Текст книги "Найти, чтобы потерять"

Сегодня, сейчас. Договор остается в силе, или Детективная история

– Как там твой друг, Лева? – спросила Ирочка. – Ему уже лучше? Что-то его совсем не видно…

Да, Николай Николаевич в последнее время на людях не появлялся. Естественно, над его биографией мы работать перестали. Во-первых, это было совершенно невозможно, учитывая его состояние и то, как он был занят, отвечая на всевозможные вопросы, которые задавали многочисленные люди, сменяющие друг друга, – должно быть, разные криминалисты-специалисты. А во-вторых, мне даже неловко было ему напоминать об этой самой биографии, которую он намеревался преподнести в качестве свадебного подарка той, что его обокрала. Хотя книга обещала получиться и занимательной, и интересной, а местами даже захватывающей – но, как я полагал, вспоминать об эпизоде своей жизни, сопутствовавшем написанию этой книги, ему было бы тяжело.

Я в который раз подивился проницательности и выдержке этого человека, когда на следующий день после обнаружения пропажи, лишь только у него выдалась свободная минута, он призвал меня к себе и объявил, что наш договор остается в силе и что свой гонорар я получу в полном объеме в любом случае.

– Ну что вы, Николай Николаевич… – смутился я.

– Нет, это вы что, Лев Вадимович! – тут же строго оборвал меня он. – Вы-то почему должны пострадать? Если эта мерзавка так поступила со мной, то отчего я должен поступать некрасиво с другими людьми? Я немножко приду в себя… и мы продолжим. Да, продолжим! А пока… отдыхайте, учитесь играть в гольф… это место для меня… гм… утратило некую часть своего очарования, но мы с вами будем приезжать сюда… иногда… если вы, конечно, не против!

– Я не против… – совсем растерялся я.

– И потом, у вас же есть и другое занятие! Вы же еще одну книгу пишете… этот ваш исторический роман! И пишите, замечательно у вас получается… что-то среднее между вашими любимыми детективами и моим любимым Болеславом Прусом. А знаете, кстати, что его роман «Фараон» очень любил Иосиф Сталин? Правда, странно, что и хорошие, и очень плохие люди часто любят одни и те же вещи? Одну и ту же литературу, музыку, плачут от одних и тех же стихов… Иногда кажется, что тираны просто не имеют на это права! Но ведь в каждом из нас есть и хорошее, и плохое? И бывают такие моменты в жизни, когда плохое перевешивает… да, бывают! И мне нравится, что вы это тоже замечаете…

Я внезапно увидел Николая Николаевича – Ник Ника, ядовитого старикашку, как я его частенько мысленно именовал, глубоко уязвленным, разочарованным, задетым в своих самых лучших чувствах – но несломленным. Да, несломленным! И это, пожалуй, самая сильная черта его характера, подумалось мне. Этот человек был стоик и спортсмен – в том замечательном смысле этого слова, какой в него вкладывали англичане прошлого и позапрошлого веков и какой иногда вкладывают и теперь. Потому что даже в наше время лучше не скажешь!

– Николай Николаевич – настоящий спортсмен! – сказал я.

– Да? – удивилась наивная Ирочка. – А каким видом спорта он занимается?

– Это я так… в общем смысле…

– Кажется, я тебя поняла, – медленно проговорила она. – А… ты давно с ним дружишь?

– Нет, – честно признался я. – Мы знакомы примерно год, а дружить… дружить, наверное, начали вот только что… на днях… ну, когда все это произошло. Кстати, ты прочитала, что я тебе дал?

– О да! – Милая Уточка тут же забыла о болящем спортсмене и затараторила: – Но это же совершенно… совсем другое! До этого… ну как тебе сказать… до этого все было как бы в едином стиле… ну, такой… ну, я не знаю. Я в литературных стилях не разбираюсь, но классика, короче. Или Ренессанс? Ну, исторический стиль. И тут вдруг – такой махровый фольк! Прям избушка на курьих ножках… все такое народное! Черниговские леса и упыри! И стиль совсем другой! Это что… можно в одной книге так совмещать?

