Текст книги "Пелена. Собачелла"

* * *

То лето выдалось очень жарким. В нашей многоэтажке случилось настоящее бедствие. В доме сломался мусоропровод. И килограммы зловонных масс остались гнить где-то в трубе между этажами, остальное «добро» огромными кучами лежало в подвале. Почему никто ничего не убирал, я не знаю. Мне было не до этого. Ведь вместе с отвратительным запахом, который, кстати, был даже похлеще запаха из квартиры Собачеллы, к нам пришли гигантские черные тараканы и крысы. Много-много мерзких крыс с лысыми хвостами. Очень неприятное чувство, когда ты заворачиваешь за угол дома, а крыса с писком бросается тебе под ноги, и ее лысый хвост скользит по коже.

Я крыс боялся до ужаса. Только признаться в этом было сродни смертному приговору. Попробуй скажи во дворе, что тебя вводит в ступор вид серой твари. Засмеют. И потом всю жизнь припоминать еще будут. Поэтому я собирал в себе крохи мужества, подавлял подступающую тошноту и вместе с другими смельчаками, вооружившись палкой и камнями, гонял крыс по двору. Это у нас была такая войнушка. Серые захватили наш полигон, а мы, храбрые офицеры, отбивались, а потом еще и шли в наступление. Сдается мне сейчас, что не только я отчаянно трусил при виде хвостатого врага. Но виду не подавал никто. Все наши битвы заканчивались миром. Обходилось без кровопролития. Мы носились по двору с громкими криками, подбадривая друг друга. А перепуганный враг сигал из одной дырки в другую. Тогда мы праздновали победу! Полную капитуляцию серого полчища. Никакой пользы в борьбе с крысами это, конечно, не приносило. Тварей становилось все больше. Тогда взрослые взяли дело в свои руки. Кто-то принес отраву и раскидал по подвалу и подъездам, завернув яд в колбасные шкурки.

Первыми отравились коты Троекуровых. Их, двух холеных красавцев – Борика и Степана, соседи выпускали гулять рано утром, когда сами уходили на работу. К вечеру довольные морды уже пели песни под дверью в ожидании хозяев. Они всегда знали, во сколько глава семьи – дядя Слава – возвращался со смены. К его приходу около порога лежала свежепойманная мышка. Если Троекуров задерживался, то рядом с добычей появлялась и свежая кучка. Соседи с Троекуровыми на этот счет тоже воевали, но как-то беззлобно. Дальше горестного покачивания головой и фраз типа: «Слава, твои-то опять…» – дело не доходило. Жена дяди Славы работала участковым педиатром, поэтому всерьез и надолго конфликтовать с Троекуровыми было невыгодно никому.

Но однажды коты к положенному времени не вернулись. Не было под дверью ни мышек, ни кучек. Дядя Слава подождал до позднего вечера, потом пошел с обходом территории. К поискам подключились и мы, те, кто еще шатался в тот вечер по двору, те, кого еще не успели загнать по домам родители. Борика и Степана нашли за гаражами. В стороне от накатанной машинами колеи. Они лежали рядом в пыли, на куче мусора. Видимо, их скинули сюда, подальше от дороги, чтобы не раздавить. Борик еще был жив. Бился в конвульсиях, смотрел на нас, пацанов, затуманенным взглядом, пускал пену. Изо рта у него торчал кусок колбасной шкурки. Это была первая смерть, которую я увидел. Она впилась мне в память. И потом снилась… много-много-много раз. Мутный взгляд Борика, тихие рыдания дяди Славы и его растерянное: «Как же Танечка?.. Как же Танечке скажу?.. Как же Танечка?» Танечкой звали его жену, ту, что была докторицей. Она каждый день лечила чужих детей, а дома ее всегда ждали ее дети – подобранные когда-то котятами – рыжий Борик и его полосатый брат Степан.

Потом были похороны. Когда Троекуровы вышли из дома с двумя коробками, обернутыми красными тряпками, мы, местная ребятня, окружили их. Но дядя Слава нас жестко шуганул, отправив подальше отборным трехэтажным. Настаивать мы не стали. Медленно плелись сзади, сбившись в кучку. Девчонки плакали. Пусть мы тогда и не понимали, что значили эти коты для Троекуровых, всем было по-особенному тоскливо. Мы проводили их до ближайшего лесочка, дальше не пошли. Так и до сих пор никто из нас не знает, где они похоронили Степана и Борика.

