз и раздался горестный вопль олигарха, лишенного секретарской опеки. Только Ник Ник не пялился на Светку и оставался слеп и невосприимчив к ее могучим феромонам. К тому же господин Никитич переживал не просто личную драму, а совмещенную с неприятным рабочим моментом. У него пропала не просто невеста – но секретарь! Незаменимый секретарь! Настал понедельник, а она так и не соизволила занять свое рабочее место! И если как невесту Николай Николаич мог понять и даже простить Лин, то ее небрежением обязанностями своей правой руки он был необычайно раздосадован.

– Похоже, Лева, твой босс сильно не в духе! – шепнула мне Ирочка.

– Его секретарь не вышла на работу, – безлично прокомментировал я, стараясь выглядеть незаинтересованной стороной и не сболтнуть лишнего. Но Ирочка была поглощена профитролями и раковыми шейками, а также новой главой, которую я не без гордости принес ей в клюве, и поэтому сразу же успокоилась: ее знакомому писателю ничего не угрожало, а секретари наверняка пропадали со своих рабочих мест и раньше!

– Обалдеть! – сказала Ирочка, отправив в рот последний кусочек с тарелки и дочитав текст. – Ужасно вкусно! Но только зря я читала за едой… Нужно было отложить это все хотя бы до кофе!

– Почему? – рассеянно спросил я, потому что, увы, тоже не удержался и начал глазеть на томную и оттого удвоившую свою опасную прелесть Светку, плавно плывущую по открытой веранде под медленный блюз в объятиях шикарного Даниила.

– Да потому что там все воняют! – сказала Ирочка в сердцах, проследив направление моего взгляда. То, что она увидела, ей явно не понравилось. Однако Желтую Уточку воспитывали не какие-нибудь склонные к спонтанным скандалам гуманитарии – но хладнокровные финансисты! Поэтому Ирина Павловна лишь закусила губку, отвернулась от танцпола вместе со стулом и пояснила: – Труп воняет, его наследники воняют… кроме убийцы… но, наверное, и она воняет тоже. – Моя спутница скривилась. – И адвокат воняет… и комната… а уж что в склепе творится! Хорошо, что ты не стал это описывать. А то меня до сих пор мутит!

– Дорогая моя, это я еще не стал описывать, как воняет во дворце! – заверил я. – В то время как в наших широтах люди худо-бедно блюли себя в чистоте – бани при усадьбе имели не только цари, бояре или там всякие князья. И купчишки мылись не реже раза в неделю, и даже простые крестьяне. А вот в Европах бани еще со времен Древнего Рима были упразднены! Более того, мыться считалось занятием греховным! Христианство учило, что плоть следовало умерщвлять… И король, и придворные умерщвляли ее преимущественно при помощи сильных духов – таких, чтоб перешибали и ночной горшок под кроватью, и помои, и какашки с улицы! Потому как канализации в домах тоже не было! Все выплескивали из окон просто на мостовую под ними. Кстати, не пугайся, но туалетов не было даже в королевских покоях!

– О боже… – сказала Ирочка и побледнела.

– Очевидцы эпохи утверждают, что после дождичка, да еще в теплую погоду, в королевском парке было не продохнуть. Потому как придворных во дворце было понапихано в каждую комнату человек по пять – да гости, да прислуга, – и всем нужно было отправлять естественные надобности! Версаль же был спроектирован без единого туалета – архитекторы ведь тоже были продуктом своей эпохи, потому и не видели в том нужды. Да что архитекторы – сам король не видел!

– Я не понимаю, как же они обходились… без самого… м-м-м… необходимого!

– Самым естественным образом – ходили под кустики, способствуя пышному произрастанию оных. Это придворные и прислуга – но для короля и королевы были изобретены уютные передвижные кабинки с фарфоровыми вместилищами того, что их величества из себя исторгали, причем исторгали они это везде, где настигала нужда, и совершенно не стеснялись посторонних!

