Текст книги "Ветер забытых дорог"

– Жалеешь, что посватался? – опечалилась Гвендис.

Сполох вскинул брови:

– Да ни капли! Задобрю как-нибудь и отца, и мать. Они посердятся – и простят. Да я сам все понимаю. – Сполох махнул рукой. – Нам с Эрхе непросто будет. Она и веры не нашей, и мамка у нее не человек, а степная дева-ковыльница. Ну и я – пахарь, а она – кочевница, все ей у нас будет непривычно, все не по ее. Только мы с ней все равно поладим. Она мне полюбилась. Хоть и трудно, а уживемся, стерпимся.

Гвендис удивилась:

– Значит, и ты ее очень любишь?

Сполох широко улыбнулся:

– А как же? Эрхе как раз по мне. Я знаю, что другой такой – чтобы как для меня родилась! – на свете не найдешь.

Провести кибитку через лес было непросто, но Сполох стал узнавать местность и показывал дорогу. Все равно порой приходилось прорубаться через кусты или сворачивать с пути упавший ствол. Наконец выбрались на дорогу, обочины которой поросли желтой льнянкой, голубой незабудкой и подорожником.

– Вот и дома… – глубоко вздохнул Сполох. – Еще три денька – и будет Козий Ручей.

Дайк собирался вернуться вместе с Гвендис в Анварден еще до начала осени. Ради безопасности прибиться к торговыми обозу и идти на запад.

Гвендис родит ребенка в своем старом доме, который так долго стоял заброшенным. Потом они продадут дом и переедут в другое место, где бы об их возвращении даже случайно не узнал королевский рыцарь сьер Денел. Дайк займется ремеслом или наймется на военную службу. Должно быть, он, в чьей душе пробудилась память древнего небожителя, не уступит в искусстве нынешним мечеборцам…

«А то… Дасава был музыкантом, – вспомнил Дайк. – Глядишь, возьму сколько-нибудь уроков – да и сам заиграю на лютне». И с невеселой усмешкой невольно думал о том, как мало он знает о самом себе.

Порой у него мелькало: он так и не разгадал свою тайну… Если он Дасава – как и зачем он явился в Обитаемый мир из темницы Ависмасатры? Если он с небес – за что изгнан; или почему, если не осужден и не изгнан, к нему никто не придет на помощь? Но эта загадка больше не держала его за горло. Теперь у Дайка была собственная судьба, свой опыт, потери и поиски. Ни Дасава, ни княжич Гойдемир не были необходимы ему.

В Козьем Ручье Дайка встретили радушно, как долгожданного гостя. Их с Гвендис пригласили в просторную избу, усадили за стол, за которым собрались и хозяева, и соседи. А когда пир закончился, женщины прибрали со стола, в горнице остались одни мужчины. Гвендис тоже ушла, видя, что сельчанам нужно поговорить с Дайком.

– Ну вот, княжич, – сказал старший из мужиков, сложив перед собой на столе узловатые руки. – Мы тебя ждали, заступник. Ты, Гойдемир, – наша надежда, а то без тебя обижают и нас, и нашу предивную мать-хозяйку. Мы уж просили Ярвенну, чтобы она положила конец княжескому беззаконию. Думается, затем она тебя к нам и послала. Беды наши сам знаешь. Говори теперь свое слово. Хотим знать, зачем ты явился.

Дайк опустил голову. Он и впрямь знал обиды даргородцев. Дайк помнил о них с тех времен, когда жизнь Гойдемира была для него как собственная жизнь.

– Я слыхал, что похож на вашего княжича, – сказал Дайк. – И все же я нездешний.

Вечерело, на столе в шандалах чадили сальные свечи. С печи, светясь глазами, смотрела пестрая кошка. Усевшиеся за длинным столом бородатые крестьяне неодобрительно заговорили разом. Наконец старший сказал за всех:

– Зря ты нам не веришь, княжич. Мы за тебя пытку приняли – не только сами, а с женами и с детьми.

* * *

Дайк онемел. До сих пор он ни разу не задавался мыслью, что вышло из его давнишней стычки в Козьем Ручье с дружинниками князя Войсвета. Те приехали разогнать запрещенное празднование Ярвеннина дня. Дайк подоспел и, когда дружинники приняли его за Гойдемира, велел им убираться из деревни.

