Текст книги "Исповедь Стража"

– Он не знает смерти?

– Мы бессмертны.

– Как наши боги: он могуч, бессмертен – и его нельзя увидеть. Наши боги тоже не являются людям. А ты, значит, не жрец, тоже дух, который служит ему?

– У ваших духов есть кровь?

– Нет… – Лицо вождя осталось неподвижным, но в глазах появилось недоумение. Гортхауэр улыбнулся, вытащил кинжал из ножен – вождь положил руку на рукоять меча – и острием провел по руке чуть выше запястья. Из узкой ранки выступила капля крови.

Хоннар подался вперед, сдвинув брови, потом схватил его за руку – недоверчиво осмотрев ранку, провел по ней пальцем, стерег алую каплю, лизнул палец…

– Не понимаю. У духа не может быть тела человека. Если ты – человек, почему говоришь, что не знаешь смерти? Если дух – почему у тебя кровь? Не понимаю…

Задумался:

– Говорили – на юге за горами живут колдуны с холодным огнем в глазах. Говорили – они не знают смерти. Ты – из них?

А кто говорил? Очень любопытно, кто им такого порассказал. Насколько я знаю, когда к людям пришел Финрод, они смотрели на него не со страхом, а с восхищением. Более того, приняли его за одного из Валар. Даже те, кто побаивался эльфов, вроде наших союзников рохиррим, не потому их страшились, что те, мол, колдуны с холодным огнем в глазах, а просто… ну, непонятные они. Но это в какую эпоху! В Третью такое отношение было, а в прежние времена люди и эльфы еще отнюдь не настолько разошлись, чтобы, стать непонятными друг другу. Вообще любопытно – Финрод сразу вызвал у людей приязнь, а вот его сестра спустя несколько тысяч лет – уже непонятна людям, и те страшатся ее величия… И мы, и они изменились…

– Нет. Я… – Гортхауэр умолк. Он смотрел на что-то за спиной Хоннара, и лицо его менялось, становилось моложе, светлее, и теплели ледяные глаза. Хоннар обернулся стремительно, вскочил…

И медленно преклонил колено, не отрывая глаз от лица вошедшего.

Нет, Мелькор и вправду какими-то чарами околдовывал всех, кто к нему приходил, – что же все так на колени-то стремятся упасть? Кстати, хороши же они с Гортхауэром были в глазах людей, если те их приняли за волков, пусть и небесных… Это похлеще колдунов с холодным огнем в глазах.

Ннар'йанто, Отец Небесный, Волк…

– Ннар'йанто, – выговорил внезапно охрипшим голосом. Вошедший был довольно молод по меркам кланов – не больше лет тридцати – тридцати пяти; хотя волосы его и были совершенно седыми – но не как у старика, скорее как у человека, потерявшего то, что было ему дороже жизни, и поседевшего в одночасье: Хрннару приходилось видеть такое. А глаза… звездные глаза, древние и юные, невероятно глубокие, колдовские – нет, не было у Волка-вождя слов, чтобы описать это.

А сколько же эти люди жили, если в тридцать пять лет человек еще считается молодым? Даже у нас, нынешних нуменорцев, это отнюдь не самый юный возраст. А в древние времена люди жили куда меньше. Сдается мне, что это снова изначально облагодетельствованные Мелькором люди, которых он наметил себе… в ученики. Отсюда и эти жуткие сказки про колдунов с холодным огнем в глазах, и долгожительство… И на колени сразу падает – признал, видать. Они не случайно сюда пришли, нет. Он их исподволь подготовил к этому. Наверняка. Зуб даю.

– Встань, ннар-Хоннар, – сказал звездноглазый. Голос у него был под стать глазам – глубокий, чарующий. Хоннар поднялся, глядя заворожено. И тут только понял, как смотрел на звездноглазого Гортхаар.

Потому что так же на него, Хониара, смотрел его младший сын, Дан.

А чуть позже неведомо как они оказались за столом, и Хоннар уже за обе щеки уплетал нежное мясо, приправленное пряными травами, запивая терпким хмельным напитком из каких-то ягод, и рассказывал Небесному Отцу (хмель, что ли, язык развязал!) про всю свою обширную семью, про то, как живут кланы-иранна, об урожае, об охотничьих угодьях… да мало ли о чем еще может порассказать вождь, ежели за свой народ радеет!

