Текст книги "Ветер забытых дорог"

Наталья Михайлова, Юлия Тулянская
Ветер забытых дорог

Часть I

Сны Дайка, портового бродяги, сводили его с ума. Он видел незнакомцев, которых мог назвать по именам, и неведомые края, о местоположении которых догадывался. Сны были похожи на воспоминания. И это больше всего мучило Дайка: ведь наяву воспоминаний у него не было совсем.

Дайк знал о себе только то, что почти три года назад в море около побережья Анвардена его, закованного в ржавые кандалы, подобрал рыбацкий баркас. Он не утонул, потому что цепь прочно обмоталась вокруг обломка мачты. Одет Дайк был только в штаны и заношенную рубашку, поэтому по одежде о нем ничего нельзя было толком сказать. В онемевшие ладони въелась смола: бывший матрос? В цепях – может, и раб. Рыбаки осмотрели тело, но клейма не нашли.

Трое друзей из прибрежной деревни вместе держали один баркас. Они посовещались, что делать с полумертвым оборванцем. Выбросить снова за борт – об этом не шло и речи: не в обычае рыбацкого братства, каждый из которого может оказаться без помощи в море, дать утонуть еще живому человеку. Решили метать жребий: кому выпадет – тот возьмет спасенного в дом, а остальные поделят между собой расходы на лечение.

Рыбак, которому выпало взять бродягу к себе, спокойно кивнул. Самым вероятным исходом ему казалось, что беднягу и до берега не довезут живым. Он и так был как мертвый, тело холодное, точно уже без жизни, и вот-вот оборвется последнее дыхание. Тогда останется только его похоронить, как условились – вскладчину, и вовсе незачем брать на душу никакого злодейства.

Однако спасенный дотянул до берега, не умер ни на следующий день, ни через два. Хозяйка хижины, где лежал больной, безропотно присматривала за ним: она была женой и матерью рыбака и сочувствовала человеку, который спасся из морской бездны. Сознание не возвращалось к чужаку почти месяц. Наконец он начал ненадолго приходить в себя, но не был в ясном рассудке и не мог даже назвать свое имя.

Теперь рыбаки по-настоящему встревожились. Человек, оказавшийся в одиночестве в открытом море, нередко сходит с ума – уж они-то об этом слыхали! Видно, бедняга помешался. И если даже заботой трех соседских семей он встанет на ноги, то не станет ни помощником на баркасе, ни работником по дому. Как с ним быть? Не век же держать у себя.

Трое друзей обсудили новый поворот судьбы чужака. Другого выхода нет: придется отвезти его в городскую больницу для бедных. Так они вскоре и сделали, из жалости дав незнакомцу еще чуток оправиться и прийти в себя. И без того в рыбацкой хижине он прожил четыре месяца.

Чтобы как-то звать незнакомца, ему дали имя Дайк, под которым его и записали в больнице. Это было самое расхожее имя среди анварденского простонародья. Дайк – поденщик, грузчик, матрос… Уличных собак тоже часто называли этим простым именем.

Благотворительная больница, которая существовала в Анвардене на добровольные пожертвования, была настоящими воротами на кладбище, жуткой морилкой для неимущих, какими всегда становятся заведения, живущие на подачки. Но Дайк и там не умер, хотя спустя пару месяцев во время очередного повального поветрия среди больных заразился и опять слег. Так целый год своей жизни, с тех пор как рыбаки обнаружили его на волнах в обнимку с обломком мачты, Дайк пролежал полумертвый и едва ли не все время без памяти.

Наконец по выздоровлении он покинул больницу и отныне должен был заботиться о себе сам.

Сны стали преследовать его не сразу.

Дайк старался вспомнить себя. Вместо собственной памяти он пробудил в себе странные видения, которые никак не могли быть его судьбой и принадлежали кому-то другому.

Сперва Дайк думал, что это у него бред от голода. Он был широкоплечий парень, хотя сильно исхудавший и ослабевший. Такому не подают охотно. Ремесла Дайк никакого не знал, а может, просто не помнил. Ему оставалась поденщина, но Дайк был подавлен, непредприимчив и не выдерживал соперничества с местными, которым совсем не улыбалось, чтобы чужак отбивал у них хлеб.