Дружинникам пришлось воротиться в Даргород несолоно хлебавши. Когда князь Войсвет узнал, кто помешал его людям выполнить приказ, встревожился не на шутку. В свой богатый покой, где лавки были застелены этеранскими коврами, а кресла отделаны золотом, он приказал позвать Веледара.

– Не к добру объявился Гойдемир, – сказал старый князь старшему сыну. – Если бы с добром – открыто приехал бы в столицу. Я дал ему свое прощение. Почему не явился в княжеский терем, а шастает по приграничью? Стало быть, хочет снова мутить против меня народ.

Князь Войсвет уже давно поседел, по-стариковски исхудал и сутулился. Княжич Веледар невольно замечал, как у отца трясется голова.

– Гойдемир лишился памяти, – сказал Веледар. – Я видел его в Анвардене, он меня не узнал. Неужели опомнился?.. – И тяжело вздохнул. – Надеялся я, что этого не случится. Жил бы себе, никому не мешал… Видно, придется покончить с ним, отец. Он сам не как родич поступает, а как вероломный враг. Гойдемир – опора всякой смуте. Если, спаси Вседержитель, тебе, батюшка, придется помирать, то ради него опять бунт начнется, чтобы ему, а не мне отдать венец.

Запавшие глаза князя Войсвета так и полыхнули из-под бровей.

– Посылай дружину в Козий Ручей. Пускай разыщут отступника Гойдемира… И прикажи… – угрюмо добавил он. – На словах строго скажи, что в живых Гойдемир остаться не должен.

* * *

А в Козьем Ручье тем временем гадали, зачем княжич вернулся на родину, зачем нанял проводника до Сей-поля, почему называет себя вардом по имени Дайк? Само собой, неспроста. Может, задумал просить помощи у хельдов?..

Одно было ясно: старый князь Войсвет не обрадуется, когда услышит, что в приграничной деревушке праздновали солнцеворот, а потом с помощью княжича Гойдемира еще и прогнали посланных из столицы дружинников! Деревня собралась на сходку, на которой договорились: если начнут допытываться, куда ушел Гойдемир, указывать в сторону Залуцка.

Вот почему, когда в Козий Ручей опять прискакала дружина из Даргорода, вся деревня, как один человек, повторяла, что княжич пошел в Залуцк. Дружинников привел сам воевода Веледар. В кафтане с широкими рукавами, под который была надета кольчуга, он вышел на деревенскую площадь. Оплечье, нагрудник и подол кафтана украшены дорогими каменьями, и высокие мягкие сапоги расшиты бляшками.

– Вам, смутьяны, у меня доверия нет, – обратился он к притихшей деревне. – Покрываете Гойдемира? Заступника нашли?! – Веледар исподлобья окинул толпу взглядом. – Велю привести вас к испытанию огнем, тогда посмотрим, что вы запоете!

По его приказу в кузнице раздули горн, добела накалили железный брусок. Дружинники схватили десяток мужиков. Испытание сводилось к тому, чтобы они повторили свои слова, держа раскаленный брусок в ладони – или заранее отреклись от них и сказали правду.

Но крестьяне из Козьего Ручья, один за другим берясь за шипящее в руке железо, твердили: «Гойдемир повернул на Залуцк!» Веледар ничего не добился и продолжал сомневаться в правдивости мужиков. Рассердившись, он приказал испытать огнем подростков и женщин. Веледар ждал, что они не вытерпят и выдадут ему правду – или мужики признаются во всем, лишь бы избавить их от пытки каленым железом. Но мужики молчали, а их жены и дети, кто с криками и жалобами, кто – сквозь сжатые зубы, повторяли: «Гойдемир пошел на Залуцк!»

Веледар поколебался и поверил. Должно быть, и правда не врут. Дружинники начали обыскивать приграничье по пути к Залуцку, но Гойдемир как в воду канул.

Князь Войсвет внезапно умер зимой. Его венец принял Веледар. В Даргороде пробудились надежды: пронеслась молва, что вернулся Гойдемир.

Эти вести беспощадно обрушились на Дайка.

– Я не ваш княжич! – повторял он.