Даже у диких народов есть понятие о достойном поведении. И не станет имеющий важное положение в племени мужчина жрать за обе щеки, даже если страшно голоден, напиваться и.болтать языком почем зря. Тем более в присутствии божества.

Небесный Отец слушал его внимательно, а потом спросил вдруг:

– Скажи мне, ннар-Хоннар, отдашь ли своего сына – того, что подмастерьем у кузнеца, – мне в ученики?

Хоннар едва не поперхнулся здоровым куском ароматного мяса, поняв, что за время застолья так и не вспомнил ни разу, что собеседник-то его – и не человек вовсе…

– В обучение? Богу? – хрипло спросил он.

– Я пришел помочь людям, – пожал плечами Ннар'йанто. – Но не могу же я быть везде и помогать всем в одиночку! Разве вам не нужны искусные кузнецы и целители, разве вы не хотите знать, как собрать и сохранить богатый урожай, как сделать, чтобы охотники и рыбаки не возвращались с пустыми руками? Да мало ли что может понадобиться людям! Вот я и буду учить.

– Я… мне нужно подумать, – побледнев, выдавил Хоннар. Шутка ли: родной сын – и вдруг ученик бога! На такое дело пойти – чай, не чарку медовухи опрокинуть, понимать надо! Вот ужо Ларана причитать будет – как же! кровиночку родимую! да в дальние края! а ежели провинится в чем – ведь ни могилки не останется, ни косточек белых…

Может, и не останется. Бог все-таки.

– Подумай, – согласился Ннар'йанто. – А если еще кто надумает у меня поучиться – милости прошу.

– А что возьмешь за науку свою? – осмелился спросить вождь. Ннар'йанто обжег его ледяным взглядом – у бесстрашного Хониара, который в одиночку, все знали, не раз на лесного хозяина ходил, зябкий холодок пополз по хребтине и возникло почти неодолимое желание забиться куда-нибудь в укромный уголок. Бог все-таки. А ну как прямо сейчас грозовой стрелой испепелит незнамо в чем провинившегося вождя-Волка?

А Мелькор что, не понимал, что это достаточно дикие люди и от них именно такого понимания отношений с божеством и следует ждать? Что же он сразу-то зубы показывает? Кстати, отнюдь не отрицает, что он бог и есть…

Впрочем, я придираюсь к мелочам. Летописец записал все это гораздо позднее, когда уже хорошо был известен обидчивый и ранимый нрав Мелькора, когда уже забылись старые обычаи и предков стало принято считать дикарями… Я просто зануда. И злопыхатель. Потому – умолкаю и просто читаю.

– Мне, – глаза Небесного Отца полыхнули пламенем не хуже грозовых стрел, – не нужны ваши дары. Что нужно будет, чтобы прокормить ваших детей, то и принесете. Остальное я дам им сам. Понял ли ты меня, ннар-Хоннар эр'Лхор?

Еще б тут не понять! – разом ведь либо в прах обратит, либо в жабу бурую, безобразную… одно слово – бог. Хоть и добрый. Хоннар сглотнул тяжело и выговорил:

– Понял, Ннар'йанто… прости, что по неразумию прогневил…

Небесный Отец усмехнулся уголком губ:

– Ну, полно тебе… какое там – прогневил… Расскажи лучше еще об иранна: что-то странное там было о шаманах Ворона…

Странное что-то было в этой повести. Странно, что нечеловечески прекрасные существа сразу же были приняты людьми за Волков, пусть и небесных. Суть свою все же не спрячешь. И оскал твоего естества все же будет проглядывать сквозь благообразную внешность. Как истина проступает сквозь строки этой Книги…

И сразу же – за дело. Опять забирает к себе детей – и на будущее себе послушных воинов создает, да и родители никуда теперь не денутся…

Как же легко прикрыть дурные намерения видимостью добра…

Ого! Вот как раз и подтверждение!

… – Это как, – не отставал воин, – совсем волк?

– Не-е… голова только.

– Думаешь, человек с волчьей головой – это красиво?

Дан задумался.

– Не, не очень. Но ведуны говорят, что Небесный Волк такой, а Ннар'йанто вроде как он и есть.

– Кто? Волк?

– Известно, Волк! Небесный Отец, Тот, кто давным-давно создал все. А потом он смешал свою кровь с землей и сотворил людей. Все люди – дети Великого Волка. Ты разве не знаешь?