Дайк жил в гавани и ночевал среди разбитых бочек, от которых несло солониной и рыбой. Вернувшись к себе на ночлег, парень с ужасом ждал приближения снов. Они не всегда были кошмарными. Может быть, если бы Дайк помнил, кто он на самом деле, он с радостью отдавался бы своим ярким видениям. Но он, потерявший себя самого, раз за разом становился свидетелем чьей-то чужой жизни, неизвестно как связанной с ним и мучающей его неразрешимым вопросом.

Дайк затих, закрыв глаза, закутавшись дырявым плащом. И вот перед ним в сияющем зерцале уже стоит прекрасный, как пламя, небожитель. Его зовут царь Бисма, Бисма Содевати.

Небожители – великий народ Вседержителя. Когда Дайк лежал в благотворительной больнице, он не помнил самых простых сведений о сотворении мира, даже тех, которые знает любой простолюдин, хоть изредка посещающий храмы. Послушники, приходившие даром ухаживать за больными, рассказали ему суть веры.

Дайк лежал на подстилке у стены и тяжело дышал, а молодой белобрысый круглолицый послушник сидел рядом. Он думал, что больному скоро конец, и пытался наставить его. Оказалось, Дайк начисто забыл – если когда-то знал, – кем создан мир – и кто такие люди, и почему они должны чтить Вседержителя.

– Ты в храме хоть бывал? – сочувственно спрашивал послушник.

– Не помню…

– Тебе надо просить милости Вседержителя. Тогда ты попадешь в Небесный край. Понимаешь?

Дайк молча качнул головой: нет. Послушник, запахнувшись в длинную грубую рясу, старался коротко и понятно объяснить больному суть спасения.

– Люди – падший народ. Все злы от природы. Ты ведь вот лгал, воровал, делал зло? Надо просить милости…

– Я ничего не помню, что я делал…

– Ну, ничего. Даже если не помнишь. Все равно все люди виноваты. Ты понимаешь, что я говорю?

Дайк снова кивнул. Он каждый раз открывал глаза, когда послушник обращался к нему, а потом веки сами собой вновь опускались.

– Вот послушай. Когда-то Вседержитель сотворил себе прекрасный небесный народ. Они были бессмертны. Они были все равны, и только один сильнее остальных. Он был князем небожителей. Ты знаешь, что такое князь?

– Угу, – промычал Дайк.

– Небожители жили в небесном краю. Там никто не умирает, ничего не вянет… цветы везде. Они могли делать, что хотят, только им нельзя было ходить в Обитаемый мир.

– В наш? – прошептал Дайк.

– Вседержитель им строго-настрого запретил.

– А почему? – Дайку казалась непонятной эта история.

– Вседержитель не объяснил. Просто запретил. Наверное, ему виднее. Но князь небожителей стал их уговаривать: пойдемте туда, там… – Послушник запнулся, подбирая понятное больному бродяге слово. – Источник силы, могущества, понимаешь? Там мы станем такими же, как Вседержитель.

– Пошли? – уронил Дайк.

– Не все. Половина – пошли. А половина – остались верными Вседержителю.

– И нашли? – Дайк облизнул пересохшие губы.

– Что?

– Это… могущество?..

– Нет… Какое могущество в бренном-то мире. Наоборот, небожители пришли да как увидели, что тут творится… все растет, умирает, родится, разрушается, сплошная круговерть. Они испугались и захотели вернуться. Но их уже обратно не пустили. Они потому что изменились от мира и стали смертными.

Дайк снова открыл глаза и посмотрел на послушника мутным взглядом.

– Вседержитель создал Подземную тюрьму и посадил туда этих падших небожителей вместе с их князем. Князь с тех пор стал править Подземьем и называется Князем Тьмы, а его друзья-сообщники стали демонами. А их потомков Вседержитель пощадил и оставил жить на земле. Это и есть мы, люди. Поэтому мы умираем и поэтому мы все падшие и злые по самой сути. Мы живем в мире, в котором Вседержитель не разрешал нам жить.

Из снов Дайк узнавал гораздо больше, чем могли рассказать ему самые грамотные послушники в благотворительной больнице.

