Текст книги "Найти, чтобы потерять"

Сегодня, сейчас. Потомок Добрыни Никитича, или Разглашению не подлежит

– Да, – говорит он, прочитывая страницу за страницей, – да… все верно! Но вот этого, пожалуй, не надо… или надо? Я подумаю, хорошо?

– Последнее слово, разумеется, будет за вами, – корректно говорю я.

Наш олигарх сегодня необыкновенно тих. То ли давние воспоминания повергли его в это состояние, то ли еще что, но таким Ник Ника я пока не наблюдал. Лин, сопровождающая его, также моментально настроилась на ту же волну. Она почти перестала излучать флюиды своей потрясающей женственности и стала скромна, как еще не познавшая первого чувства институтка.

– У меня есть вопросы, – говорю я. – Я вчера почитал кое-какие материалы по вашей малой родине – очень любопытное место, оказывается! Весьма древний город. Более чем тысячелетний возраст! И это только то, о чем известно из летописных упоминаний, а на деле еще больше! И вы представляете, ведь именно там находился тот самый Искоростень, который сожгла жестокая княгиня Ольга!

– Да, я все это знаю… – Конечно же, мой работодатель об этом осведомлен, и новость не сбивает его с ног.

Ник Ник скучливо теребит шейный платок, который зачем-то повязал, хотя утро такое же жаркое, как и вчера. Он вообще сегодня выглядит на редкость официально: отглаженные брюки, клубный пиджак, сорочка, манжеты которой высовываются ровно на столько, на сколько полагается. Лин в простом изящном платье без рукавов, но туфельки на шпильках явно не предназначены для прогулок по пересеченной местности или гольфа… Не собралась ли эта парочка слинять в первую столицу сразу после нашей утренней беседы?

– Также в Коростене родился знаменитый богатырь Добрыня Никитич… – говорю я, осторожно прощупывая клиента на предмет геральдических изысканий. – Историки предполагают, что около тридцати семей, которые и сейчас проживают в Коростене и носят ту же фамилию, в прямом родстве… – Я чуть было не брякнул «с этим мифическим персонажем», но вовремя остановился. Николай Николаевич Никитич отнюдь не мифический персонаж, и деньги мне платит тоже совсем не мифические! Так зачем же его обижать? – Интересно было бы узнать, – сворачиваю я на более безопасную колею, – не являетесь ли и вы также потомком Добрыни?

– Думаю, узнать это не представляется возможным, – сухо произносит человек, совершенно не похожий на былинного богатыря. Но в самом деле, чем черт не шутит?

– Я сделаю вариант, а вы посмотрите, хорошо? – бормочу я. – Это будет просто исследование происхождения фамилии. Прозвучит нейтрально, но отчасти как бы и намекнет…

– Хорошо! – Босс раздраженно машет рукой с массивным перстнем на мизинце. – Делайте, как считаете нужным, но без помпы. Мне это не надо!

Запонки с такими же черными камнями – ониксы? или все-таки бриллианты? – пуляют в меня злые черные стрелы.

«Да он просто вылитый мафиози с красавицей-любовницей! – решаю я. – И нисколько не потомок легендарного воеводы, отличавшегося статью и дородностью, если верить летописям». Кстати, о летописях: врут, не краснея. А чего краснеть? Как князюшка-кормилец повелел, так и писали; и переписывали, если вдруг князя выгоняли взашей, а то и на кол сажали, а новому владетелю не нравилось, что говорилось о прежнем! Да и стати богатырские тысячу лет назад были иные: мужской рост редко-редко превышал сто шестьдесят сантиметров. Кушали, правда, хорошо, и о нелюбимом Ник Ником вегетарианстве и не помышляли. Потому как салатов, картошки и помидоров и в заводе не было… как и большинства известных сегодня овощей. Грибов, правда, произрастало по чащам и пущам навалом. Как и ягод. Но мелкому князьку, богатырю и ближнему к Владимиру Красно Солнышко боярину и советчику, питаться всем этим было невместно. Иное дело – кабанья нога, к примеру, или гусь с яблоками… Яблоки наверняка были не те, что сейчас – с голову младенца, а мелкие и кислые. Как раз только с гусем и подавать – исключительно для придания оному пикантного вкуса. И чего это меня вдруг на гусей снесло? А… это потому, что я проспал и не успел позавтракать. И, оглядываясь и смущаясь, пробрался к хорошо знакомому кофейному автомату, поскольку бежать в бар и пить там кофе в режиме нон-стоп мне тоже было невместно – как-никак я сейчас здесь гость! Ну или почти гость… примерно как Добрыня при князе. Как в летописи об оном бают: «И ловок, и на ножку поверток, поет, пляшет, на гусельках играет»! Охти мне… играющему на литературных гусельках! Ну хоть мечом махать не заставляют – и то хлеб.