После этого дядя Слава крепко запил. Не пропускал ни одного собрания местных алкашей, сдавал бутылки, выносил из дома вещи. Докторица с работы уволилась, никуда не выходила, около подъезда с местными бабульками не сидела. Видели мы ее потом только на похоронах дяди Славы. Старую, сгорбленную, молчаливую. Будто окаменевшую в своем невысказанном горе.

На следующий день после смерти Борика и Степана я вывел ватагу Собачеллы на улицу. В последнее время это случалось все чаще, когда Собачелла уходила по делам – на смену в сторожку или на какие-то встречи, которые, как она говорила, меня не касались. Я сам вызвался гулять с собаками. Она была не против. Выводил я их по пятерке, крепко сцепив поводки. Дойдя до парка, отпускал, чтобы побегали. Для них это был праздник. Собачелла никогда не гуляла с собаками так далеко от дома, поэтому каждое мое появление сопровождалось громким приветственным лаем и облизыванием рук. Сегодня мне было некогда. А если честно, просто лень выгуливать псов в два захода, потому забрал сразу всех. Девять собак вытащили меня из подъезда. Я просто висел на поводках – пять сжимал в одной руке и четыре в другой, а они сами волокли меня к парку. Собачеллу они слушались лучше. Не рвались вперед, а смирно шли рядом. А тут… Сам виноват. Справиться с такой ватагой оказалось невозможно. Я это окончательно понял, въехав на полном ходу носом в опору турника. Пальцы левой руки разжались. Пуля, Кит, Аполлон и Джекки, почуяв долгожданную свободу, рванули в разные стороны. А те, кто остался со мной, запрыгали на месте и залились таким лаем, что соседи стали выглядывать из окон, а баба Груня, дремавшая до этого на лавочке, вздрогнула от неожиданности и заковыляла домой.

– Пуля, Пуля, Пульхерия. Ки-и-ит! Джекки! – бессмысленно надрывал я связки, понимая, что собаки все равно не подойдут. Бежать за ними означало растерять всех остальных.

И тут из-за угла показался Флакон. Артем Сизов с четвертого этажа. Крепкий парнишка, выше меня на целую голову.

– Держи! – крикнул я ему и сунул в руку связку поводков, а сам помчался догонять беглецов. Кита за хвост оттащил от мусорного бака, Пульхерию и Аполлона нашел на детской площадке. Пуля обнюхивала какого-то малыша. Пацаненок визжал от восторга и пытался схватить ее за усы:

– Мама, абачка, абачка!

Его мама лопаткой отталкивала любвеобильную Пулю от сына.

– Убери псину, – накинулась она на меня.

– И второго тоже, – крикнула еще одна незнакомая женщина, – и «подарок» его.

Это она говорила про Аполлона. Он как раз «удобрял» песочницу.

Я схватил поводки и под ругань соседей потащил упирающихся псов туда, где меня ждал Флакон. Джекки нигде не было.

– Собаку не видел?

Флакон посмотрел на меня как на идиота.

– Издеваешься, что ли? Вон их сколько.

– Да не этих.

Я перехватил у Флакона поводки и повел недовольную свору домой. Заперев их в квартире Собачеллы, полетел обратно – искать Джекки. Внизу меня ждал Флакон.

– Я с тобой, – крикнул он, когда я пронесся мимо.

– И меня подождите, – это был Славка.

Оказывается, он только вернулся из деревни и помогал родителям заносить домой вещи. Флакон рассказал ему о моей беде.

– Собачелла тебя убьет! – выдал Славка, когда через час мы, уставшие, брели по району. Джекки нигде не было. Испарилась. Мусорные баки, детская площадка, гаражи, чужие дворы, бесконечные кусты… казалось, мы обшарили все вокруг.