Потомки небожителей в Обитаемом мире вновь разделились. Одни основали державу, которую назвали Сатра. Другие небольшими племенами расселились по миру и начали забывать о своей связи с небесным народом. Они звали себя людьми и стали понемногу дичать в постоянной борьбе с природой…

Потерявший память бродяга понимал язык небожителей. «Сатра» означало «царство». Бисма Содевати – смертный сын падшего небожителя Содевы. Содева уже заключен в Подземье, а его потомок Бисма живет в Обитаемом мире.

Бисма вел небольшой отряд, чтобы разведать окрестности и найти место для строительства нового города.

На царе был шлем превосходной работы: он покрыт гравировкой и позолотой, украшен восемью сходящимися к вершине полосами, а низ шлема весь отделан чеканкой. Зерцало начищено до блеска, выпуклый узор сияет на груди. За спиной у Бисмы наискось висит в ножнах двуручный меч, так что рукоять торчит над левым плечом.

Вдалеке за излучиной реки виднелись невысокие горы. Бисма остановился среди поросших лесом холмов под ярким синим небом, у его ног текла широкая и быстрая река; стояла осень, и по воде плыли листья.

Падшие небожители собирались совершить обряд очищения земли. На этой земле вскоре будет воздвигнута Бисмасатра – царство Бисмы.

На небольшой ровной площадке рабы вырыли яму в два локтя глубиной. Вчера они трудились над ней, выкладывая ее камнями, скрепляя камни раствором. Священнослужитель в голубом, белом и золотом держал ларец из блестящего металла, похожего на медь, простой, гладкий, без украшений. В руках Бисмы – вышитый мешочек. Развязав тесьму, царь и строитель Бисмасатры извлек прозрачный камень голубого цвета – один из тех, что небожители принесли из Небесного края.

– Я кладу в эту нечистую землю сердце новой Сатры. Оно взято из Небесного края, где нет скверны. Да очистит оно землю. Корни трав и подземные воды, где лежит сердце Сатры, станут чисты. Деревья, которые вырастут над ним, будут чисты. Злаки, которые посеет здесь мой народ, будут чисты. Скот, который станет есть траву, будет чист. Да не осквернится больше вовеки эта земля, в которую я кладу сердце Сатры!

Священнослужитель подал Бисме раскрытый ларец. Теперь говорил он:

– Как Сатра, будучи ограждена Стеной от нечистого мира, сохраняет чистоту среди скверны, так сердце Сатры да будет ограждено стенами этого ларца от земли, в которой пребывает.

Бисма опустил прозрачный камень в ларец. Ларец засмолили, чтобы он не пропускал воздуха. Теперь «сердце Сатры» никак не соприкасалось с миром, внутри которого ему предстояло лежать. Встав на колени и опираясь на руку, другой рукой Бисма опустил ларец в неглубокую яму. Звон металла по камню – ларец коснулся дна. Бисма выпрямился и встал.

– Эта земля отныне принадлежит Сатре, – возгласил священнослужитель, и его возглас разнесся по всей равнине. Он поднял руку к небу. – Эта земля объявляется очищенной!

Двое воинов принесли гранитную плиту и закрыли отверстие колодца.

– Здесь – Бисмасатра! – произнес Бисма.

Когда обряд был закончен, рабы установили на гранитной плите каменный столб, чтобы во время будущего строительства никто случайно не потревожил сердца царства.

Дальше сон путается. Дайк видит уже более поздние времена. Бисмасатра построена и обнесена Стеной. Неподалеку зияет большой ров. Воины в сверкающих зерцалах сгоняют к нему одетых в холщовые рубахи и шкуры людей.

Людей гонят, как скот, всех, старых и молодых, детей и больных, женщин и мужчин, – и сталкивают вниз. Тела падают друг на друга. Крик, плач и стон… Воины Бисмы спешат скорее покончить с делом. Когда яма наполняется людьми, их забрасывают камнями, которые остались от строительства. Это последние из людей, которые жили на здешней земле раньше, до Бисмасатры.

