Текст книги "Адреналин"

Помимо луча света, бьющего с небес, по стволам сосен прыгают круги света от фонариков бойцов из «Ордена Феникса». Восемь человек в камуфляже, изредка выпуская в воздух пару холостых выстрелов, вот уже около получаса гоняют по темноте известного и влиятельного банкира Артема Савельева, ошалевшего от ужаса.

Вместе с ними по лесу шарахается Андрей, тоже решивший поиграть в загонщика. Что касается остальных директоров ЗАО «Адреналин», то мы сидим в Лехиной землянке и поедаем его стратегические запасы. Я отпиваю из стального стаканчика крепкий кофе, а Маша хрустит шоколадным батончиком. Фонарь, стоящий на земле, отбрасывает ровный круг света на прошлогоднюю листву и хвою.

– Двадцать градусов на север! – сообщает Леха в эфир, не отрывая взгляд от ноутбука, на экране которого по карте, разделенной на квадраты, мечется красная точка. Это Савельев – вернее, сигнал от радиомаячка, который я прикрепила к ремню на его брюках.

– Вас понял, цель вижу в тридцати метрах! – сообщает мужской голос по рации.

– Правее бери! – командует Истомин, потом в эфире слышен треск выстрелов.

Я на какое-то время выключаю рацию – если честно, мне порядком надоела эта какофония.

К слову, весь этот военно-воздушный балаган мы оформили как съемки некоего несуществующего сериала. Пригодилось мое давнее знакомство с бывшим одноклассником Максом, который работает вторым режиссером на различных кинопроектах. Официальное разрешение на проведение съемок оформлено от кинокомпании «Медиа-Салют» и подписано разными важными чиновниками.

Рядом – территория закрытого пейнтбольного клуба, руководство которого также поставлено в известность, что в ночь на первое октября какие-то сумасшедшие киношники будут буквально в ста метрах от их забора снимать боевик.

Возле меня на свернутом пледе сидит Аркадьев. У него на лбу осталось немного копоти от бутафорского пистолета, который сделал громкое «Паф!», когда Вадик нажал на спусковой крючок.

В этом мире ничему нельзя верить, и в первую очередь – собственным глазам.

Аркадьев слушает эфир по рации, которую ему отдала Маша.

– Ну что, может, достаточно? – интересуется Вадик, глядя на часы.

Аркадьев смотрит на него, потом на нас с Машей.

– В принципе, ребят, вы правы. Наверное, хватит, – говорит он.

– О’кей, все понял, – кивает Леха. – Егор, закругляемся.

Рядом с Лехой на корточках сидит молодой парень в джинсовом костюме. Его волосы заплетены в толстую косу. Это Егор, пиротехник с «Мосфильма». Его мне порекомендовал Макс – как человека, способного взорвать что угодно и где угодно.

Местность в радиусе километра вокруг нас истыкана пиротехническими радиоуправляемыми зарядами. У Егора в руках – какая-то хитрая аппаратура, с помощью которой он приводит в действие свои хлопушки.

– Это Первый, приготовиться к фейерверку в пятом квадрате! – передает Леха в эфир.

Буквально через мгновение лесопосадку где-то сбоку, метрах в пятистах, озаряет вспышка света. Окрестность сотрясает мощное «бах!». У любого неподготовленного человека после этого создается впечатление, что под носом у него взорвалась боевая граната.

Разумеется, парни из «Ордена Феникса» поймали бы Савельева и без этого fire-show. Но Аркадьеву захотелось широкомасштабных боевых действий. Интересно, какие книги он читал в детстве?

К тому же, загнать человека в нужную тебе точку, отсекая его взрывами, гораздо легче, чем просто бегать за ним по лесу наперегонки.

Не знаю, как Савельева, а меня бы уже давно хватил сердечный приступ.

Лес неподалеку от нас сотрясают два взрыва подряд.

– Вертушка его ведет, цель движется к нам вдоль линии электропередач, – сообщает подошедший Истомин.