Настроение было отвратительным. Собачелла, конечно, меня убьет. Это я знал точно. Но кошки на душе скребли не от этого. Джекки. Мелкая. Лапы смешные, короткие. Белый хвост с рыжим пятном и огромные, на полморды, глаза. Они почти ничего не видели. Собачелла рассказывала, что нашла Джекки прошлой зимой на теплотрассе. Там когда-то рос тополь. Ураганом старую махину свалило на трубы. Но убирать дерево почему-то не стали. И мать Джекки устроила под ветками лежанку для себя и пятерых щенков, но от морозов это не уберегло. Собачелла нашла собак слишком поздно. Никого, кроме Джекки, спасти не удалось. Та лежала ближе всех к трубам, поэтому выжила. Отморозила уши и заразилась какой-то инфекцией. Собачелла выходила щенка, но левый глаз Джекки навсегда подернулся белой пленкой. Правый видел плохо.

А если сейчас она не найдется? Окажется на улице… Сколько Джекки сможет там выжить? Оставалось надеяться только на нюх. Он у нее был, наверное, самым лучшим в мире. Она за пару секунд находила припрятанные в карманах кусочки сосисок, которые я таскал из дома, пока не видела мама.

– К теплотрассе, – вдруг выпалил я. Флакон и Славка толком ничего не поняли, но побежали следом.

Теплотрасса, на которой Собачелла когда-то нашла Джекки, проходила за нашим домом. От двора трубы отделяли сильно разросшиеся кусты. Мимо мы проходили уже несколько раз, но вот туда, вглубь, не заглядывали. Почему-то мне вдруг показалось, что собака могла быть именно там.

Первым ее увидел Славка. Джекки лежала на спине кверху лапами, рыжим боком прижавшись к трубе. Белая пена из открытой пасти и судороги… Я это уже видел. Как у кота Троекуровых.

– Отравилась, – охнул Флакон. – Колбасу отравленную слопала. Но живая.

– Я домой за полотенцем, – нашелся Славка. – Замотаем и в ветеринарку понесем. Успеем.

Я склонился над Джекки. Плакать хотелось до жути, до таких же судорог, в которых корчилась она. Успеем что? Усыпить? Отдать, чтобы похоронили? В голове мелькнуло: «Спасти!» – но в спасение я не верил. Перед глазами стояли обернутые красной тряпкой коробки, в которых хоронили Борика и Степана. Вот так и Джекки… Мы с Собачеллой завернем ее в тряпку и понесем в лес… Может быть, Слава и Флакон пойдут рядом…

– Андрюха, ты что, оглох?

Флакон тряс меня за плечи:

– Действовать надо, а не раскисать. Славка уже тележку тащит. Поднимай пса. Я за передние лапы, ты за задние.

Славка действительно мчался к нам с садовой тачкой своего отца. Видимо, сбегал в подвал, где жильцы нашего дома хранили разные дачные принадлежности. На дно мы постелили принесенное Славкой полотенце, потом втроем взялись за Джекки.

– Бежим! – скомандовал Флакон. – До ближайшей ветеринарки две улицы. Мы туда Барсика недавно возили, знаю.

И мы побежали. Тачку везли по очереди: один везет, другие по бокам поддерживают, чтобы не завалилась.

В клинике нас встретила молодая девушка в зеленой врачебной форме – ветеринар.

– Яд? – спросила она.

Мы втроем кивнули.

– Сюда! Быстрее! Придержи за лапы! Поверни морду! – давала она указания.

Джекки уложили на серый металлический стол. На ощупь он был почти ледяным. Мне казалось, что Джекки холодно, поэтому я все пытался подоткнуть под нее полотенце. Ветеринар отвела мою руку и жестом велела выйти из кабинета.

– Будем промывать желудок, – бросила она вслед.

Не знаю, сколько прошло времени, когда нас все-таки впустили обратно.

Мы втроем уселись на кушетку, поджали ноги и, не отрываясь, смотрели на то, что творится с нашей собакой. Врач побрила Джекки лапу, затем воткнула в нее иглу. Джекки даже не вздрогнула, а вот у меня по коже побежали мурашки.

– Где отраву нашла? – строго спросила ветеринар. – Как давно?

– На улице. Крысиный яд слопала. Полчаса назад, – четко отрапортовал Флакон. И я подумал, как хорошо, что встретил его сегодня. Сам я растерялся и совсем не понимал, что происходит вокруг, только смотрел и смотрел в полузакрытые глаза Джекки.