Дайк просыпается, в ушах у него все еще стоят стон и крики, стук осыпающихся в яму камней…

Во сне Дайк шептал на чужом языке. Спал он крепко, иногда даже проливной дождь не мог его добудиться. Наконец с рассветом приходило освобождение от морока. Открыв мутные глаза, парень тревожно повторял про себя: «Я Дайк… меня зовут Дайк». Он боялся забыть и это имя, последнее, что у него оставалось.

Бродяга поднялся, загремев пустыми бочками, которые он задел. Впереди был еще один день чужой непонятной жизни.

Дайк искал заработка: он брался копать, колоть дрова, носить тяжести – за все, что не требовало мастерства. С утра он обходил город, спрашивая работы по дворам, по пекарням, по лавкам.

На окраине Дайк долго стоял у калитки деревянного ветхого дома, окруженного запущенным садом. Рядом с домом виднелся такой же ветхий флигель.

С крыльца сошла девушка. Светлые волосы гладко расчесаны на пробор, убраны сзади в косу и подколоты. Поверх серого нижнего платья надето темно-оливковое верхнее. В руках корзина: должно быть, на рынок…

– Хозяйка, – негромко окликнул Дайк.

Он боялся, что она его испугается; она и впрямь испугалась. Брови девушки чуть приподнялись: что?

– Я ищу работы. У тебя не будет? – Он покосился на заросший сад.

– Нет, – сказала она.

Дайк прятал беспокойный взгляд, чтобы девушка не посмотрела ему в глаза. Он боялся: по глазам она может догадаться, что у него мутится рассудок. Дайк стыдился своего помешательства больше всего: больше нищеты, рванья, отросшей нечесаной бороды и спутавшихся волос. Ему чудилось, у него что-то не так с глазами: в них проглядывает нездешнее.

Дайк повернулся, чтобы уйти.

– Погоди, – вдруг остановила его девушка. – Сейчас нет, но потом будет работа. Знаешь что? Давай я тебя накормлю, а потом приходи – и отработаешь?

Дайк молча посмотрел ей в лицо – узкое, тонкие черты, бледные, неяркие губы. Собственно, краска только в глазах – серо-голубых. Казалось, она старается преодолеть страх перед бродягой. Дайку тоже по-прежнему было не по себе. Он пошел с ней, и они оба старались, чтобы расстояние между ними был побольше.

Девушка отвела Дайка во флигель, где была кухня. Там оказалось чисто и бедно, открыто окно в одичавший сад. На выскобленном столе стояли в глиняном кувшине цветы, собранные в саду.

Табурет, на который девушка усадила Дайка, заскрипел под ним. Дайк не смел шевельнуться, чтобы не подломились ножки.

Девушка отрезала кусок хлеба и стала разогревать вчерашний обед. Дайк заметил: она держится настороженно и не закрыла дверь, чтобы – если что – успеть выбежать во двор. У него потемнело в глазах от запаха похлебки.

– Вот, ешь. – Девушка поставила перед ним миску.

Чтобы он не стыдился, она отвернулась к очагу. Он безмолвно взялся за еду, от голода совсем не чувствуя, что горячая похлебка обжигает.

– Как тебя зовут? – спросила девушка.

– Дайк.

– А меня – Гвендис.

Она уже перестала его бояться, а он по-прежнему был совсем скован.

– Ты пока доедай, я сейчас. – Девушка встала и быстро вышла, Дайк услышал, как скрипят ступени старой лестницы под ее легкими ногами.

Он доел похлебку, получше огляделся. Как пусто на кухне. И едой запахло только тогда, когда хозяйка поставила котелок на огонь. У нее у самой почти ничего нет…

Гвендис появилась на пороге кухни с узелком.

– Вот для тебя одежда. – Она положила узел на свободный стул. – Мне все равно не нужна мужская, а тебе… – она вдруг улыбнулась, окинув взглядом сильно исхудавшего, но огромного бродягу. – Тебе будет совсем мала. Надо хоть немножко перешить, а то ты даже не натянешь. Посиди, я сейчас.

Гвендис разложила на столе нитки, иголки и ножницы, убрав опустевшую миску Дайка, и, теперь уже совсем его не опасаясь, села напротив. Она распорола боковые швы и расставила их полосами ткани. Дайк опустил голову, глядя в крышку стола. Сердце у него щемило, в душе нарастало непонятное беспокойство.