Не назваться же ему и впрямь Гойдемиром и не бороться за даргородский венец! Дайк не сумел даже стать царем Сатры. Для этого надо было обойти несколько домов и перебить десятка три небожителей, которые сами не раз запятнали себя убийством и травлей своих соплеменников. Потом Дайк вправе был оправдать себя тем, что Сатра лежала в безысходном упадке. Взять над ней власть и подавить сопротивление, чтобы защитить от произвола тиресов, начать строить, покончить со скудостью, «очистительными неделями» и мором… Дайк не пошел на это. Где же ему теперь было пойти на то, чтобы объявить себя Гойдемиром и начать войну за даргородский престол? Хоть Даргороду нынче и несладко, но далеко до упадка Сатры, а спор с Веледаром за венец не обойдется малой кровью…

Гвендис носит ребенка. На окраине Анвардена в глубине сада стоит старый просторный дом, ветшающий без хозяев. Это то, что выпало на долю Дайка – не Гойдемира и не Дасавы Санейяти.

Дайк и Гвендис уехали из Козьего Ручья на другое утро. «Эх, ты, княжич…» – с горечью качали головами сельчане. Дайк был хмур. И тяжко было предавать ожидания даргородцев, и заботила мысль, как бы его не схватили княжеские люди. Что проку тогда будет клясться: я, мол, не Гойдемир, я еду домой!

Дайку оставалось пробираться к западной границе по глухим деревням, где Гойдемира не знают в лицо, и с точно такими же предосторожностями, как если бы он вправду был опальный княжич.

Сполох отдал ему кочевую кибитку. «Ладно, Дайк, – сказал он. – У тебя жена дитя носит. Мне все равно выкуп за Эрхе надо платить: повезет – я и за кибитку заплачу, а если не повезет – то и половины выкупа не добуду. Да нет, добуду, – поправил он сам себя. – Когда уж совсем не посчастливится – поеду, разыщу Грону, попрошу у него золотой браслет с каменьями. Хоть и далеко ехать, но зато уж на выкуп хватит». Сполох сочувствовал Дайку, потому что единственный в Козьем Ручье знал: это не Гойдемир, а небожитель.

У себя дома Сполох собирался хранить тайну о Сатре. Парень был убежден, что расскажи он – ему не поверят, а если и поверят – ничего доброго из этого не выйдет. Страна за тридевять земель, где живут падшие небожители, у которых золота, как грязи, зато хорошую тонкую рубаху ни за какие деньги не купишь?.. Сполох не знал и тех слов, которыми говорить о Сатре. Там было страшно и тяжело даже ему, удалому и веселому парню. Ему чудилось, там все пропахло прахом. Это не передашь, не расскажешь, и Сполох окончательно решил не болтать. Он сказал односельчанам, что ездил в дальние поселения хельдов и в Ирменгард.

Дайку было жаль тревожить Гвендис, но ему пришлось сказать ей, что его могут признать за приехавшего в Даргород под чужой личиной Гойдемира.

– Из-за меня думают, будто Гойдемир явился мутить народ. Я пытаюсь понять: а решился бы настоящий княжич на это? Не верится, Гвендис. Однажды у Гойдемира власть была почти что в руках: он возглавил бунт, разбил Веледара, осадил столицу. Но он не пошел до конца, а повел переговоры с отцом и братом, распустил по домам народ, сдался сам. Я часто думаю о нем. Ведь то же самое я сделал в Сатре, когда не посмел идти до конца. Князь Войсвет дал обещание не мстить бунтовщикам, а когда от Гойдемира избавились, понемногу добрался до тех, кто держал его сторону. Точно так же тиресы расправились в Сатре с теми, кто был на моей стороне… Нет, не верится, что Гойдемир вернулся бы в Даргород злоумышлять на брата. Он должен о себе знать, что не способен дойти до конца. А я… может быть, в самом деле я похож на него. Но не только для Даргорода, но и для нас с тобой хорошо, что я не Гойдемир.

Прошлым летом в Козьем Ручье крестьяне сказали княжичу Веледару, что его младший брат ушел в сторону Залуцка. Дружинники поскакали ложной дорогой, расспрашивали местных, описывали, каков Гойдемир с виду. Но его след простыл. Веледар не знал, обманули его в Козьем Ручье, или обманывают в других деревнях, или сам Гойдемир оказался так ловок, что ускользнул ото всех глаз, и никто его не видал?..