– Кстати, – выкладываю я все, что удалось нарыть вчера, – в Коростене был найден уникальный клад ювелирных украшений двенадцатого века, которым не было равных даже в просвещенной Европе того периода!

– А что, разве Европа двенадцатого века славилась просвещенностью? – искренне удивляется Ник Ник. – По-моему, там ничего примечательного, кроме крестовых походов, в это время не случалось. Крестовые же походы вряд ли можно считать просветительскими мероприятиями! А вот о кладе я не знал… – Раздражение и некоторую отчужденность с него вдруг как ветром сдувает. Глазки Ник Ника Никитича загораются живым блеском. – Вы меня, Лев Вадимович, позавчера спросили – почему книга, а не драгоценности? Помните?

– Конечно, – подтверждаю я.

– Так вот, я много лет коллекционирую драгоценности… и не просто вкладываю деньги в караты или в модные безделушки… Меня прежде всего интересуют украшения с историей! О кладе из моего родного города я, увы, ничего не знал – занимался больше Европой, благо там княжество на княжестве сидело и княжеством погоняло… да и документы и акты о подлинности европейцы, как правило, не подделывают. Они у них действительно подлинные, в отличие от того, что могут всучить здесь! Да, так вот: самую любимую часть своей коллекции, то, с чем я никогда не расстаюсь, я всегда вожу с собой. И вам я ее, пожалуй, сейчас покажу! – неожиданно говорит он и… совсем как в фильме про шпионов, снимает со стены картину в богатой золоченой раме, за которой и обнаруживается вмонтированный в стену сейф.

– Такие штуки здесь в половине номеров, – поясняет он, не забывая, впрочем, заслонить от моих чересчур любопытных взоров панель с кнопочками и крутилками. – Но, поскольку я постоянный клиент заведения и этот номер постоянно за мной, мадам разрешила поставить здесь свой собственный сейф. Поскольку… поскольку… да! – восклицает он и распахивает дверцу настежь. Затем с явным усилием достает и ставит на стол нечто среднее между еще одним сейфом, кейсом и сказочным сундучком. Набирает еще одну комбинацию на цифровом замке, откидывает крышку и…

– Лин, детка, – воркует он, – подойди сюда! Драгоценности лучше всего смотрятся на прекрасной женской коже… особенно жемчуг, без женской кожи он просто мертв!

Я изумленно таращу глаза на извлекаемые из сафьяновых футляров и бархатных гнезд частички истории княжеств и королевских домов. Лин сидит неподвижно, как кукла, и только в ее загадочных и очень темных глазах вспыхивают те же искры, что и в бриллиантах, сапфирах, изумрудах, рубинах, прикладываемых к ее мраморной шее или таким же черным, как и глаза, волосам…

– Диадема «Колосья», – поясняет тот, кто вполне, как мне сейчас кажется, мог быть потомком легендарного Добрыни, – столько в нем стати, гордости и даже спеси, черт вполне богатырских и даже княжеских. – Считается утраченной после продажи части драгоценностей дома Романовых на аукционе «Кристи» в тысяча девятьсот двадцать седьмом году. – Он хмыкает. – А она – вот она, здесь! Да, детка, потерпи… тяжелая штуковина, я понимаю… но о-о-чень тебе идет!

Щеки Лин вспыхивают румянцем, а бриллиантовая корона делает ее красоту совсем уж непереносимой.

