Текст книги "Ветер забытых дорог"

Эрхе собиралась в обратный путь – в стойбище к бабке. Она бы пошла со Сполохом и за Стену, но степнячка настолько не походила на небожителей, что ее низкий рост, черные волосы и раскосые глаза сразу выдали бы в ней человека.

Эрехе решила, что когда поедет домой одна, то по пути будет петь долгую, грустную песню без слов. Степь выслушает ее, а сестры-ковыльницы станут печалиться вместе с ней.

– Говоришь, за Стеной нет ковыльниц? – весело усмехнулся Сполох. – Ну, поезжай к своей бабке, не поминай лихом.

– Я вернусь весной и провожу вас обратно, – тряхнув черными тугими косами, обещала Эрхе. – Вы же не останетесь жить там? – Она покосилась в сторону Сатры блестящими узкими глазами. – Вдруг там с тобой случится беда, – нахмурилась она.

– Да не печалься о нас, не пропадем, – беспечно махнул рукой Сполох. – Езжай себе спокойно.

Эрхе сжала кулаки в широких рукавах своей войлочной куртки. «Ничего ты не понимаешь, глупый северянин!»

– Я вернусь, как только растает снег, – глядя прямо в глаза Сполоху, упрямо сказала она. Я за тобой прискачу. – Она наставила палец прямо ему в грудь и взлетела на лошадь так стремительно, что ее косы хлестнули по его плечу.

Сполох только недоуменно покачал головой. Эрхе верхом застыла на месте.

– Я посмотрю, как вы уйдете, – сказала она.

Гвендис в темном дорожном плаще, похудевшая, с обветренным лицом, глядела за Стену с такой же тоской, как Эрхе. Пока собирали вещи, прятали в зарослях кибитку, Гвендис старалась ни о чем не думать. Но теперь ей становилось не по себе при мысли, что она, быть может, вот-вот увидит Дайка рядом с женой, наконец нашедшей пропавшего мужа.

Неужели Дайку придется теперь ходить в золотом венце и рваном плаще, переживать зимы у жалкого очага в полуразвалившемся доме? Странный, обнищавший народ, о котором рассказал Тимена, – это его народ, и Дайку придется остаться с ним?

Нет, лучше не думать об этом раньше времени, вновь останавливала себя Гвендис. Одно она уже решила твердо. Если у Дайка из родных только старые родители, сестры или братья, а жены нет – она просто останется с ним. Будет прясть, ткать, лечить. Ведь в Анвардене ее никто не ждет…

Гвендис закуталась в плащ – порывы ветра становились все сильнее, – и обернулась к своим спутникам.

– Идем, – сказала она. – Пора.

Оглянувшись в последний раз назад, Гвендис увидела, что всадница Эрхе все так же неподвижно стоит посреди степи, и ветер треплет ее косы. Лица степнячки издалека было не видно, но Гвендис знала, что она смотрит им вслед.

– Можешь уходить к своим, – сказал Сполох Тимене.

Тимена молча кинулся в заросли. Пришельцы были ему не нужны. В самой глубине души Тимена удивлялся, что чужаки настолько ему безразличны. Ведь ему, может быть, даже никто не поверит, что они в самом деле есть. Скажут – тебе в дурмане привиделось. Небожители из Бисмасатры! Где это видано?! Наверное, это самое странное и самое важное, что случилось в Сатре за целые сотни лет. А Тимене все равно…

Он отыскал яму, где пил отвар из дикого корня: там валялся его котелок. Юноша подобрал посудину. Мысли о пришельцах-небожителях делались все тусклее. Котелок… Старуха Геденна будет ругаться: где пропадал?.. Землянка в гуще зарослей… Только это и достоверно, остальное – дурман, сон…

Дайк молчал о том, что пришел не один.

Во дворец Тесайи приходили другие тиресы – посмотреть на Дайка. Кто не видел своими глазами его появления в Сатре, просили его просиять. Дайк облекался легким белым светом. Небожители спрашивали, что означает его имя: оно казалось им странным. Дайк отвечал:

– Не знаю. Мне дали это имя люди: они спасли меня, а своего настоящего имени я не помню.

Тиресы обсуждали, осквернен ли Дайк, если его касались руки людей. Но неутраченное сияние говорило в пользу пришельца. Значит, что-то уберегло его от скверны!