– Это Третий, внимание всем! Начинаем вторую часть Марлезонского балета, – сообщает в эфир Вадик. Потом поворачивается и подмигивает Маше.

Та хохочет.

Все снова натягивают на лица маски. Я включаю рацию. Рядом с нами из темноты выскакивают двое парней с фонариками. Истомин командует им что-то вполголоса, и парни снова ныряют в темноту. Где-то в лесу опять бахает взрыв – эта хлопушка взрывается гораздо ближе к нам, чем предыдущие.

– Это Второй, как слышно? – сообщает в эфир Андрей. – Вижу цель!

– Это Шестой, приготовиться к захвату! – спокойно произносит Истомин.

Я встаю, делаю несколько шагов туда-сюда, разминая ноги, смотрю в темноту – и представляю, как из леса на ополоумевшего Савельева наваливаются невидимые бойцы и заламывают ему руки.

– Цель у нас! – сообщает в эфир незнакомый голос. Это кто-то из «Ордена Феникса».

Тут же в эфире появляется Андрей:

– Это Второй, все в порядке, Савельев у нас, парни тащат его к машинам! – орет он возбужденно.

– Все на точку! – говорит нам Вадим.

Мы возвращаемся на дорогу, туда, где возле кучи строительного мусора, с включенными фарами стоят одинокие «бентли» и «майбах».

– Шестой Третьему. Отпускать вертушку? – спрашивает в моем ухе Истомин.

– Это Третий, вертолет нам больше не нужен, – подтверждает Вадик.

В небесах гаснет луч света. Какое-то время над лесом еще висит тяжелый рокот, потом звук становится тише, удаляясь куда-то на восток. Финита ля комедия.

Водителя Савельева, ничего не понимающего дядьку, который обомлел, когда Аркадьев поднялся с земли и начал непринужденно общаться с Вадиком и Истоминым, и до сих пор пребывает в таком вот ошалелом состоянии, мы закрыли в машине, предварительно отобрав ключи от «бентли» и сотовый телефон. Вдруг тому с перепугу захочется позвонить в милицию?

Сейчас, выйдя к машинам, я вижу, что он испуганно смотрит на компанию людей в камуфляже, обступивших автомобили. Проходя мимо, Аркадьев стукает пальцем в стекло, и когда водитель видит его, прикладывает палец к губам. Потом Аркадьев влезает в свой «майбах» и опускается вместе с сиденьем, чтобы его не было видно. Стекло он опустил, чтобы лучше слышать.

В темноте раздается треск веток, потом из лесопосадки появляются парни Истомина, двое из которых под руки волокут Савельева. У того жалкий, потрепанный вид, один ботинок он где-то потерял, пиджак испачкан. Но самое главное – в его глазах ужасная, тяжелая тоска загнанного животного, которого сейчас будут живьем жрать неизвестные хищники.

– Мне его жалко, честное слово! – говорю я Маше на ухо.

– Чего их жалеть? – в отчет шепчет Машка. – Они живут, как боги! Пусть хоть иногда почувствуют себя не по-королевски!

Странно. И это говорит Машка, отец которой почти достиг уровня доходов Савельева и Аркадьева… Может, ей просто не хватало папиного внимания в детстве?

Парни снова заклеили Савельеву рот скотчем. Они вытаскивают его на асфальт и снова ставят на колени перед машинами. Свет фар светит нашему пленнику в спину. Перед ним стоит Вадик в маске с бутафорским пистолетом в руке. Рядом появляется Андрюха и включает свет на камере.

– Не стоило вам пытаться от нас убежать, – спокойно говорит Вадик, поигрывая оружием. – Это бесполезно! Мы достаточно серьезная организация, чтобы не допускать оплошностей…

Вадик поворачивается к Андрею, заглядывает в объектив и сообщает:

– Наши требования – полный контроль, равноправие, свобода информации. Остальное – позже. Комитет Неповиновения – теперь в России.

Звучит как рекламный слоган.