– Если концепция одна, то почему и не совместить? – несколько уязвленно сказал я, хотя в чем-то Ирочка была права. И как это со мной произошло, я и сам не понял! Должно быть, это от случившегося похищения века меня внезапно снесло из галантной Европы в черниговские леса, почти на родину богатыря Никитича… Иначе как этим обстоятельством мне трудно было бы объяснить изменение стиля, и языка, и места…

Я сидел молчаливый и сосредоточенный, и вдруг мне в голову пришла неожиданная мысль: а не виноват ли в этом во всем – в том, что случилось и со мной, и с Ник Ником, – этот проклятый и проóклятый перстень, о котором он сказал, что лучше бы потерял всю остальную коллекцию вместе с той частью, что уже пропала, но только не его?! Почему это кольцо ему так дорого? Или же оно и в самом деле не имеет цены… или оно не имеет цены только для Николая Никитича? Хотел бы я это узнать! Но я не мог спросить об этом… не смел. Поэтому я придумывал свою историю – историю, которая не существовала, но могла существовать! Кольцо и в самом деле было свидетелем эпохи… и оно на самом деле меняло владельцев! И, возможно, оно также менялось вместе с ними? И само влияло на тех, кто его носил или надевал? Вот и я невольно попал под его чары, умудрившись родить на свет его виртуального двойника… И теперь выдуманный коварный перстень Борджиа может стать реальнее настоящего, потому что уже творит со мной что хочет!

– Но в целом мне очень, очень понравилось! – сказала Ирочка. – Мне даже захотелось почитать продолжение твоему другу… он так хорошо слушает! Как тебе кажется, Лева, ему понравилось мое чтение?

– Ты была просто бесподобна! – сказал я.

– Ты тоже бесподобен! – Она довольно засмеялась. Крутой утиный носик задрался от удовольствия, волосы пушились в беспорядке – должно быть, утром Уточка была в своей стихии, то есть ходила на озеро или во внутренний бассейн плавать. Я же все утро ленился… потому как снова вошел в собственный ритм: писал до полночи, потом дрых до полдня… правда, на тренировки с Ирой ходил исправно. Возможно, крутым гольфистом я не стану, но… Я не успел додумать дальше этого «но», потому что Ирочка потребовала ответа:

– А этот архиепископ Иоанн – он найдет того… упыря? И это будет детективная история, да?

– Да, это будет детективная история, – раскрыл я карты, и она чуть не запрыгала от удовольствия.

Все-таки Уточка была бесконечно очаровательна, и непосредственна, и… умна! Да, умна, несомненно. «Конечно, она умна, Стасов, – сказал внутренний голос, который так любил меня поучать. – Иначе как бы она занималась этими своими финансами? Неумна она только в том, что выбрала этого хлыща Даниила. Но Уточка, выходит, еще и удачлива, потому как от него ее избавил случай! Счастливый случай, избравший своим орудием Светку. А девушка поплачет, да и утешится… и, слава богу, не с тобой! Потому что ты все еще жаждешь Киры… увы, ты хочешь несбыточного и желаешь невозможного!»

– Да, это будет детективная история, – повторил я. – И у меня, похоже, уже созрело ее продолжение!

Прошлое, которое определяет будущее. Век восемнадцатый, Украина, село Борковка. Осиновый кол в сердце

– И молния туды ка-а-ак вдарит! И камень на его могиле поганой ка-а-ак треснет! Напополам! И оттелева кажную ночь – как бог свят, люди видели – он и выходит! И садится в карету, а в карету шесть вороных коней запряжоны! И у их, у коней энтих, из ноздрей дым валит! И везут они его сюда, значит… и тут он кровь и пьет! И гуляет до самого рассвету, а как только первый кочет запоет, он в свою карету шасть – и обратно, в могилу!

– Господи, спаси и помилуй! – крестятся в людской. Кухарка, тетка особо впечатлительная, даже вскрикивает.

– Да как же он в могилу-то попадает, ежели могила в Чернигове, а петух тута поет? – спрашивает рассудительный кучер полковницы. – Тудыть еще доехать надо… путь неблизкой!

– А как нечистая сила сюда попадает? – ехидно спрашивает рассказчик. – От пекла тоже путь неблизкой! Уж они пути свои знают! А еще видели, как он крови напьется и как петух-то его спугнет – он шасть в колодец! В тот самый, что позадь усадьбы… высох который. Видать, оттудова прямой путь… пекло – оно под землей, и колодец-то в землю уходит!

– Охти мне! – хватается кухарка за грудь. – А я туды за щавелем намедни ходила! Щавель там растет крупный! Ну нигде такого щавелю нет! Хо-о-оспа-а-ади-и-и…

– На крови тот щавель! – поднимает заскорузлый палец рассказчик. – Оттого такой и крупный!

