Текст книги "Пелена. Собачелла"

– Пыхти, пыхти. Разваривайся, – продолжал нашептывать Славка, уставившись на кашу. Похоже, в его голове тоже водились подобные мысли, только вслух он этого никогда не говорил. Я подметал. Услышав предложение Флакона, усерднее замахал веником, чтобы не встречаться с ним взглядом. Не скрою, тоже думал об этом. Но отдать собак… Нет! Должен быть какой-то другой вариант.

– Нам нужна старушка, – вдруг выдал Славка. Он раскладывал дымящуюся кашу по мискам. Собаки облизывались, глядя на угощение. Мяса в последнее время им доставалось мало, а тут Флакону удалось притащить из дома целый пакет с обрезками свинины. Славка смешал их с овсянкой и по гаражу теперь разливался густой аромат. У меня у самого слюнки потекли.

– Какая такая старушка?

– Обыкновенная. Как наша Собачелла. Одинокая старушка, которая любит животных.

Флакон оживился:

– А это идея! Никто же не говорит, что мы на нее весь лагерь повесим. У бабулек времени свободного вагон. Пусть это… приходит, кашу варит, кормит. А мы гулять и убираться будем. И бабке хорошо, и собакам радость.

– И тебе меньше забот, – закончил я. – Можно по клубешникам по ночам болтаться, а утром до школы отсыпаться нормально.

– Не, ну а чего такого? – вспыхнул Флакон. – Славка, скажи ты ему. Чего он упертый такой с этими собаками! Нам тоже жить надо.

– Андрюха, он прав, – отозвался Славка.

– Конечно, прав! Я всегда прав. Короче, вы давайте сами сегодня с хвостатыми погуляйте, мне бежать надо. Ждут меня. А я завтра бабульку приведу какую-нибудь. Лады? – сказал Флакон и умчался, даже дверь не закрыл.

– К Аньке полетел? – спросил я.

– Или к Машке, – усмехнулся Славка. – Флакон готов бежать за всеми, кто в юбке и хоть немного симпатичнее макаки.

– Ну все. Теперь его сюда не заманишь.

Флакон, действительно, стал появляться в гараже все реже и реже. Обещанную бабульку он, конечно, не нашел. Даже не искал, я думаю. Правда, иногда подкидывал нам со Славкой деньги на корм и мясных обрезков для псов, как бы извиняясь за свои отлучки. Так что еды собакам хватало.

Мы со Славкой сделали несколько попыток найти нашим подопечным приходящую сиделку – поговорили со знакомыми старушками во дворе, но никому бездомные псы нужны не были. Пришлось оставить все как есть и тянуть хозяйство самим.

На собак уходило все свободное время и все карманные деньги. Родители Славки выручали едой: он постоянно таскал в гараж пачки с крупой и кости. Моя мама уговорила отца купить новый холодильник, чтобы старый, втайне от него, отдать нам. Он наверняка догадывался, где я пропадаю вечерами, потому что, когда возвращался из гаража, от меня за версту пахло псиной. Но вопросов не задавал. И вообще мало разговаривал, когда был дома.

Летом пришла неожиданная помощь. Кто-то рассказал волонтерам из собачьего приюта о нашем лагере. Те приехали, осмотрели собак, привезли корм, лекарства, свежие подстилки, клетку, если вдруг кто-то из псов заболеет и потребуется его на время отселить от остальных, устроили дежурство. Раз или два в неделю волонтеры наведывались в гараж, чтобы помочь с выгулом и уборкой. А еще забрали в приют трех самых старых собак – немецких овчарок Собачеллы.

– Там условия лучше, ветеринар рядом, – сказала девушка-волонтер, увозя псов.

Но место пустовало недолго. В начале осени к нам прибился хромоногий Слайсик, ближе к зиме мы подобрали беременную Грету. Друзья из приюта собирались забрать и ее. Не в холодном же гараже рождаться щенкам. Но у них сломалась единственная машина. Везти Грету на автобусе значило заморозить и ее, и потомство, так что она осталась, и роды мы принимали вдвоем со Славкой.

Руки тряслись, майки были мокрыми насквозь, зубы стучали не от холода – мы хорошо обогревали гараж, – мне даже казалось, что поседею от страха, но все прошло нормально. Нам, конечно, волонтеры и их ветеринар читали лекцию, как все сделать правильно, но большего экстрима я до этого никогда не испытывал.