Теперь Дайку предстояло ехать той же самой залуцкой дорогой. Но за год история с поисками младшего княжича поросла быльем, и незнакомец «с серыми глазами, русыми волосами, росту высокого» уже не вызывал у сельчан подозрений. А тем более парень с беременной женой, который возвращается домой в Анварден, мало походил на княжича, приехавшего бороться за даргородский венец.

С кибиткой через глухую чащу не пробьешься, и Дайк вел ее от деревни к деревне, расспрашивая мужиков, как ехать дальше. Он боялся за Гвендис и стал при ней сторожем. Когда на привале Гвендис выбиралась из кибитки, Дайк не отходил от нее. Гвендис смеялась над ним и продолжала вести их простое дорожное хозяйство, но она и сама была рада, что он всегда рядом. Изучая лекарские трактаты, оставшиеся ей от отца, сама посещая больных, она знала, как должна проходить беременность. И все же ей часто становилось страшно, а рядом не было никакой рожавшей опытной женщины, чтобы поговорить с ней.

Зная, что Гвендис любит полевые цветы, Дайк рвал их для нее или собирал уже перезревшую, сладкую землянику. Порой Гвендис хотелось есть много, но часто она не могла смотреть на еду, и тогда выручали кислые ягоды и поспевающие яблоки. Иногда Гвендис ощущала недомогание и тогда подолгу лежала в повозке, но ей всегда хватало сил улыбнуться мужу и пообещать, что это скоро пройдет.

В одной деревушке их верхом догнал Сполох, а с ним – верный пес Серый. Сполох сказал, что отец отправил его служить проводником княжичу Гойдемиру. Когда Дайк уехал из Козьего Ручья, тамошние мужики спохватились. «Какой же из него будет князь, когда он о своих замыслах станет звонить на каждом перекрестке? – переговаривались они. – Конечно, обидно, что не доверился, а если рассудить – прав».

Сполох перед Дайком виновато развел руками:

– Ну и вот, послали меня за тобой. Возьми меня опять в провожатые.

Дайк опустил голову.

– Скажи, Сполох… а будь ты на моем месте, ты бы назвался чужим именем?

Сполох немного помолчал, но ответил без колебаний:

– Эх, Дайк, мне бы на время твой облик, уж я бы не сомневался, какое имя мне носить! Но я – другое дело: я – здешний, даргородский. Тут моя земля, и сколько на ней ни есть бед или надежд, все будут мои. А ты езжай к себе домой, Дайк. Тебе в Даргороде только в чужом пиру похмелье. Живи счастливо. Я тебя за это нисколько не сужу.

Со Сполохом путь стал легче: он уверенно вел к Залуцкой земле. Зная здешние места, он и с кибиткой смело пускался в путь через лес. Охотник, он шел вперед и разведывал дорогу, выбирал место стоянки и при случае из этих разведок возвращался с притороченной к поясу дичью.

На одной старой заброшенной дороге кибитке преградил путь огромный валун. Он напоминал камни, из которых стьямма делают свои «каменные круги». Покрытый мхом, щербатый и потрескавшийся валун казался очень древним. На нем были выбиты стертые временем знаки.

Серый остановился, широко раздвинув лапы, настороженно подняв уши и нюхая воздух.

– А вот камень Деслава! – сказал Сполох. – Добрый знак. Значит, почти добрались до границы.

– Что? – Дайк спрыгнул с повозки, провел рукой по еле заметным очертаниям знаков.

Они напоминали ему «резы» из снов про племя Белгеста.

Сполох рассмеялся:

– Только ворона на камне не хватает. Ничего, мы сейчас его объедем, а то разлегся!

– Здесь раньше жили великаны? – Гвендис тоже высунулась из кибитки.

– Нет, это же камень Деслава, – повторил Сполох и тоже, как Дайк, положил руку на серую поверхность валуна. – Все местные его так называют.

Имя Деслава заставило Дайка насторожиться.

– Ты и этого не слыхал! – воскликнул Сполох. – Это наши, даргородские сказания. Деслав был первым князем Даргорода. Деслав из рода Тура. На даргородском-то знамени до сих пор вышит тур. А мать и отец Деслава пришли в наши края откуда-то издалека, их звали Белогост и Есень. Эта Есень была волшебница какая-то. Если верить сказкам, как будто сама Ярвенна. Исцелять умела, знала всякие премудрости. Вот она Деслава научила строить стены. Он сперва построил деревянное городище, а потом и каменный город заложил. Вот тут, – Сполох кивнул на валун, – говорят, было городище. В общем, от Деслава, сына Белогоста и Есени, ведут род даргородские князья.