– Большевики явно продешевили, продавая ценности дома Романовых, – удовлетворенно потирая руки, сообщает Ник Ник, вертя свою модель вместе с креслом то в ту, то в другую сторону. – Оцените только каратность камней и тонкость работы! Им же просто равных нет! Разумеется, мне пришлось выложить за все это уже полную цену… но я не жалею! И вообще ни о единой покупке не жалею! К тому же это прекрасное помещение капитала. Цена на все, что я приобрел, растет с каждым годом, и, надеюсь, у меня еще будут наследники, чтобы передать коллекцию им! Та-а-ак…. Теперь еще одна прелюбопытнейшая вещица, которая едва не погибла в революции семнадцатого года…

Первая корона – или тиара? не знаю, как и назвать, – сменяется следующей, еще более массивной, с огромными жемчужинами в обрамлении все тех же бриллиантов, к которым у правителей всех времен и народов, видимо, было особое пристрастие.

– Сначала она попала к герцогине Мальборо, а затем едва не погибла, когда на Филиппинах госпожа Маркос решила разобрать ее и продать по частям. Но я явился вовремя и этого не позволил! – Ник Ник довольно ухмыляется. – Это самые крупные экземпляры коллекции, которые я вожу с собой… Возможно, некоторым этого не понять – но я просто не могу с ними расстаться! Да, в моем собрании есть и другие крупные тиары… например, та, что была продана в США румынской принцессой Илеаной, или, скажем, диадема Кехли, но я не питаю к ним такой привязанности… нет! Не знаю, с чем это связано… Магия камней? Взгляните, какой блеск! Какая чистота! Да… они излучают… притягивают!

Лин коротко и взволнованно вздыхает, я же, кажется, и вовсе перестаю дышать. Да, в этих камнях действительно есть какая-то магия, что-то невероятно притягательное!

– Для коллекционеров вóйны, перевороты, революции – прекрасное время… и ужасное время! – царственно рокочет Ник Ник. – Величайшие сокровища переходят из рук в руки… И многие теряются навсегда, а иные нежданно-негаданно всплывают в каком-нибудь совершенно непредсказуемом месте!

«Да, например, в таком вот сейфе в загородном гольф-клубе!» – про себя комментирую я.

– Ожерелье Марии-Антуанетты… Скромно, разумеется, рядом с купеческим размахом Романовых, но оцените, друзья мои, сколько шарма! Королева любила аметисты… я тоже их люблю. Серьги… неполная парюра, не хватает нескольких предметов – но мы будем их искать… По преданию, именно эти серьги были на несчастной королеве во время ареста, однако, как бы ни было это лестно для меня, к сожалению, это неправда. На королеве были более крупные серьги с бриллиантами, но они пока не продаются. Говорят, драгоценности казненной королевы притягивают несчастья… но я не думаю, что это так! – говорит пятикратный вдовец, чьи жены погибали одна за другой. – После французской революции драгоценности королевы, коих существовало великое множество, ибо Мария-Антуанетта просто обожала украшения, рассеялись по всем существующим королевским домам. Их покупали все, кто мог себе это позволить, и нет никаких свидетельств, чтобы кому-то еще, кто их впоследствии носил, также отрубили голову!..

Лин осторожно расстегивает замочек и кладет слегка звякнувшее ожерелье на стол. За ним следуют и серьги.

– Я все же не хочу рисковать, – мило улыбается девушка.

– Ты зря так волнуешься! – Владелец пещеры Аладдина, компактно упакованной в переносной сейф, похоже, обиделся. – Я никогда бы не стал подвергать тебя опасности! Как и вообще кого бы то ни было! – Настроение у Ник Ника вдруг портится. Еще бы: вместо положенного восхищения его невеста явно сторонится всех этих предметов!

Я решаю немного поправить ситуацию.

– С исторической точки зрения, это необычайно интересно! – заявляю я.

Весь стол в кабинете коллекционера уже завален диадемами, брошками, полными и разрозненными парюрами, то есть комплектными украшениями: по какому признаку они собраны, я пока не понимаю, да и не моего это ума дело; серьгами, аграфами, перстнями и кольцами, место которых явно не здесь, а в каком-нибудь музее или банковской ячейке за семью печатями и десятью железобетонными перекрытиями…

За каждым из этих камней кроется какая-то история – и, возможно, далеко не одна!

– С исторической же точки зрения, наиболее любопытен, как мне кажется, вот этот экземпляр! – заявляет Николай Николаич, извлекая из недр несессера совсем небольшой предмет. Это перстень довольно грубой, я бы сказал, даже топорной работы в сравнении с невероятным изяществом романовских диадем или колье утонченной, погибшей под ножом гильотины королевы.

