Текст книги "Зима и лето мальчика Женьки"

Глава 19
Я верю во вчера

Ветер свежий – мягкой лапой; хотелось расстегнуть куртку и подставить ему грудь. Брига устроился у любимой вербы. Хорошо было сидеть тут, на солнцепеке. Весна! Город в преддверии майских демонстраций оделся в алое и золотое. На главной площади красили серебрянкой облупившегося за зиму Ильича. И только свалка оставалась неизменной: вечные кучи мусора и неистребимый запах гнили, сырости, безнадеги.

– Значит, идем? – теребил Беня. – Без бабок кранты.

– Кранты. А ты уверен? Выгорит?

– Выгорит. Затяг оставить?

При мысли о папиросе мальчика замутило. Кажется, перебрали вчера…

– Не надо.

– Хорошо, – вздохнул Беня. – Я без курева не могу.

Его левый глаз, изуродованный в драке, постоянно слезился, и казалось, что Беня оплакивает свою безнадежно прокуренную жизнь. Брига гонял мысли в отупевшей голове: и страшно было, и заманчиво.

– Да не трясись ты, – убеждал Беня. – Ты ж малолетка: если и поймают, ничего не будет. Тебе четырнадцати нет? Нет! Ну, в детдом опять вернут. Не уйдешь, что ли? Да и не поймают. А я там все просмотрел: магазинчик незаметненький, и амбразура без решетки.

– Что без решетки?

– Окошко, где товар принимают. Темный! Короче, зырь сюда: замок вскрою, а ты внутрь, там по ходу сообразишь; главное к кассе выйти, они выручку, поди, не каждый день сдают, а в конце недели. Это в больших магазинах каждый день, а в таких…

– Ты тоже в форточку пройдешь.

– Привет, мне ж четырнадцать, статья. А ты – в самый раз.

С тех пор, как появился Беня, жизнь беглецов сумасшедше завертелась. Брига и пришелец много хохотали, много пили, шакалили, выпрашивая деньги у сердобольных старух, дерзко шатались по улицам, швыряя в спину прохожим нецензурщину и пошлости. Не прятались, не таились, мельтешили на глазах сотен людей, не шарахались в сторону от серых мундиров. Острое чувство победы, опасности щекотало нервы, отдавалось в каждой клеточке тела. Вот вам, не взяли, не заметили. Свобода! Воля!

Воровать стало легко. Брига и сам удивлялся, как просто Беня избавил его от переживаний. Увести у зазевавшегося чемодан на вокзале? Забава! Идешь себе ангелочком мимо кресел в зале ожидания; ага, сумочка сбоку! Теперь не оплошать: пока Беня зубы заговаривает, подхватить, стать тенью, раствориться в толпе. Куда Беня пристраивал шмотки, Брига не знал, но кое-что доставалось и им – например, вот эта куртка, новая, фирменная.

Опытный Беня, изучая лейблы, говорил:

– Глянь-ка, «Chery», это тебе брат не «Большевичка», это – фарца.

Брига уже знал, что такое фарца: все, что не в Союзе сделано. И даже понимал, почему Беня, потроша чемоданы, всякий раз счастливо присвистывает, когда натыкается на шмотки с непонятными буквами на ярлыке. Непомерно здоровые джинсы он скинул на толкучке за сотню. Брига раньше и в руках не держал такой купюры.

Впрочем, чаще в чемоданах был обычный набор командировочных: пара рубах, свитерок, сверток с едой. Но Беня говорил, что фарт и не должен баловать каждый день, а то расслабишься.

А Вадька, бывало, сводил белесые брови к переносице и молчал. А Брига не докапывался: что с него взять – малой! Не понимает: что из горла не вырвешь, то другой сожрет.

– Так что? Или страшно?

– Давай, – кивнул Брига. – Магазин так магазин.

– Заметано! Как стемнеет, пойдем.

Беня засвистел что-то разухабистое. Брига попытался разобрать, но у приятеля совершенно не было слуха: Беня и «Мурку» пел так, что мелодию можно было узнать только по словам. «Да и черт с ней, с музыкой. Кореш он надежный, вот что главное». Вдруг шевельнулось знобящее: «А если бы он знал, что про меня говорили в детдоме?» – но Женька отогнал эту мысль: «Беня не продаст, он пацан серьезный».