Ответственности прибавилось, головной боли тоже. Ночные дежурства около малышей, поддержание тепла в гараже, кормежка, выгул, уборка, уборка, уборка… Щенков, правда, мы вскоре отдали, стоило им немного окрепнуть и уверенно встать на лапы. Но это был еще тот квест на выживание.

Замотавшись между гаражом, домом и школой, я чуть не пролетел на экзаменах. Выручили хорошая память и находчивость. Так что пятерки-четверки в аттестате красовались вполне заслуженно. На выпускной мне идти не хотелось, Славка уговорил.

«Ничего так», – думал я, разглядывая свое отражение в зеркале. Бежевый костюм, галстук, замшевые туфли… Все это очень шло к моей новой прическе – беспорядочно торчащим, сдобренным каким-то гелем светлым, выжженным на солнце волосам, длинной, спадающей на глаза челке. Даже невесть откуда взявшиеся веснушки не портили образ, а придавали мужественности. Этакий мачо. Я никогда так раньше не одевался. Вообще не зацикливался на шмотках и внешности. Джинсы, футболка и кроссы были моими спутниками. Эта одежда казалась мне привычнее, удобнее: пятен не особо видно и раздерешь – не жалко.

Новое отражение мне нравилось. Парикмахер и мама постарались на славу. Перед выпускным я поддался на ее уговоры, чтобы не выглядеть чучелом, как она это называла, и мы пошли за покупками. Пятичасовой марафон – бег на короткие дистанции с небольшой передышкой в кафе. Жуть жуткая, но оно того стоило.

Так что на выпускной я заявился при параде. Завидев меня, Нелька Платова начала шептаться с подружками, строить глазки. А в тот момент, когда наша первая учительница произносила речь, хвалила нас и желала доброго пути, Нелька надумала всплакнуть на моем плече. Ничего не оставалось, как достать платок (о нем мама тоже позаботилась) и вручить ей. Завладев платком, Нелька решила, что завладела и мной, вцепилась в руку и не отпускала, пока мы не дошли до машины. Благо в ресторан ехали раздельно. На банкете после пары бокалов шампанского Нелька перешла в атаку. Жалась ко мне полвечера, пыталась подсесть за столик. Я уворачивался как мог. Нет, Нелька была, конечно, очень даже… Безумно красивая, смелая, раскованная. Последнее меня и отталкивало. Слишком хорошо за одиннадцать школьных лет я изучил ее противный характер, все то, что скрывалось за милой улыбкой.

– Потанцуем?

Она подплыла к нашему столику, покачиваясь в такт музыке. Глаза у Нельки были как у русалки – томные и хищные. Того и гляди заманит и утащит в морскую пучину.

– Нелька, отстань, – отмахнулся я. – Иди лучше Степаниду найди, она про тебя спрашивала.

Третий отказ потанцевать с ней медляк. Видимо, это было перебором для Нелькиной гордости. Она вся вспыхнула, глаза потемнели. Нелька наклонилась над столиком так, что ее декольте со всем содержимым оказалось на уровне моих глаз. Я на секунду завис. В ход пошла тяжелая артиллерия.

– Слушай, Колганов, ты что такой упертый? Я на тебя полвечера убила, а ты даже потанцевать не хочешь?

– С тобой? Не хочу, – ответил я, все еще не отводя глаз от выреза ее платья.

Нелька взбесилась.

– А с кем хочешь? С Дашкой, которая тебя кинула? – зло прошептала она.

– Платова, уйди по-хорошему, – закипел я.

– Хочешь, секретик открою? Дашка твоя после этого с Заболоцким снюхалась. Я их сама вместе видела, когда в область ездила. Так-то. И со мной ты тоже пролетел. Так что вали, ушибленный, к своим собачкам. Привет!

Нелька встала, поправила платье, окликнула пробегавшего мимо Антона Севастьянова из параллельного класса и под ручку с ним поплыла в другую часть зала.

«Стерва», – промелькнуло в моей голове. Воспоминания нахлынули сами собой, стоило Нельке только заикнуться о Дашке и Заболоцком. Значит, не прошло. Еще болело. Вместе? Большего предательства и представить нельзя было.

– Поехали в клуб, – предложил я Славке и Ваньке. Мы быстро собрались и тихонько, пока никто не видел, ушли с выпускного.

Закончилась школа, пора было понять, что же дальше.