– Кто хозяин? – снова спросила врач, заканчивая ставить капельницу. Славка и Флакон показали на меня. Она присела рядом. – Ну, держись! Отраву собака съела недавно, молодая, будем надеяться, что выкарабкается. Теперь надо внимательно следить за приступами. Часы у тебя есть?

Я достал из кармана мобильник.

– Значит, так. Засекайте время: сколько секунд собака лежит спокойно, сколько длятся судороги. Я дала ей сильное лекарство. По-хорошему, время между приступами должно увеличиваться. Если этого не произойдет, придется усыплять.

При этих словах мы вздрогнули, все трое. Врач пожала плечами:

– Извини. Зато честно. Ты должен знать, к чему готовиться.

В кабинет заглянули, и наша ветеринар вышла, оставив на столе блокнотный лист и карандаш.

– Если что, зовите.

Я передал лист и карандаш Флакону, а сам вперился глазами в телефон. Боялся проморгать важные секунды. Мы молчали. Сначала тишина показалась нам тяжелой, страшной. А мы – я, Славка, Флакон и Джекки – маленькими и беззащитными. Все эти медицинские приборы, шкаф с лекарствами, металлическая цапля капельница, стоявшая на одной ноге около стола Джекки, выкрашенные бледно-голубой краской стены… Они давили со всех сторон, от них веяло холодом. Я посмотрел на друзей: Славка тихонько ерзал на кушетке, Флакон чиркал карандашом по краю листа. Много-много раз, так, что на этом месте из-под слоя графита уже выглядывала дыра. И тут раздалось слабое постукивание Джеккиных когтей о металлический стол. Собаку трясло. Это был приступ. Казалось, он продолжался невероятно долго, но часы на телефоне выдали семь секунд. И вновь в кабинете наступила тишина. Мы выдохнули. Теперь тишина была спасительной.

– Десять! – сообщал Флакон и записывал на листке время между приступами.

– Двенадцать!

– Семнадцать!

– Двадцать пять!

Чем выше было это число, тем сильнее в нас разгоралась надежда. Когда промежуток между судорогами достиг сорока, в кабинет зашла врач:

– Как тут у вас?

Флакон протянул ей лист с записями. Ветеринар улыбнулась:

– Жить будет! Поздравляю, ребята, опасность миновала.

– Почему тогда она не встает? – мой вопрос был глупым, я и сам это понимал, но так хотелось скорее увидеть Джекки довольной, радостной и здоровой.

– Не спеши. Восстанавливаться собака будет долго. Это время ей лучше побыть в клинике. Кстати, ребята, как вы понимаете, за все это придется платить. Бесплатно я ее оставить не могу, это не приют. Лекарство, которое сейчас прокапали, тоже денег стоит. А вот за проведение процедуры и осмотр я с вас не возьму. Экстренный случай, самой ее жалко.

О деньгах мы как-то не подумали. Да и не до них нам было, когда гнали на тачке в клинику.

– Много надо? – спросил я.

– Много. Но можно в долг, я договорюсь. На выходе вам дадут счет. Как собаку-то зовут?

– Джекки.

– На какую фамилию записывать?

– Колганова. То есть на меня, на Колганова. А не у Джекки фамилия Колганова, – я смутился. Что-то совсем меня выбили из колеи эти переживания. На ходу чушь порол. – Погладить можно?

– Гладь. Но она спит, не почувствует.

Я осторожно коснулся Джеккиной лапы. Теплая. Дотронулся до кончика носа… И почувствовал небольшой, едва различимый ветерок. Дыхание собаки было слабым, но оно было. Напряжение, которое держало меня в тисках все то время, пока мы искали Джекки, пока везли ее сюда, пока считали секунды, начало отпускать… Меня почему-то самого затрясло. Значит, Джекки и правда жива. Значит, мы ее спасли. Значит, мы спасли Собачеллу, которая не перенесла бы такого удара. Значит, случилось что-то такое важное, большое и значимое. Для всех нас.

Из клиники мы вышли с длинной бумажной лентой в руках, счетом за лечение. Внизу жирным шрифтом красовалось четырехзначное число. Для меня это были просто невероятные деньги. Но Собачелле я решил всех подробностей не рассказывать. Так, в общих чертах. И средств на лечение Джекки у нее не брать. Сам заработаю. Я забрал у Славки счет, и, гремя тачкой, мы поплелись домой.