Тесайя привел Дайка на площадь – на собрание тиресов Сатры. Площадь была мощена обветренным, подточенным дождями, обожженным солнцем камнем.

Дайк уже узнавал самых влиятельных вождей.

Приземистый, с бычьей шеей, круглым волевым лицом и цепкими серыми глазами – это Сатвама Справедливый. Украшения он предпочитает из золота: широкие браслеты, ожерелье, на голове тяжелый венец с крупными самоцветами. Но в одежде Справедливый не любит излишеств, на ней ни вышивок, ни узоров. Рубаха навыпуск кажется даже несколько мешковатой на его мощном теле, и пояс оттягивает простой меч. «Верные» Сатвамы приносят ему присягу и делятся на дюжины, в которых он сам назначает начальников. В рядах его сторонников порядок: настоящая Сатвамасатра, как встарь.

Красивый, статный, истинный потомок небесного народа – это Дварна Твердый. У него пепельно-русые волосы, собранные в хвост, губы узкие, четко очерченный выдающийся подбородок. Взгляд прямой и надменный, Дварна никогда не склоняет головы и не опускает глаз. Украшения он носит скромные, почерневшие от времени, из серебра. На голове – тонкий обруч. Поверх простой серой рубашки у Дварны надета холщовая куртка без рукавов и за спиной – двуручный клинок в древних драгоценных ножнах.

«Верных» у Дварны Твердого меньше всех, потому что он требует от них безоговорочного повиновения и даже в открытую говорит: «Если ты предан мне всеми помыслами, кроме одного, ты мне не нужен». Но Дайк слыхал, что при этом Дварна – лучший воин Сатры, который сам готов драться за своих «верных», если будет нужда.

Худощавый, подвижный, с пронизанной сединой гривой волос тирес Одаса Мудрый. У него удлиненное лицо, которое чаще всего принимает скорбное и задумчивое выражение, густые брови, крупный и острый нос. Одежда его расшита узорами, а украшения необычны и вычурны, не такие, как у всех. «Верных» у Одасы горстка. Они скорбят о прошлом Сатры.

А вот Итвара Учтивый – нескладный, долговязый, с приятной улыбкой. Рыжеватые волосы копной, всегда чуть в беспорядке, бледная кожа, под глазами темные круги, лицо подвижное и нервное. Одевается Итвара наряднее всех: все одежды из крашеных тканей, вот и сейчас он в фиолетовом. Украшения на нем легкие, витые, изящные.

Итвара – знаток священных Свода и Приложений, но ему не хватает накала участвовать в общих спорах. Так же нерешительны и его сторонники.

Человеческое имя «Дайк» жителям Сатры произносить трудно. Они стали называть пришельца Дэва – Сияющий.

– Насколько мне открыта истина, – произнес Тесайя Милосердный, – Сияющий – вестник нам свыше. Его память подобна запечатанному посланию. Сам Дэва не в силах его развернуть, но мы должны понять, что ему предназначено до нас донести. Он утверждает, что в своих снах стал свидетелем преступной любви Йосенны к человеку, который был проклятием Сатры. Насколько мне открыта истина, это и есть предназначенное нам послание.

– Я видел во сне Сатру: царевну Йосенну, героя Белгеста и благородного Дасаву, – произнес Дайк.

– Не пришел ли ты для того, чтобы объединить нас перед явлением Жертвы? – вышел к нему Сатвама Справедливый в золотом венце. – Может быть, с твоим приходом Сатра должна обрести царя?

– Не знаю, – повторил Дайк. – Откуда мне знать? Но я небожитель. Я, может быть, что-то должен Сатре…

– Почему ты зовешь Белгеста героем? – сурово спросил Дварна.

Но его перебил шум на краю площади. Оттуда с гулом надвигалась толпа. Приблизившись, она слегка раздалась, и в окружении небожителей Дайк увидел Гвендис. Она шла к нему с таким непринужденным и спокойным выражением лица, словно все вокруг ей было давно знакомо. Громадный Тьор в меховой куртке, с секирой за плечами, озирался, по-детски приоткрыв рот: великаны – строители из камня, и руины мраморных зданий притягивали его удивленный взгляд. Сполох с палицей у пояса бросал зоркие взгляды вокруг, при случае готовый к любому подвоху.