* * *

– Нет, ты поедешь! Я так решил. И на этом точка! – Отец поднялся с дивана. Лицо у него было каменное, взгляд – не терпящий возражений.

Уже часа два как родители обсуждали мою будущую профессию. Вернее сказать, обсуждали то, где буду жить, когда поступлю в институт, что есть, что носить, с кем дружить. Место учебы они выбрали уже давно. И без меня. Я тогда еще наивно полагал, что мое мнение для них что-то значит. Не значило. Отец с матерью решили – вуз будет юридическим. Для этого мне надо переехать в областную столицу. Жить я буду у маминой тетки – тети Светы. Никаких ночных клубов, встреч с друзьями. И уж тем более – никаких собак и кошек!

– Мы уже деньги скопили, Андрюша. Как же без высшего образования? И тетя Света ждет. Она так обрадовалась, что ты к ней переедешь. Куда ей одной в трешке? Ей компания, тебе чистые рубашки и вкусный ужин. Не то что в студенческих столовых, – вторила отцу мать.

– Что ты с ним цацкаешься! Доцацкалась уже! Здоровый обалдуй вымахал, а все по стройкам и гаражам с собачками носится, спасает! Выискался спасатель! Больше всех надо? О себе пора думать! Вся жизнь впереди, будущее твое решается, а он – не поеду!

Я молчал, уставившись в стенку. Говорить что-то, убеждать было бесполезно. Сказано уже было много! И про лагерь, и про старых собак, которые просто перемрут после наступления холодов, если не следить за температурой в гараже, и про строительный техникум на другом конце города, куда уже втайне от родителей пару раз заглядывал, чтобы узнать расписание экзаменов.

– Так он же переживает, Володя. Добрый…

Отец оборвал ее каким-то злобным рыком:

– Эту доброту надо было пресекать, когда он с Собачеллой связался. Доброта ему эта теперь боком и выходит.

Кулаки у меня сжались сами собой. Больше всего я ненавидел, когда отец начинал обзывать Клавдию. Будто он знал, какая она была на самом деле! Будто хоть раз нормально заговорил! Только я знал, только я. Даже не родные сыновья. А уж тем более не соседи и мой отец в том числе.

Стена гостиной как-то сама попалась под кулак. Удар был такой силы, что задрожал висевший на ней светильник. Видимо, в этот момент у меня из ноздрей повалил пар, раз мать с отцом не сказали ни слова, а только в оцепенении смотрели, как я схватил ключи, смял в руках толстовку, воткнул ноги в кеды и выбежал в тамбур. Железная дверь с шумом захлопнулась. Но даже сквозь нее я мог различить голоса родителей.

– Куда ты смотрела, когда он таскаться за Клавкиным выводком начал? Все знали, весь двор гудел. А она все «хороший мальчик, зверей любит, добрым вырастет». Вырос!

– А сам-то…

– А сам-то… – отец подавился словами. – Сам-то я, если не помнишь, на вахтах вкалывал по три месяца. Деньги в дом зарабатывал. Это ты недосмотрела…

Слушать дальше я не стал. Слетел по ступенькам, на ходу чуть не запнулся, наступив на болтающиеся шнурки. Свернул за гаражи. В стене рядом с зелеными воротами ковырнул пятый снизу кирпич. Там у нас со Славкой была заначка – упаковка сигарет и спички. Курить мы с ним научились тут же. В ларьке за углом сигареты продавали поштучно, пока об этом не узнал мой отец и не устроил разнос продавщице. Пачки с тех пор нам покупал сосед Колька Пегий, к нему претензий у взрослых не было, Пегому еще зимой стукнуло восемнадцать.

Как назло, заначка была пуста. Видимо, Славка все перетаскал. Со злости я запулил кирпич в ворота. Из гаража показалась голова какого-то мужичка.

– С ума сбрендил?! Ну-ка, пшел отсюда, молокосос!

И я поплелся по улицам. Просто так, без цели, пиная банки. К своим в лагерь идти не хотелось. Как им в глаза смотреть? Пригрел, накормил и кинул? Так, что ли?! Это все отец… Всегда меня злил. Что он вообще понимает? Ему-то никто не указывал, как жить, куда поступать, чем заниматься. Нашелся воспитатель! Я его и не видел никогда. Всю жизнь по своим командировкам мотался, а теперь вздумал учить. Сам ни о ком не заботился, просто не знает, что это, а теперь лезет с наставлениями! «Я для тебя как лучше хочу! Вырастешь – поймешь!» Даже собаку завести не давал. И чего? Вот у отца вышка есть. Инженер! Кому нужны его заводы? Все закрылись, а он водилой пошел. Зря только учился.