Дайк медлил ехать, всматриваясь в стертые резы на камне: реза осени, резы тура и оленя. «Белгест из рода Оленя… Белогост… Значит, они с Йосенной и правда ушли на север и пришли в род Тура…»

Сплолох долго ждал, когда Дайк насмотрится на камень, потом не выдержал:

– Дайк, поехали, – и потряс его за плечо.

Дайк двинулся рядом с кибиткой точно во сне.

Гвендис лежала в кибитке, прислушиваясь к легкому скрипу колес, пению птиц, доносящимся из-за полога. Она закрыла глаза, вновь вызывая в памяти «камень Деслава». Вот он – старый, замшелый. Стоит в этих вековых лесах с незапамятных времен. Гвендис оперлась на руки и села, обхватила колени. Она ощущала внезапную радость: это была радость за тех, кого видел в своих снах Дайк.

Раненный стрелами Белгест выжил, у них с Йосенной родился сын. Значит, даргородские князья по женской линии происходят от царей Бисмасатры, а по мужской – от бесстрашного Белгеста, который при жизни сошел в Подземье и добыл Светоч. Может быть, и Светоч хранится где-нибудь на дне их сокровищницы?

Гвендис нахмурилась, сжала руками виски. Она помнила, как когда-то пыталась воскресить память Дайка и уловить какую-нибудь закономерность в его вещих снах.

Женщина осторожно выглянула из кибитки. Дайк шел рядом с лошадью, повесив голову на грудь. Он тоже весь ушел в мысли о камне, но не хотел говорить об этом с Гвендис, чтобы она не подумала, будто он снова опечален своим безвестным прошлым. Рядом с Дайком, опустив морду к земле, трусил Серый.

Гвендис задернула полог и снова устроилась на полу повозки на сложенном пополам одеяле, перебирая полевые цветы, которые собрал для нее Дайк. Она вновь размышляла над его снами. Он видел прошлое глазами Дасавы Санейяти, глазами Бисмы, Йосенны, глазами Белгеста – особенно много. Кажется, Дасава был родственником Йосенны…

Гвендис рассеянно выпустила из рук цветы. Что, если Дайк утратил собственную память, но в нем пробудилась память его далеких предков?.. Вдруг он все-таки человек, потомок Белгеста и Йосенны? Да, он способен облекаться сиянием – но это кровь и память праматери Йосенны и ее родича Дасавы пробудились в нем с такой силой…

Но Дайк ведь не Гойдемир, значит, он не из рода Белгеста. Тогда почему же он так похож на Гойдемира?..

Эти мысли лихорадочно закружились в голове Гвендис. Она легла на бок, положив лицо на ладонь, и попыталась успокоиться и даже задремать. Гвендис не хотела говорить Дайку о своих догадках, потому что они уже не раз оба обманывались, делая предположения, и она боялась, что опять только зря взволнует его и толкнет на непоправимые поступки.

* * *

В конце лета Сполох, Дайк и Гвендис без лишних тревог добрались до Залуцка. Даргородские владения закончились, позади осталась самая трудная часть пути. Дайк скоро нашел попутный торговый обоз. Сполох собирался ехать с ними до самой земли вардов, а там отстать.

Обоз неторопливо шел по глухой и петляющей лесной дороге. Рядом с телегами шагала нанятая охрана: большей частью местные бедняки, – чем наниматься в батраки к соседям, они предпочитали из года в год ходить на опасные заработки. Они были вооружены топорами и рогатинами, которые кое-кому уже доводилось опробовать в бою: леса, через которые проходили торговые пути, кишели разбойничьими шайками.

На третий день обоз догнал всадник – молодой, но уже возмужавший, в кольчуге, в простой железной шапке, из-под которой выбивались густые и прямые светлые волосы. Его стали спрашивать, кто он таков.

– Я ищу варда по имени Дайк. Привез ему весточку от Волха… – заявил приезжай и осекся, встретившись глазами с самим Дайком. – Ну, узнаешь?..