До вечера ребята толклись в Стакане – так назывался пятачок на пересечении помпезного проспекта Ленина, сплошь утыканного монументальными лозунгами, и неприметной улочки имени полководца Суворова. Давным-давно там был пустырь, его готовили под застройку: то ли дворец молодежи хотели сделать, то ли школу какую-то, уже не ясно. Пока же Стакан, неблагоустроенный, неухоженный, зиял, как космическая дыра, бурно зарастая крапивой и едкой полынью. Торчали непонятно кем установленные деревянные неказистые лавки и бетонные плиты, приспособленные под сидячие места (завезли да забыли). Рядом был винный магазин, «стекляшка»; через дорогу – кинотеатр «Ударник»; более чем удачное место для собраний неорганизованной, а точнее, самоорганизованной молодежи.

Еще на подходе Брига уловил тягучую знойную мелодию. Значит, неформалы уже там. Кассеты гоняют. Честно говоря, Брига не понимал и не разделял ненависти Бени к «тусовке», которая каждый вечер обживала Стакан.

– Когда я был с ребятами с Большой Речки, мы этих патлатиков стригли и так уделывали! – прошептал Беня, раскладывая камни по карманам.

Детдомовцы подошли ближе к битникам и нырнули за гараж.

– С большеречинскими, да. Там парни – сила! Их все боятся: и рощевские, и космосовские, и раздольненские. Нефоры против них – так, на ладонь положить и размазать.

– А че теперь не с ними?

– Меня в Барки отправили – коротко отрезал Беня и взвесил камень на ладошке. – Шарманку зыришь?

– Угу.

Стоит себе магнитофон на плите, вышвыривает в небо что-то, ухающее басами.

– Заложимся на «рыбеху», что с одного удара сшибу?

Брига прикинул расстояние: далековато. А так хорошо просматривается, камню ничья спина не мешает. Можно в самую середку, да далеко.

– Заложимся.

Шлепнули по рукам. Беня прицелился. Фиу! – просвистел камень, магнитофон кувыркнулся с плиты.

– Ноги! – взвизгнул Беня.

Брига рванул с места – и упал лицом в майскую лужу, сдирая кожу на руках о крошево песка. Тяжелый ботинок ударил его под ребра. Дыхание свело, завязало в узел. Надо было выдохнуть, резко, через боль. Чья-то сильная рука схватила Женьку за шкирку, как щенка, и подняла из лужи.

Глаза в глаза – темная ярость.

– Сучонок!

Удар в лицо – Женька захлебнулся кровью. Ворот куртки тугой петлей в горло. Кнопка металлом – в подбородок.

– Михей, что с мафоном?

«Что с Беней?!»

– Суки, блин! Гопота драная!

Бригу волоком тащили по асфальту.

– Иди, иди, тварь…

В кольцо взяли. Не амбалы, но целая толпа. Сердце в комок, ухает в горле.

Женька сжался упругой пружиной.

– Сейчас приложить? Или разглядеть?

– Разгляди, – хрипнул кто-то.

Бригину физиономию взяли за подбородок.

– Опаньки! Цыган?

Брига обалдело пожал плечами.

– Чувак, не врубаешься? Цыган?

– Не знаю.

– Ясен арафат. Мама с папой не знакомилась.

– Отстань от него, – сказал кто-то негромко. – Цела шарманка.

Брига кинул взгляд на заступника: рослый, волосы длиннющие. «Неудобно, наверное, с такими», – подумал мальчик, шмыгая кровью. Парень сухо щелкнул клавишей магнитофона – и внезапно все отступило: злобные лица, боль в левом боку. Куда-то в небо уплывала мелодия, легкая, как семена одуванчиков; мужской голос мягко выговаривал незнакомые слова. От них веяло чем-то очень далеким, реальным, но нездешним…

– Приятель твой где?

Хрипловато, не как обычно, звучала гитара. Гитара, другая гитара. И музыка другая. Но такая…

Кровь тонкой струйкой текла из носа на куртку, Брига не пытался ее остановить – только слушал грустный голос. Но мелодия как-то резко оборвалась, будто человек не допел.

– Это кто? – спросил Брига ошалело.

– Ты дурку-то не гони, – длинноволосый устроился поудобнее на плите, сжал плечи. – С которым вы тут камушки кидали.