– Вылить… вылить! Немедля! Охти мне…

– Да ты погодь, тетка, выливать! – Молодой насмешливый парень смотрит на компанию с явным недоверием. Он только вечером приехал с посланием к владыке из епархии и еще не совсем в курсе дела, поэтому так и храбр. – Борщ-то у тебя, небось, с убоиной? – спрашивает он. – Наваристый борщ?

– Со свининой. – Кухарка поджимает губы.

– Так ты его сюда тащи, – говорит он. – Все равно выльешь без пользы, а я съем.

– Не надо, – говорит одна из домашних девушек тоненьким голоском. – Не ешь… заболеешь… – Приезжий, статный, красивый, явно ей нравится.

– Тащи, тащи! – говорит смельчак. – Щас спробуем!

– А еще, – рассказчик понижает голос, недовольный тем, что внимание от него ушло к каким-то там щавелю и борщу, – он девок молодых портит! Как высосет он из них крови, так девка уже замуж и не хочет! А даже если и хочет, то ее никто не берет! Сваты такой дом десятой дорогой обходят, потому что девка такая и сама потом кровь пьет… Бывает, выдадут все же такую взамуж против воли или за большим приданым кто погонится, а она встает по ночам и идет к свекрам на половину… Тихо идет, ну чисто по воздуху плывет… нигде ничего не скрипнет, и двери сами собой отворяются… И она сначала свекруху изводит, а потом и до свекра добирается, и шею ему прокусывает…

– Бабы потому что всегда вкуснее, – с улыбкой комментирует насмешник. – А у мужиков кровь с дегтем, да и бородища такая – пока до крови доберешься, полон рот волосьев набьешь!

– …и тени они не отбрасывают, и собаки их чувствуют и воют!

С улицы и в самом деле вдруг доносится протяжный, жуткий вой.

– С нами крестна сила! – Кухарка как сноп валится на лавку и от ужаса засовывает себе в рот передник. Начинает одна собака, но вскоре вой становится гуще и многоголосее, к первому леденящему душу завыванию присоединяются новые и новые…

– Да ты, тетя, того и гляди сама помрешь! – жалеет кухарку приезжий. – Давай я пойду, пугану кобелей этих, а? Развылись, чисто по покойнику…

– Нет! – пугается вся женская половина. – Не ходи! Нельзя на улицу до утра выходить! Там он бродит!

– Вот ты не веришь, – с осуждением говорит рассказчик, – а у нас все село его видело! Как крестный ход-то шел, все видали! Потому как нельзя ему было попов с крестами на ту сторону пускать! Когда б они все село кругом обошли, тут бы ему и каюк! Упал бы он тогда в свой колодец, и прахом рассыпался, и больше бы уж не возвернулся! Стал он, значит, посередь моста, руки протянул… длинные-предлинные! А с зубов кровь так и каплет… и глаза горят! Хорошо, попов трое было – они три молитвы читали, а это им хуже кола осинового… Не смог он никого угрызть, завертелся на одном месте, заревел да под землю и провалился! Прям через мост, в дыму адском, серном. Все видели. Провалиться-то провалился, однако крестный ход-то до конца не дошел! Значит, он опять вылезет и теперь будет ходить и ходить… пока место пусто не станет! Сначала жену свою изведет, потом дочек… как укусит – так их замуж и не возьмут! И будут они чахнуть…

– Да девок и так замуж уж никто не возьмет, – басит кто-то из запечной темноты. – С такой славой им теперь в вековухах сидеть, все равно, укусит их упырь-полковник или пожалеет родную-то кровь! А по-хорошему, могилу-то его надо разорить совсем и гроб сжечь, а ему голову отрубить, а в сердце осиновый кол загнать! Только так, говорят, с ними и надо!

– Говорят, открывали уж могилу-то, – продолжает рассказчик, – да сделать ничего не смогли! Как открыли – а он в гробу как живой: губы красные, щеки, как у девки, румяные, а в зубах трубку держит, и из трубки дым идет! И кто этот самый дым вдохнул, те на следующий день заболели, а к вечеру и Богу душу отдали! Теперь и трогать боятся…

– Еще чеснок, говорят, помогает, – вставляет какая-то из баб, и ей отвечает целый хор голосов:

– Едим… едим чеснок! Весь день ходим и жуем!