– Нет. Не узнаю, – уронил Дайк.

Всадник хмыкнул, сильно нахмурился:

– Ну, давай поговорим с глазу на глаз, может, признаешь.

Он соскочил с коня и повел его в поводу позади кибитки. Дайк тоже отстал, сделав знак Сполоху, чтобы не беспокоился и оставался с Гвендис.

Незнакомец стащил с головы шлем, с ожиданием посмотрел на Дайка. Тот вгляделся в его нерадостное, худое лицо:

– Кто такой Волх?

– Как – кто? – опешил незнакомец. – Ведь это я сам! Княжич… Ты и заслуги мои перед тобой забыл?

– Я не знаю тебя, – устало ответил Дайк. – Брось… не надо мне ничего рассказывать. Зачем Даргороду князь, который потерял разум?

* * *

На привале Волх достал можжевеловую дудку и заиграл длинную пастушескую песню. «Значит, верно поговаривают, что Гойдемир лишился ума», – размышлял он. Теперь Волху оставалось только уехать и рассказать тем, кто его послал, что надежды нет.

Семь лет назад Волх был дружинником князя Войсвета. Ему приглянулась Вольха, молодая наперсница княгини Ладиславы. Волх собирался жениться. Но тут началась смута, которую возглавил княжич Гойдемир.

Между дружинниками старого князя многие любили Гойдемира. Удалой младший княжич, охотник, кулачный боец, мечеборец, веселый и чистосердечный парень, он почти любому был по сердцу, это не диво. Что до самого Волха, то вся его семья чтила Ярвенну и глубоко сочувствовала Гойдемиру.

Когда смута утихла, и младший княжич помирился с отцом и братом, подкралась новая беда. Гронцы потребовали у Войсвета выдачи Гойдемира, убившего в смутные дни сына их воеводы. Князь дал согласие.

Правда, из разговоров челяди родился слух, будто при этом Веледар встретился с Гойдемиром и тайно пообещал: «Когда тебя повезут, смотри в оба: до Гронска ты не доедешь. Тебе помогут бежать, передадут от меня золото и оружие…»

Что до княгини Ладиславы, она точно знала: такой разговор был. Веледар потом сам рассказал ей о своем сговоре с братом.

Ладислава в глубине сердца боялась признаться даже самой себе, что не верит старшему сыну. Поздно вечером она не ложилась спать, стоя у распахнутых ставен и глядя, как колышутся темные тени деревьев.

Вольха осторожно вошла в покой – среднего роста, гибкая и крепкая, темноволосая, с серо-зелеными глазами. Наперсница часто проводила поздние вечера вместе с княгиней: то в беседе, то читая ей вслух, то помогая разматывать шерсть, а в жаркую пору ходила с ней на прогулку в сад.

Вольха поискала взглядом теплый вязаный платок – вон он, небрежно брошен на лавку, – подобрала, бесшумно подошла к княгине и закутала ей плечи. Княгиня тяжело вздохнула, поправила платок – пальцы в перстнях дрожали.

– Беспокойно, матушка княгиня?

– Чувствую сердцем, – тихо сказала Ладислава, – не удастся Гойдемиру побег. Что-то пойдет не по-задуманному. Боюсь, потеряю его, – добавила она совсем уж неслышно.

– Не может быть, матушка… – попыталась утешить Вольха.

Княгиня подняла на нее измученный взгляд.

– Можешь ты выведать у своего Волха, кто будет охранять Гойдемира? Подкупить бы их… золота будет довольно. – Она легко сняла с сухих пальцев один перстень за другим.

– Я, матушка княгиня, для тебя все сделаю! – заверила Вольха. – Я Волха уговорю: он сам идет в охране! Ни о чем не беспокойся, матушка: он верный, надежный. Он княжича Гойдемира выручит.

В тот же день вечером в осеннем саду Вольха ждала жениха под разронявшей последние плоды молодой яблоней. Волх появился, протянул к ней руки. Вольха дала себя обнять и ответила на поцелуй, но сразу отстранилась.

– Ты знаешь, милый, княгиня Ладислава для меня – родная мать. Я бы что угодно для нее сделала. А теперь одна надежда – на тебя. Сделай, что я попрошу, ради Ярвенны Избавительницы!

– Что надо-то? – с готовностью спросил Волх. – Знаешь же, тебе ни в чем не откажу.