Парочка на веранде самым естественным образом целовалась, тоже никого не стесняясь, и поэтому я, опасаясь, что Ирочка повернется куда не надо и расстроится еще больше, продолжал ее ошеломлять:

– Дворец был настолько загажен и снаружи, со стороны сада, и изнутри, где придворные устраивали себе кошачьи нужники за портьерами и в глухих углах, что там смердит и спустя три с половиной века! Экскурсоводы даже сегодня могут привести сомневающихся в такие места, чтобы те понюхали, чем пахнет вечность! Так что один-единственный труп, три вспотевших наследника и одна пара козловых башмаков – это еще терпимо… вполне терпимо!

– И по дамам скакали блохи… – грустно протянула милая девочка, вряд ли видевшая в своей жизни хотя бы одну живую блоху, разумеется, если у нее не было в детстве собаки. У собак это случается.

– Блохи и даже вши, – строго сказал я. – Для избавления от насекомых дамы подвешивали под юбками кусочки меха, куда это добро и набивалось, а потом вытряхивали. Все эти горностаи на портретах – отнюдь не домашние любимцы милых дам, не фантазия художников и не пририсовано просто для красоты! Красавицы таскали с собой меховые чучела, чтобы приманивать на них блох! Блохи больно кусались, оставляли на коже некрасивые пятна и, кроме прочего, были разносчиками чумы и глистов…

– Все! – решительно сказала Ирочка. – Лева! Хватит! Никаких глистов, очень тебя прошу! Давай уж лучше о трупах… они мне как-то даже ближе! И скажи, ее в конце концов остановили, эту убийцу? Я могла бы и сама залезть в интернет и прочитать о этой маркизе, но, если честно, я просто боюсь! Почему-то у меня от этого твоего персонажа мурашки прям везде… я даже спать теперь буду бояться… одна!

Танцующая парочка явно не была намерена провести ночь порознь – такой у них был вид. Я тоже тяготился вынужденным одиночеством и даже подумывал о грядущей субботе, когда, возможно, на моем горизонте снова появится веселая Татьяна и украсит его своим присутствием… Но соблазнять милую, расстроенную, доверчивую и испуганную Уточку?! Не-е-ет… так низко писатель Стасов еще не пал!

– Возможно, тебе стоит познакомиться с кем-то из этих? – Я указал на возбужденных музыкой, алкоголем и победами – или поражениями, не суть важно – гольфистов. – Мне кажется, эти спортсмены сегодня способны на многое!

– Фу, Лева! – с чувством сказала Ирочка, и мне действительно стало стыдно. – Неужели ты думаешь, что я могу… могу отплатить Даниилу так… вот так пошло?! Да, я могла бы! – громче, чем надо, вскричала она, но во все нарастающем ресторанном шуме ее никто, кроме меня, слышать не мог. – Но… это было бы так банально! Ненавижу банальности и предсказуемых людей! – Она кивнула себе за спину, и я понял, что об откровенно ведущей себя там парочке Ирочка каким-то образом все знала. Непостижимая, невероятная, удивительная Желтая Уточка! Как мне хотелось сейчас, чтобы этой девушке наконец повезло! Чтобы она встретила того самого, единственного: непошлого, небанального, непредсказуемого – в самом хорошем смысле всех этих понятий!

– Ненавижу! – повторила она. – И убийц я тоже ненавижу!

– Аминь! – торжественно заключил я и поощрительно сжал тонкие пальчики Желтой Уточки, уязвленной предательством и предсказуемостью жизни.

Жаль, что мне придется опять огорчить эту девочку, потому что маркиза де Бренвилье очень скоро снова убьет. А потом – еще и еще. Войдя во вкус, такие люди не могут остановиться – пока их не остановят кто-то или что-то. Приговор суда или родные жертв, недовольные этим самым приговором. Или же просто слепой случай: дорожная катастрофа, шальной выстрел, наводнение, пожар, оползень, взбесившаяся собака, которую укусила взбесившаяся блоха, наконец!