Завершив произнесенную ахинею серьезным кивком головы, Вадик поворачивается к трясущемуся Савельеву.

– Ничего личного! – говорит он, приставляя ко лбу нашего пленника дуло пистолета.

Савельев закрывает глаза. Его тело напряжено до предела – деревянная спина, сбивчивое дыхание, руки, сцепленные в замок на затылке. Вокруг царит абсолютная тишина – ив этой тишине раздается выстрел.

Человек, стоящий посреди дороги на коленях, вздрагивает и оседает на землю.

Я инстинктивно подношу руки ко рту. Вадик и Андрюха бросаются к телу.

– Черт! – выскакивает из «майбаха» Аркадьев.

Мы все подбегаем к лежащему на земле Савельеву – а Аркадьев уже вовсю лупит друга по щекам.

– Артем! Тёма, дружище! Эй! Алё! – тормошит лежащего на земле Савельева Аркадьев.

Мы все в растерянности топчемся рядом.

Наконец несчастный Савельев открывает глаза.

– Тёма! С днем рожденья! – орет Аркадьев.

В зрачках человека, лежащего на земле – другая сторона реальности. Тихий, первобытный ужас. Глубокое, бездонное непонимание. Удивление, граничащее с помешательством. Оцепенение. Безразличие. Отчаяние.

– Тёма! – трясет Савельева за плечи Аркадьев. – С днем рождения!

Артем смотрит на него так, словно видит впервые. Он силится осознать, что происходит – но его эмоциональной реакции мешает скотч, которым заклеен его рот.

– Прости меня! – орет Аркадьев. – Это все я! С днем рожденья!

Савельев смотрит на нас – то есть на какие-то лица в черных масках, склонившиеся над ним. Смотрит в темное, нависшее над соснами небо. Потом переводит взгляд на друга детства, стоящего рядом на коленях.

– Знаешь, ты в последнее время так зациклен на своем бизнесе, на своих акциях… – говорит Аркадьев. – Мне просто хотелось встряхнуть тебя. С днем рожденья!

И он с треском отрывает от лица друга скотч.

Думаю, фильм «Игра» оставил в памяти Аркадьева неизгладимое впечатление.

Дальше и рассказывать нечего. Разумеется, когда Савельев приходит в себя, он орет ожидаемое: «Вы охуели!» Потом пытается дать Аркадьеву в морду. Потом он материт нас всех, на чем свет стоит. Потом хохочет, как умалишенный. Потом из «бентли» вылезает его водитель, все еще не понимающий до конца, что происходит. Аркадьев смеется, как ребенок, и пожимает всем руки – нам, ребятам из «Ордена Феникса», Егору…

А у меня снова – уже в который раз за последний месяц – яркое и стойкое дежавю.

У меня странное ощущение, что все это я уже когда-то видела. Да я действительно это видела. Много раз! Эти округлившиеся от удивления глаза. Этот открытый в недоумении рот. Эти крики, весь набор эмоциональных реакций: ужас, удивление, ошеломление, недоумение, переходящее в щенячий восторг… Мне кажется, я уже в который раз смотрю один и тот же фильм.

Я снимаю шапку, которая надоела мне до чертиков, жестом подзываю Андрюху и, достав из внутреннего кармана его жилета фляжку, в два глотка допиваю ее содержимое.

– Знаешь, что? – говорю я ему.

– Что? – склоняется он ко мне с высоты своих метра восьмидесяти девяти.

Я смотрю на него и машу рукой.

– Да ничего!

Меня реально все это достало!

Весной это была просто наша новая игра. Развлечение на грани фола. Веселое времяпрепровождение. Теперь все происходящее просто превратилось в бизнес…

Семь месяцев мы занимаемся тем, что развлекаем обалдевших от собственной успешности придурков. Как оригинально!

Мне скучно…

Меня от всего этого тошнит!

И пока за моей спиной происходит сцена очередного братания клиента и заказчика, я ухожу в лес – в темноту, в сухую хвою, в выстроившиеся рядами сосны.