– Мы небожители, а это – наш тирес, – произнесла Гвендис на языке Сатры, показывая на Дайка рукой. – Пожалуйста, примите нас с миром.

Часть IV

Итвара уныло правил лезвие бритвы. У небожителя лицо должно быть гладкое, а не заросшее шерстью. Раб принес миску с горячей водой.

– Поставь на стол, – произнес Итвара.

На стенке перед его лицом висел отшлифованный золотой поднос. Глядясь в него, небожитель занялся уничтожением «шерсти» на лице. Кожа у Итвары была очень нежной и белой, а волосы почти рыжими. От бритья кожа сразу покраснела и начала гореть. Небожитель прижал к лицу мокрое полотенце.

«Вся Сатра встала на голову из-за этого пришельца, – попытался развлечь себя мыслями Итвара. – А у него, кстати, шерсть на лице тоже растет! Но вместе с тем он сияет… Когда-то это могло бы перевернуть вверх дном все наши знания о мире и о собственном предназначении. А теперь наоборот… у нас столько книг, столько толкований и толкований к толкованиям толкований, что никакой опыт не заставит нас пересмотреть наши законы. С помощью писания мы способны объяснить все. Действительности совершенно нечем нас обескуражить. Жизнь больше не способна задать нам вопрос, который выстоял бы против готовых заранее наивернейших ответов…»

Итвара отнял от лица полотенце, повесил на спинку кресла и, сутулясь, волоча ноги, как старик, поплелся в книгохранилище.

Законы Сатры определяли священные книги. Но их мало кто знал, особенно потому что недостаточно было знать само писание, или же Свод, а надо было всерьез изучить то, что Итвара называл «толкованиями к толкованиям толкований» – иначе говоря, Приложение. Любой, понимающий Свод в прямом смысле – как в нем написано, – впадал в заблуждение: на самом деле каждое слово Свода имело особый и подчас иной, чуть ли не противоположный смысл, что и разъяснялось в Приложении.

Отец Итвары посвятил всю свою жизнь тому, чтобы выучить Приложение и Свод. Он собрал полное хранилище источников и приобрел в Сатре огромный вес, потому что в любом споре мог показать свиток или книгу с подтверждающим его правоту стихом. Итвара тоже выучил порядочно, но он еще слишком мало жил на свете, чтобы знать все.

Одной из главных задач Приложения было толкование Светоча. Толкователи объясняли: дочь царя Бисмы полюбила человека, и с той поры началась погибель всех Сатр. Дасава-сатра так и не была воздвигнута. Живущие в шатрах людские вожди разрушили Бисмасатру. Сама Сатра сохранилась, но понесла урон – утратила сияние и лежит в руинах. Таково было наказание свыше за отступничество Йосенны, которая вдобавок ввела во грех собственного отца: она коварством заставила царя Бисму поклясться, что он не уничтожит человека по имени Белгест.

– Можно, Итвара? – раздался в книгохранилище приветливый голос Тесайи.

«Ага, Сахарные Уста!» – ухмыльнулся Итвара, у которого для всех знакомых имелось тайное прозвище. Тесайю он называл про себя еще и Сладострастником.

– Входи, тирес, – откликнулся он.

Тесайя, хмуря черные дуги бровей, предстал перед ним.

– Здравствуй, тирес Итвара. Последнее время ты не вступаешь ни в какие споры и избегаешь высказываться. Даже когда Сатвама или Дварна передергивают и искажают Приложения, ты молчишь. Ты роняешь себя в глазах посвященных.

Итвара болезненно поморщился.

– Ты же знаешь, Тесайя, все споры бесконечны.

– Сатвама слушает только себя, он просто безумен! Для таких существует лишь то, что они вобьют себе в голову. Но мы должны доносить истину до остальных небожителей и не позволять ее искажать.

– Угу… – совершенно без выражения уронил Итвара, и его губы снова плотно сомкнулись.

Тесайю это не смутило. Он сел поудобнее на скамью.

– Равнодушие погубит тебя, Итвара. Вспомни, как Дварна осудил роспись на стенах моего дворца. Дварна ходил и проклинал меня по всей Сатре за то, что с моих слов Орхейя изобразил подвешенный над огнем котел со священным телом Жертвы. Как будто он не знает строк Свода: «Над огнем висит мой котел, в котором варится чистая пища».