* * *

– Идиоты! – прорычала Собачелла, услышав мой путаный рассказ.

Судя по тому, сколько ненависти было в одном этом слове, относилось оно не ко мне со Славкой и Флаконом, а к тем, кто отдал приказ разбросать отраву. Из-за них уже погибли коты Троекуровых, чуть не умерла Джекки, да и неизвестно, сколько бродячих кошек и собак еще полегло.

Собачелла нервно сжала кулаки и маятником заходила по комнате. Псы притихли. Они вообще всегда чувствовали ее настроение, понимали, когда лезть не надо. Собачелла их любила до безумия, но держала строго. Одного взгляда хватало, чтобы понять, кто тут вожак стаи.

Я такие ее вспышки гнева тоже не любил. И, как собаки, старался переждать, когда она остынет. Попасть под горячую руку… Нет! Это было страшно даже для меня, хоть я был, наверное, единственным человеком в этом мире, к которому она относилась с уважением. Я сидел на продавленном диване в окружении молчащих псов и почему-то представлял Собачеллу на работе, в сторожке. Грозную, с лопатой наперевес. Или нет, с ружьем. Ей оно больше подходило. Ночь. Шорох у ограды. Это крадется вор. Обязательно весь в черном, в надвинутой на глаза кепке и капюшоне. И с мешком. Что он там хочет взять, в детском саду? Горшки, игрушки или недоеденную творожную запеканку? Собачелла в своей каморке насторожилась и взяла в руки оружие. Вот вор уже на территории сада, он тихонько пробирается через кусты, выглядывает и… перед ним словно скала вырастает Собачелла. Да ка-а-ак гаркнет…

– Дюшка! Андрей! Эй, ушибленный! Где витаешь?

Вор и детский сад разом пропали. Я очнулся. Гаркала Собачелла сейчас на меня. Она стояла посреди комнаты, уперев руки в бока, и смотрела в упор. Вероятно, ждала ответа на вопрос, который я прослушал.

– Сколько надо, спрашиваю?

– Чего? А? – так и не сообразил я.

– Денег сколько на лечение надо для Джекки?

Не дождавшись, когда я выйду из ступора, она достала из кармана ключ и направилась к дальней комнате. Это была ее спальня. Туда вход мне и собакам был запрещен. Собачелла долго что-то искала, скрипела дверцами шкафа, потом вышла с толстой пачкой купюр.

– Так сколько надо?

– Эээ… Ничего! – начал я, тараща глаза на деньги. Я и не думал, что у собачницы, сторожа, их может быть так много. Ладно бы у какого-то банкира. Я чуть было не спросил, откуда такое богатство. Но вовремя одумался, взял себя в руки и уверенно сказал: – Ничего не надо. Лечение оплачу я сам.

Собачелла, лицо которой минуту назад было сплошной каменной маской, вдруг улыбнулась и протянула мне руку.

– Хорошо. Принимается, – ответила она. – Твой недогляд, ты и отвечай.

Я пожал ее руку твердо, сильно, полный гордости за свой поступок и безмерно довольный одобрением Собачеллы. Наконец-то…

На кухне пробили часы. Пять раз.

– Ох ты ж! Заговорились, Дюшка. Я на работу опаздываю, – спохватилась она и ушла в комнату собираться. Пока ее не было, я опять представил себе ночной детский сад и сторожку. Но Собачелла в этой фантазии была совсем другой. В привычном камуфляже, без ружья, с улыбкой на губах.

Через три минуты она стояла в коридоре и давала наставления. Сегодня я оставался в собачьем семействе за старшего. Надо было ухаживать за двумя щенками, которых Собчелла подобрала пару дней назад около гаражей.

– Покорми мальцов в шесть из соски. Молоко обязательно подогрей. И в коробку к щенкам без надобности не лазь. Никаких гладилок. Потом свет везде выключишь и дверь захлопнешь.

Собачелла уже шагнула за порог, но вдруг повернулась ко мне, потрясла в воздухе кулаком и как-то торжественно произнесла:

– Молодец! По-мужски!