Я хочу спать. Я хочу домой. Мне нет дела до каких-то благополучных людей, которым вздумалось устраивать друг другу глупые забавы.

Мне наплевать на эту цивилизацию, которая загнала себя в тупик. Мне все равно, кто из сильных мира сего подыхает со скуки. Я не желаю знать, что где-то в Москве есть закрытое акционерное общество «Адреналин», которое придумывает странные розыгрыши для своих клиентов.

Завтра – после того, как мы выспимся и придем в себя – я сообщу остальным участникам команды, что выхожу из игры.

Хватит! Мне больше не интересна продажа адреналина.

У Маши мы оказываемся в начале шестого утра. Я просто валюсь с ног – все, чего мне хочется, так это залечь на одном из ее белоснежных диванов и отключиться!

Мы бросаем прямо в коридоре рюкзаки и сумки, разуваемся на ходу и в изнеможении забираемся на второй этаж, в вожделенный уют и покой.

– Предлагаю сначала выпить, а уже потом вырубаться! – говорит Андрюха, бренча в баре бутылками. – У тебя есть лед?

– Может, дождемся Вадика? – спрашивает Маша, опускаясь в кресло.

Вадик задержался – чтобы проследить, что место проведенной акции очищено от мусора, фонари вкручены на место и вся пиротехника собрана к Егору в объемные кофры. В общем, Вадик молодец – отпустил всех нас домой, взяв на себя грязную, никому не нужную работу.

А еще Аркадьев должен подписать необходимые документы и отдать нам остаток гонорара наличностью.

– Он еще долго? – интересуется Леха, вываливаясь на диван.

– Не знаю, думаю, еще час, ну, может, минут сорок, – отвечает ему Маша. – Черт, я устала! А с другой стороны, зря ты, Наташ, переживала! Все прошло на ура! Аркадьев счастлив как ребенок!

Ну да. Если заказчик счастлив, мы тоже должны быть на седьмом небе.

Андрей тем временем ставит на столик бокалы и наливает в них виски. Думаю, меня вырубит с одного глотка.

Маша приносит снизу ведерко со льдом, мы наполняем бокалы алкоголем и пьем за… Я не помню, за что мы пьем. Может быть, за удачное окончание акции. Может быть, за четверть миллиона долларов. Может быть, за мир во всем мире. Может быть, за занимающийся за окнами рассвет.

Мы вообще слишком много пьем в последнее время…

С этой мыслью я проваливаюсь в сон.

Моя вселенная, съехав с катушек, медленно кружится вокруг люстры Машкиной гостиной. Ее движения плавны и практически незаметны. Она движется медленно, наматывая вокруг люстры круги…

– Наташ! – тормошит меня Маша. – Наташ, просыпайся, Вадик приехал.

И что? Ну приехал – зачем будить остальных?

– Натаха, вставай! – тормошат меня уже мужские руки.

Я с трудом разлепляю свинцовые веки.

– Что?

– Вставай, у нас… У нас плохие новости! – говорит Леха. Именно он поднимает меня с удобного Машкиного дивана.

Я сажусь, силясь открыть глаза. В окна бьет восходящее над Москвой солнце. Окружающий мир кажется мне нереальным – выцветшим продолжением оборванного сна.

Леха, Андрей, Маша и Вадик сидят вокруг меня на диванах.

И у них очень странные лица.

Очень странные лица…

– Только что умер Савельев, – говорит мне Вадик.

– Савельев?

– Ах, Савельев…

– Как это умер? – спрашиваю я одними губами. Реальность, наконец, становится яркой и выпуклой, но в ней все равно что-то не так.

– Как это умер? – повторяю я.

– Сердечный приступ, – говорит Вадик. У него бледное, мраморное лицо.

– Приступ? – уточняю я. Если честно, я еще не до конца уверена в том, что картинка перед моими глазами – не плод моего спящего сознания.

– Да, сердечный приступ! – кивает Вадим. – Мне только что звонил Аркадьев. Полчаса назад на его даче врачи констатировали смерть Артема Савельева. Это все стресс… Ну, после пережитого…

И что?