– А почему именно он? – интересуюсь я.

– Вообще-то, это только мое мнение. – Ник Ник явно любуется огромным кроваво-красным камнем, с моей точки зрения, слишком большим и вульгарным, чтобы быть настоящим. В центре камня, словно следящий за присутствующими зловещий зрачок, горит испускающая лучи точка. – По легенде, это тот самый перстень, который принадлежал семье Борджиа. Я приглашал самых надежных экспертов, так что принадлежность этого раритета Борджиа никакому сомнению не подлежит! – припечатывает он. – Вот, взгляните хотя бы на обратную сторону! Хорошо видно, что здесь изображен именно их герб, а анализ показал, что он не был нанесен в более позднее время. Есть еще нюансы – например, потайная емкость внутри, ведь известно, что Борджиа не стеснялись в средствах и, высыпав в бокал вина яд, который был спрятан под камнем, решали все вопросы… Но вам, повторяю, это не может быть интересно! – В Ник Нике вновь проснулся брюзга. – Помоги мне сложить все обратно, пожалуйста, – обращается он к Лин. – Мы уже опаздываем! Мы уезжаем до завтрашнего вечера, – это уже адресуется мне. – И, пожалуйста, Лев Вадимович, помните, – веско добавляет он, – вы подписали договор, согласно которому все, что вы увидели или услышали в этих стенах, разглашению не подлежит!

Сегодня, сейчас. Войдите, или Снова разглашению не подлежит

– Ты чего бродишь как потерянный?

Вовсе я не был потерянным. Просто… просто это место постоянно напоминало мне о Кире. И… чего греха таить, этим утром я, движимый каким-то иррациональным чувством, целенаправленно дошел до самого бывшего кабинета моей бывшей жены, глупо надеясь, что она может быть там. Что вот сейчас я постучу и услышу ее отрывистое «Войдите!». И… я постучал.

– Войдите…

Не знаю, зачем я потянул ручку и открыл дверь, хотя мог быстро развернуться и не беспокоить ту, которую увидел на Кирином месте: плотную блондинку с непроницаемым лицом хранительницы местных врачебных тайн.

– Здравствуйте, – глупо сказал я.

– Здра-а-авствуйте! – пропела блондинистая докторица – в отличие от Киры она умела здороваться и делала это со вкусом. – Что вас беспокоит?

– Голова болит, – брякнул я, потому что нужно же было на что-то пожаловаться.

– Ну так ма-а-аг-нитные бу-ури сегодня!

Интересно, она со всеми пациентами разговаривает, как с ясельной группой?

– Ру-у-учку во-от сюда-а-а! Да-авление в но-орме! Вчера что-нибудь горя-я-ячительное пили?

– Вчера – не пил, – сумрачно ответил я. – Позавчера немного вина. Я тут… на работе, можно сказать.

– Да-а-а? – На лице докторицы нарисовалось неподдельное удивление.

– Творческий отпуск. Работаю над книгой. Меня зовут Лев Стасов.

– Да-а-а?! – Она удивилась еще больше, так что брови совсем заползли под белую шапочку. В отличие от Киры – да почему в отличие? – эта, что сидела здесь и сейчас, совершенно не походила на мою жену, пусть и бывшую… нет, нет и нет – не бывшую! С этим я пока не согласен… совсем не согласен! Так вот, эта женщина, так не похожая на Киру, хотя и сидела на ее месте и занималась ее делом, даже одеваться предпочитала совсем не как Кира. Никакого салатового, никаких брюк… классический белый врачебный халат поверх платья и чуть кокетливая накрахмаленная белая пилотка. На объемистой груди висел стетоскоп – явно ненужный, но статусный предмет. – Вы подпишете мне книгу, Лев Вадимович? – искательно спросила корпулентная мадам доктор. – Это просто чудо что такое – ваши сказки! Так и кажется, что из леса вот-вот выйдут… ну, если не Серый Волк, то Клара или Роза! Кстати, меня зовут Софья… Илларионовна, да!

– Очень приятно, – пробормотал я.