Ну, вот. Стало быть, у Гортхауэра и Мелькора были, м-м-м, соответствующие головы… или выражение лица, когда они встретились с людьми. Иначе кто бы их принял за небесных волков?

Кстати, это подтверждается некоторыми преданиями, идущими от Первой Эпохи, где говорится, что у обоих были острые зубы и страшные клыки, как у нетопырей-кровососов. И глаза хищного зверя.

Борондир, извини. Хорошо, что ты моих мыслей не читаешь.

…Еще любопытное замечание. Теперь я хотя бы буду знать, чему он их учил и чем это отличалось от учения эльфов. Или ничем? Тогда почему же эльфы не правы, а он – прав? Нет, различие быть просто обязано…

…Тано учил их кузнечному ремеслу и искусству охотника и воина; учил слушать землю, понимать язык камней, растений и трав. Учил защищать себя, выживать – жить.

Сдается мне, что охотниками и воинами они были задолго до знакомства с Тано. Ежели в Средиземье живут орки – тут, чтобы выжить, хочешь не хочешь, а воином станешь. И – не будь эти люди отличными охотниками – как бы они вообще выжили и не перемерли с голоду? Да и травы дикие племена обычно прекрасно знают, чему свидетельство труд «О травах, в Эндорэ произрастающих, а также на острове Нуменор и Тол-Эрессэа» некоего Белегорна Достопочтенного, в котором огромный раздел посвящен травной науке различных племен.

Пока не понял однажды, что защищать их должен был – от себя самого.

Неужели понял?

Слишком радостно это было – у него снова были ученики. Те, что становились частью его самого: кто коснется твоих рук – коснется сердца, сказала тогда худенькая девочка, похожая на стебелек полыни. Наверно, он и сам не до конца понимал еще, чем это может обернуться, – а может, просто люди (иринэй, однажды вырвалось у него, Гортхауэр кивнул – и Вала еле заметно смущенно улыбнулся) все-таки были иными, чем Эллери, и он не страшился за них…

А вот надо было бы страшиться. Ведь он снова делает из них существ, которые не смогут жить без него…

Волчонок был худощав и зеленоглаз. И молод – младший сын вождя, на взгляд не больше лет десяти-двенадцати. А через пару лет уже будет считаться воином. Слишком мало они живут, так мало – искры в ветреной ночи…

А Волчонок преклонил колено, поднял руки ладонями вверх и старательно, с явным трудом выговаривая слова чужого языка, произнес фразу, которую твердил про себя всю дорогу.

Однако же!.. Гортхауэр ему подсказал, что ли? После всех этих лет, после всего, что было, – эта просьба? Вала немного растерялся:

– Ала… Кор-эме о анти-эте…

И протянул руки – ладонь к ладони, – а в следующее мгновение лицо мальчика смертельно побледнело, зрачки расширились, наливаясь обморочной чернотой, он стиснул руки Валы, начал медленно валиться набок – Мелькор едва успел подхватить его…

– Что это было?

– Что, алхор-инни?

– Что это… кто это был… когда? Кто они были?

– Это, – Мелькор отвернулся, – было очень давно. Очень.

– Но кто они? – с болезненной тоской. – За что их?..

Вала поднялся. Прошелся по комнате, не глядя на человека.

– Это было очень давно, – повторил. Повернулся, взглянул пристально: – Ты – Энно.

– Не понимаю… что это?

– Видишь сны наяву. Странные. Говоришь с человеком – и вдруг понимаешь, что знаешь о нем что-то, чего он не рассказывал никогда. Или знаешь, что происходило – давно, еще до твоего рождения. Так?

– Д-да… И еще – сны… во сне – сны.

– Я знаю. Я входил в них. Давно?

– Не помню… пять зим, семь… – обморочно-тихо. – Не помню. Это болезнь какая-то? Я болен?

– Нет. Ты – Энно. Помнящий.

– Ты мне… даешь имя, Т'анно?

– Имя Пути… может быть. Кстати, это Гортхауэр научил тебя, что сказать?

Глаза мальчишки округлились:

– Так это сам Гортхаар был?!

Вала вздохнул:

– Значит, он. Тогда вот что. Тано – не имя, как ты подумал. Это… как бы тебе объяснить… в вашем языке нет такого слова, а показать тебе я сейчас не решусь. Это тот, кто учит, кто дает знания. Мастер.