Дверь за хозяйкой захлопнулась. Первым ко мне метнулся Аполлон – это лохматое ненасытное чудо, наверное, килограммов сто слюнявого счастья. Он поставил мне на плечи здоровенные лапы, лизнул в лоб, звонко гавкнул и бросился на кухню. Знал же, что я не откажу ему в дополнительной порции. За ним побежали и остальные, отталкивая друг друга и неприятно скрипя когтями по линолеуму на поворотах. Только старые седые овчарки шли вальяжно, никуда не торопились, как и полагалось в их возрасте.

Восемь псов и две кошки. Эта ватага слопала зараз половину огромного мешка корма. Я упарился, пока бегал от миски к миске подсыпать им добавку.

Потом мы вместе катались по полу, носились по коридору наперегонки, поили молоком щенят. Точнее, поил я, собаки лежали в сторонке. А за всеми нами пристально наблюдала Анфиска. Кошка считала малышей своими и ревностно охраняла от любых попыток псов засунуть носы в коробку. Меня и Собачеллу Анфиска к щенкам подпускала. Но если понимала, что я слишком долго их глажу и рассматриваю, начинала пыхтеть и недовольно постукивать хвостом об пол.

Часы пробили семь. Время идти домой: мама вернется с работы с минуты на минуту, а у меня в раковине гора грязной посуды и кавардак в комнате. Утренний наказ убраться я так и не выполнил. Тяжко мне давались все эти нудные домашние обязанности. Куда интереснее было здесь, у Собачеллы. Да еще одному, без присмотра. Хоть весь вечер смотри телевизор – должны были показывать старенький голливудский боевичок «Хищник» со Шварценеггером. Мама такие терпеть не могла. Сразу выключала. Ну или нудила над ухом про то, какие там все страшные и отвратительные. Не посмотришь.

Я развалился на диванчике, положив голову на массивный зад Аполлона. Тот заворочался и обслюнявил мне ухо. Как всегда! Ну и мокрища от этого шерстяного слона. Пуля и вертлявая Булька тоже примостились рядом. Остальные легли на пол. В общем, устроились мы неплохо. Только телевизор включить забыли.

– Пуля, давай пульт, – скомандовал я Пульхерии. Приносить всякие домашние мелочи, такие, как расческа, ключи или пульт от телевизора, было ее обязанностью. Собака спрыгнула с дивана и побежала обнюхивать углы. В этой квартире у пульта не было своего места. Он мог лежать где угодно. Хоть под столом на кухне. Пуля все равно неизменно находила к нему дорогу.

На этот раз нюх привел Пулю к комнате Собачеллы. Собака осторожно поскребла лапой дверь и залаяла. Дверь отворилась, но Пуля не вошла, а продолжала стоять на пороге. Строгое «нельзя» хозяйки она уяснила четко.

Ух ты! Я не сразу поверил глазам. Собачелла в спешке забыла закрыть спальню на ключ. Впервые! Мне стало жутко любопытно – что такого секретного может прятаться за этой дверью, если ее все время запирают? Собаки туда и так не заходят. Значит, Собачелла скрывала что-то именно от меня. Или от редких гостей вроде нашего участкового.

Я подошел к комнате. Зайти внутрь? Без разрешения как-то нехорошо. Но если Пуля привела меня сюда, значит, пульт там. А он мне сейчас очень нужен. Забегу на секунду, схвачу пульт и выйду! Ничего же не случится! Это как бы не считается!

Стоило мне дотронуться до ручки, как Пуля приглушенно зарычала.

– Тихо! – цыкнул я на собаку. – Я быстренько.

Я юркнул в спальню и прикрыл за собой дверь, чтобы не слышать Пулькиного возмущения. Деревянный комод, выкрашенный коричневой краской. Шкаф. Кровать с железной сеткой, немного продавленной посередине. Половичок. На стене пестрый ковер с оленями. Цветы в горшке. Вот и все, что было в комнате Собачеллы. А что, собственно, еще я мог здесь увидеть? Сейф с оружием? Или истыканную дротиками фотографию лютого врага собачницы – Ираиды, старшей по дому? Чего-нибудь этакого, необычного, конечно, хотелось, но… Я даже как-то разочаровался в Собачелле. Схватил с кровати пульт – Пуля не ошиблась, он был там – и повернулся к выходу. И вот тут меня ждал сюрприз. С обратной стороны двери на маленьких металлических гвоздиках висели фотографии. На многих были собаки. Красивые немецкие овчарки. Явно не домашние – служебные или выставочные. Двух из них неизвестный фотограф снимал часто, увлеченно, с любовью. Первая – матерая, с огромными лапами и серьезными умными глазами. Вторая – щенок, забавный и озорной, как все дети. Почти вся дверь была украшена снимками псов в вольерах, на тренировочных площадках, рядом с победными кубками и гроздьями медалей.