– Хоть топор уже вешай от вашего чесноку, – замечает еще один молодой и язвительный голос. – И не есть его вовсе надо, а на шее носить!

– Да кругом уж носим! – ответствует одна из баб, видимо, бойкая и тоже насмешница. – Во всяких местах!

– Ему те твои места без надобности! – говорит кто-то, и все смеются, а затем еще один голос замечает:

– Да когда ж кобели-то эти заткнутся, а? На двор выйти надо… после этого самого щавелю живот что-то прихватило!

– Это тебя, дядя, медвежья болезнь прихватила! – Приезжий молодец до сих пор хорохорится и явно не верит в ночные повествования. Да и в какой людской не рассказывают таких страшилок-побасенок?

– Больно ты острый умом! – Рассказчик наконец обижается всерьез. – Неустрашимый – так пойди, выйди! Собак не обманешь – точно он там!

– Да ладно… – говорит приезжий. – Вот дохлебаю и выйду! Подумаешь! Не верю я ни во что такое! И крест святой ношу! Не слыхал я такого, чтобы крещеного человека нечисть тронула! – Он решительно отставляет миску, идет к двери и твердо отодвигает засов. Брякает тяжеленный крюк – и парень исчезает в темноте.

В людскую с улицы врывается отчаянный разноголосый вой, лай и скулеж, но затем кто-то захлопывает дверь, и при этом сквозняком задувает свечку. Пока выкресывают новый огонь, кто-то из баб тоже начинает тоненько поскуливать от страха. Наконец темнота отступает – и тут же с улицы доносится отчаянный, нечеловеческий крик.

– А-а-а-а!!

А затем:

– Впустите! Впустите!

С улицы рвут на себя кухонную дверь, которая не поддается. В людской начинается паника, но кто-то соображает и таки впускает внутрь давешнего насмешника, не соображающего, что дверь нужно было не тащить к себе, а просто толкнуть. Парень буквально вваливается в помещение, лицо у него даже не белое, а зеленое, руки дрожат, на шее – багровый след, словно от ножа или, скорее, исполинского когтя.

– В-в-видел! В-в-видел! – трясясь, говорит он. – В-видел упыря!

Он зажимает шею рукой, сквозь его пальцы так и хлещет.

– Полотенце! Полотенце дайте перевязать! – кричит кто-то.

– З-за шею… за шею он меня схватил…

– Укусил?! – в ужасе вскрикивает кухарка.

– К-кажется, не успел…

Все крестятся, ахают, посылают на господскую половину за лекарем – монахом Мисаилом, но никто не решается снова выйти на двор, где бродит вурдалак.

– Глаза… глаза красные и светятся! – говорит раненый. – Волосы белые… огромный!.. Как наскочит! Я так и упал, а он меня по шее!..

Раненого укладывают на лавку, дают воды, но вскоре ему становится совсем худо. Зубы стучат, у парня начинается жар, а потом и бред. Когда начинают неистово голосить петухи и встает солнце, и свидетели происшествия решаются выйти из людской, помогать уже некому. Гонец, привезший владыке Иоанну письмо, мертв.

Сегодня, сейчас. Еще одна страница дописана, или Поставить новую цель

– Лев Вадимович, а вы счастливы?

Глупо спрашивать: «А вы, Николай Николаевич?» – хотя и очень хочется. Потому что вопрос неуместный и очень личный… провокационный такой вопрос – поэтому я не отвечаю совсем. И мы опять сидим молча, созерцая закат: еще один день прожит, еще одна страница дописана. Моя страница… а что происходит с моим патроном, я не знаю, хотя и сижу с ним бок о бок на веранде, наслаждаясь вечером, видом и отсутствием пустого светского трепа. Оказывается, Ник Ник принадлежит к людям, с которыми комфортно молчать, – бесценное качество, как по мне. И вопрос, который он задал, личный вопрос, стал первым за этот вечер… и вообще первым вопросом такого плана за последние дни.

– Простите… – говорит он. – Случайно… получилось.

– Знаете, Николай Николаевич, в моей жизни очень многие вещи происходили, да, пожалуй, и сегодня происходят, совершенно случайно! Например, я случайно познакомился с одной замечательной девушкой… Нет, вы не подумайте, ничего такого. Я не влюбился. Но… это совершенно исключительное существо, правда! И спасибо случаю, который нас с ней незапланированно свел. Не хочу выражаться пафосно, но, видимо, придется: эта девушка может вернуть веру в человечество кому угодно, даже такому закоренелому цинику, как я!