– И что? – спрашиваю я.

– Ничего хорошего, – говорит Маша. – Аркадьев уверен, что в смерти Савельева виноваты мы.

LEVEL THREE

1

Тишину разбивает звук падающей воды.

Кап!

Кап!

На кухне течет кран.

В наушниках «Сплин» врублен на всю катушку – но даже сквозь оглушительные гитарные запилы я слышу этот чертов звук падающей воды. Я существую между этими каплями.

Кап! – вдох.

Кап! – выдох.

Леха ушел в магазин. Из еды в квартире – килограмм гречки, рис, тушенка, какие-то глупые макароны… На плите уснул чайник. В окнах – солнце, цепляющееся за ветви озябших деревьев. Я – Алиса в стране несбывшихся Чудес.

Я уже неделю не могу протрезветь. Точнее – не хочу. Мне очень нравится дрейфовать в Саргассовом море собственного опьянения. У раковины выстроился хоровод пустых разнокалиберных бутылок из-под алкоголя. Печень попросила суверенитета от остального организма и пытается существовать самостоятельно. Окружающий мир размыт, неясен и похож на старый полароидный снимок.

Перманентное опьянение помогает мне не чувствовать тихого, скользкого, пульсирующего в солнечном сплетении ужаса. Ужаса, который то взбирается вверх по позвоночнику, хватает за горло цепкими ледяными пальцами, то отпускает, уползает в угол, за шкаф, прячется в сумерках.

И тогда я снова делаю глоток. Уж лучше пусть мои руки трясутся с похмелья, чем со страху…

ЗАО «Адреналин» больше нет. Офис пуст. Мебель вывезена. Пальма возвращена в магазин. В баре нет свежих эклеров. Водитель Никита уволен без объяснения причин. Золотая табличка с названием фирмы покоится в Вадиковом гараже.

Телефоны отключены. В квартирах никто не живет. Мы не пользуемся банковскими картами. Наши страницы в социальных сетях удалены. Вы не увидите никого из нас на улице – а если и увидите, не узнаете.

Мы не можем полностью покинуть социальную систему, мы просто стараемся как можно реже с ней взаимодействовать.

Кроме Лехи, я не видела никого из наших больше месяца. Маша, по настоянию Вадима, три недели назад улетела в Рим. Андрей, кажется, уехал к друзьям под Тулу. Вадик… я не знаю, чем занимается Вадик. В тот день, когда после случившегося с Савельевым мы ликвидировали все упоминания о ЗАО «Адреналин», Вадик попросил нас исчезнуть до тех пор, пока он не узнает что-то конкретное. И пока не придумает, что нам делать дальше.

Никаких созвонов. Никакого общения. В настоящий момент мы – пятеро человек-невидимок. Люди Аркадьева не могут нас достать.

Пока не могут…

А ведь у меня с самого начала были плохие предчувствия насчет этого заказа…

– Мы сидели и курили. Начинался новый день, – поет в моих наушниках Саша Васильев.

Ага. Новый день. Точная копия старого.

День сурка. Настоящее продолженное. Five o’clock. Время всегда пить чай. Вернее, коньяк.

Я сижу на кухне, на полу. Возле моих коленей – наполненная до краев пепельница. Рядом – наполненный до краев бокал. А я ведь давала себе слово бросить вредные привычки!

Я смотрю в окно. За стеклом – мир, в котором я не была уже три недели.

Леха не выпускает меня на улицу. Он сам ходит за продуктами. В рукаве у него нож, на поясе – газовый «вальтер». Чтобы изменить внешность, он побрился наголо, отрастил усы и приобрел на лоточных развалах круглые черные очки. В старом плаще и любимых перчатках без пальцев он больше похож на попрошайку, чем на программиста со стажем.