– Андрюха, ты чего такой злой? Здорово!

Славка возник из ниоткуда. Просто появился вдруг перед глазами.

– Нормально все, – буркнул я, все еще копаясь в собственных мыслях и костеря отца.

– Опять предки?

– Угу.

– Институт! Юрист! Будущее! Иди учись, сдались тебе эти собачки?

– Славка, отвали. Они задолбали, ты еще тут.

Я натянул на голову капюшон и отвернулся.

– А это видел?

Славка ухмыльнулся и вытащил из кармана толстовки фотографию. Я чуть не упал. Дашка! Красивая. В платье, на каблуках, с лентой через плечо. Фотка была с выпускного.

– Откуда у тебя?

– Она моей сеструхе прислала. Они давно переписываются, еще когда Дашка уехала, моей Светке адрес оставила. Классная, да? «Выпускник года», – прочитал он надпись на ленте. – С таким выпускником и замутить можно.

– Дай сюда, – вскочил я, пытаясь отобрать фотку.

Славка заплясал, поднял вверх руку. Пользовался, гад, положением. Я всегда был ниже его чуть ли не на голову.

– А знаешь, куда она документы подала? А? Тадам! В твой юридический. На одном курсе будете учиться!

– Прикалываешься? – с сомнением уставился на Славку. Он мог и пошутить. Хотя кто ж такими вещами шутит?!

– Вот, сам смотри!

Славка протянул мне снимок. Дашка и вправду была красивая. Всегда была. А тут как-то по-особенному. Как невеста. А еще эти завитушки… Раньше она никогда не закручивала волосы. Меня затрясло, будто пальцы в розетку воткнул. Настоящие двести двадцать! На обратной стороне фотографии была надпись: «Светику от будущего адвоката!» Значит, правда! Ухх! Она действительно собиралась поступать на юридический.

– Чего встал? – выдернул меня из оцепенения Славка. – Беги к родакам, говори, чтобы документы собирали. Вещички пакуй! И вперед! Еще раз упустишь, третьего шанса не будет.

– Ты про Заболоцкого случаем не забыл? – напомнил я другу о разговоре с Платовой.

– Ерунда это все! Сеструха специально у нее про Заболоцкого спрашивала, по моей просьбе. Наврала Нелька. Тебя позлить хотела. Дура!

– Серьезно?

Славка кивнул.

Я еще сомневался. Тяжко мне тогда дался Нелькин «секретик». Я места себе не находил, извелся весь. Но Славка врать не будет. Неужели поехать?

– А лагерь? – спросил я.

– Да что ему будет-то?! Я же здесь. У моих родаков денег на квартиру в области нет. Снимать не на что, а в общагу они меня не пустят. Боятся, что натворю чего. Это ты у нас везунчик! И учеба, и жилье, и теперь вон… – он кивнул на фото, – девушка! Присмотрю за собачками, не дрейфь.

– Точно? – я все еще сомневался. – Там… это… загон для щенков бы утеплить к осени. И Слайсику на операцию надо. У него же пупочная грыжа, а они с Булькой не ладят. В ветеринарке сказали, зацепить грыжу может во время драки, тогда всё… Не спасти.

– Сделаем! – уверил меня Славка и хитро прищурился. – Ты давай о других делах думай. А если не поступишь?

– Поступлю! – в этом я был уверен. История и обществознание были моими любимыми предметами. Спасибо Клавдии. Это она своими рассказами о работе в милиции пристрастила меня к ним. По крайней мере, Уголовный кодекс теперь знал на все сто. Что там еще надо при поступлении? – Я приезжать буду каждые выходные. Тут пара часов на электричке. Сел и домчал. Только не подумай, что вас кидаю… – я будто бы уговаривал сам себя, и Славка это понял.

– Иди уже! Я присмотрю!

Присмотрит! Славка присмотрит, а я поеду к Дашке! То есть в институт. Сердце подпрыгнуло и попыталось вырваться наружу. Он прав! Надо было собираться. Еще уговорить маму купить те клевые белые кроссовки. Дорогущие. Она теперь точно не откажет, на радостях. И куртку поприличнее. А то Дашка вон какая вся. Надо соответствовать.