Итавара кивнул. Он помнил эту строку. В третьей книге Свода речь шла о том, какая пища считается чистой и как следует ее приготовлять. Потом в Приложении было написано, что, разумеется, речь здесь иносказательно идет о будущем явлении Жертвы.

– Ага… – подтвердил Итвара. – А Дварна ссылался на стих: «Неискаженной истиной душа твоя напитается». «Истина», которой мы все намерены когда-нибудь «питаться», – это Жертва, и получалось, что «нельзя искажать», означает «нельзя варить его тело в котле». Я ничего не забыл, Тесайя. Вы перерыли все писание, и каждый нашел подтверждение своим взглядам. Потом против Дварны выступил Сатвама… ну, эти всегда друг против друга. Сатвама напомнил, что золотой котел достался нам с древних времен в наследство, а зачем еще котел, как не для приготовления Жертвы. На что Дварна ответил – котел для того, чтобы слить в него кровь, поскольку она так же целебна и спасительна, как и плоть. И все понеслось по-новой. Правда, приверженцы Дварны малочисленны, и когда вы соединились с Сатвамой, вы задали ему жару. Собственно, вы справились без меня, и никто уже не смеет говорить, что тело Жертвы следует поедать сырым. Что дальше?

– Дальше? – шевельнул гибкой бровью Тесайя. – Сатвама объявил, что тело Жертвы не может иметь никакого вкуса, ибо не вещно. Я же всегда учил, что оно будет сладчайшей пищей вкушаемой.

– И вы опять засыпали друг друга доказательствами, а Дварна смеялся, когда ваши приверженцы подрались на площади, – ухмыльнулся Итвара. – Он сказал, что, даже если сейчас явится Жертва, вы никогда не узнаете, кто из вас прав: вы оба недостойны съесть ни частицы его плоти.

Полное лицо Тесайи слегка покраснело.

– Может быть, мы переусердствовали от ревности. Зато ты ленив и кичишься своей благопристойностью перед нами, которые безумствуют ради истины.

Итвара чуть пожал плечами:

– Должно быть, я и вправду ленив, но в кичливости ты обвиняешь меня зря. Я… впрочем, что мы вдруг обо мне? Как там наш сияющий пришелец? Он очень интересно рассказывает о Светоче. Кто бы мог подумать, что Дасава Санейяти помогал Белгесту! В Своде сказано только о том, что Дасава однажды исчез из Бисмасатры неизвестно куда. А он, оказывается, ушел с человеком!

– Потому-то я и здесь, – строго сказал Тесайя. – Его рассказ о Светоче… Что ты об этом думаешь?

Итвара оживился. Ему самому было интересно высказаться об этом.

– Ну… – Он замысловато повел в воздухе рукой. – Я вижу одну закономерность. Белгест… м-м-м… – Итвара всегда медленно раскачивался, прежде чем начать речь. – Способ действий Белгеста неизменно одинаков. Этот человек встречается с Дасавой и изменяет его жизнь. Благородный тирес и будущий царь Дасавасатры вдруг полностью пересматривает свою судьбу. Затем наступает следующий виток. Белгест встречает Йосенну. И, как известно, прекрасная царевна ради него тоже полностью изменяет судьбу. Наконец, наступает третий виток. Белгест отправляется в Ависмасатру – и ради него изменяются вечные законы жизни и смерти, поскольку он единственный живой, кто спустился в подземное царство, и единственный живой, кто вернулся оттуда. Царь Бисма не смеет взять из рук Белгеста добытый Светоч, а человек носит его на пальце, видимо, нисколько не боясь чужого влияния, потому что сам обладает куда более сильным влиянием на действительность.

Тесайя внимательно слушал, наклонившись вперед. Он знал, что Итвара в самом деле одарен и умен и к нему стоит прислушаться. Увлекшись, Итвара побледнел больше обычного, и у него разгорелись глаза.

– Я считаю, сила Белгеста – это сила изменения. Это сила, противоположная нашей. Мы, небожители, все века пытались остаться такими, какими были в первозданности. Люди слились с Обитаемым миром и переняли его способность к вечному изменению. И наша сила оказалась хрупка перед их.