– Я не про то. Поет кто?

– Меломан! – взорвалась гоготом толпа.

Длинноволосый хмыкнул:

– Битлы. Ты не виляй. Найти его где?

– Битлы, – улыбнулся Женька.

– Ты чему лыбу давишь? – ткнули его в бок, в тот самый, куда пришелся ботинок.

Брига скривился.

– Оставьте. И платок ему дай, – длинноволосый приложил тряпицу к носу мальчика. – Голову запрокинь.

Брига покорно поднял глаза к небу. Парень навис над ним – да какой парень! Уже совсем взрослый мужик.

– Дружка ты не сдашь. Так?

– Угу, – хмуро подтвердил Брига.

– А тебе, значит, песня понравилась?

– Ну…

– Зачем тогда камнем? – незнакомец усмехнулся. – Для улучшения восприятия?

Брига и сам не знал, зачем; но когда кидали…

– Тогда песни не было.

Тусовка дружно заржала. Женька и сам понимал, что сморозил глупость. Но если б зазвучала эта песня тогда, если бы… То что? Схватил бы Беню за руку? Брига насупился. Может быть; а может, и нет. Что толку об этом думать? И разговор складывался дурацкий – а Женька не любил чувствовать себя глупо. И эти битники странные какие-то: они ж ему шею свернуть должны. «Бить не будут», – мелькнуло обнадеживающе – и Женька удивился тому, что почти не думал об этом. Как зазвучали «Битлы», так и забыл обо всем.

– А что они поют, Битлы ваши?

Длинноволосый улыбнулся по-доброму.

– Зацепило? Они много о чем поют. Тебя что интересует?

Брига неожиданно с легкостью насвистел мотив.

– Ты смотри, Пол: не слажал, а? – невысокий паренек, чуток старше Бриги, толкнул длинноволосого кулаком в плечо.

– Не слажал. Тебе музыкой заниматься надо. Слух есть.

– Я… – начал было радостно: мол, занимается, и давно, – и смолчал.

Музыка – это было Женькино самое сокровенное. Он Вадьке, и то не сказал. Старая верба знала, как Брига выл в небо, как выстукивал на корявом стволе привычные ритмы вальсов, полек, и как пальцы бежали по невидимым клавишам баяна. Музыка ушла от него. За рубль ушла. А теперь…

– Теперь я нуждаюсь в месте, чтобы скрыться. О, я верю во вчера! – Пол задумчиво глянул куда-то, где в сплетении городских улиц суетился вечный муравейник и повторил: – О, я верю во вчера.

Брига вскинул брови: «Откуда этот знает?»

– Йестедей – вчера, – пояснил битник. – Вот про вчера и поют. Вчера может быть лучше, чем завтра, но не наоборот. Шуруй до дома. Или где вы там обретаетесь.

Неумолимо надвигался вечер. Брига плелся сквозь сгущающиеся сумерки, в гудящей голове свербило: «О, я верю во вчера!» Да, в завтра верить – кто его знает, что там будет? А вчера… Брига передернул плечами. Застрял он между днями. Нет у него прошлого и будущего, есть только сегодня.

Сегодня они должны бомбануть магазин. Город засветил окошки. До подвала было рукой подать. От поворота, через четыре дома, а если направо, на Комсомольскую, то через квартал – пятиэтажка. «Третье окно, второй этаж. Алексей Игоревич, небось, тоже уже свет включил. А может, играет… На минуточку бы, только одним глазком: вдруг форточка открыта? Баян…»

Глава 20
Это твой мир!

– Вызывай Аллу, ее клиент! Пусть оформляет, – рослый мент швырнул Бригу на заднее сиденье желтого уазика. – Второй ушел. Но ничего, этот выведет. Обнаглели малолетки! Мать-то знает, чем ты тут промышляешь?

– Какая мать! – бросил водила. – У него на морде написано: детдомовец. Так?

Он выдал все это, даже не повернув головы, не отрывая взгляда от зеркала над лобовым стеклом. В узкой полоске стекла были видны только глаза и козырек фуражки водителя, но Бригу этот взгляд будто прожег насквозь. «Тупо вляпались. Что же будет теперь? Что же будет?» Под ложечкой засосало.