Выходит, Серый Волк принял на работу вместо моей жены Софью Илларионовну, не догадывающуюся даже о хищной природе своей работодательницы и о том, что та отнюдь не живет в лесу, а обитает прямо тут, под боком.

– Ой, я об автографе, а вы ведь совсем не за этим пришли! – Блондинка внезапно покраснела. – Вот… таблеточки эти очень хорошие, очень! Любую боль снимают… Я вам с собой сейчас дам, – захлопотала она, – пару штук… на всякий случай. Но только вы, пожалуйста, если голова вдруг опять заболит, обязательно заходите – может быть, давление… с этим шутить нельзя!

– Да, – согласился я, впадая в какую-то вялую апатию. – С этим шутить нельзя. Вы правы.

Я принял подарок, и даже поблагодарил, и подписал, и улыбнулся – словом, выдал весь джентльменский набор, а затем вышел и побрел куда глаза глядят. Наткнулся на тренажерный зал, в углу которого находилась искусственная дорожка для отработки меткости броска, при ней нашелся и инструктор по гольфу для начинающих. Пришлось представиться и попинать мячик в сторону лунки. Я уже научился умерять силу удара, которая в гольфе была отнюдь не главной. Загонять мячик по прямой у меня получалось хорошо, но, когда тренер стал выставлять всяческие препятствия, имитируя неровности местности, мяч начал укатываться куда попало. В конце концов мне это надоело, но с упорством, достойным лучшего применения, я все посылал и посылал его в цель, пока окончательно не вспотел и не разозлился.

– Ничего, – сказал инструктор, лучась доброжелательством, – научитесь! Глазомер у вас прекрасный, а остальное наработается.

А что еще он мог сказать? Что я слепой и безрукий, к тому же не умею пока выполнять ни слайса, ни драйва, ни тем более хука; я просто тупо колочу по мячу первой попавшейся клюшкой и радуюсь, попав в лунку с расстояния тридцать сантиметров, да еще и безо всяких препятствий! А он меня хвалит… Ну а как на его работе иначе? Иначе Серый Волк, то бишь наша дорогая во всех смыслах Светлана Владимировна, голову ему отгрызет!

– Вы у меня записаны на завтра, – напомнил мне вежливый инструктор. – Чуть-чуть поработаем, и все получится! Главное в этом деле – глазомер.

Да, у меня были и прекрасный глазомер, и все остальное, наработанное за сорок пять с гаком лет земной жизни, тоже имелось, но я постоянно делал одни и те же ошибки, и упускал возможности, и расхлебывал последствия, и…

– Так чего ты бродишь как потерянный, Лева?

– Не знаю, – откровенно признаюсь я. – Хандра. Магнитные бури, наверное…

– Перемена сезона, – со знанием дела подтверждает Светик-Лючия, лучась, – нет, скорее излучая какое-то непонятное удовлетворение. – К доктору сходи на всякий случай… вдруг давление?

– Все в порядке, – говорю я, не желая признаваться, что да, был. У доктора. Которая оказалась не той. Не Кирой. И, очень даже возможно, вовсе и не человеком. А моим материализовавшимся страхом больше никогда не увидеть Киру. Вместо которой в жизни мне теперь будут попадаться сплошь Софьиилларионовны и Светланывладимировны…

– Ты обедал? – интересуется Серый Волк. – Пошли пообедаем.

– Почему бы и нет? – бормочу я, позволяя ей и привести, и усадить, и даже распорядиться, выбрав для нас обоих свекольник, цыпленка под мятным соусом и шоколадный торт.

Мы вкушаем обед, чинно восседая визави и перебрасываясь ничего не значащими фразами о погоде, форели, которая почему-то совсем в эти дни не клюет, – не иначе как действительно на перемену погоды; о гольфе, на который, напротив, клюет уже так много желающих, что она подумывает о расширении…