Мари-Мадлен Бренвилье долго никто не мог остановить. И никто не остановил бы, не возжелай мнительный король-солнце избавиться от надоевшей фаворитки, чье имя неожиданно всплыло в деле о массовых отравлениях. Королей никто не имеет права травить! Так думают сами всевозможные короли – и носящие настоящие короны, и те, что получают эти звания вместе с накопленными богатствами. Они думают так до сих пор. Банально? Предсказуемо? Да, и, наверное, даже пошло…

А большую часть убийц так никогда и не находят, и не наказывают…

Я не буду говорить об этом Ирочке.

Не стоит расстраивать ее сегодня еще и этим.

Прошлое, которое определяет будущее. Век семнадцатый, Франция, Париж, Лувр. Бесценная подруга

– Моя бесценная подруга! – Франсуаза де Монтеспан протянула свою весьма пухлую ручку и коснулась ее плеча.

Мари-Мадлен взглянула на королевскую фаворитку с удивлением: они и двух слов между собой не сказали! Что же нужно от нее той, которой при дворе дали нелестное прозвище Сколько стоит? Подруга короля знала толк в украшениях, драгоценных камнях, тканях, мехах и изысканных яствах. При этом благородная дама всегда справлялась о цене того, что желала приобрести, а если находила скрытый изъян или подозревала, что ее надувают, без промедления отправляла покупку обратно и требовала деньги назад!

Маркиза де Бренвилье присела в глубоком реверансе, тем самым выражая крайнюю степень почтения. Это не составило ей труда. Как и мадам де Монтеспан, она семь раз прошла через тяготы беременностей и родов, но, в отличие от фаворитки, которая в последние годы стала совсем уж ленива и невоздержанна в своих кулинарных прихотях, нисколько не располнела и не выглядит как перекормленная свиная туша! Говорят, король все больше охладевает к Франсуазе де Монтеспан… и не этому ли факту она обязана столь высоким вниманием?

– Не навестите ли вы меня, моя дорогая, сегодня вечером? Мы мило поболтали бы за чашечкой шоколада со взбитыми сливками. – Фаворитка облизнула полные губы розовым язычком. Несмотря на явно избыточные телеса, в этой жирной стареющей язве и скупердяйке до сих пор было что-то невыразимо притягательное… живость, задор, умение поддержать любой разговор? А заодно рассмешить короля – и сделать это так колко, метко и ехидно, как никто! Попасться на язык мадам Монтеспан означало конец карьеры… если ты не молоденькая и свежая простушка, разумеется, и поэтому имеешь для монарха особую ценность!

– Я хочу просить у вас совета, моя дорогая! – сказала Франсуаза де Монтеспан. – Совета не для себя, разумеется! Вы слывете очень умной женщиной, я очень ценю ваше мнение и поэтому хотела бы выслушать его…

К шоколаду были поданы очень вкусные пирожные-башенки, украшенные все теми же взбитыми сливками, к которым у хозяйки, видимо, было особое пристрастие, и засахаренными фруктами. Мари-Мадлен склонила голову.

– Я буду рада дать совет, если смогу, – сказала она осторожно.

– У меня есть очень близкая подруга, – фаворитка понизила голос. – Она замужем… много лет. Разумеется, между нею и мужем чувства уже не те, что прежде…

Та, что имела больший вес – во всех смыслах, – чем официальная супруга короля, занимала свой высокий пост уже больше десяти лет. Да, чувства короля остыли, и, несмотря на подаренных ему прелестных крошек и веселый нрав подруги, он все чаще пренебрегал ею. К тому же маркиза де Монтеспан сама сделала большую оплошность – чтобы оживить чувственность короля, она… подсунула ему молодую девицу! О чем сейчас и рассказывает с весьма огорченной миной, не забывая при этом поглощать пирожные одно за другим!