Наличных денег почти не осталось – все, что у нас было на руках, мы отдали за эту небольшую, почти пустую двушку в Чертаново. Заплатили за три месяца вперед – но кто знает, где мы будем через три месяца… Кухонный гарнитур советских времен, старенькая стиральная машина, два надувных матраца. Блеклые бумажные обои рассохлись на швах. Рамы демонстрируют три слоя краски. Отличное место для того, чтобы залечь на дно…

На работе я взяла отпуск за свой счет. Наплела по телефону что-то про больницу и мнимые тяжелые болезни… Леха просто однажды перестал появляться в офисе.

Один раз в день я включаю телефон ровно на пять минут, и звоню маме. Рассказываю ей, что у меня все хорошо. Выдумываю какие-то новости. Я стараюсь при этом говорить трезвым, бодрым голосом. Иногда мне это даже удается.

Пока я разговариваю с мамой, на телефон приходят бесчисленные смс. Это разные знакомые и не очень люди не могут до меня дозвониться…

Шторы в квартире постоянно закрыты – по настоянию Лехи. Вот только… когда он уходит из дома, я сдвигаю в сторону плотную ткань, сажусь на кухне на пол – чтобы не болтаться лишний раз перед окном – и смотрю, как моросит дождь. Или как с деревьев опадает влажная ноябрьская листва. Или как мимо окна проносится случайная птица.

Я говорю птице «привет!» и пью за ее здоровье.

Еще немного – и я окончательно сойду с ума.

Интересно, сколько еще мне придется сидеть в этой гребаной квартире?

– Все ушли, остались двое в мире самых чокнутых людей, – продолжает ерничать Васильев. – Мы сидели и курили, начинался новый день!

В комнате звонит телефон.

Отлично! У меня начались слуховые галлюцинации!

Я тушу сигарету и достаю из пачки новую. Потом, забыв прикурить, снимаю с головы наушники. Мне показалось, или телефон действительно звонил?

Пару секунд в квартире висит тишина, а потом снова раздается звонкое: «Дзынь-дзынь!».

Кто может звонить сюда по городскому номеру?

Паника окатывает меня ведром холодной воды. Я зажимаю в зубах сигарету и осторожно, на четвереньках, ползу в комнату. Телефон продолжает звонить – каждый звонок мурашками пробегает по коже.

Я усаживаюсь перед стоящим на полу аппаратом – а он и не думает замолкать. Он трезвонит и трезвонит – и я зажимаю уши, чтобы не слышать этого настырного треньканья. Неужели они нас нашли?

Может, стоит выдернуть его из розетки? Я берусь за провод – но тут в замочной скважине входной двери поворачивается ключ. К черту провод – я привычным движением хватаю лежащий рядом с телефоном второй «вальтер», усаживаюсь спиной к косяку, снимаю пистолет с предохранителя и беру входную дверь на мушку.

За то время, пока мы прячемся в этой квартире, Леха научил меня обращаться с огнестрельным оружием.

Телефон надрывается за моей спиной.

Наконец дверь распахивается.

– Это Пушкин, Наталья Николаевна! – говорит Леха, возникая в дверном проеме.

– Пушкин умер! – отвечаю я, ставя пистолет на предохранитель.

Эти дурацкие пароль и отзыв – знак того, что Леха пришел один и никто не стоит за его спиной. И знак того, что за время его отсутствия никто не ворвался в квартиру и не держит меня на прицеле.

Телефон делает последнее: «Дзынь!» и умолкает на вдохе.

Леха ставит на пол в коридоре два полиэтиленовых пакета, медленно подходит ко мне.

– Я не ослышался? – спрашивает он сверху.

– Нет, – говорю я. – Звонили минут пять, не меньше. Я трубку не взяла.

Леха лезет в карман плаща, достает зажигалку, подносит ее к сигарете, которая все еще торчит из моего рта.

Я закуриваю.

Леха разувается, вносит на кухню пакеты.

– Я же просил тебя не отодвигать шторы! – кричит он с кухни.

– Мне не хватает солнечного света! – отвечаю я, усаживаясь поудобнее у стены.