Мы сидим, словно знакомы сто лет – или женаты сто лет, – и нам уже не о чем говорить, потому что мы давно все обговорили и все знаем, но молчать не принято… Молчать неприлично, некрасиво, невоспитанно, наконец! Потому что, когда ты молчишь, ты наверняка думаешь о чем-то своем, личном, отгороженном непроницаемыми заборами… стенами толщиной в метр… даже в два, в три метра! И за этими стенами у тебя свое, собственное, и, может статься, ты даже свекольник терпеть не можешь, а от мятного соуса у тебя ломит зубы, как и от обязательного трепа… как от всех этих зачинов всех биографий: родился в скромной, обыкновенной семье… ничего не предвещало… но потом – талант, титанический труд, терпение… а также пруха, разруха, воровство, нужные связи и удачная женитьба. Не попал под передел – потому что тогда уже сам был тем, кто делит, отнимает и производит иные выгодные арифметические действия: интегрируя и дифференцируя, когда надо, куда надо и в потребном объеме. Скупая ваучеры у старух, землю у разорившихся колхозов и вовремя переведя капитал в валюту по официальному курсу шестьдесят шесть копеек за доллар, который на черном рынке в это же время шел этак рубликов по восемь. Шестьдесят шесть… шестьсот шестьдесят шесть… счастливое китайское число! Миллион раз по шестьдесят шесть копеек – и уже можешь позволить себе купить ожерелье Марии-Антуанетты, королевы, которая также многое себе позволяла. Твои желания как миллионера куда скромнее, чем у той, которой отрубили голову на гильотине – мудром и гуманном приспособлении для безболезненного умерщвления… умерщвления плоти? Плоти иссохших старух, которые и так были умерщвлены уже до предела и которые не знали, куда девать эти самые ваучеры, ничего не стоящие бумажки, за какие ты – который знал и умел – приобретал заводы, шахты, телефонные станции и королевские товарные дворы вместе с подвижным составом. Ты скупал на корню сталь и лес и тут же продавал и перепродавал их, а они радовались, что могут позволить себе за эту никчемную бумажку по двести граммов сыра и вареной колбасы! Да, все делали деньги – делали как могли, а тебе-то, собственно, какое дело, Стасов? Ты на стороне профанов лишь потому, что сам полный профан в смысле капиталовложения и капиталоприращения, и вообще любого приращения средств, если уж на то пошло! И ты сам виноват в том, что никогда не умел считать!..

– …как ты считаешь? – спрашивает меня о чем-то Светка, понятия не имею о чем!

– Не знаю, – честно отвечаю я, потому что действительно ничего не знаю!

У столика в нише напротив обедает молодая пара: тот самый красавец-мачо лет тридцати, который вчера и позавчера несколько раз приглашал танцевать мою сотрапезницу, и девица явно ему не под стать – носик уточкой, широкое лицо, маленькие глаза, жидкие волосы. Девица-не-красавица, но явно с гонором, который сквозит во всем: в обращении с персоналом, в жестах, во взглядах, в брезгливых касаниях и надменном тыканье пальчиком… причем явно в нашу сторону! Меня, если честно, раздражают подобные девицы, поэтому я демонстративно отворачиваюсь и внезапно спрашиваю:

– Свет, а как ты нажила капитал? Или это вопрос слишком интимный?

Серый Волк брякает ложечку о блюдце и удивленно таращит на меня свои хищные, сегодня совершенно зеленые глаза.

– Вопрос более чем интимный и к тому же неприличный, но тебе, Левушка, я отвечу. Для начала я вышла замуж за деньги. Я была не слишком красива, но во всяком случае лучше, чем эта. – Светик брезгливо двигает плечиком в сторону все еще глазеющей на нас девицы. – И еще у меня были мозги, которые многие мужчины – не в обиду тебе будь сказано – ценят больше, чем красоту или хороший характер. Хороший характер, кстати, никто не ценит – возьми на заметку, пригодится. Вставишь в роман какой-нибудь… Да! Я вышла замуж за деньги, но ко времени развода научилась делать их сама, причем гораздо лучше мужа! Потому что я вообще способная. – Она жмурится и чуть не мурлычет. – Очень, очень способная!

– Не сомневаюсь! – серьезно говорю я.

– А потом пошло-поехало… И все правда, что деньги к деньгам. Главное было даже не заработать, а сохранить. Потому что, когда я свой капитал наживала, рынок у нас был прям как при феодализме: если ты не чей-нибудь вассал и не можешь отсидеться за крепостными стенами какого-нибудь князя при набегах варяг, татар и прочих викингов, тебя сожрут с потрохами. Я выбрала правильно и, как видишь, до сих пор жива… и даже местами здорова. Хотя рынок с тех пор не слишком изменился. И теперь все друг друга жрут, дерут в клочья, подставляют и даже отстреливают. Слушай, а давай сменим тему? Скажи, правда, что Николай Николаевич показывал тебе свою коллекцию… ну, которую он с собой возит?