Вряд ли. Такое понятие есть почти в каждом языке, у каждого народа, где существуют знания, которые передаются от одного поколения другому. Или следует предположить, что у этих народов не было ни сказителей, ни мудрых старцев и что они не помнили и не знали своей истории? Тогда сразу возникают подозрения насчет того, что они САМИ к нему пришли…

– Слова, которые ты сказал, – что-то вроде просьбы, чтобы я взял тебя в… подмастерья. Сам не знаю, зачем принял. Надо было, конечно, сперва объяснить. Но я не жалею. Ты наделен редким даром.

– Я что, один… такой?

– Нет. Просто в тебе этот дар – как пламя. Память во всем – нужно только научиться смотреть и слушать. Ты слышал о тех, кого вы называете пророками?

– Да. Но они ведь сумасшедшие? Значит, я тоже сойду с ума? – в голосе парнишки зазвучал страх.

– Да, – жестко ответил Вала. И повторил: – Да – если не научишься владеть своим даром. Если эти сны наяву окажутся сильнее тебя и ты не сумеешь проснуться.

– Но я смогу остаться с тобой?

– Теперь я сам прошу тебя об этом.

– А это… это – зачем? – спросил Волчонок.

Вала усмехнулся уголком губ, бросив короткий взгляд на перчатки, обтягивавшие его руки:

– Видишь ли, я предпочитаю тебя видеть живым… и в здравом уме.

Парнишка непонимающе уставился на него.

– Ты почему тогда так вцепился в мои ладони?

– Я… ну, понимаешь, я и раньше это видел, но никогда – так… так… – Он замялся, не зная, как продолжить.

– Именно поэтому. – Вала вздохнул. Волчонок задумался.

– Ты говорил, что Память во всем?

– Да.

– В деревьях, в земле, в горах?

– Да.

– И… в тебе? – Волчонок нерешительно поднял глаза.

Вала промолчал.

…Учитель появился в кузне, по обыкновению, бесшумно; молодой Волк что-то увлеченно рассказывал, двое Рысей и Аннэ из клана Молнии сгрудились вокруг. Гортхауэр вычерчивал на листе тонкой бумаги узор витража, делая вид, что полностью поглощен этим занятием и что веселье подмастерьев его нимало не интересует.

– Что произошло? – спросил Вала, подойдя поближе. Волк почтительно поклонился, но в его глазах плясали неуемные искорки смеха:

– Да вождь наш на Большом Совете с шаманом Воронов сцепился. Шаман говорит – мол, неправильный ты бог, а вождь ему – по мне, так лучше один такой неправильный бог, чем десяток правильных. Я, говорит, твоим правильным богам всю жизнь молился, жертвы приносил, а что они мне дали? Горному Богу, говорит, жертвы не нужны, молиться тоже не надо – а вот дочь мою вылечил, сын у него в обучении… гляди, какой нож мне принес! Сам ведь отковал! И еды у нас вдосталь, и чтоб урожай пропал – с тех пор, как неправильный бог тут объявился, не было такого… Поветрие было – кто от него спас? Опять же неправильный бог…

Да, жертв ему не надо. Он без жертв, просто так заберет всех вас. А вы и не поймете. Воистину, верно говорил Хурин – глупец, кто примет твои дары… Нас, людей, легко обмануть показной добротой. Даже если он и не обманывал людей, все равно он калечил их, даже помимо своего желания. Без него они не могли уже выжить…

– А что жрец? – наконец откровенно заинтересовался Гортхауэр.

– А жрец – посохом об пол и кричит: пойду к этому богу, при всех в лицо ему скажу, что он не бог никакой, а улхаран, демон-обманщик.

– Придет? – спросил Вала.

– Как же, непременно придет…

Шаман явился через семь дней – путь от земель Воронов был неблизкий, и ему явно пришлось поторопиться. Мальчишка, его сопровождавший, выглядел измотанным до крайности, но держался гордо и независимо: неудивительно – шаманы Воронов, по слухам, наделены были едва ли не большей властью, чем вожди.

Вала встретил его в небольшом зале одной из башен; немногочисленные пока еще молодые ученики пролезли и сюда и теперь напряженно следили за вошедшим, стараясь, однако, взглядом с ним не встречаться.