– Может быть, трудное, опасное… Может быть, ты беды себе наживешь, – быстро заговорила Вольха. – Если любишь меня…

– Да люблю же! Что сделать? – нетерпеливо переспросил дружинник.

Вольха рассказала все.

– Если княжич Веледар не спасет Гойдемира, спаси его ты, – закончила она. – Вот тебе от княгини, не скупись. – Она сунула в руки Волху платок, в который были завязаны драгоценности.

Волх нахмурился, но думал недолго.

– Будет по-твоему, Вольха. Я сказал, что тебе не откажу, – и не откажу. Но сама знаешь, если такое дело, то и мне придется бежать. А ты будешь тогда меня любить, будешь меня одного к себе ждать? – склоняясь к ее лицу, спросил Волх.

– Буду! – Вольха сама обхватила его за плечи. – Всю жизнь буду!

Всадники ехали широкой дубравой. С дубов поздно облетает листва. Березовые рощицы уже стояли голыми, а дубы шумели почти зелеными кронами. Листья на них держатся так крепко, что их еще успеет осыпать снег.

Гойдемира везли верхом, безоружного, окруженного стражей. У его сопровождения кони были резвее, чтобы он не вырвался. Но Гойдемир не противился. Он помнил, что говорил старший брат: жди, смотри в оба. В сопровождении Гойдемира ехали на две трети гронцы, на треть – даргородцы. Парень знал одно: спасения ему ждать от кого-то из своих.

Княжич пытливо вглядывался в лица даргородских дружинников. Кто из них в сговоре с Веледаром? На ночлеге у костра Гойдемир щупал под рубашкой образок – дощечку с изображением Ярвенны. Перед отъездом его пустили проститься с матерью. Княгиня вышла к нему побледневшей, воспаленные веки выдавали, что она не спала и плакала ночью.

– Едешь, сынок, – тихо сказала она. – Знай, я о тебе всегда помню и думаю. Благословляю тебя в дорогу. Найти тебе свое счастье, повстречать людей, которые были бы верными друзьями, полюбили тебя, как ты того стоишь…

Княгиня Ладислава достала из шкатулки образок на шнурке и подошла близко к Гойдемиру, держа образ обеими руками на весу:

– Да хранит тебя наша хозяйка, как я бы тебя хранила.

Гойдемир низко склонился, и княгиня повесила образок ему на шею. Он медленно выпрямился, всмотрелся в лицо матери – и несколько мгновений они стояли молча, не сводя друг с друга глаз.

– Береги себя… А я буду надеяться, что пути снова приведут тебя на родную землю. – Ладислава наконец крепко прижалась к его груди.

Простившись, Гойдемир молча поцеловал образок. Мать и небожительница Ярвенна Даргородская сливались для него теперь в одной воображаемой женщине, которая благословляла его в странствие.

До Гронска было рукой подать. Дубрава кончилась, впереди раскинулось некошеное дикое поле. Сердце Гойдемира нетерпеливо и встревоженно билось, образок под рубашкой нагрелся на горячей груди… Веледар обещал: «Жди на одном из ночлегов». Видно, нынче, а то будет поздно…

Ночь пришла темная, как зимой, – в конце северной осени часто бывают такие. Гойдемир лег у костра, завернувшись в плащ. Он измучился от бессонных ночей, а спать все равно не хотелось: душа ныла, а губы кривились в усмешке от странной мысли: «Уж не пошутил ли Веледар?» «Да нет, – одергивал себя Гойдемир. – Неужто он не боится обидеть мать? Ведь она не простит ему моей смерти…»

Один из даргородских дружинников подошел к сторожам.

– Дайте проститься с княжичем.

– Да он спит…

Гойдемир сел.

– Нет, не сплю.

Он узнал дружинника: у матери была наперсница из Доленска – Вольха, а Волх – ее жених.

– Ну, прощайтесь… – позволил один из сторожей.

Гойдемир встал. Волх вплотную подошел к нему:

– Слушай, княжич. Кони все стреножены, а твоего я распутал. Беги, я стражу задержу. Обо мне не бойся. Как сядешь верхом – свистни по-разбойничьи, это знак для нужных людей. Не оглядывайся: твой путь – к старому ветряку, где хотел ловить для княгини перепелку. В подполе на ветряке для тебя кое-что собрано, и верный человек сторожит.