– Но что же делать, чтобы избежать этой разрушительной силы?! – воскликнул Тесайя.

Итвара опять ухмыльнулся:

– Ничего. Прятаться за Стеной. До сих пор это почти всегда работало. Главное, чтобы нас больше не нашел никакой потомок Белгеста.

Небожительница Эйонна не пряла, не пекла хлеб, не присматривала за рабами. Она даже не должна была рожать детей. Эйонна выбрала судьбу утешительницы. Таких женщин в Сатре было немного. Возможно, они появились тогда, когда еще были богатые небожители, цари и советники. Они ходили к утешительницам, чтобы насладиться любовью и отдохнуть от забот.

Женщинам Сатры нельзя было танцевать. Все помнили пагубный танец коварной царевны Йосенны, с помощью которого она вынудила царя Бисму на опрометчивую клятву. Но утешительница танцевала для своих гостей. Она умела играть на арфе и петь песни, которые приводили в волнение сердце. Сатрийцы читали только Писания – Эйонна же знала древние стихи и могла рассказать их к месту.

Кроме этого, Эйонна знала, как красиво накрыть на стол, приготовить более изысканное блюдо, чем ели обычно, украсить покой цветами, тканями, как развлечь гостя веселой и умной беседой, подливая вина. Предполагалось, что после беседы, вина, музыки, танцев можно рассчитывать и на утехи в постели, но это зависело от доброй воли Эйонны. Если у нее не было настроения, она могла отказать. Утешительница сама решала, кого принимать у себя, а кого нет.

Двери дома красавицы Эйонны были открыты только для тиресов. Все они приносили ей подарки и боялись утратить ее расположение, не ходил к утешительнице только Одаса. Тот считал, что занятие Эйонны, несомненно, неправедно, и другие просто лицемерно закрывают на это глаза. Одаса гневно сверкал взглядом, когда встречал ее на пути.

Грубую ткань своей одежды Эйонна окрасила природными красками в легкие и светлые тона и закрыла ниспадающими разноцветными занавесями дыры и проломы в каменной стене. Накануне зимы уже нельзя было найти цветов, но Эйонна знала, какие цветы и растения можно засушить с лета. Она расставила по углам и вдоль стен на подставках разной высоты старинные вазы. В одной – высокий голубой чертополох, в другой – ворох желтых колосьев, в третьей – засушенные особым образом листья вперемежку с гроздьями рябины.

Ярко горели светильники. Те небесные светильники, которые служили небожителям встарину, давно утратили сияние. Теперь им светили обычные фитильные лампы. Эйонна стояла у очага, помешивая вино в котелке. На столе уже было приготовлено два ярко начищенных древних кубка и глиняное блюдо с нарезанными дольками сушеных яблок. Среднего роста, изящная, с белой кожей и тонкими чертами лица, Эйонна откинула за спину распущенные темно-русые волосы. На лбу их придерживал золотой венец с рубином. Камень был подобран в тон одежде – сегодня вечером утешительница надела красное платье с глубоким круглым вырезом, узкое в талии и с широким подолом – чтобы танцевать. Руки Эйонны были открыты и унизаны золотыми браслетами – по обычаю не смешивать металлы все украшения в этот раз были только из золота.

Эйонна улыбалась, глаза блестели – она ждала единственного из тиресов, которому была по-настоящему рада. Именно для него она сейчас добавляла сушеные ягоды в вино. Небожительница прислушивалась к звукам.

– Эйонна! – раздалось у окна.

Она бесшумно хлопнула в ладоши и приложила сложенные руки к губам: пришел! Но вино начало закипать, и Эйонне пришлось, взяв длинную ложку, снова помешать его.

– Итвара! – окликнула она в ответ.

Небожитель вошел быстрым, уверенным шагом. При ней он не сутулился, и улыбка не казалась рассеянной. Он нежно взял протянутую ладонь Эйонны. Она освободила руку.

– Садись. Во дворе очень холодно, а тебе к тому же еще и скучно, как всегда. Сейчас мы все исправим и прогоним – и холод, и скуку.

Прихватив котелок тряпицей за края, она перелила горячее вино в кувшин и поднесла его к столу. Итвара смотрел, как оживленная, улыбающаяся утешительница разливает вино по кубкам.