– Нет, – попытался соврать. – На спор залез. Родители есть, они…

– Да брось ты, – миролюбиво протянул водила. – С какого детдома? Молчишь? Ясно, ладно. Алла Дементьевна разберется. Хотя… постой!

Водила дернул крышку бардачка.

– Ну-ка, дружок, морду подыми!

Брига опустил подбородок к груди.

– Чернявый ты наш. Ориентировочки на тебя есть. Знакомая физиономия. Да подними голову! – впился жесткими пальцами.

Брига дернулся, попытался прикрыться руками, стянутыми узкими браслетами наручников, но без толку. Мент разглядывал внимательно, точно хотел запомнить на всю жизнь. Лицо у него было веснушчатое, а глаза белые, такие жуткие, что в них страшно было смотреть.

– Аллу вызвал?

Водила дернулся.

– Сейчас.

– Давай без самодеятельности. Звездочки уже слетели раз? Умник. И следи! Они ушлые…

– Куда он в браслетах, – возразил водитель, но к рации все же склонился.

Брига вздохнул. Черная коробка с непонятными рычажками и кнопками механически свистела, звуки колко сыпались за шиворот. Мальчика трясло то ли от страха, то ли от стыда, то ли от этого бульканья и хрипа.

– Техника, блин, на грани фантастики. С автомата проще дозвониться, – проворчал водитель.

«Думать надо, как и что, думать! Только бы справиться с этой трясучкой. Руки связали», – Женька вздрогнул, вспомнив, как сухо щелкнули наручники. Даже когда гоняли по всему магазину, как зайца, и когда нашли его, сжавшегося в шкафчике со швабрами и ведрами, не боялся. А когда наручники… «Черт! Теперь дверь точно не открыть…» – Женька толкнул ее плечом, просто чтобы проверить – и сердце обдало жаром: машину не закрыли. «Стоп! Спокойно!» Брига опасливо покосился на спину водителя – тот воевал с рацией, – и подвинулся к двери машины.

– Стой! – заорали менты; но было поздно.

Свист в ушах. Крики в ночном воздухе. В арку, а там – площадь.

Женька пробежал через нее, заметный, уязвимый, как муравей на ладони. Мчался, неловко раскачиваясь, прижав к груди скованные руки.

Трудно. Тяжелые шаги за спиной. Рядом, рядом! В подворотню. Улица. Машина. Тормоза взвизгнули. Очумелое лицо шофера. В толпу на тротуаре. Затеряться, затеряться бы. В боку колет. Парни навстречу. Не держите-е-е!

Не держали. Расступились.

– Да е!.. – Женька не обернулся, не увидел, как преследователь растянулся от подножки.

Брига не бежал – летел, едва касаясь.

Алексей Игоревич торопливо сунул ноги в тапки. Звонок кричал беспрестанно: раз, другой, третий.

– Кто там? – и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. – Бриг?!

Мальчишка тяжело осел на пол у порога.

«Жив! Господи, слава Тебе! Жив! Наручники?» – тяжело и памятно накатила тревожная духота, горькая и глухая.

Пятьдесят первый год, нотные листы на полу комнатки в коммуналке: «Вы играли джаз?»

Нет, он не играл. Он слушал. Он баянист. Две ночи без воды, еды и сна. Последнее мучительнее всего. Да… Язык поленом во рту, резь в глазах… Оське Мальковскому тогда сломали пальцы… Насколько же они были старше? Милость небес – всего лишь ссылка. Всего лишь Сибирь. Спивающийся Ося…

«Если сейчас позвонят, надо говорить очень спокойно – нет, к сожалению, не видел Бригунца с прошлой осени. Во что же ты вляпался, мальчик? Но жив! Жив!» – Алексей Игоревич сжал сухие пальцы в кулак.

– Я не хочу в тюрьму, – вдруг всхлипнул Бриг, умоляюще глядя на Алексея Игоревича. – Не хочу!

«Украл? Убил? Что бы там ни было. Он ребенок. У меня связи…»

– Подожди, не высовывайся, – приказал педагог. – Я сейчас.

Брига сжался в комок на полу – больше не встать. Ног нет, рук нет – тела нет. Есть только мертвое бессилие. Закрыть глаза и спать. Как спокойно! Все, он дома. Спать…

– Держи на память… – улыбчивый мужичок подмигнул Бриге, показывая кольца наручников.