– Тебе не хватает пули в голову, – ворчит Леха, раскладывая принесенные продукты. – Я купил тебе кефира и творога. Кальций – полезная штука. И еще – минералки.

– А коньяку? – интересуюсь я. Хмель, отпустивший на время, снова принимает меня в свои тесные объятия.

– Может, ты пока повременишь с коньяком? – спрашивает Леха. – И хватит столько курить!

Нашелся мне тоже, проповедник хренов.

– Не надо соскакивать с темы! – кричу я ему на кухню. – Тебя ведь беспокоит вовсе не количество выкуренных мною сигарет…

Леха захлопывает холодильник, приходит ко мне в комнату, садится рядом на корточки.

– Ты тоже думаешь, что это не случайный прозвон? – спрашиваю я.

– Я как раз думаю, что это – случайный прозвон… – говорит Леха. – Никто не знает этот номер. Квартиру снимали не мы, а другой человек, про нас ни в агентстве, ни хозяйка ничего не знают. Если сюда и звонят, то по старой памяти, пытаются найти бывших жильцов…

В стекло с наружной стороны что-то ударяется. Мы оба синхронно поворачиваем голову на звук.

– Что это? – спрашиваю я Леху одними губами.

Он настороженно пожимает плечами.

Какое-то время мы молча прислушиваемся к происходящему.

– Ты думаешь, это… – начинаю я, но осекаюсь.

В стекло снова что-то бьется.

Кажется, кто-то бросает в наше окно мелкие камешки. Мы снимаем квартиру на втором этаже.

Леха прикладывает палец к губам, потом поднимает лежащий рядом со мной «вальтер», подкрадывается к окну. Обернувшись, жестом он приказывает мне лечь на пол. Я перекатываюсь на живот. Леха тем временем осторожно отгибает край шторы сбоку и выглядывает на улицу. Внимательно осмотрев двор, он оставляет штору, поворачивается, качает головой.

Я вижу, какое у него сосредоточенное лицо.

Неужели нас все-таки нашли?

Кто? И что теперь? Возможно, нам пора делать ноги из этой квартиры?

По крайней мере, мне не придется больше торчать в четырех стенах…

– Во дворе никого, но это только визуально, – говорит тихо Леха. – Что будем делать?

– Ты думаешь, стоит свалить из квартиры? – так же тихо спрашиваю я. – А если они как раз и ждут, чтобы мы в панике выскочили за порог, а потом – раз! – и они нас сцапают.

Леха неопределенно качает головой.

Кажется, я окончательно протрезвела.

Со стороны кухни слышится какой-то шум.

– Лоджия! – вскрикивает Леха.

Черт! На кухне – крохотная незастекленная лоджия. Второй этаж – не проблема для тех, кто очень хочет забраться в квартиру.

– Быстро в коридор! – шепотом командует Леха. – В кобуре – газовый пистолет, возьми его и оставайся пока там. Глянь, может, кто-то есть на лестничной клетке.

Я пулей миную открытое пространство между комнатой и кухней, трясущимися руками нахожу под висящим Лешкиным плащом кобуру, выдергиваю оттуда пистолет. Смотрю в глазок – лестничная клетка пуста.

Выглядываю в коридор – Леха с оружием занял позицию за углом. Он вопросительно смотрит на меня, я качаю головой, давая понять, что возле квартиры никого нет.

Зато на лоджии совершенно точно кто-то есть – я слышу доносящийся оттуда шорох.

Кивнув мне, Леха на цыпочках проскакивает в кухню, занимает позицию сбоку от двери, скрытой портьерой. Я делаю рывок вперед, остановившись рядом с холодильником. Сердце в грудной клетке похоже на отбойный молоток.

Леха тычет пальцем в ткань. Кивнув, я делаю два неслышных шага, берусь за край занавески. Потом мы молча считаем до трех – и я резко отдергиваю ткань, а Леха поворачивает ручку двери и рывком распахивает ее.