– Ты так мне рада? – в шутку не поверил Итвара.

– Для меня это отдых, когда ты приходишь. Ты – утешитель утешительницы.

– О! – протянул тот. – Я должен оправдать это. Я принес много удивительных новостей и постараюсь рассказать о них забавно, так, чтобы тебя развлечь. Иди ко мне.

Эйонна с кубками в руках обошла стол. Один она оставила себе, другой подала Итваре и села к нему на колени, обхватив свободной рукой за плечи.

Итвара сделал движение, чтобы поддержать и обнять ее. Но его ладонь, держащая кубок, вдруг задела стоящий вблизи светильник. Он упал на пол – к счастью, фитилек захлебнулся в жиру, и пламя не вспыхнуло. Итвара вскрикнул, Эйона обернулась. Уронить плошку с огнем было в Сатре худой приметой: она считалась священной, точно светильник с небес.

– Как это вышло, Эйонна? – сразу пал духом Итвара. – Неужели я не могу войти в дом, чтобы не принести несчастье?

У утешительницы тоже сжалось сердце, но она знала, как легко унывает Итвара и как надолго впадает в тоску.

– Ничего, не расстраивайся, – заставила себя улыбнуться Эйонна. – Если случится что-нибудь плохое, мы потерпим – и опять все станет хорошо.

Выдавая себя, Сполоха и Тьора за небожителей, Гвендис придумала историю о том, как они жили в тайном поселении среди могучих человеческих городов, одичали и утратили чистоту древнего языка. Поселение было обнесено частоколом и стояло на чистой земле – как раз над спрятанным в недрах драгоценным «сердцем Бисмасатры», самоцветом с небес.

Дайк явился в поселок в сиянии, рассказал об изначальной Сатре и заново научил их языку небожителей. «Вот почему наши имена вам кажутся странными, например, меня зовут Гвендис, – говорила девушка. – Мы пошли с нашим тиресом по земле Обитаемого мира, но он не утратил сияния, и мы рядом с ним не осквернились».

– Почему же ты не сказал сразу, что пришел не один? – спросил Дайка Тесайя.

– Из предосторожности, – ответил тот. – Я не знал, как вы живете в вашем царстве и как вы примете нас.

Другие тиресы были недовольны, что Сияющий все это время гостил во дворце Тесайи Милосердного. Они боялись, что Тесайя сговорится с ним и воспользуется его способностью сиять для упрочения собственного влияния в Сатре. Они потребовали, чтобы гости поселились отдельно в пустующем доме, и обещали прислать им пищу и нужные вещи. Пустующий дом на площади стал приютом для Дайка и его спутников – живописные и холодные развалины.

Дайк и Гвендис печально улыбнулись друг другу. Это надо же было идти на край света, чтобы только убедиться, что никто здесь Дайка не ждет!

Они начали обустраиваться на новом месте. Сполох не унывал.

– Все равно надо же где-нибудь зимовать, – сказал он Тьору. – Вернуться назад до зимы уже не поспеем.

Тьор согласился. Великана не тянуло назад в Хейфьолле. Чем дальше от Льоды, тем ему было легче, хотя в этом странном поселении, куда они пришли, ему чудилось что-то бесконечно чуждое укладу великанов с хребта Альтстриккен.

Тьор задумался – что? И понял, что нигде не видит мудрых женщин, шаманок и вождей, которые велели бы здешнему народу убрать старые камни, расчистить место и построить новые дома для их детей.

Тирес Одаса, закутанный в длинный широкий плащ, зашел к Дайку в первые же дни, когда тот поселился в своем новом доме. На седеющих пышных волосах Одасы, мокрых от дождя, сверкал простой серебряный обруч. Спутники Дайка ни в чем не нуждались – тиресы гостеприимно посылали им корзины с хлебом, мясом и овощами и вино. Как только пришел Одаса, Гвендис подала гостю угощение. Она разглядела, что тирес выглядит усталым и нездоровым, глаза кажутся тусклыми, углы рта опущены. Одаса пил вино, но не начинал говорить, пока Гвендис не догадалась выйти из покоя. Она поняла, что Одаса Мудрый желает беседовать только с Сияющим, как в Сатре прозвали Дайка.

Одаса вздохнул.