Во флигеле – да, наверное, и во всем доме – было заброшенно, ветхо и тихо. Только запущенный сад шевелился от ветра за окном.

Это было первое необыкновенное событие в жизни самого Дайка, а не в его снах. Слоняясь в гаванях, он нетерпеливо прикидывал, когда снова можно будет пойти к Гвендис отработать ей за похлебку. Наконец он решился. Осеннее небо поливало дождем. Дайк встряхивался и хмуро думал, что, пока он доберется, у него будет совсем жалкий вид. Он даже остановился в полутемной подворотне, размышляя, не повернуть ли назад? Но не выдержал и зашагал дальше. Морось стала слабее, правда, Дайка с вымокшей бородой и прибитыми дождем волосами это уже не спасало. Добравшись по грязным окраинным улочкам до большого ветхого дома Гвендис, он остановился у калитки, в смущении постоял и хотел уже уйти. Но пока он топтался на месте, во флигеле открылась дверь, и появилась закутанная в плащ Гвендис – с котелком в руках, подобрав подол платья, она побежала по двору к кадке с водой. Набрав воды, Гвендис обернулась к калитке и увидела Дайка.

– Хозяйка! – первым окликнул он. – Я пришел отработать.

Гвендис подошла и открыла калитку. Она узнала этого высокого, широкоплечего бродягу. Его светлые волосы свисают до плеч; выразительный рот, широкий подбородок. Борода темнее волос, короткая и неопрятная. Он смотрит растерянно и тревожно, губы плотно сжаты.

– У меня сейчас нет работы, Дайк, – сказала Гвендис. – Все равно заходи. Согрейся, поешь, а потом отработаешь за два раза.

Дайк отрицательно покачал головой. «Лучше я зайду в другой раз», – собирался сказать он. Но помимо воли шагнул во двор.

Во флигеле Гвендис поставила котелок на огонь и встряхнула свой мокрый плащ.

– Дайк, снимай башмаки, я их поставлю сушиться, – и, увидев, что тот смущается, повторила настойчивее: – Снимай! Ты простудишься.

Дайк стащил распадающиеся по швам, насквозь промокшие башмаки и выдвинул их на середину кухни, а ноги как можно дальше спрятал под стол. Гвендис взяла башмаки и поставила к очагу.

– Сейчас поедим, – пообещала она, бросая в котелок крупу. – Где ты живешь, Дайк?

Тот неопределенно повел плечом:

– В гавани.

– Знаешь, Дайк, пока дождь, не ходи никуда, все равно у тебя вряд ли будет работа. Пересиди здесь. Обсушишься.

Дайк понял, что ей жаль его. Он сам не разобрал, горечь или тепло разлилось у него в душе. Гвендис добавила:

– Как ты живешь, когда осень?.. Хочешь, Дайк, приходи ночевать в этом флигеле. Я не буду его запирать и принесу тебе одеяло.

* * *

Дайк отрывисто сказал, что придет, а подумал, что не придет ни за что. Он боялся своих снов. Когда Дайк ощущал, что его готово охватить странное и чужое видение, ему хотелось забиться в угол, спрятаться, затаиться в щели. Он со страхом ждал, что однажды, даже открыв глаза поутру, не сумеет проснуться: темную, ненадежную память Дайка поглотит та, которая пробуждается, когда он спит. Тогда он станет кем-то другим, не человеком и не жителем теперешнего мира. Лучше бы, когда это случится, никого не было рядом. Они – те, о ком снятся Дайку сны, – ненавидят и убивают людей.

В эту ночь Дайку приснился родич царя Бисмы, небожитель Дасава Санейяти.

Бродяга видел небожителя в темном покое без света, в неподвижности – и знал, что Дасава сейчас погружен в созерцание. Он может так сидеть часами, высвобождая в своей душе особенные силы – магию небесного народа.

Сумрачный покой иногда озарялся яркой вспышкой – юный небожитель учился окружать себя сиянием. Во сне Дайку это казалось самым обыденным делом…

Видел он Дасаву и под открытым небом, на воинских учениях. Тот вскидывал руку, и воздух пронзала быстрая молния. Любой воин Сатры умеет сводить небесный огонь.