– Ты – непредсказанный? – шаман прищурил непривычно темные для северян глаза. – Я смотрел и слушал, но земля не сказала мне – пришел бог. Ты не бог, ты – улхаран: вот, я, Раг, Крыло Ворона, говорю это перед всеми!

– Я не бог, – легко согласился Вала. – И что теперь?

А ведь когда говорил не со жрецом, как-то не отрицал, что он бог…

Не отрывая взгляда от его лица, шаман извлек из сумы потемневшую деревянную чашу и глиняную флягу, плеснул в чашу какого-то густого, почти черного напитка, выпил залпом и взглянул прямо в глаза Бессмертному:

– Сын Ворона не боится духа-оборотня. И ты, если не боишься, – смотри в глаза.

Северяне затаили дыхание: они-то хорошо знали, что никому не по силам выдержать поединок взглядов с Сыном Ворона. А лицо шамана медленно теряло краски жизни, становясь не белым даже – мертвенным, землистым, и черные, кажется, уже без белков глаза смотрели, смотрели, не мигая -

– пока внезапно Сын Ворона не рухнул навзничь, крикнув страшно, словно душа в муках вырывалась из тела, не забился в ломающих тело конвульсиях на черных плитах пола. Бессмертный стремительно опустился рядом с ним, сорвал перчатки, обхватил руками его голову – шаман затих, и Вала начал медленно, осторожно массировать ему виски, затылок, грудь, пока тело человека не обмякло, а дыхание, хотя и едва различимое, не стало ровным и спокойным. Из угла рта шамана стекала вязкая струйка темной слюны с кровянистым оттенком..

Приходилось читать, приходилось. И такое не только у диких племен – некоторые культы в Хараде, насколько я знаю, используют дурманные напитки и курения, дабы узреть божество или услышать его веления.

А шаман, естественно, проникся почтением и благодарностью к неправильному богу. И все-таки – к богу…

…Раг-шаман из Твердыни ушел, несмотря на все увещевания, однако помощника своего оставил – теперь в учениках у Мелькора было двое Видящих. Легче от этого, однако, не стало.

– …А что могут Помнящие?

– Многое. Хранят память – читают память земли, как свиток. Могут исцелить разум человека. Избавить его от кошмаров – войдя в его сны, как это сделал я…

– А Видящие? – подал голос Хъета: Вороненок по-прежнему смотрел на Валу с благоговейным восторгом и робостью.

– Предвидеть то, что будет. Предупреждать несчастья – как, должно быть, у вас не раз было…

– И мы все это сможем? Сможем знать все, что знает земля?

– Многое. – Вала посмотрел на учеников пристально, тяжело. – Знание сжигает. Всего вы просто не успеете узнать. Ты еще не передумал, Дан?

– Нет, Тано!

– Хорошо. Но учиться придется долго. Закалять разум, как клинок меча. Не год, не два. Согласен?

Согласен-то он был согласен – но юность нетерпелива. Хотелось всего. Хотелось слышать землю и живущих на земле. Хотелось видеть так же далеко, как Ворон-шаман. Конечно, он будет умнее, чем Раг Крыло Ворона, – ведь его, Дана, учит сам Ннар'йанто! И потом – ведь у него уже получается, даже Тано сказал…

– Ну и зачем ты это сделал?

– Я… ты же сам говорил… я видеть хотел…

– В следующий раз сперва думай, потом делай. Настой къе-т'Алхоро – не мед, между прочим. Ты того шамана Воронов видел? Таким же хочешь стать?! – Глаза Учителя горели добела раскаленной сталью. – Снов наяву тебе захотелось, да? Я же говорил, что можешь не проснуться! Говорил или нет?

– Говорил… файэ-мэи, Тано…

– Как-нибудь. И не думай, что я добрее стану, если ты на ах'энн со мной говорить будешь. Сколько настоя выхлебал, сознавайся?

– Глоточек один всего…

– «Один всего» я тебе десять дней назад давал, на первом испытании. Так что – не один. Да еще из лунной чаши.

– Так все же тогда хорошо прошло, ты сам сказал!.. Ох… – Мальчишка скривился. – И ты сказал, что отведешь меня туда… ну, где Память… чтобы я понял.

– И отведу. Лет через десять. Когда научишься управлять видением и не хвататься за что не надо.

– Но мне Гортхауэр разрешил!

– Ты бы еще камешки в короне потрогал!