– Не знаю, откуда ты пришел, Сияющий, и с какой вестью, – начал он, подавшись вперед и удерживая глазами взгляд Дайка. Его голос звучал то низко и торжественно, то срывался на высокие ноты. – Но я думаю, тебе тяжело видеть, в каком упадке Сатра. Мне самому уже много лет больно на это смотреть. Какое проклятие – родиться в эти времена, а не тысячи лет назад. И некого винить – мы сами во всем виноваты.

«Хорошо, что он понимает, что это упадок», – подумал Дайк.

– У небожителей не стало чести, разума, доблести, – размеренно и печально говорил Одаса. – Никому нельзя доверять, никто не встанет рядом в решительный час, ни в ком нельзя обрести верного союзника. Здесь ты не найдешь ни настоящего друга, ни настоящего врага, – жалкие, мелочные души. Ты думаешь, в Сатре все так озабочены истиной? – Одаса горько усмехнулся. – Каждый слушает только самого себя, поступает, как ему кажется правильным, никому не нужен мудрый совет. Я уже много лет несу это наказание – живу среди них. Я все вижу, но молчу – бесполезно говорить…

Дайк ждал, что Одаса наконец скажет, в чем же именно бесчестие небожителей и что же именно он видит. Но тот все бормотал и бормотал – о своем одиночестве, о том, что нет плеча, на которое можно опереться, нет смелого соратника, с которым можно противостать злу, да и противника достойного нет, и от этого жизнь кажется пустой и бессмысленной.

– В чем же то зло, которое тебя огорчает, тирес Одаса? – наконец прервал его Дайк. – Ты знаешь, как его исправить?

– А разве ты, Сияющий, сам не понимаешь? – возмутился Одаса. – Они не хотят слушать правды, правда для них слишком неприятна. Они боятся ее! Да и нет того, кто высказал бы им ее в лицо.

– Здесь убивают, – осторожно начал Дайк. – Ты имеешь в виду это зло? Мне рассказывали, что убили парня по имени Грона… (Он слышал эту историю от Гвендис.)

Одаса задумался, вспоминая – откинул голову назад, прислоняясь к стене, брови его поползли вверх, а взгляд стал отсутствующим. Потом он медленно кивнул.

– Да, что-то такое случилось год назад… А при чем тут Грона? – Тирес поморщился, потер лоб, словно у него болела голова. – Суета, крики, споры из-за того, выполоть или не выполоть какие-то заросли. Разве в зарослях дело? В душах у небожителей – заросли, разрушение и тьма, – махнул рукой Одаса. – Вот с чем надо было бы разбираться, и разбирались бы, живи мы в лучшие времена.

– Так что же с Гроной? – поспешил спросить Дайк, опасаясь, что Одаса снова уклонится в сторону.

Тирес пожал плечами, повертел на пальце серебряный перстень.

– Не вникал в это дело. Я не знаю всех обстоятельств. Не знаю, кто там больше неправ – Грона или те, кто его убил… Постоянно какие-то дрязги. По-твоему, Дэва, самое ужасное, что может произойти, – уничтожение небожителя? Я согласен, это плохо, но для меня есть вещи, которые более важны, чем уничтожение того или иного числа небожителей или даже всей Сатры. Это святыни и вера. Жизнь небожителей менее важна для меня. Разве об этом надо говорить, когда вокруг столько лжи, коварства, неверности, мелочности? Я, насколько мне открыта истина, вообще не понимаю, как мы могли дожить до таких времен. Боюсь, что Жертва не придет ни в этом, ни в следующем поколении, а ведь становится все хуже.

Дайк еще долго слушал Одасу, но так и не понял, какое же именно зло он обличает или призывает обличать и за что, собственно, ратует.

* * *

На другой день Дайк сам зашел к Дварне Твердому. Дайк уже слышал о нем от других, и у него сложилось смутное представление о воине, живущем среди голых камней, питающемся водой и хлебом, насадившем среди своих «верных» особо суровые представления о верности и чести.

Несмотря на холодный ветер, Дварна вышел навстречу Дайку полуобнаженный, с мечом в руке.

– Прости, тирес Дэва, – сказал он. – Я упражнялся. Входи.