И среди этого собачьего раздолья всего две фотографии людей. Черно-белая – девушка в милицейской форме держала в руках огромный букет ромашек; цветная – детский новогодний утренник, елка и два маленьких гнома, лет пяти и семи, с одинаково кудрявыми волосами.

Сердце мое заколотилось. Вот она – тайна! Кто эти люди? На первой фотографии наверняка какая-то родственница Собачеллы. Может, сестра? Есть отдаленное сходство. Ну конечно, не она сама. Девушка на снимке такая симпатичная, веселая. А Собачелла? Она совсем другая… Вот только форма была бы ей кстати. Как раз под характер.

А мальчики? Точно братья. Но какое отношение они имеют к моей соседке? Племянники? Дети друзей? Или ее собственные? Нет… Вряд ли. Сколько я знал Собачеллу, она жила одна, затворницей. А сыновья, если есть, должны бы хоть иногда навещать мать. Значит, точно не ее. Как же узнать?

Один гвоздик на детском снимке отвалился, и край топорщился в сторону. «На обратной стороне должна быть надпись», – подумалось мне. Я отогнул фотографию. Вот оно! Несколько букв, написанных синими чернилами: А и С. Это все, что удалось разглядеть. Меня распирало от любопытства, и я уже собрался аккуратно убрать второй гвоздик, чтобы прочитать всю надпись, но тут неугомонная Пуля царапнула по двери лапой.

Сердце громыхнуло в груди и бешено заколотилось. Вот уж действительно: на воре шапка горит, ведь я совершал сейчас маленькое преступление, без спроса лез в чужую жизнь.

Я поправил фотографию, бросил пульт обратно на кровать, вышел и плотно прикрыл дверь. Ничего, без «Хищника» обойдусь. Только бы Собачелла не поняла, что я забирался в ее комнату.

* * *

– Красиво у тебя получается! Мы с бабушкой на даче тоже так стрижем. Только с боков надо больше убирать, так лучше будет.

Незнакомый девчачий голос заставил оторваться от работы. Я отложил в сторону садовые ножницы, от которых безумно болели руки, и поднялся. Ноги затекли от сидения на корточках перед бесконечными кустами. Подрезали мы их со Славкой уже второй день, а кусты всё не заканчивались. Впереди тянулся еще целый ряд неухоженной городской зелени. После стрижки нам надо было перетаскать ветки в контейнер, вымести двор и разобрать еще пару-тройку мусорных куч, сваленных за супермаркетом. Такую подработку придумал для нас Славкин отец. Поговорил со своим знакомым, директором этого самого магазина, тот и устроил нас дворниками. Деньги обещал хорошие. На оплату счета в клинике должно было хватить. Правда, работа с непривычки давалась тяжело. По вечерам мы со Славкой еле добредали до дома и падали замертво. Идти приходилось прилично, магазин находился на окраине города, куда, на наше счастье, никто из знакомых не заглядывал. Во дворе мы сказали, что целыми днями пропадаем на даче, поэтому вопросов не возникало. Нас никто не трогал. А тут какая-то девчонка привязалась. Из местных, видимо.

Она стояла шагах в десяти от меня и смотрела, как Славка стрижет кусты. Делал он это как заправский дворник – листья так и летели в разные стороны. Около Славкиных ног уже образовался зеленый коврик. От срезанных листьев приятно пахло свежестью и летним солнцем. Раньше я эту девчонку никогда не видел: черные волосы, нос картошкой, глаза как у индейца – темные и немного уголками вверх, джинсы, майка, кеды, рюкзачок за плечами, на голове ободок (или как там называются эти девчачьи штуки). Вот и вся девчонка. Самая что ни на есть обыкновенная. Зато какое самомнение.

