Текст книги "Пелена. Собачелла"

– Еще бы! Зачем тебе эти проблемы на участке, верно, Петр Сергеевич? – усмехнулась Собачелла.

– Ну, Клава… Суд ты не выиграешь. Аполлона все равно усыпят, хочешь ты того или нет. Сделай это сама, так проще. Тем более что он сам кинулся. И ты, и твои мальчишки в этом действительно виноваты.

– Ты знаешь, как все было, – тон Собачеллы становился все холоднее. – Моя вина лишь в том, что собака гуляла без намордника. В остальном виновен Заболоцкий. С него и спрашивайте.

– Заболоцкий, Заболоцкий… Да кто тебе поверит?

Участковый резко дернул молнию, бегунок выскочил и остался в руке. Петр Сергеевич отшвырнул его подальше. Тот звякнул о ступеньки, немного прокатился по бетонному полу и замер в нескольких метрах от меня. Я пригнулся к перилам. Видеть меня участковому не следовало. После истории с Аполлоном и Дашей я был у него на плохом счету, к тому же подслушивал их разговор с Собачеллой. Пусть и не с самого начала. К соседке я спешил с новостью о том, что Даша окончательно поправилась и хочет выступить в суде в нашу защиту. Торопился, поэтому не стал ждать лифт, а заскочил на девятый этаж по лестнице. Участковый уже стоял перед открытой дверью в квартиру Собачеллы и уговаривал ее избавиться от Аполлона. Внутрь она его, старого приятеля, не пустила. Я спрятался и стал слушать, о чем они говорят.

– У меня есть свидетели, – продолжала Собачелла.

– Мальчишки? Сопляки? Тю, их и слушать никто не станет. Скажи спасибо, что их не привлекают к ответственности. Если усыпишь собаку, даже на учет ставить не будем. Подумай, Клавдия, – напирал участковый. Он видел, как при упоминании обо мне, Славке и Флаконе побледнела Собачелла, понял, что нащупал слабое место и больше не упрашивал. Давил.

– Я подумаю, – ответила соседка и устало прислонилась к дверному косяку. – У тебя всё?

– Ну вот и молодец!

Петр Сергеевич приободрился. Протянул руку, чтобы похлопать Собачеллу по плечу, но, встретившись с ней взглядом, передумал, полез в карман куртки и вытащил стопку конвертов.

– Ладно, Клавка, подумай. Время еще есть. Ты, кстати, почему в почтовый ящик не заглядываешь? Вон, полный. Еле выгреб, – помахал он письмами перед Собачеллой.

– Спасибо. Не нуждаюсь. Там могут быть только повестки. А о датах судебных заседаний я узнаю стараниями Ираиды.

– Ираида… Она и мне заноза, эта Ираида. Противная баба. Шуму от нее много. Вы бы помирились… Все тише было бы.

Я видел, как Собачелла напряглась. Вся вытянулась в струну и взялась за дверь, показывая, что разговор с участковым на этом закончен.

– Ой, ой… Да подожди ты, Клавка. Я ж к тебе с новостями. На вот, письмо тебе… оттуда. Неделю лежит.

Собачелла выдернула у участкового стопку конвертов и резко закрыла дверь. Тот даже опомниться не успел.

– Ну, ты про Аполлона-то подумай, подумай, Клавка. Письмо почитай и подумай. Я к тебе через пару деньков забегу, – крикнул участковый напоследок, запахнул куртку и нажал на кнопку лифта.

Я подождал, пока подъемник доставит Петра Сергеевича на первый этаж, пока захлопнется за ним дверь подъезда, и поднялся с лестницы на площадку. Хотелось скорее войти и немного успокоить Собачеллу хорошими новостями. Но перед дверью я замер. Травля продолжалась уже пару месяцев. Сразу после случившегося родители Даши подали в суд на Собачеллу, как на хозяйку Аполлона. Ираида и некоторые жильцы дома выступили свидетелями со стороны обвинения. К тому же написали куда-то бумагу с просьбой о выселении Собачеллы из квартиры. Ираида ходила по подъездам и собирала подписи. Когда она появилась у нас на пороге, надо отдать должное отцу, он даже не открыл дверь, а послал ее куда подальше. Со мной он, правда, не разговаривал. Его можно было понять. Но этот поступок я оценил и решил, что на отца стоит положиться. Мама пила валерьянку и старалась не показываться на глаза соседям, ходила серая и нервная. Очень быстро обо всем узнали и в школе. Кто-то плевался в нашу сторону, кто-то поддерживал.