Впустив гостя, Дварна ушел одеваться и скоро вернулся, убранный драгоценностями, в обычном для Сатры сером рубище. Тем временем Дайк успел осмотреться в его доме и заметил, что это вовсе не каменная пещера: здесь не было росписей на стенах, как у Тесайи, или кучи старинного хлама, которую Одаса считал украшением своего жилья. У Дварны было тепло, удобно и чисто, как бывает только у того, кто умеет заботиться о себе. Дайк уже не удивился, когда раб принес вполне приличное угощение, а не кружку воды с коркой хлеба. Дварна только сказал, что не пьет вина и не держит его в доме.

– Рад тебя видеть, тирес Дэва!

– Я тоже рад, тирес Дварна, – подтвердил Дайк. – Я слышал, у тебя есть какое-то свое учение о Сатре. Я хотел бы о нем узнать.

– У каждого тиреса есть свое учение, насколько мне открыта истина, – чуть усмехнулся Дварна: он презирал эти принятые в Сатре осторожные слова. – Тем не менее Сатра катится под гору. Ее может спасти только единый закон. Болтать мы горазды, это да. И в то же время многие приверженцы переходят от тиреса к тиресу или даже служат двоим-троим, потому что закона нет, и никто не мешает каждому принимать ту сторону, какую выгодней прямо сейчас.

Дайк внимательно слушал. Дварна говорил уверенно и просто.

– А те, кто служит двоим, не боятся, что тиресы их за это прогонят? – спросил Дайк.

Дварна опять усмехнулся твердо очерченными губами.

– Ты не знаешь нашей жизни, Сияющий. Чтобы быть настоящим, сильным тиресом, нужно много приверженцев. Обычно тирес закрывает глаза на то, что большинство «верных» верны ему не всегда. У Тесайи куча сторонников, и он постоянно повторяет, что не требует от них ничего. На самом деле просто никто из них не готов ничем жертвовать. Он угождает своим прихлебателям, а не они ему.

Дайк нахмурился, пытаясь понять.

– Мне показалось, Сатвама Справедливый не такой. У его сторонников военный порядок, есть начальники и присяга.

– Сатвама Справедливый?! – Дварна вдруг побледнел и расхохотался с заглушенной яростью.

Дайк даже не ожидал от него такой вспышки ненависти.

– Если Сатвама возьмет верх, он вырежет половину Сатры! Он уже намекал, что часть из нас давно осквернились и превратились в людей. Среди них и я, и Тесайя со всеми нашими «верными». Разве что Одасу он слишком презирает, чтобы о нем говорить. Сатвама втайне учит своих, будто беды Сатры в том, что мы уже не один, а два народа, и, чтобы спасти чистоту оставшихся небожителей, надо выявить и вырезать людей.

– Неужто?! – вырвалось у Дайка. – А как он собирается вас различать, раз сияние утратили все?

– По образу мыслей, – зло стиснул кулак Дварна. – Кто понимает писание иначе, чем он сам, тот, выходит, потерпел искажение.

– А если ты, тирес, объединишь Сатру единым законом? – насторожился Дайк.

– Не просто законом. Честь должна цениться дороже жизни, – строго ответил Дварна. – Каждый небожитель обязан стать верноподданным своего тиреса. Он не оставит господина даже в том случае, если число его «верных» сократится со ста до одного. Он должен без страха идти на вражеские мечи, жертвуя жизнью, если того требует долг. Любой обязан научиться стыдиться двоедушия, предательства, обязан сам следить за собой и не позволять себе ни одной мысли, которая противоречит чести. Простой путь – договориться и вывести общий закон из Свода и Приложений. Но никто не хочет идти на уступки. – Дварна нахмурился. – Нас, по-настоящему влиятельных тиресов, всего пятеро. И то Итвара не в счет, он ни рыба ни мясо и согласится с сильнейшим. Поверишь ли, Сияющий, что мы вчетвером не можем договориться между собой даже во благо Сатры? Это свидетельство падения нравов. Значит, с нравов и следует начинать. Я начну с чести: судов чести, судов над предателями, с создания нравственного устава, который запрещено будет нарушать. Кроме того, следует призвать на службу небожителей, что до сих пор не примкнули ни к одному тиресу. Без узды в руках господина они только буянят и устраивают беспорядки, как Элеса: из-за них никто не чувствует себя в безопасности ни на улицах города, ни даже в домах.