– Я понимаю. – Мари-Мадлен вновь вежливо склонила красиво причесанную голову. У нее, как и у королевской фаворитки, тоже были пышные светлые локоны и такие же голубые глаза, но на этом сходство, пожалуй, и заканчивалось.

– Моя подруга очень, очень огорчена! Что бы вы ей посоветовали? Как привлечь к себе внимание мужа, учитывая то обстоятельство, что его любовница находится в тягости… И как ей отнестись к незаконнорожденному ребенку?

Голубые глаза одной из собеседниц были лазурны и безмятежны, как море в солнечную погоду, – у второй же, пожалуй, море отливало сталью, словно штормило. Незаконнорожденный ребенок! Мари-Мадлен едва не фыркнула. Конечно, ее подруга очень боится, что дети той, которую она сама толкнула в объятия пресыщенного сорокалетнего любовника, дети от наивной семнадцатилетней дурочки, получат те же привилегии и титулы, что и ее собственные! Более того, принят закон, что в случае трагического пресечения рода Бурбонов на престол взойдет граф дю Мэн – сын короля от Франсуазы де Монтеспан! Но закон можно и отменить! И еще: вдруг Анжелика де Фонтанж окажется плодовитой, как крольчиха, и также нарожает впадающему с возрастом в сентиментальность всесильному монарху новых наследников? Еще более любимых и милых, чем ее собственные?! И тогда их, а не ее детей, сделают наследниками престола?! Нет, этого нельзя допустить, никак нельзя допустить! Она сделала ошибку – огромную ошибку, но эта вот бледная сухая моль все исправит! И она заплатит ей… заплатит, сколько бы та ни запросила!

– Ах, моя милая маркиза, – сладко пропело плоскогрудое создание, так и не притронувшееся к сладкому. – Это очень, очень больной вопрос! Для супруги, я имею в виду. Тяжело сознавать себя отставленной, особенно когда вся твоя жизнь была положена на алтарь супружеского счастья! Боюсь, мои советы не будут оригинальными: я бы рекомендовала бедной женщине молиться святой Фелицитате. Это великая святая! Великая! Она помогла многим парам в аналогичных ситуациях. Я всегда ношу с собой образок святой Фелицитаты и ладанку с частицей мощей святого Антония Падуанского… – И маркиза де Бренвилье, положив на свои едва заметные выпуклости сухую паучью лапку, закатила ввысь глаза.

– Ваша набожность меня всегда восхищала, моя дорогая подруга! – с чувством сказала Франсуаза де Монтеспан. – Да вы и сами почти святая!

– Что вы, что вы… – Фаворитке короля показалось, что эта женщина со стальными глазами сейчас снисходительно потреплет ее по щеке. – Я всего лишь орудие в неких руках, не более! Да, я люблю молиться, и к моим молитвам часто снисходят… На этой неделе я снова хочу удалиться в монастырь, где чувствуешь себя гораздо ближе к небесам, чем в нашем суетном Париже. Я помолюсь за вашу подругу, попрошу ей семейного счастья и привезу из монастыря святой воды…

Мари-Мадлен заметила, как мизинец мадам де Монтеспан, кокетливо оттопыренный у ручки золоченой чашки, дрогнул.

– …Пусть бедная женщина нальет немного этой воды в любое кушанье или питье любовницы своего мужа. Думаю, после этого та услышит голос неба и образумится. Кроме того, я не советовала бы вашей подруге слишком беспокоиться. Внебрачные дети, не получившие благословения святой церкви, часто рождаются слабыми и хилыми и быстро умирают… У матери также может случиться родильная горячка… особенно если мать слишком молода и если возле нее нет опытной акушерки, а роды преждевременны…