– А почему нельзя? – В голосе Дана послышалось любопытство.

Глаза Валы потемнели:

– Ослеп бы на всю жизнь, вот почему. Проверить хочешь? – очень ровно поинтересовался. У Волчонка мурашки по спине забегали от этого спокойного голоса – он съежился, отводя взгляд, сжался в комочек под одеялом.

– Не бей… – жалобно.

А он что, их бил? Откуда такие мысли по поводу Учителя? Вообще-то на Моргота это было бы похоже, но не на этого Тано.

– Надо бы. – Вала смотрел в сторону. – Рука не поднимается. А жаль.

Дан счел за благо побыстрее уйти от неприятной темы:

– А я смогу видеть то, что впереди? Или так и буду назад оглядываться? Можно видеть то, что будет… ну, завтра?

– Завтра, – суховато ответил Вала, – ты будешь лежать. И послезавтра. А потом пойдешь в лес с Гартом – травы собирать. Заодно и поучишься ходить, как подобает охотнику. Пока что ты способен только все зверье распугать на несколько къони вокруг. Тебя и колченогий заяц, на оба уха глухой, услышит. И удрать успеет.

Парнишка обиженно засопел:

– И неправда! Я в запрошлом годе лиса добыл! Сам!

Вала иронически прищурился:

– Да ну?

– Ну… почти… с братом со старшим… – смутился Дан.

– Именно что – с братом. И обижаться не на что. Ты танец фэа-алтээй видеть хотел? Хотел. Думаешь, они тебя подпустят?

– Не-а… Ну правда, можно видеть?

– Можно. Но тебе дано видеть то, что было, не то, что будет. Ты не пророк, ты – таир'энн'айно. Летописец. Думаешь, этого мало?

– Не…

– А если «не», то будь добр, во-первых, больше не притрагиваться к зельям, а во-вторых – не испытывать свои способности на подобных вещах. В следующий раз выгоню. Если сойдешь с ума, то уж не по моей вине. Я не шучу. Ты понял?

Волчонок шмыгнул носом:

– Понял, Тано. А ты мне ничего не дашь от головы? Болит жутко…

– Секира тебе будет в следующий раз от головы, – мрачно вмешался в разговор Гортхауэр, уже некоторое время стоявший в дверях. – Вообще, Тано, на твоем месте я бы с ним по-другому побеседовал. Драли его в детстве мало, вот что.

– Ну, пока что ты не на моем месте. И с тобой, тъирни, я еще поговорю. Идем. Дадим молодому человеку отдохнуть после тяжких трудов. И поразмыслить.

Волчонок прикрыл глаза, вслушиваясь в удаляющиеся голоса Бессмертных.

– …разве не понял, в каком он состоянии? Зачем вообще ты ему свой кинжал дал?

– Я не разобрался, Тано. А потом поздно было… сам перепугался, знаешь…

– Не разобрался!.. Драли тебя в детстве мало, по твоему же меткому выражению. Ты же помнишь, как это бывает. Хотя бы представляешь себе, что он видел?..

Стало быть, все же и Ауле, и Мелькор Гортхауэра драли. В детстве. Вот не знал, что в Валиноре и у Мелькора принято пороть майяр. То-то он такой дерганый.

Потом о нем скажут так: «Первым терриннайно, Летописцем кланов, стал сын рода Волка, Дан эр'Лхор, нареченный Эханно, умевший читать знаки земли и знаки душ людских. Он и начал Летопись Севера, записанную знаками Ушедших; и с той поры Летописцы кланов продолжали ее из года в год – многие века…»

Но это будет нескоро.

Шли луны и годы, и все больше людей приходило в Твердыню; у первых двенадцати уже были свои ученики, и те, кто жил в Аст Ахэ, привыкли к присутствию бога, как привыкают к горам или лесу, к морю или степи: как горы или степь, он всегда был здесь, с ними. В земли кланов наведывался часто, и распри между вождями начали понемногу утихать: пойди повоюй тут, когда в Твердыне в учениках у Горного Бога ходят и твой сын, и сыновья твоего врага! Со временем для сына вождя обязательным станет обучение в Твердыне – пока еще это не стало законом. Сыновья – а временами и дочери, – наслушавшись рассказов и насмотревшись на дивные вещи, которые уже умели делать их сверстники, ученики бога, рвались в Твердыню; родители робели, опасаясь могущества Горного Божества – богом его считать еще не перестали, и многие верили, что 'Йанто действительно всесилен…

– …И ты… ты только коснулся, и одно слово… Скажи, может, тебе жертва нужна – я все… чтобы – так же… ты можешь, ты можешь, я верю…

– Зачем – жертва… – отстраненно, устало. – Ты смотрел, не видя. В том дереве… в глубине… в сердцевине… была сила жить. Нужно было просто помочь…

– Значит, ты не бог, если не можешь вернуть мертвого, – потерянно и тихо проговорил Раар.