Дасава – тирес, это означает «царевич»: точнее, «наследник царства», а не «сын царя». Дасава – небожитель, которому предстоит построить новое подвластное Сатре царство – Дасавасатру. Это право перед государем Сатры заслужил его род.

В снах Дайка Дасава изредка появлялся совсем еще мальчиком, подростком. Он отвечал на вопросы небожителя, одетого в спадающую вольными складками накидку и песочного цвета поддевку без рукавов.

– Ты тирес, – говорил Дасаве наставник, – твое призвание весьма высоко. Ты – один из тех, кто приблизит бессмертие нашего народа, когда скверна будет уничтожена.

Вокруг простиралась огражденная Стеной благословенная земля Бисмасатры, где-то в ней было скрыто ее драгоценное сердце-бриллиант. А за Стеной царства шумел лесами первозданный и бренный Обитаемый мир.

– Все в Обитаемом мире – скверна. Наши славные предки осознали свою ошибку – здесь нет источника могущества. Мы нарушили волю Вседержителя и понесли справедливое наказание. Но мы опомнились и покаялись. Отныне мы не соприкасаемся с Обитаемым миром, хотя и вынуждены в нем жить. Есть ли в тебе скверна, Дасава?

Дасава в вышитой золотом длинной белой рубахе с широкими рукавами, подпоясанной золотым ремешком, отвечал урок:

– Во мне нет скверны, учитель. Ни одна нить в моей одежде не спрядена из скверного растения, я никогда не ходил по скверной земле и не ел хлеба из скверных злаков, не пил молока от нечистого скота.

Скот и растения можно использовать только те, которые выращены внутри Стены. Лишь птица с нечистой земли порой пролетает над Бисмасатрой, и ветер пригоняет тучи и приносит семена. Но существует множество очистительных обрядов и для земли, и для воды, и для самих небожителей. «Вся наша жизнь – очистительный обряд», – говорят священники, хранители веры.

– Почему ты знаешь, что будешь прощен Вседержителем? – спрашивает Дасаву учитель.

– Потому что я ненавижу мир, который Создатель нам запретил, и никогда не осквернюсь от него, – убежденно говорит Дасава. – Мы исправили то, что нарушили наши отцы, – Вседержитель запретил им жить в мире, ибо он мерзок для него. Мы и не живем в мире, и мы – избранный народ.

– Однако ты смертен? – пронзительно глядя в его глаза, спрашивает учитель.

– Я смертен, – отвечает урок мальчик.

– Почему ты смертен?

– Потому что еще не пришел великий час полного очищения, и нас окружает Обитаемый мир, хотя мы и не живем в нем. Он истощает силы нашей души.

– Стремишься ли ты стать бессмертным, как надлежит твоему народу?

– Да.

– Что нужно для этого?

– Предохранять себя от скверны, – начинает перечислять Дасава, – не соприкасаться с миром, развивать в себе силы моего небесного народа… – он слегка сбился, – и приближать час очищения и спасения.

– Что нужно сделать, чтобы приблизить час?

– На все восемь сторон света, – наизусть говорит Дасава, – должен распространиться небесный народ, уничтожая величайшее оскорбление замысла Вседержителя – людей. Среди их убогих земель будут выситься стены Сатр, и когда они покроют почти всю землю, остальное будет сожжено нашим огнем. Все люди будут уничтожены, как и звери, и обитатели вод, которые живут на скверной земле. Останется только чистое, и мы станем бессмертны. – Мальчик переводит дыхание. – И Вседержитель позволит нам вернуться в небесный край.

Смерть тела не очень пугает молодого Дасаву, хотя мысль о ней унизительна: во всем равный небожителям Небесного края, он отличается от них тем, что однажды умрет! Несмотря на обряды и духовные упражнения, жизненные силы падших небожителей угасают с годами. Раньше всех умирают рабы – это те, в ком наблюдается тяга к скверне и которых осудили на низкий труд. Чтобы они не уподобились отвратительным «говорящим животным», в которых превратились люди, их держат в узде. Лучше быть рабом среди избранного народа, чем смешаться с мерзостью Обитаемого мира.

– Расскажи, как расширяются владения Сатры? – говорит наставник.