– Неужели это та, которая мне читала? С детским голосом? – изумленно спрашивает он. – И что в ней такого… удивительного?

– Это трудно объяснить. На первый взгляд, и нет ничего… Да, вспомнил, когда я впервые ее увидел, она мне совсем не понравилась. Они сидели… она и этот ее жених, и я еще подумал, что она дочь очень богатых родителей, а он – явный охотник за приданым. И что у нее надутый вид, скверный и требовательный характер, а еще что она совсем некрасива…

– Разве? – удивляется Николай Никитич, человек с безупречным вкусом, три жены которого, кроме первой, Ольги, на которой он женился явно по любви, и второй, Инны, – по неразборчивой страсти, были выбраны им, словно щенки от призовых родителей – с прицелом на выставочный экстерьер, да простит он мне сии рассуждения, но ведь таковы описанные им самим факты! – Ну, наверное, я ее плохо рассмотрел. Собственно, мне как-то не до того было… Однако мне показалось, что она такая… очень миленькая! Кстати, она что, уже уехала?

– Нет. Мы с ней каждое утро в гольф играем.

– А почему она не играет со своим женихом? Который охотник за приданым?

Мне не хочется сплетничать и сообщать, что они практически расстались, поэтому я отвечаю уклончиво:

– Он не любит гольф. Он предпочитает ловить рыбу.

– Угу! – саркастически хмыкает Ник Ник. – Крупную рыбу в мутной воде! Лев Вадимович, когда я еще не знал вас так… м-м-м… близко, я даже не предполагал, что вы такой скрытный! Я думал, что писатели – это сплошное бла-бла-бла! И что они просто невыносимы в общении! И что от них голова раскалывается. Но вы действительно… невыносимы в общении! Потому что из вас слова лишнего не вытащишь!

– Прекрасно! – говорю я. – Я действительно невыносим, признаю! А вот насчет расколотой головы мы с вами можем поговорить и поподробнее!

Он несколько странно на меня взглядывает: не издеваюсь ли я? Ведь это именно он год назад пытался раскроить мой череп на две части!

– Шутка… это всего лишь шутка! – успокаиваю его я. – А насчет бла-бла-бла – мне вполне хватает этого на бумаге. Туда все и уходит. В домашнем обиходе я тихий и спокойный… иногда.

– Снова шутка? – недовольно бурчит мой собеседник.

– Большую часть своей сознательной жизни я прожил один. Жены меня… – я чувствую, что вступил на скользкую дорожку, но все равно заканчиваю: – Бросали. Сын уже взрослый, живет в другой стране. А из домашних питомцев у меня только кактус. Который тоже совершенно самодостаточен и не желает, чтобы к нему приставали.

– Значит, вы вполне счастливы… – делает неожиданный вывод Ник Ник. – Вы живете как хотите и занимаетесь чем хотите… и вам даже за это платят. Иногда. – Он не может удержаться от того, чтобы не выпустить эту весьма ядовитую парфянскую стрелу. Поскольку он наводил обо мне справки и теперь о моих мизерных писательских гонорарах ему известно все.

– Да. Счастлив тот, кто просто идет к цели. А когда цель уже достигнута, что остается?

– Нужно поставить себе новую цель, только и всего!

– Так просто?

– Многие сложные вещи можно разложить на простые. Да, кстати, вон этот ваш… любитель рыбалки! Поймал весьма-а-а крупную рыбу, мне так кажется! – Господин Никитич упирает свой перст на парочку, возникшую на нашем горизонте, – Ирочкиного бывшего Даниила и Светлану Владимировну собственной персоной. Светочка подплывает к нам величественно, как адмиральский крейсер.

– Добрый вечер… Николай Николаевич, надеюсь, вам удобно в предоставленном номере? – осведомляется она.

– Вполне. – Ник Ник поджимает губы: подобные расспросы ему неприятны, да еще и в присутствии третьего лица! Который стоит, делая вид, что ему все это невыносимо скучно и вообще даром не нать – смотреть, как дама сердца расшаркивается перед каким-то мелким и вредным старикашкой, которого отчего-то переселили в совершенно роскошный номер для новобрачных, а он при этом еще и козью морду строит!