– Значит, не бог.

– И тебя… можно убить? – после недолгого молчания, осторожно, как-то вкрадчиво.

– Того, кого можно ранить, можно и убить.

Лязгнула сталь – Бессмертный уже был на ногах, его пальцы жестко сжимали правое запястье человека.

– В тебе… – Выпустил руку Раара, голос спокоен и печален, глаза заволокла осенняя серая дымка. – В тебе говорит боль, Раар. Боль и гнев. Если для тебя бог тот, кто силой может вернуть душу с неведомых путей, то в мире нет богов. И силы такой – нет.

Кстати, понятное поведение. В диких племенах идолов, если они не выполняли просьб поклонявшихся, сжигали и топили. А уж самозваных богов тоже, наверное, не жаловали. И если человек не понял, что его умершего брата не вернуть, то Мелькор либо плохо учил его, либо слишком вольготно пользовался верованиями своих учеников. Все закономерно.

А вот любопытно: если этот Раар понял, что его бог его обманул, – останется ли он в Твердыне?

Несколько мгновений человек смотрел в глаза Бессмертному, потом медленно опустил руку.

– Сверши погребальный обряд по обычаям своего народа. После приходи.

В дверях человек остановился и спросил, не оборачиваясь:

– У вас всех – живая кровь?

– Нет.

– Почему – у тебя?

– Я выбрал жить среди людей. Это – цена.

– Я мог… убить тебя.

– Но не убил ведь…

Мне тяжело было. Тут так хорошо видно, как он приманивал людей, как привязывал к себе… Что же, я не могу судить этих людей. Они сами выбрали свою судьбу.

Но тем яснее и весомее для меня стала та история, которую некогда Андрет рассказала Финроду.

Названия неведомых народов. Неведомые имена. Неведомые боги.

О чем я еще могу мечтать?

Боги… Как бы вас ни называли, кто бы вы ни были – я счастлив. Пусть мне не удастся найти истину, пусть я не сумею показать Борондиру, что его истина – тоже не окончательная истина, что… а, все равно. Я благодарен за то, что я могу узнать новое. Что я хотя бы в воображении своем странствую по дорогам мира…

Я счастлив, о боги всех племен!

Кстати, вот ведь что интересно – язык этих людей. Он слишком похож на ах'энн – если не весь целиком, то имена и названия. А они меняются медленней всего. У них бъорг значит «медведь», на ах'энн – йорг, лхор, волк – алхор. А «морэнн эр-Корхх», эта самая «роса с крыльев черного ворона», на ах'энн прозвучало бы как «морниэнни эр-рээни Корхх». Стало быть, знакомство предков этих людей с Мелькором было давним. Он готовил себе… очередных учеников. И в этом рассказе, в этих совпадениях и отзвуках я вижу еще одно подтверждение истинности «Повести Аданэли».

А следующая повесть привела меня, если так можно сказать, в восторг. Учеников выбирают ведь не просто так – чем-то человек должен приглянуться, чтобы учитель счел его достойным стать своим учеником. И здесь это было прекрасно видно – причем опять же истина проступала между строк.

ЛАЙАНО – БРОДЯГА

Во все века, во всех землях находятся неуемные непоседы, те, кому не дают покоя вопросы – а что за тем холмом? за этими горами? в тех лесах?.. Во все века, во все времена они уходят из дома в дорогу; не Странники, которым должно узнать и вернуться, не скитальцы, которым возвращаться некуда: их люди называют бродягами. Таким и был Халдар из дома Хадора.