– Владения Сатры расширяются так, – отвечает Дасава. – Сначала надо основать новое царство. Впереди идут разведчики, которые находят место. Их тирес опускает в землю «сердце Сатры» в ларце, чтобы земля начинала очищаться. Затем приходят воины. Они выжигают лес или степь и убивают людей. Но часть людей оставляют, чтобы они строили Стену, дороги, работали в рудниках и каменоломнях. Когда Стена будет готова, священнослужители освятят новую Сатру. Людей, для которых не найдется работы, надо убить, потому что они не нужны. Но и тех, кто работает в рудниках и каменоломнях, тоже надо убивать и заменять новыми, чтобы не было привычки щадить их. Вот как расширяются чистые владения Сатры, наставник.

Дайк лежал в пустой бочке, вытянув наружу ноги. Бродяге казалось, что Сатра все-таки существовала, а не родилась в его поврежденном рассудке.

Не вставая, Дайк продолжал думать, но теперь уже о Гвендис. Представив ее себе, он сразу же ощутил тепло очага у нее на кухне. Похоже, она совсем одна. Одежда, которую она отдала Дайку, должно быть, ее отца. «Мне все равно не нужна мужская, а тебе…»

Дайк вспомнил, как Гвендис насыпала крупы в котелок. Она варит пустую кашу. Большой дом весь скрипит. Если бы Дайк мог что-нибудь сделать для нее… Неужели он никогда не знал никаких ремесел? «Чем я жил? Кто я был?» – спрашивал себя Дайк.

Но ему легче было представить себя царем Бисмой, чем человеком из ныне живущих.

Дайк отправился в город. Иногда с одной из окраин он видел вдали очертания гор. Между ними тек просторный Эанвандайн.

– Эй, друг! Не знаешь, что там, за городом? – окликнул Дайк такого же оборванного человека, как сам. – В той стороне.

– Не знаю, – ответил прохожий.

Но эти же очертания гор Дайк не раз видел во сне. «Эти же?» – подумал он. Ему было трудно переступить черту между тем, чтобы бояться своих снов и пытаться забыть их, – и тем, чтобы поверить и заставить себя искать их след наяву.

Несколько дней Дайк прожил, как в лихорадке. То, что он видел во сне глазами царя Бисмы, опять и опять вставало перед его помутившимся взглядом. Ровная площадка за излучиной реки, осеннее небо над головой, плывущие по реке желтые листья…

Неужели где-то там, в каменном колодце, в ларце спрятан голубой драгоценный камень? У Дайка стучало в висках. Вдруг он добыл бы камень и подарил бы Гвендис?.. Подумав об этом, Дайк широко улыбнулся. За похлебку, которой она кормила его якобы в счет будущей работы, он добудет ей драгоценное сердце Бисмасатры. Она пожалела его, голодного, вымокшего под дождем. А у него в руке будет драгоценный камень. В следующий раз он придет к ней, как царь Бисмасатры, с сокровищем, которое небожители принесли с собою с небес!

Дайк прикинул время пути до видимой из города невысокой горной гряды. Дня два-три, если не обманывают глаза. А у него нет даже сухаря на дорогу…

Но от одной лишь этой задумки Дайк окреп и выпрямился. У него, у Дайка, начинала появляться собственная судьба. В ней была Гвендис и был поиск чудесного камня. Пусть даже без единого сухаря на дорогу – он отправится на поиски тайника. Отправится в свой сон о древней Бисмасатре, на месте которой давно стоит другой, человеческий город.

Дайк исчез из Анвардена на две недели. Столько времени занял его поиск.

Он доверился сну. Тайник был в гористой местности за излучиной реки, и Дайку казалось, он представлял, в какой стороне от Анвардена.

Парень слыхал, что в окрестностях города встречаются «старые развалины». То заросшая дорога из белого камня, только он почти совсем раскрошился, то плита какой-то стены. А порой в лесу или в море находят обломки колонн. Еще в благотворительной больнице кто-то рассказывал, что это Древний Анварден, который был гораздо сильнее и больше теперешнего. А может, это Бисмасатра?..

Дайк ушел в дорогу, как был, с пустыми руками. Рывок не на жизнь, а на смерть. Все равно снарядиться в путь нечем: все имущество Дайка – ржавый нож. Он когда-то нашел его у входа в портовый кабак.