Внезапно всесильной фаворитке стало так страшно в присутствии маленькой хрупкой гостьи, что у нее отчетливо застучали зубы. Какое счастье, что, услышав о «святой воде», она по своему обыкновению не спросила, сколько это будет стоить! Зачем, зачем она позвала маркизу де Бренвилье прямо к себе, ведь все знают о том, что у нее дурная слава! Те, за кого она просит в этом своем монастыре, подозрительно часто заболевают и умирают – не то от услышанной небом просьбы, не то от монастырской воды, которую привозит с собой маркиза! А она распивает с ней шоколад, в то время как ее покои, в которых они сейчас сидят, совсем рядом с комнатами короля, а наушников тут всегда хватало! И если с Анжеликой де Фонтанж что-то случится, а король каким-то образом узнает, что она принимала эту ведьму, все может закончиться очень скверно! Но она уже не отступит… Что толку идти на попятную, если главная часть дела уже сделана – она все ей рассказала! Все! Эта страшная женщина отнюдь не глупа… и она прямо сказала, что привезет ей эту самую… святую воду!

Шоколад вдруг показался Франсуазе де Монтеспан нестерпимо горьким… уж не опередила ли ее эта прыткая тварь, эта хитрая Анжелика, эта деревенщина с круглой, как блин, физиономией, и не сговорилась ли первой с жуткой маркизой?! Не пьет ли она сама сейчас ту самую «святую воду», после которой исхудает, станет желтой, как испанский лимон, и через несколько месяцев ее снесут на погост?! Нет… не может быть… потому что в этом случае Мари Бренвилье точно не стала бы ей ничего обещать!

– Моя бесценная подруга, – прочувствованно произнесла фаворитка короля, когда откашляла остатки шоколада в кружевную салфетку. – Ваш совет поистине великолепен! Я передам его, а также то, что вы привезете нашей несчастной матери и жене… И да поможет нам всем Бог!

Прошлое, которое определяет будущее. Век семнадцатый, Франция. Лицо и изнанка, или Я весь к вашим услугам

Она даже не предполагала, что завещание отца так сильно ее уязвит. Не оставить ей ничего, нет, даже еще хуже! – «любой предмет стоимостью не дороже ста ливров»! Однако вскоре Мари поняла, что гнев, негодование и обида – плохие помощники, когда нужно особенно тщательно все обдумать. Ведь у любого предмета есть перед и зад, верх и низ, лицо и изнанка… И ей просто надо успокоиться и подумать, как бы покрасивее перелицевать ситуацию, поменяв стороны местами. Она дала своим эмоциям остыть и заставила ум работать. Решение лежало на самой поверхности – и она порадовалась, как оно было красиво, просто и даже элегантно, это решение!

– Мой дорогой мэтр Мандрен! – воскликнула она, неожиданно появившись в конторе достойного стряпчего, составившего то самое завещание. – Как я рада вас видеть! Собственно, я приехала навестить сестру, но не могла не выказать вам свое почтение. Кроме того, мне нужен ваш дружеский совет.

Польщенный адвокат предложил высокочтимой гостье стул, воды, вина и всего себя.

– Я хотела бы посоветоваться с вами насчет того, что уместно взять из вещей отца… Если честно, я хотела бы забрать его портрет, но, боюсь, без вашей оценочной стоимости и соответствующей бумаги мне будет неприлично его просить!

Эта милая женщина собирается повесить у себя портрет того, кто оставил ее без законного наследства?!

– Я очень рад, мадам маркиза, – сказал стряпчий, – что вы столь великодушны! Что вашей душе… гм!.. чужды зависть и злость и что вы не держите сердца на своего отца… Возможно, он еще переменил бы свою последнюю волю, будь ему отпущено чуть дольше… – Адвокат немного запутался и смутился.

Маркиза де Бренвилье смотрела на него ясными голубыми глазками, ее золотые локоны сияли, а длинные изящные пальчики так и всплеснули:

– Ах, мой дорогой мэтр! Как хорошо… о, я хотела сказать совсем не то… плохо, что наш любимый батюшка умер так рано, но как хорошо, что он оказался стоек и сделал все так, как я его просила! Ведь это я настаивала на том, чтобы он написал завещание… и именно в той форме, в какой оно и было предъявлено!