Бывал он во многих людских поселениях; забрел однажды и в Нарготронд к государю Финроду… Но дорога бродяги похожа на капризную и своенравную женщину: никогда не знаешь, что выкинет в следующий момент. Эта дорога и привела Халдара за Северные Горы. Ничего особо хорошего увидеть здесь он не ожидал: по слухам, за Эред Энгрин, как называл эти горы Старший Народ, лежали мрачные края, населенные невиданными чудовищами и дикарями, что, пожалуй, и похуже всяких чудовищ будут. Но по дороге никого не попадалось – ни чудовищ, ни людей, – зато зверья и птиц хватало, а в лесах было полно грибов и ягод. Леса как леса, ничего особенного – разве что зверье непуганое; да еще эта долина между двумя небольшими речушками… Он наткнулся на поросшие мхом камни – развалины моста, – и ведь дернуло же любопытство проклятое: переплыл речной поток, добрался-таки на тот берег. Ну, не похожи были эти места ни на что из того, что видел прежде. Добрался – понял, чем.

Весь берег зарос высоким – по грудь – чернобыльником, а кое-где пробивались маки – небывалые, бархатисто-черные, с темно-красным пятном в чаше цветка. Ни зверя, ни птицы. Тихо. Пусто. Но опасности он здесь не чувствовал, только неясную печаль, а потому решил еще чуть-чуть побродить. Видел седые ивы на берегу, видел черные тополя и яблони – яблони без единого плода, яблони, чьи ветви были похожи на искалеченные руки, в безнадеждной мольбе протянутые к небу. Боги светлые, как же тихо…

Он и не заметил, как стемнело. С берегов потянулся медленный туман, плыть назад ночью не хотелось; Халдар с тоской подумал о дорожном мешке, который оставил на том берегу под камнем. Хорошо хоть звери не откопают. А в мешке – вяленое мясо и еще оставалось немного сухарей; однако ужина явно не предвидится – ничего, наверстаем упущенное за завтраком… Он с удивлением понял вдруг, что о еде подумал больше по привычке: голода не чувствовал. Да что ж тут такое, колдовство, что ли? Чары? Может, и не надо бы здесь ночевать, ну да ладно…

Халдар завернулся в плащ и прикорнул у корней старой яблони.

…Был – город: медовый, золотой – словно солнцем напоенное дерево стен, тонкая резьба – травы, и цветы, и ветви деревьев, птицы, и звери, и крылатые змеи; и серебряное кружево – переплеты стрельчатых окон. Были – ветви яблонь, клонящиеся под бременем плодов – золото-медовых, медвяных, янтарных, просвечивающих на солнце, – и медные сосны.

Были – люди в черном и серебре, похожие на птиц и цветы ночи, на ветер и стебли ковыля под луной, – тонкие летящие руки, и глаза – невероятные, огромные и ясные глаза, каких не встретишь и у Старшего Народа.

А он был – тенью среди них, был каждым из них и был ими всеми – мальчишкой с широко распахнутыми недетскими глазами, и юношей, неловко придерживающим рукоять меча на поясе, и мужчиной со взглядом спокойным и твердым; и перед ним – перед ними – стоял – высокий даже среди этих людей, в черном, в черненой кольчуге, и плащ бился за его плечами, и он говорил – говорил о войне, о том, что надо уходить, и лицо его было бледным, а в запавших глазах застыло что-то тревожное, больное, и по лицам слушавших его скользили тени, и он все говорил – с силой отчаянья, с болью, и непонятны были слова чужого певучего языка, было внятно только одно – уходите, это война, уходите…

…Он проснулся с первыми лучами солнца; перевернулся на спину и долго лежал так, глядя в светлеющее небо, пока не растворились в сиянии последние звезды. От сна – или видения – осталась только горечь и – имя. Слова чужого языка. Он повторил их, чтобы не забыть, боясь, что уйдет и это воспоминание: Лаан Гэлломэ. И еще раз. И еще.

Перебравшись на тот берег, Халдар натянул одежду и первым делом полез под знакомый камень – как он и думал, мешок с провизией и немудрящим скарбом оказался цел. Человек вытащил сухарь, разломил пополам да так и остался сидеть – задумался. Долго сидел, припоминая; память сна утекала, как вода сквозь пальцы, он вспомнил только еще одно слово – Хэлгор и связанный с этим словом жест черного вестника – на север. Что ж, на север так на север: может, там что прояснится. История пока получалась донельзя темная и таинственная. Халдар решительно сунул сухарь назад, затянул потуже горловину мешка, наскоро умылся речной водой, но пить не стал – мало ли что, – забросил мешок за спину и зашагал дальше – на север.