– Бедненький. Не расстраивайся, Андрюша, все наладится. Как твоя собачка? – выдала как-то Нелька Платова, встретив меня перед уроками в фойе школы.

Я удивился. Нелька на моей стороне? Эта вредина? И это после того, как называла Собачеллу чокнутой. Хотя в последнее время с ней творилось что-то странное. В школу Нелька опаздывала, прибегала к началу урока с какими-то пуделиными кудряшками на голове, гордо называя это укладкой, старательно малевала губы помадой. Я как-то попросил списать домашку и наткнулся на россыпь жутких сердечек на полях. Нелька, которая раньше каждую перемену убегала к подружке из параллельного, теперь все время торчала в классе за нашей общей партой, подслушивала разговоры и бесилась, если мы со Славкой начинали говорить про Дашку.

– Влюбилась! – хохотал Славка. Я только отмахивался. Этого еще мне не хватало!

Сейчас Нелька решила поинтересоваться здоровьем Аполлона. В ее искренность верилось с трудом, но я все-таки решил ответить:

– Нормально, Нель. Аполлону лапу зашили, рана небольшая. Дашу тоже уже выписали. Она дома.

Нелька недовольно нахмурилась:

– Опять Даша. Нашел за кого переживать! Она сама виновата, что к псу полезла. Будет теперь знать.

– Во всем виноват Заболоцкий, – ответил я сухо.

Нелька примирительно кивнула:

– Пусть Заболоцкий. Но никто не заставлял эту Дашу бросать тебя в такой момент. Да еще в суд подавать на… Собачеллу. Она предатель, а ты ее защищаешь.

Вот, значит, как все выглядело со стороны. Или так считала только Нелька?! Ревнует, что ли?! Да, Платова не изменилась. Только не она. Все такая же… Лезет не в свои дела и думает, что все про всех знает.

– Дура ты, Нелька! – ответил я, развернулся и направился к кабинету алгебры.

Нелька пришла намного позже, со звонком. Понурая, с красными глазами. Села рядом и весь урок молчала, даже ни разу не взглянула в мою сторону. Мне было все равно. Я думал о Заболоцком! Мы с друзьями пытались его разыскать, но Заболоцкий как в воду канул. Один паренек из его двора шепнул, что родители отправили Заболоцкого к бабушке в другой город – отсидеться, пока шум не уляжется. Косяков за ним водилось немало, и они боялись, что дорогого сыночка все-таки упекут в тюрьму. Но милиция не думала его искать. Ведь козел отпущения был тут, рядом: собака была без поводка и намордника, напала на человека, значит, виновата хозяйка. И все ополчились на Собачеллу. Даже ее друг, участковый, вместо того чтобы помочь нам добиться правды и доказать, что пес не опасен, а кинулся на Дашу только потому, что сам был ранен, занял сторону Ираиды и ей подобных. «Задницу свою прикрывает», – говорил про него Славка. И я был с ним согласен. Но никогда за эти месяцы я не допускал мысли о том, что мы проиграем и Аполлона усыпят. Никогда! До сегодняшнего дня.

Мне стало страшно!

Когда я все-таки решился войти, дважды ударил кулаком по двери (наш с Собачеллой условный сигнал). Дверь открылась сама. Соседка, вероятно, забыла запереться. Аполлон, мой любимый дуралей, бросился ко мне, как всегда едва не опрокинул. Я потрепал его за ухом, получив в ответ порцию слюнявых нежностей, и аккуратно поставил на пол. Вообще, такие прыжки ему были противопоказаны. Шерсть на лапе еще росла клочками. На собачьей коже проступал красноватый пульсирующий шрам. Повреждение было небольшим. И Аполлон спокойно передвигался по дому, слегка подволакивая лапу.