Господин Никитич между тем и в самом деле недоволен:

– Но я хотел бы как можно быстрее въехать обратно… и не затруднять вас, Светлана Владимировна… тем более номер может вам понадобиться!

Это не то какой-то странный намек, не то еще одна неожиданная парфянская колкость – не скажу, что эти двое терпеть друг друга не могут, но постоянно пикируются… и, похоже, получают от этого своеобразное удовольствие!

– Я была рада помочь! – царственно говорит Светка, берет под руку свою добычу, и они удаляются.

– Вот еще одна особа, которая все время в поиске и которой это не надоедает! – говорит Николай Николаич. – Кстати, вы знаете, что акулы всю жизнь движутся и никогда не останавливаются? Потому что жабры у них устроены так, что не могут прогонять воду через себя самостоятельно, и, если акула перестанет двигаться, она просто задохнется?

– Я не знаток акул! – честно признаюсь я.

– Зато я – знаток! – мрачно резюмирует он. – Кстати, мы с вами сегодня говорили о случайностях… Почему-то эта тема меня в последнее время чрезвычайно занимает. Особенно в плане того, что я познакомился с Лин, – он морщится, словно от зубной боли, – совершенно случайно!

– Да? – удивляюсь я.

– Я поехал повидать друга. Это был незапланированный вояж. Мы не виделись много лет, а тут выпал такой счастливый случай – я узнал, где он живет, и позвонил. Это мой друг детства, представляете? В одной речушке купались, из одной, можно сказать, песочницы… И он теперь живет в Париже! Дизайнер, уехал много лет назад… интересный такой тип, еще мальчишкой был не такой, как все!

– Это он вас с ней познакомил? – осторожно спрашиваю я.

– Нет… совсем нет! Я познакомился с Лин самостоятельно. С другом мы уже и повидались, и наговорились, и распрощались… Рано утром я должен был вылетать обратно, но, будучи под впечатлением встречи и воспоминаний, не мог заснуть. И я вышел прогуляться… Париж ведь никогда не спит, знаете?

Да, я это знал. Я бывал в этом непростом и неоднозначном городе, в который либо влюбляешься безоговорочно, либо так же безоговорочно его отвергаешь. Я кивнул.

– Она сидела на ступеньке какой-то лестницы, сняв туфлю, и рассматривала свою стертую пятку. В другой раз я бы не остановился, но чисто случайно у меня в кармане оказался пластырь, и я его ей предложил. Просто достал и протянул, поскольку совсем не говорю по-французски. Но она взяла и сказала «спасибо». Сказала по-русски – наверное, потому что была очень расстроена и не могла дойти куда хотела со своей окровавленной пяткой… Ну и все… Мы разговорились и познакомились. Я поймал такси и отвез ее в отель. Она хотела как-то отблагодарить меня, я рассмеялся и сказал, что могу повезти ее обедать или ужинать – если ее устроит мое общество, – когда она случайно окажется в том городе, где я живу. Но она тоже в нем жила – в нашем с вами городе! Хотя чего удивительного – полтора миллиона человек… Половина из которых запросто могла бы оказаться в Париже! Я сам дал ей свой телефон… она, как мне показалось, не собиралась давать мне свой номер. А позвонила она только через месяц или полтора… Сказала, что все вспоминает этот случай, – как удивительно, что мы оказались из одного города. И что это не идет у нее из головы. А звонит просто, чтобы еще раз поблагодарить…

– А если кто-то нарочно подсунул вам эту девушку? Если конечной целью было именно похищение вашей коллекции? – напрямую, без обиняков задаю вопрос я.

– Меня уже об этом спрашивали! И я тоже об этом думал… но! Столько факторов должно было совпасть! Незапланированная поездка! Париж! Мое вечернее возбуждение… еще одна незапланированная прогулка… пластырь, в конце концов! Нет… судьбе было угодно, чтобы я его потерял… – Он повернул ко мне расстроенное лицо и пояснил: – Перстень Борджиа. Я очень им дорожил. Он был началом… точкой отсчета… и подарком очень дорогого мне человека. Я действительно готов был потерять все – кроме этой вещицы. И они его не найдут. Нет, не найдут! Они вообще ничего не найдут, – мрачно закончил он.

Мне бы хотелось не согласиться с ним, но, увы, я был точно такого же мнения.