Я наспех попрощался со Славкой и кинулся домой – сообщать новость родителям. Не про Дашку, конечно. Про институт! Про Дашку им знать необязательно.

* * *

– Следующая станция Крюковский разъезд, – пробасил машинист, и двери электрички закрылись. Тудум-тудум, тудум-тудум задребезжали колеса. Я кинул рюкзак на потертое деревянное сиденье и уставился в окно.

Я впервые ехал в этом направлении. На дачу к Дашкиным друзьям, в противоположную сторону от дома. Еще одни выходные мимо. Как-то так вышло, что в родном городе я не был уже больше месяца. Учеба и новые друзья закрутили вихрем, не оставив шансов выбраться хоть на минуту, вдохнуть запах прежней жизни. Уже через пару дней после переезда в область я собрал вещички и смотался в общагу. Благо место быстро нашлось. С маминой теткой отношения сразу не заладились. «Не бери, не трогай, поздно не приходи, друзей не приглашай». Сплошные тупые запреты! Еще бы… Она всю жизнь одна прожила. Ее даже включенная вода в ванной раздражает. Видите ли, нечего по вечерам мыться! Мойся ночью. Это дешевле. Бред полный!

А в общаге… В общаге – ухх! Сам себе хозяин! Даже коменда не помеха. Тем более что она для студентов свой человек. Во всех смыслах!

Учеба мне давалась легко. Ее я почти не замечал, хоть исправно ходил на все пары и готовился к занятиям. Дашка оказалась в параллельной со мной группе. Когда я ее увидел на крыльце первого сентября, чуть заикаться не стал. Вся такая… Ну… Не такая, как все. И даже не просто красивая, а такая… вау! Волосы длинные. Мне всегда нравились девушки с длинными волосами. А тут она их опять закрутила, как там, на фотографии. Стоит, болтает с подружками. Меня даже сначала не узнала. Я к ней после пар подошел. Трусил немного, но подошел. Не бегать же теперь от нее или ждать, пока сама не заметит. Чего бояться… Я ведь ради нее сюда и приехал.

– Андрюша… – Дашка расплылась в улыбке. Такой задорной и в то же время какой-то смущенной. Я поплыл вместе с ней… Как пломбир! Таял и улыбался, улыбался и таял. И нес какую-то чепуху. Дашка, наверное, меня за дурачка приняла. Видимо, решила, что совсем помешался. Пожалела, наверное, и пригласила после учебы на экскурсию – показать мне город. Чтобы один не заблудился, как она сказала.

«Я? Заблудиться? Я что, маленький?» – слабо запротестовало во мне мужское самолюбие, но вслух, конечно, я такого не сказал. А только кивал, кивал, кивал. И шел рядом, и нес ее пакет с книгами, взятыми в библиотеке, и покупал мороженое, и рассказывал легенду о девушке с сапфировыми глазами, только что придуманную мной на ходу, и целовал ее около подъезда, спрятавшись от всех за раскидистой березой. Я летал… Стоя около ободранной общаги рядом с покрашенными в жуткий цвет лавками и переполненными мусорками, я парил над всем этим… И совсем не хотел опускаться на землю. С тех пор мы встречались каждый день. И вот теперь она позвала меня к друзьям. Раньше мы никуда не ходили компанией. Только вдвоем. А тут… У ее подруги был день рождения. Дашка уехала раньше на машине с подругой и ее родителями. К вечеру должны были подтянуться остальные гости. Ну и я в их числе.

В эти выходные я как раз собирался домой. Собственно, как и в прошлые. Тогда надо было переписывать прогулянную лекцию, а после идти вместе с Дашкой на аттракционы. Сейчас – вечеринка! Праздник намечался веселый. Но радостного предвкушения я не ощущал. Было неспокойно. Да чего уж там, гадко было. Когда звонил маме, говорил, что опять не приеду, она уже не сдерживала обиды, а просто плакала в трубку. Я быстро пробубнил что-то про подготовку к сложному семинару и отключился. Потом перезванивал отец, но разговаривать я не стал.

«Ворчать будет», – решил я и засунул телефон в дальний карман куртки, чтобы даже вибрации не чувствовать. Не слышу, значит, не звонит! Было это еще в общаге.