– Откуда ты знаешь? – удивляюсь я.

– И что там такие уникальные вещички… – Светка снова жмурится, и я, кажется, начинаю понимать, почему бриллианты – лучшие друзья девушек. Особенно таких, которым хорошо за сорок… особенно таких! Потому что даже при одном упоминании о драгоценностях Светик хорошеет на глазах и сбрасывает лет этак пяток. – Просто музейные экспонаты, да?

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – отвечаю я. – И потом, не ты ли сама читала мой договор и растолковывала мне, как опасно быть болтливым, имея патроном такого сюзерена, как наш обидчивый богатырь Никитич? Ничего я не видел: ни драгоценностей, ни чего-то другого!

– Ну тогда и я тебе ничего не скажу! – надувается она. – А тебе с твоим любопытством наверняка захочется задать мне кое-какие вопросы!

– Какие? – тут же настораживаюсь я.

– Любые!

– Так уж и любые! И пока у меня вообще нет никаких вопросов… разве что о Лин: настоящая она китаянка или нет? Хотя ответ очевиден: нет. Иначе она разговаривала бы с акцентом, а она говорит так, будто родилась и выросла тут. Вот я сам и ответил!

– Ну-ну… – саркастически замечает Светка. – Если тебя устраивает такой ответ…

– Я не прав?

– Ты прав, Левушка… ты всегда прав!

– Но ты явно хотела сказать совершенно противоположное!

– Почему ты так решил? – Теперь эта невыносимая женщина открыто надо мной издевалась.

– Потому что я хорошо слышу интонацию, – бурчу я, и настроение портится окончательно. – Спасибо за компанию! – говорю я и встаю, чтобы покинуть ресторанный зал и снова слоняться без всякой цели… Я уже написал пробную главу, в которой фигурируют и кролики, и коростеньское босоногое детство, и экскурс в древнюю историю – с мстительной княгиней Ольгой, явившейся сводить счеты за убитого древлянами мужа. Муж был еще тот перец: собрав дань и прогуляв ее, он решил, что может вытрясти с вассалов еще, и явился снять с искоростенцев исподнее. Которые, как и все, кого беззастенчиво грабят и отбирают нажитое, не стерпели и, приладив князюшку ногами к вершинам двух наклоненных дерев, растения эти отпустили… Жена, явившаяся рассчитаться за позорную смерть мужа, прикинулась кроткой горлинкой и востребовала дань малую: всего-навсего по три голубя да по три воробья со двора. Затем ее воины привязали к птицам тлеющий трут и отпустили – а те полетели по домам. Легенда, конечно. Скорее всего, Ольга спалила Искоростень просто и без затей. Насладившись зрелищем трупов и пепелища, вдова отправилась восвояси… Да, маленькая деталь: перед тем как предать огню старых и малых, Ольга, объявленная затем святой и равноапостольной, закопала заживо древлянских послов. Это было первое посольство – второе милая молодая женщина сожгла заживо в бане… Кстати, не отсюда ли и сказки о Бабе-Яге?! Наверняка! Сделанное столь понравилось княгине, что, войдя во вкус, она спалила уже целый город… О, забыл! Ольга на поминках по мужу еще и приглашенных гостей убила! Сам собой напрашивается вывод: равноапостольная она была или попросту серийная маньячка? Но чем тогда можно было заниматься, кроме как воевать? Вышивать княгиня Ольга явно не любила, иначе сидела бы себе за пяльцами и горевала потихоньку. А она потихоньку не желала… потому и равноапостольная! То есть приравненная к мужикам, которые имели полное право поступать так, как желали, и ходить войной туда и сюда.

– Рада была твоему обществу! – говорит Светка, совсем уж непонятно отчего сияя. – Может, еще и поужинаем сегодня вместе?

– Не знаю, – говорю я. – Как получится. Скорее всего, я просто кофе вечером выпью. Отчего-то аппетит совсем пропал…

– А я постоянно хочу есть в последнее время! – говорит она. – Постоянно хочу есть!