– Да что вы говорите!..

За долгую профессиональную карьеру мэтру Мандрену не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Чтобы человек, каким бы богатым он ни был, отказывался от собственной доли, да еще и находясь в здравом рассудке?! Маркиза не выглядела сумасшедшей… скорее уж сумасшедшая та, другая! Говорят, сестра Мари-Мадлен Бренвилье совсем помешалась: то ездит по богомольям, истирает на холодных каменных полах все колени, а то возами заказывает деликатесы, окорока, устрицы, копчености да сладкие ликеры! Бродит по замку и пыхтит… ну, словно чудище из сказки. И зачем, скажите на милость, эта отказалась в пользу той?!

– Вы же очень умный человек, господин Мандрен! – сказала женщина с голубыми глазами и в голубом же шелке. – Мой муж очень богат. Я замужем, у меня есть дети… а мои братья даже еще не женаты, не говоря уж о сестре! И кому из нас деньги нужнее – мне или им? Ответьте сами, очень вас прошу!

– Ну… – Месье Мандрен растерялся. – Если по совести… у вас, наверное, все есть?

– Есть, есть! – засмеялась маркиза. – Вот именно: у меня есть все! И даже много больше, чем нужно женщине! У меня есть и деньги, и муж, и дети, и семья… достаток и внимание… И мне ли было желать еще? В то время как отец мог поддержать других своих детей, особенно Антуана, ведь он теперь глава нашей семьи! Знаете, мой дорогой мэтр, – доверительно сказала она, – ребенком я мечтала, что уйду в монастырь…

Золотой луч из окна падал на красавицу-маркизу, и месье Мандрен вдруг увидел, что эта милая женщина, мечтательно полузакрывшая чудные глаза и сжавшая почти детские ручки, ну чисто ангел… ангел небесный! И свет, который на нее так удивительно падает, и лицо у нее такое… у святых только и бывают такие лица! В монастырь! Сестрицу бы ее упечь в монастырь… а эта и так святая! Совсем святая!

– …только батюшка рассудил иначе. И я вышла замуж… И мой брак оказался моим послушанием… в некотором смысле! – Мари-Мадлен открыла глаза. Солнце переместилось. Луч погас. Но адвокат все еще был полон ощущением чуда.

– Да-да! – вскричал он. – Семья – это иногда и есть самое большое послушание! Особенно для женщины… Дети, за которых все время надо волноваться, болезни, войны… налоги! – Чувствуя, что его снесло немного не туда, мэтр Мандрен замолк.

– Мой муж меня очень любит, – прошептала маркиза. – Он не возражает, когда я отъезжаю помолиться или посещаю госпитали и больницы… И он дает на все это деньги… я понимаю… это мои причуды… но он так мил, он так добр ко мне!..

– О господи! – с чувством воскликнул стряпчий.

Он вспомнил, что слышал – слышал! – и о небывалом милосердии придворной дамы, и о том, что эти лилейные ручки касаются страшных язв и подвергают их владелицу смертельной опасности заразиться и умереть… и оставить своих малюток без матери! Нет, она точно святая!

– Выпейте вина, мадам, пока я надену чистый сюртук! – сказал он. – И я весь к вашим услугам!

Лицо на выбранном госпожой маркизой портрете было суровым: одутловатые брыли покойного Антуана д’Обре возлежали прямо на бочкообразной груди, украшенной толстой золотой цепью, брови были насуплены, губы выпячены, рука, словно связка сосисок, покоилась на раскрытом гроссбухе.

– Я бы хотела взять вот это! – прошептала маркиза де Бренвилье. – Он тут прямо как живой! Но, боюсь, это стоит гораздо больше ста ливров… Я точно знаю – больше ста ливров! Это чудный портрет! Я могу… я могу покрыть разницу, если это понадобится! Но я бы хотела только это… и больше ничего!