Я вытащил мобильный. На экране высветилось четыре не принятых от отца и эсэмэс от мамы. Открывать или не открывать? А вдруг что-то срочное?! Я приготовился отбивать родительские нападки… «Сынок, чудесного вечера. Не волнуйся, я не расстроилась. Борщ отцу варю, лук резала, потому и слезы. Все хорошо. Люблю тебя. Мама». Внутри все сжалось, будто кто ударил. Лучше бы она ругалась! Лук… ага! Так я и поверил! Я чувствовал себя полной сволочью. Звонил редко, месяц не показывался, про лагерь вообще не вспоминал. Точнее, старательно гнал от себя эти мысли, успокаивая свою совесть словами Славки: «Езжай. Я присмотрю».

«Там все хорошо! Джекки, наверное, опять за машинами гоняется. А Булька разбрасывает кашу. Она так смешно мордой в миску тычется, – уговаривал я себя, отлеживая бока на жесткой кровати. Она мне напоминала лежанку в моем собачьем лагере. И ту ночь, когда ощенилась Грета, а я сидел рядом с выводком в обнимку с обогревателем и караулил, чтобы щенки не замерзли. Зима тогда была лютая. Я как-то намекнул маме, что хорошо было бы пустить собак в квартиру, пока холодно, но по одному взгляду понял, что даже заикаться об этом не стоит. Поэтому мы со Славкой говорили родителям, что ночуем друг у друга, а сами сторожили в лагере. В одну из таких ночей Грета и ощенилась. А Славка потом в свое дежурство уснул и чуть гараж не спалил. И себя, и собак! Родители узнали, влетело нам прилично. Славку еще месяц на улицу не выпускали. Зато его родаки разрешили взять к ним на время Грету с щенками. И Слайсика тоже. Он тогда болел.

Славка… Мысли от собак метнулись к лучшему другу. Другу ли? Последние недели две Славка не брал трубку, когда я звонил. По эсэмэскам отписывался коротко: «Занят» или «На парах» – и потом не перезванивал. Мама говорила, что видела его с Драным и его братвой. Славка стал пить. И не удивлюсь, если они подсадили его на что-то похуже.

Я уткнулся лбом в промерзлое стекло. Октябрь в этом году выдался холодным, даже со снегом. И из оконных щелей тянуло морозцем. Он меня отрезвил. Славка… А я-то какой друг? Слинял. Повесил на него лагерь, теперь еще эти… Вытягивать его надо срочно, чтобы потом поздно не было. А лагерь? Он там вообще появляется?

– Газеты, сканворды, журналы… – Звук открывающийся двери тамбура и раздавшийся затем монотонный голос не дали мне додумать. Голос был детский. Он становился все громче и громче и вдруг возник прямо около моего уха: – Дяденька, купи газетку!

– Ошалел? Ты что, ушибленный?! – неожиданно для себя я ввернул любимое слово Собачеллы, и меня снова больно кольнула совесть.

Около лавки стоял мальчишка. На глаза съехала вязаная шапочка с завязками, на плечах болоньевая куртка. В жирных пятнах, похожих на машинное масло, и с длинными, почти до колен, рукавами, из которых выглядывали грязные, красные, с обгрызенными ногтями пальцы. Нос и торчащие из-под шапки уши тоже были красными. На шее у мальчишки висела сумка с газетами. Такие носили толстые автобусные кондукторши. Ими они пробивали себе дорогу в плотной толпе пассажиров.

– Сам ушибленный! Дядя, купи газетку! – ничуть не обидевшись, он снова выкрикнул мне в ухо заученную фразу.

– Отвали, мелкий! – я слегка оттолкнул пацаненка. Привязался, бродяжка. Еще его мне не хватало. Шляются тут по вагонам.

Мальчишка отошел на несколько шагов. Огляделся в поисках свободного места и снова вернулся к моей лавке. Свободно было только здесь. Согнувшись в три погибели, он стащил с шеи сумку и уселся напротив, аккуратно сложив свой скарб на сиденье.

Я недовольно отвернулся, воткнул наушники и врубил Rammstein. Славка все время говорил, что слушаю какое-то старье. А мне нравилось забивать голову непонятными словами и диким дребезжанием. Тогда можно было не видеть и не слышать никого вокруг. Не смотреть же всю дорогу на этого зачухонца? Хоть помылся бы. Весь замусоленный да к тому же дурно попахивает.