Женька размял запястья.

– Что скажешь, Николай? – спросил Алексей Игоревич.

Николай прикусил, пожевал ус, хитровато стрельнул глазом:

– Значит так, Лексей Игорич. Если менты запалили, будет шмон по всему городу. Найдут – и по этапу. На Колыму лес рубить. Лет на десять. Это ж не на кармане взяли. Это уже грабеж. По другой статье идет. Точно. Так что увозите. Хоть сколько-то на свободе поживет.

У Женьки перехватило дыхание. «Хоть сколько-то на свободе… Мама! Мамочка! Какая мама? – Брига опустил голову, чтобы никто не увидел его слез. – Вот как, значит? Вот как…» – он не испугался, он заледенел от ужаса.

– Спасибо, Коля, я подумаю, – проговорил музыкант. – Подумаю. Сколько я тебе должен?

Коля дернул щекой:

– Стопку налейте. Это вам так. Должок у меня, помните?

На кухне круг от абажура, на столе наручники. Бриге было стыдно глядеть в глаза Алексея Игоревича, но как было не посмотреть, в последний-то раз перед тюрягой! «А там бить будут?»

Николай опрокинул стопку, зажевал колбасой.

– Давай-ка по второй, – налил музыкант. – За успех нашего безнадежного. Увезу я его. А там…

– А там пусть сам дураком не будет, – хмыкнул Николай. – Ты, пацан, дурилкой-то мозгуй. Туда легко. Оттуда – трудно. Вход – рупь, выход – жизнь. Ученичок ваш?

Алексей Игоревич вздохнул.

– Так вот, – продолжил мужчина. – На шконку приземлишься, не до музыки будет. Даже на малолетке. Сыграют там тебе комаринскую на ребрах. И вот когда ты будешь обоссанный матрас от боли жрать, тогда тебе твой приют раем покажется, да поздно. Думай!

А Брига не думал. Сейчас понял, что никогда об этом не думал. Жил, как в тумане – не видел ничего и на шаг вперед. Красовался, как прыщ на морде. Докрасовался.

– Меня посадят, да?

– А то! Ты ж не морковку на огороде тырил, – Николай вздохнул.

– Помойся иди, – сказал негромко Алексей Игоревич. – И ногти подстриги. К инструменту не пущу таким.

– К инструменту? – Брига аж побелел. – А как же музыка? Там же…

– Иди мойся!

Брига поплелся в ванную, включил воду и всхлипнул. Страшно!

– Коля, ты сможешь узнать, что там по этому ограблению, много шума или так? – понизив голос, спросил Алексей Игоревич совсем другим тоном.

Коля выпил еще, поскреб пятерней небритую щеку.

– А что узнавать? У нас на той неделе ювелирторг обнесли. И вроде, как ментов горком за грудки взял. А горком, может, кто и повыше теребит. Ментам сейчас не до овощного. И не унесли пацаны ничего. Их сейчас если и будут искать, то чтобы в детдом сдать. Срока не будет. На учет поставят. Так думаю. Это я его пугал тут. Лезут пацаны, лезут. И я так же, эх, а теперь вот…

Николай махнул рукой и засобирался. На пороге вдруг выложил:

– По-доброму, его бы в детдом вернуть. Какая-никакая, а крыша над головой, хоть на строителя выучат. А в бегах, Алексей Игоревич, он другому научится: в форточки лазить и по карманам шнырять. И рано или поздно загремит. Таких нет, чтобы не попадались. Мозги-то ему прочистите. Всыпать бы ему, не жалея. Такой вам мой совет.

Алексей Игоревич бережно снял баян с антресолей. Брига распахнул глаза, протянул ладошки, отшорканные до розовой кожицы, подхватил инструмент, радуясь родной тяжести.

Меха растянуть, каждую кнопочку приласкать. Баян! Вот запричитать бы над ним, как голосила мать Нинки Лобовой, когда забирала ее, нараспев, навзрыд, не сдерживаясь. Щекой к прохладной поверхности. Увидеть полинявшие розовые меха. Пальцами сейчас, сейчас… «Скучал? Я тоже, я тоже», – торопится Брига.

Руки были как деревянные. Вроде сто раз играл, знал, как это делать, а пальцы точно резинкой стянули.