От неожиданности я взвизгиваю – Леха за шкирку втаскивает внутрь какого-то типа в куртке, темных очках, бейсболке и натянутом поверх капюшоне. Он валит человека на пол и ловко прижимает его шею коленом.

– Лежать, сука, или стреляю! – орет Леха, упираясь дулом пистолета незнакомцу в висок.

Ответом ему становится придушенный хрип.

На запястьях человека, влезшего в нашу лоджию, – множество плетеных фенечек.

– Андрюха? – спрашиваю я обалдело.

Протягиваю руку и сдергиваю с его головы бейсболку.

– Твою мать! – Леха убирает колено с Андрюхиной шеи, ставит пистолет на предохранитель.

– Мечтаешь меня пристрелить? – скривившись, шипит тот. – Мозги плохо отмываются от обоев.

– Ты что здесь делаешь? – ору я, снимая с него очки. – Тебе жить надоело? Ты почему в Москве?

– Я вам апельсинов принес! – оправдывается, глядя на меня снизу, Андрюха.

Апельсинов! Отлично!

– Ты один? – спрашивает Леха, выглядывая через приоткрытую дверь на улицу.

– Да один, один. Не переживайте! Вот! – Андрюха затаскивает из лоджии набитый доверху рюкзак.

Леха тут же захлопывает дверь и задергивает шторы.

Андрей тем временем уже дернул молнию на рюкзаке – и выкладывает прямо на пол деликатесы. О господи! Апельсины, семга, шоколад, сыр, какое-то печенье. И – ура! – бутылка дорогого виски.

– Я же знаю, что у вас налички не осталось! – говорит Андрей деловым тоном. – Кстати, твоя любимая! – сует он мне под нос баночку красной икры.

– Ты как вообще залез сюда? – спрашиваю я.

– Как? По трубе. То есть сначала влез на козырек подъезда, дальше там штыри какие-то торчали, дотянулся до трубы… А по трубе наверх – это же плевое дело!

С ума сойти! А если бы он сорвался с этой самой трубы?

– Да не переживай ты! – говорит он, видя озабоченное выражение моего лица. В его голубых глазах – веселье и азарт. – Мы так в общагу все время лазаем, опыта предостаточно!

– Подожди, подожди! – останавливает поток продуктов, доставаемых из рюкзака изобилия, Леха. Он берет Андрея за плечо. – Объясни, пожалуйста, зачем ты так рисковал? Ты думаешь, тебя никто не узнает в этом капюшоне? Нашелся, блин, Джеймс Бонд, мастер перевоплощения! Ты понимаешь, что ты наделал? Засветился сам, засветил нашу квартиру– и все ради того, чтобы принести девушке банку ее любимой красной икры?

– Девушка того стоит! – продолжает веселиться Андрюха.

– Хватит ерничать! – выходит из себя Леха.

– Да что ты на меня орешь? – возмущается Андрей. – До вас же не дозвонишься, не докричишься! Хоть кирпичом в окно кидай – результата ноль!

Так вот кто звонил сюда на домашний номер!

– Да потому что мы договорились не высовываться и не общаться, пока Вадик все не выяснит! – кричит Леха.

– Да, Андрей! – встреваю я. – За еду спасибо, но она не стоит того, чтобы ты так рисковал! Тебе же могли голову оторвать!

– Да кому я нужен, голову мне отрывать? – кричит Андрей.

– Людям Аркадьева! – кричу я. – Забыл?

Я вдруг понимаю, что мы, как три идиота, сидим на кухне на полу вокруг кучи еды и орем друг на друга. Отделение для душевнобольных.

– Стойте! Стойте! – хватает нас за руки Андрей. – Подождите! Дело не в икре! И не в апельсинах. Дело в том, что у меня для вас очень важная информация!

– Какая информация? – сухо интересуется Леха.

Андрей снимает с себя куртку, усаживается удобнее на полу, с заговорщическим видом берет из пакета один апельсин.

– Дело в том, дорогие мои, – произносит он тихо, перекидывая апельсин из одной руки в другую, – что Артем Савельев жив!