Весь запас сил, который был в его теле, Дайк собирался растратить на поиски «сердца Бисмасатры». Плоды-дички по пути, горсть ягод – это было его пищей в двухнедельном походе, но Дайк держался. Он привык мерзнуть ночами в порту и греться у маленького костерка из обломков ящиков и бочек. Теперь он точно так же мерз и грелся у небольшого огня из мелкого хвороста, потому что у него не было топора нарубить сучьев. Дайк шел вдоль берега Эанвандайна. Он помнил, что тайник – за одним из поворотов реки.

По сравнению с тем, что он видел во сне, вокруг многое изменилось, но русло Эанвандайна осталось прежним. Дайк остановился среди поросших лесом холмов под ярким синим небом, у его ног текла широкая и быстрая река; стояла осень, и по реке плыли листья… «Те самые…» – хмуро усмехнулся Дайк.

Он стал обыскивать местность. Дважды Дайк ошибался и искал зря. Но наконец под узловатым матерым дубом он наткнулся на вросший в землю, покрытый мхом и увитый диким плющом обломок то ли дерева, то ли круглого столба. Да, столба: он отломился неровно, и на сломе было видно, что это не дерево, а камень. Дайк наклонился и стал расчищать место ножом, срезая плети обвившего обломок вьюна, соскребая мох…

– Здесь – Бисмасатра… – вдруг шепотом вырвалось у него на языке царя Бисмы, теми словами, что он слышал во сне.

Под грудой листьев оказался замшелый холмик. Встав на колени, Дайк принялся копать. Острие ножа скоро звякнуло о камень. Должно быть, та плита, крышка колодца…

До сумерек Дайк расчистил плиту, которая сровнялась с землей, подрыл по краям, а потом отыскал крепкий сук и выворотил ее из земли. Последним усилием он поднял плиту, поставил на ребро – и оттолкнул. В земле осталась широкая яма почти по колено Дайку. Дайк начал разгребать глинистую почву с корнями и червями, просунул в сырую глубину руку и с замиранием сердца нащупал холодную поверхность ларца.

Дайк вытащил его. Да, тот самый ларец! Весь потемневший от времени…

Рубашка Дайка была в грязи, в земле, в налипших листьях. Он даже не отряхнулся, изо всех сил прижимая к груди ларец и ища взглядом камень. У реки Дайк видел множество больших и малых темно-серых валунов. Здесь они тоже попадались. Положив ларец на плиту, которая с незапамятных времен хранила его под собой, Дайк обеими руками поднял над ним один из камней и изо всех сил опустил. Окаменевшая за века смола треснула. Дайк отбросил валун и подцепил крышку ножом. Затаив дыхание, он открыл ларец и извлек голубой прозрачный камень. Спустя много столетий рука человека вырвала из тайника в земле сердце Бисмасатры.

Прислонившись спиной к холодному стволу дуба, Дайк затих и закрыл глаза. В кулаке крепко зажат крупный самоцвет круглой огранки. Дайк улыбнулся широко и устало.

Он придет к ней, будет ждать около ее дома. Долго, с самого утра… Она выйдет и скажет: «У меня сейчас нет работы, Дайк. Согрейся, поешь, а потом отработаешь». Дайк засмеялся. Он раскроет ладонь, и на ладони – голубой самоцвет. Милая Гвендис, я последний царь Сатры!..

Дайк вернулся в Анварден, завернув камень в оторванную от рубашки тряпицу.

Деревья в городе почти облетели. Листья устилали улицы, мокли в лужах. Дайк так ослабел в пути, что от запаха увядших листьев, как от вина, у него кружилась голова.

Дом Гвендис был заперт. Дайк неподвижно стоял у калитки. Ему хотелось сесть у забора на землю, но он удержался. Дайк боялся попасться Гвендис на глаза в этой униженной позе.

Наконец в конце улицы показалась молодая женщина, закутанная в темно-синий плащ. Гвендис шла, то обходя лужи, то перескакивая через них, и несла закрытую корзину. Наверное, ходила за покупками. Дайк бросился к ней навстречу. Гвендис узнала его – остановилась, чуть не выронив корзину из рук.