– Дай-ка мне! – девчонка перехватила у Славки садовые ножницы и ловко ими защелкала. Получалось у нее здорово. Куст словно расческой причесали: листочек к листочку, веточка к веточке. Ничего нигде не торчало, не пушилось и не кололось. Не то что после нас. Я залюбовался ее работой, а Славка вообще рот открыл. Я думал, восхищается. А он покраснел весь, надулся, бросил перчатки на траву и демонстративно пошел к магазину. Там постоял еще пару секунд, убедился, что никто не побежал за ним вдогонку, и громко хлопнул дверью.

– Чего это он? – девчонка удивленно посмотрела вслед Славке. – Я же помочь хотела. Мы с бабушкой часто кусты стрижем… стригли. Теперь дачу продали, стричь нечего, а хочется. Люблю, когда вокруг все красиво.

Она смахнула листья с одежды, попрыгала сначала на одной ноге, потом на другой, чтобы зеленые обрезки свалились с кед, вытерла руки платочком и представилась:

– Даша.

– Андрей, – ответил я.

* * *

Забирали мы Джекки из клиники все вместе, торжественно, будто королеву встречали. Даша тоже пришла. Она теперь часто приходила в наш двор. Оказалось, что Даша учится неподалеку в музыкальной школе, играет в оркестре. Их коллектив готовился к важному конкурсу, поэтому занятия проходили даже летом. Я встречал ее после репетиций, и мы бродили по городу. Просто так слонялись, без дела. Я рассказывал ей о Собачелле и ее псах, об Анфиске, она – про свою музыкалку, дачу, на которой летом жила с бабушкой, потому что родители все время работали, про рыжего кота Альфа, прибившегося к ним года два назад еще котенком и выросшего в небольшого слоника.

Даша мне нравилась… Какая-то она была… настоящая. Добрая, смелая, умная. Она меня понимала. Мне было неловко заводить разговор о собаках, но как-то Даша увидела меня с псами на прогулке (освободилась раньше и сама дошла до моего двора). Пришлось объяснять, откуда у меня такой выводок. И странно, она не засмеялась… Она слушала. Склонила голову набок, прищурила раскосые глаза и с интересом расспрашивала о каждом четвероногом. И о Собачелле тоже. А потом в ответ выложила мне всю историю своего Альфа.

– Я бы тоже домой собаку с улицы взяла, если бы не мамина аллергия на животных. Даже Альфа пришлось у бабушки оставить, – добавила она в конце.

Тогда я понял, что Даше можно доверять.

На выписку Джекки она пришла раньше всех. С шариками.

– Держи! – Даша протянула мне несколько аккуратно сложенных купюр. – Это если на оплату счета в клинике не хватит. Я на телефон копила…

– Вот еще! – я вспыхнул. Какое унижение – брать деньги от девочки. Тем более от той, которая нравится. – Нам хватит, заработали же на уборке.

– Возьми, пожалуйста. – Даша заглянула мне в глаза. Взгляд был такой теплый и искренний. Она действительно хотела помочь.

И я взял деньги. Немного помял их в руках, бумажки хрустели. Видно, были совсем новые. Даже пахли иначе, чем мои карманные деньги. Они, как и все мое, воняли псиной, семечками, выглядели замызганно и жалко.

– Идет, – выдавил я. – Нам пары сотен не хватает. Остальное отдам Собачелле на корм для Джекки. Ей сейчас какой-то специальный надо, дорогущий.

– А где она? И остальные? Ты же говорил, что все придут.

– Да вот же!

К крыльцу клиники, громыхая тачкой, двигались Славка и Флакон. Они собирались отвезти Джекки именно на ней.

– Здорово! – крикнули мне друзья, при этом как-то странно покосились на Дашу. Славка – с неприязнью, что осталась у него после случая со стрижкой кустов; Флакон – восхищенно.

Я быстренько представил их друг другу, а Даша привязала к тачке воздушные шарики.

– Собачелла не придет? – спросил Славка.

– Нет. Дома ждет. Пошли расплачиваться?

– Ага. Ты первый. Она же это… Колганова.

* * *

– Анна, извините, нам придется снова сделать перерыв. Пора кормить собак.