Мари-Мадлен засмеялась и потянулась в кровати, вспоминая смешной случай почти четырехлетней давности. Сестра отдала портрет безропотно, даже не настояв на его оценке и согласовании с братьями. Да и на что этой уродине была еще одна уродина? Да… дорогая сестрица, надо признать, весьма похожа на папочку – даже со своей заячьей губой она, несомненно, его ребенок! И покойный Антуан – вылитый папочка, и покойный Франсуа… Если бы братья завещали ей хоть что-то «в пределах ста ливров», она непременно выбрала бы их портреты и повесила бы рядом с этим. Впрочем, они все так схожи, что хватает и одного! Только она не была вылитой д’Обре… ни внешне, ни тем более внутренне. У нее было другое лицо… и другая изнанка! Она вновь засмеялась, вспомнив, как каждый из братьев, не сговариваясь, составил завещание в пользу старшей сестры, не оставив ни единого су ей. Впрочем, после достопамятной встречи у него в конторе мэтр Мандрен совсем не был удивлен таким положением вещей. Совершенно не удивлен! Более того, уезжая с тщательно упакованным портретом, она шепнула адвокату:

– Я очень полагаюсь на вашу скромность и ваш профессионализм, дорогой месье Мандрен! Никто не должен узнать, что я просила нашего батюшку составить завещание именно так… никто!

Он был профессионалом до мозга костей, этот провинциальный стряпчий. И он, несомненно, был скромен, но… Такая новость! Такая поразительная новость! И такая женщина! Единственная в своем роде!

Месье Мандрен не сказал ничего и никому – за исключением мадам Мандрен, с которой взял слово молчать, и мадам Мандрен молчала. Молчала она ровно полтора дня, и это было пыткой для достойной матроны. А потом мадам Мандрен рассказала все, что узнала, золовке, взяв, в свою очередь, с той клятву, что дальше нее это не пойдет.

Удивительно, как быстро распространяются слухи: через месяц о завещании знала вся провинция, а еще через две недели об этом стали судачить в столице. Не открыто – потому что тайну достойной маркизы следовало хранить. Такая удивительная женщина! Бессребреница… у которой умерли оба старших брата – один от холеры, свирепствовавшей в болотистой местности тем летом, когда там стоял их полк, а второй, который уж совсем было собрался выйти в отставку и жениться, чтобы род д’Обре не пресекся, скончался от гангрены.

Франсуа д’Обре упал с лошади и сильно расшибся, и младшая сестра, полная сострадания, бросила все и в разгар сезона в столице оставила двор и приехала, чтобы ходить за ним, но бедняге становилось все хуже и хуже. Лекарь уверял, что он поправится, но можно ли доверять этим лекарям? Неучи, шарлатаны! Сначала у д’Обре раздулась нога, а потом он посинел и распух весь, и все его нутро горело огнем – видать, когда его скинула зловредная животина, он повредил не только кость, но и отбил себе все внутренности!

На похоронах обе сестры, оставшиеся без мужской линии рода, так страшно рыдали, что совершенно опухли от слез и стали даже похожи: красавица-маркиза и ее ужасная уродливая сестра, которая теперь была самой богатой невестой во всей Франции, – да разве счастье за деньги купишь? Тем более когда тебе без малого пятьдесят! И если на такую страхолюдину даже смолоду никто не польстился, то что уж говорить о старой деве, кому она нужна? А госпоже маркизе, хотя она вся исплакалась, возраст был нипочем: такая же стройная, как и двадцать лет назад, и морщин, считай, совсем нет, и глазки хоть от слез и припухли, а все как васильки!

Мэтр Мандрен держал несчастную под руку и утешал как мог: на все воля Господня! Без его промысла и волос с головы не упадет! Этого госпожа маркиза отрицать не могла, потому что всем было известно, какая она набожная и верующая женщина. Поэтому она только вздохнула, склонила голову и смирилась с неизбежным.