Неровно баян выводил, картаво. Душа кричала – инструмент оглох. Баян, обычно дышащий с Бригой в унисон, не откликался, нет, – покорялся безнадежно. Выталкивал механически звуки, давился ими, выкрикивал, как пьяная торговка на базаре – без толку, без лада, без строя. Точно не нужны были ему Бригины руки – чужие, забытые.

Брига разозлился на себя: сам ведь бросил баян, предал его. Вот вернулся, а поздно. Разве предательство прощают? Алексей Игоревич морщится. А времени в обрез. Только надышаться бы! И опять в подвал… Вадька там. Если Беня не пришел, как он один, как?

– Да, друг, запустил, основательно! Можно сказать, что все с начала надо начинать. Вот что, любезный, не мучай инструмент, ложись спать. И подумай на сон грядущий, нужна тебе музыка или нет?

«Спать, здесь? А Вадька как?»

– Не могу я. Мне назад надо…

Учитель перебил резко:

– Жаль! Я думал, что ты все-таки музыкант, – и властно положил руку на глянцевый бок баяна.

Женька прижал к себе инструмент. «Еще чуть-чуть, еще немного, а потом и… Нет, нельзя, нельзя! Как же мы друг без друга?»

– Я с собой его возьму. Можно?

Алексей Игоревич вдавил очки в переносицу:

– В подвал? В сырость? Ты решил убить инструмент? Нет, дружок. Хочешь себя гробить – твое право, а чем баян провинился? Извини, Бриг, но мы можем только своей жизнью распоряжаться, понимаешь? Чужой – нет!

«Нет, значит». Женька поставил инструмент на пол – баян обиженно всхлипнул, – и снова подхватил:

– Алексей Игоревич! Я только еще чуть-чуть… Хотя бы гаммы… Можно? И уйду.

«Нет, не уйдешь. Ах ты, кораблик! Гаммы. Ты же их терпеть не мог. Обнять бы тебя, уставшего, издерганного. Мальчик, мальчик, тебе бы заснуть сейчас! А ты вот впился в инструмент и никакой силой не оторвать».

– Оставайся, завтра с утра позанимаешься. Сегодня я не вижу смысла. Если ты, действительно, музыкант.

– Да не могу я остаться!

– Что? – педагог нахмурился. – Бриг, вот ты и ответил! Тебе не музыка нужна. Тебе нужна свобода по чужим карманам лазить. Это легко – плыть по течению. Музыка работы требует, души. Все! Уходи! А я ведь думал… Иди!

Брига открыл дверь в ночь, в непроглядную тьму. «Схватить бы его за плечо… Но мальчик сам должен решить». Алексей Игоревич смотрел, как Брига тяжело считает ступени, точно его рваные ботинки становятся все тяжелее.

– Да почему же легко?! – вдруг крикнул мальчик, обернувшись. – Почему? Я не хочу туда, не хочу! Мне надо! Надо! Там Вадька! Вы же сами сказали: мы не можем чужой жизнью распоряжаться. А я уже распорядился. Там Вадька! Я хочу музыку! Хочу! Но не могу я! – и рванул вниз по лестнице.

«Господи, старый дурак! Как же я сразу не понял: не бросит этот мальчик друга. Себя сломает, жизнь загубит, талант – талант, вот что главное! – но не бросит».

– Бриг! Стой!

Алексей Игоревич суетливо побежал следом, досадуя на шлепанцы, на одышку, на ушедшую молодость. «Неужели не остановится?»

– Бриг! Возьми! Возьми баян.

Брига встал как вкопанный, не веря своим ушам. Алексей Игоревич медленно спустился к нему.

– Можно, да? Правда? Баян?!

Музыкант обнял мальчишку. Левая рука онемела. Сердце гулко стучало: «Догнал, слава Тебе, Господи! Валидола бы теперь…»

– Ты объясни мне, как найти твоего Вадьку. И давай домой. Я приведу его. Потом придумаю, куда вас. Ты должен заниматься, должен, Бриг! Да ты и сам уже не сможешь без баяна… Может, и не понял еще, но музыка – это твой мир. Это вот тут, – учитель постучал ладонью по груди. – От этого никуда.

– Понял, – глухо уронил мальчишка. – Я понял.