Когда поклонюсь – беги к лошади… Прощай, княжич, – громче добавил Волх, чтобы это слышали сторожа, и поклонился Гойдемиру в пояс.

Гойдемир кинулся мимо сторожа к лошадям. Доверяя Волху, он не оглянулся и не потратил лишнего мига – добежал до своего коня, вскочил без седла, засвистел и поскакал прочь, скрываясь в ночной темноте. Он услыхал только крики за спиной и ответный свист из дубравы.

Волх сделал все, как хотела Вольха. Он ждал, не подстроит ли сам Веледар брату побег. Тогда бы и Волху не пришлось идти наперекор его воле. Лишь когда стало ясно, что другого спасения не будет, дружинник сделал для Гойдемира, что обещал его матери.

Найти подмогу для младшего княжича Волху было недорого и нетрудно. Гойдемира считали заступником Даргорода. Золото княгини пошло не столько на наем помощников, сколько на то, чтобы купить им добрых коней и оставить Гойдемиру на заброшенной мельнице снаряжение в дорогу.

Сам Волх бежал в Хельдерику, на холодное море Хельдвик. В даргородской дружине служили и хельды, поэтому Волх немного знал их язык. Среди настоящих хельдов он не сумел бы выдать себя за сородича, но, воротившись в даргородские земли через год, среди местных крестьян легко сошел за парня по имени Хельг из Беркенфьолле. Летом он нанимался пастухом, а зимой охотился и хвастался, что скоро его наймут в княжескую дружину. Деревенские так и подумали: хельдский батрак, явился в Даргород искать счастья.

Хельг и вправду вскоре отправился наниматься к князю. Так считали в деревне. А он сумел тайно подать о себе весть Вольхе.

Хельг вернулся в деревню несолоно хлебавши: в дружину пастуха не взяли. Над ним посмеялись, а Хельг с тех пор перестал хвастать, наоборот, уже старался, чтобы никто не напоминал ему, как он дал маху. Как и раньше, с утра молодой хельд обходил дворы, играл на рожке и собирал коров и овечек в стадо, а вечером пригонял их назад.

С Вольхой он теперь мог видеться только зимой: княгиня отпускала девушку будто бы повидать родных, а Хельг якобы надолго уходил в лес на охоту.

В Гронске и Даргороде была назначена награда за голову беглеца Гойдемира. Веледар догадывался: к его побегу приложила руку мать. Но Веледару ничего не оставалось, как закрыть на это глаза. Старшему княжичу не хотелось прослыть перед матерью убийцей брата. Да и перед лицом Даргорода он тоже рассчитывал на оправдание. Вот почему Веледар позволил утечь за запертые двери слуху об их с Гойдемиром сговоре о побеге. А там бы всему виной вышла несчастная звезда Гойдемира, что замысел сорвался, и избавление не пришло. Кроме того, из-за уговора Гойдемир сам не предпринял бы ничего для своего спасения, а спокойно дал бы себя отвести на плаху.

Но теперь, когда Гойдемир и вправду бежал, Веледару пришлось делать вид, что он сам вздохнул с облегчением. Князь Войсвет, который узнал обо всей этой затее, тоже смолчал, но крепко запомнил, что жена хитростью вмешивается в его дела. С тех пор муж совсем забыл о ней, как будто был бобылем.

Спустя несколько лет Гойдемира простили в Гронске на важный церковный праздник. В Даргороде было зашевелилась молва, народ ожидал возвращения младшего княжича. Но тот пропал, может, и совсем сгинул на чужбине.

Ладислава и ждала, и оплакивала его. Потом пришло странное письмо из Анвардена о безвестном бродяге, который позабыл свое имя, но даргородские купцы узнали в нем Гойдемира. Княгиня совсем всполошилась. Она просила, чтобы незнакомца привезли к ней, чтобы она сама посмотрела на него, но ее мольбы некому было слушать. Веледару, который поехал поглядеть на бродягу, Ладислава со страшным взглядом сказала на прощание: «Помни: обманешь, отречешься от брата, я тебя прокляну!» Но Веледару было больше обидно, чем страшно. Мать сама хороша: «обманешь!» – а ради Гойдемира и она обманет, не задумается.