Пацаненок сидел тихо, смотрел в окно и что-то нашептывал. Электричка тронулась. Бах! Его огромная сумка полетела под соседнее сиденье. Веером высыпались из нее газеты. Они мокли и тонули в грязных лужах, принесенных пассажирами с улицы на подошвах ботинок. Несколько газет упало около дамочки в белом пальто. Она брезгливо отшвырнула бумагу носком сапога, отчего та расползлась, превращаясь на глазах в месиво.

– Нарожали уродов и не смотрят за ними, – громко, глядя на пацаненка, высказалась дамочка.

Ее поддержала заваленная по самую макушку авоськами бабка:

– На клей, поди-кась, себе наскребает. Вон как в девяностые. Насшибают пятаков, а потом нюхают по подвалам. Голытьба курносая. Милицию надо вызывать, милицию. Сдавать его надо, чтобы не шастал. Если мамки нет, пусть в детдоме сидит.

Мальчишка молчал. Он ползал по полу вагона, собирал уцелевшие газеты и тихо шмыгал носом. Остальные пассажиры тоже молчали. Кто-то стыдливо отворачивался, кто-то смотрел на мальчика с нескрываемым презрением, кто-то сочувствовал ему, но никто не вступился, не защитил перед бабкой и размалеванной дамочкой в белом.

Наконец он снова уселся на свое место, вжался в лавку, скукожился. Так, что красные замерзшие уши почти полностью спрятались под воротником куртки и сверху торчала только макушка. Через секунду из куртки раздались слабые булькающие звуки. Пацаненок не ревел, он тихо постанывал. Мне как-то неловко стало сидеть с ним рядом просто так. Даже жалко как-то его стало. Маленький же все-таки.

И тут я заметил какую-то розовую тряпку. Она тоже принадлежала пацаненку и, вероятно, выпала, когда сумка перевернулась.

– Твое?

Стоны прекратились, и из куртки на меня уставились два глаза. Большие, испуганные, опухшие от слез. Пацаненок рассмотрел тряпку, которую я ему протягивал, резко схватил ее и сунул под куртку.

– Отдай!

И снова спрятался.

– Как хочешь!

Электричка остановилась на станции, двери распахнулись, и вместе с людским потоком внутрь хлынул холодный октябрьский воздух. Мы с пацаненком дружно поежились. Я натянул капюшон, он глубже влез в свою безразмерную куртку. Пассажиры на соседних сиденьях засуетились. Кто-то входил-выходил, менялся местами. Противная дамочка в белом пальто, цокая каблуками, вышла на предыдущей остановке. Бабке с баулами приспичило поужинать. Она развязала туески и теперь жадно, обливаясь жиром, соблазняя окружающих запахом мяса, поглощала чебурек. До дачи мне оставалось проехать половину пути, и желудок напомнил о себе громким урчанием.

Я вытащил из рюкзака пачку сухариков. Половину отсыпал себе, другую протянул пацаненку. Он шарахнулся от меня как черт от ладана.

– Чего?

– Держи, говорю.

И, пока он вертел головой, не понимая, чего от него хотят, я сунул ему в рукав куртки пакетик с сухариками. Он снова дернулся, уже не так испуганно, но несколько зажаренных хлебцев все же выпали из пачки на скамью. Мальчишка тут же сгреб их и отправил в рот. Я даже опомниться не успел.

Дальше мы ехали молча. Он быстро сжевал свою порцию и теперь тайком разглядывал мои новые кроссовки. Высовывал нос из куртки и косился, делая вид, что рассматривает что-то на полу. Я перехватил его взгляд.

– Нравятся?

– Ага.

– Хочешь такие?

Он смутился, засунул подальше под лавку свои жеваные кеды и уткнулся носом в холодное стекло. На окне сразу появилось белое пятно. Мальчишка дыхнул еще раз. Пятно расплылось и стало похоже на человечка. Не хватало только рук и ног. Какой-то неполноценный человечек.

– Ты это… не обижайся. Они не много стоят.

Мне вдруг стало неловко перед пацаненком. Получалось, будто я его дразню.

– Сколько?

Я назвал цену.

– Дорого! – сказал он как-то горько и совсем по-взрослому. И снова отвернулся.

– Так ты ж работаешь? Продай свои газетки, купи кроссовки.

Пацаненок молча покачал головой. Это меня задело. Что он выделывается?! Бедненький-несчастненький. Месячишко побродит с газетками и купит себе что захочет. Я карманные деньги на кроссы полгода копил, изредка выделяя копейки из тех, что тратил на собак. Подрабатывать родаки не пускали. Пока не сказал, что в институт поступаю, отец ни копейки лишней не давал. Потом, правда, расщедрился. Добавил. И еще много чего прикупил. Телефон вот новый…

– Так бабка правильно сказала? Куда деньги тратишь? Пивко и сигаретки? Детям вредно.

Я начинал злиться. До сих пор не понимаю, чего я взъелся на мелкого. Сам от себя не ожидал. Мальчишка испуганно замотал головой:

– Неа, не… Не пиво. Я на молоко. На молоко я… И вот еще.

Трясущимися руками он начал шарить в сумке с газетами. Попадались только какие-то мокрые обрывки, бумага слиплась в бесформенные комки. Нужной вещи на месте не было.

– А где… – выкрикнул он чуть не плача, вскочил с лавки. И тут из-под куртки пацаненка вывалилась розовая тряпка. Та, которую я подобрал с пола.

Мальчишка бережно подхватил вещицу и расправил передо мной. Это был детский комбинезон. Розовый, с мишкой на ножке. Немного потрепанный, видно, что б/у, но вполне еще годный какому-нибудь младенцу. Когда они там носят такие комбезы?

– Сестренке? – спросил я.

– Неа. У меня нету. Это Светке, – сказал он так, будто весь мир вокруг обязан был знать, кто такая Светка.

Пришлось переспрашивать.

– Светка соседская. Теть-Машина дочка. Она еще не умеет говорить и даже ест плохо. Ей или три или шесть месяцев.

Видимо, в этот момент я весь превратился в сплошной знак вопроса.

– Я ей молоко покупаю, – объяснил малой, – и вещи вот!

Каждое следующее слово он произносил все тише и тише, будто стеснялся своего поступка. В конце он совсем зашептал:

– Ей носить нечего.

– А ты при чем?

– Я? – он был явно удивлен моим вопросом. – Они в нашем бараке за стенкой живут. У нее мамка пьет, а она плачет… Чтобы не плакала, ей мамка водку в молоко наливает. И тогда Светка спит. А еще молоко ей водой разводит, чтобы больше выходило. А я ее хорошим молоком пою! Самым дорогим! Из коробочки, а не из пакета.

Глаза у мальчишки засияли от гордости. Голос приободрился.

– Ты откуда это про водку знаешь? – Какая-то сомнительная история вырисовывалась.

– Так все знают. Она сама говорила: «Чтоб не орала, дура». Это она так про Светку. А я ей еще хлеба иногда даю и картошку. Пюрю.

– Ест?

– Знаешь как трескает?! Только много нельзя, живот заболит. Я по телевизору видел, что у детей колики бывают. Это такие бомбочки в животе взрываются. Я утром за газетами бегаю, потом продаю. Еду в город… Тут знаешь какой рынок?! Атас! Можно все-все купить или выменять. Я Светке погремушку на тетрадки менял. И еще костюмчик покупал с кошкой, голубой. И с шариками. И этот, розовый. Там тетенька продает. У нее дочка большая уже, ей не надо. Я Светке хотел еще курточку купить теплую. Она дорого стоит. Я подсчитал. Я умею считать. Она стоит целых пять коробок с молоком!

Мне стало не по себе. Еще минуту назад я злился на этого паренька, что он, счастливчик, работает и может позволить тратить деньги на что угодно. Хоть на чипсы, хоть на вещи, а тут получается вот что… Трудился он не для себя, а для соседской, совершенно чужой ему девчонки. Ладно бы сестра была… И этот рынок около вокзала я знал. Неровными рядами сидели, стояли, прислонившись к деревьям, полупьяные торгаши или старенькие бабульки, приносившие на продажу все, что плохо лежало. Ржавые ключи, отвертки, лампы, стоптанные до дыр ботинки, платья, я даже как-то видел трусы среди всего этого «великолепия». Детские вещи тоже были здесь в ходу. Пьянчужки тащили все это из дома. Из своего или соседского, кто их знает. Наскребали на бутылку и пили тут же, в кустах, прямо около товара. Бабульки собирались кучками и перемывали кости всем проходящим мимо. Им важно было не поторговать, а провести время. Вот по этому «атасному» рынку гулял восьми-девятилетний мальчишка и радовался покупке заношенного детского комбинезончика.