Еще несколько собак подбежали поздороваться. Псы, которые обычно сидели в гостиной, отданной им хозяйкой в полноправное пользование, сейчас свободно гуляли по всей квартире. Собачеллы видно не было. Я прошел на кухню, в ванную комнату, заглянул в гостиную. Никого. Только под дверью в спальню Собачеллы – тонкая полоска света и какие-то сдавленные всхлипы. Тихонько постучал, мне не ответили. Толкнул дверь и вошел. Соседка сидела на полу, поджав под себя ноги и опустив голову на скрещенные руки. Перед ней лежал ворох бумаг и фотография двух гномов с новогоднего утренника. Та самая, которую я видел, тайно прокравшись во владения Собачеллы.

– А, Дюшка, входи, – пробормотала она, нисколько не удивившись моему появлению. Красные опухшие глаза выдавали недавние слезы. Она их не прятала, не скрывала. «Собачелла плакала?! Быть того не может», – подумал бы я раньше. Но сейчас, сидя рядом с ней на потертом половичке, рассматривая старую детскую фотографию, понимал, что может. И это не признак слабости. – Смешные, правда? – Собачелла подвинула ко мне снимок. – Леше здесь шесть, Сережке четыре с половиной. Мои сыновья. Представляешь, у меня есть сыновья, – улыбнулась соседка. – Были…

Я впился глазами в снимок. Ее сыновья. Конечно. Как я мог не догадаться. Ее. Они так похожи на девушку в форме. Значит, там… она. Милиционер.

Собачелла проследила за моим взглядом на дверь, где висел снимок девушки в форме, грустно улыбнулась и кивнула, как бы подтверждая мою догадку.

– Хочешь, расскажу одну историю? Жила на свете девочка Клава…

* * *

Телефонный звонок оборвал рассказ Андрея. Все повернулись к Аньке. Мобильник в ее сумочке настойчиво тренькал.

– Ну сколько можно? – выругался оператор и отключил камеру.

– Извините. – Анька покраснела и спешно отошла к забору. Достала телефон.

Звонил Сеня.

– Привет!

– Привет. Совсем не могу говорить, я на съемке, – почти прокричала Анька в трубку.

– Ясно. Ничего, подождет твоя съемка. Наверное, ничего важного. Я сейчас такое расскажу… Или потом? Ты когда вернешься?

– Сеня, это надолго. Я в Перелуках. Похоже, останусь до завтра…

Она уже хотела нажать на кнопку отмены, но Сеня ее опередил:

– Ага. Значит, рассказываю сейчас… Я был на презентации своего нового проекта. Помнишь, я говорил. Круто прошло. Столько людей. Все в восторге. Цветов надарили. Так что дома у нас теперь настоящий сад. Тебе понравится. И ужин я заказал…

Аня замолчала, отстранила от себя телефон. Сеня говорил еще что-то, но она не могла ответить. Глотнула воздуха и так и не выдохнула. Он как будто застрял в горле. Свежий, чистый, настоящий воздух. Он здесь был совсем другим, чем в городе. И жизнь была другой. И люди. Хотя нет, люди были те же… Обычные люди со своими проблемами и заботами. Но эти проблемы вдруг показались Ане глубже и важнее, чем были у нее, у ее знакомых, у Сени… Словно одно и то же блюдо, но поданное под другим соусом. Ингредиенты прежние, а вкус иной.

– Ты меня не слышишь? Алло, Аня? Алло? – голос Сени надрывался в трубке.

– Я перезвоню, – глухо ответила Анька и отключилась.

Другой соус… Неужели она успела им пропитаться?!

* * *

– Жила на свете девочка Клава. С детства любила собак и мечтала стать кинологом или ветеринаром. Всех животных домой с улицы перетаскала. Дрессировала, лечила больных, потом пристраивала в добрые руки. Девочка выросла, мечта сбылась. Окончила она ветеринарное училище, поступила в школу милиции, вышла замуж, обзавелась двумя детьми. Клава радовалась своему призванию. Гордилась, когда псы хорошо выполняли работу: ловили преступников или отыскивали наркотики. Сил и времени на них не жалела. Заболеют – домой не идет, кругами ходит около вольеров, холит, лелеет, лечит. Всё сама. Муж стал ревновать ее к собакам. Дети подросли, начали обижаться, мол, они тебе дороже, чем мы. Это, конечно, было неправдой. Просто с собаками Клава общий язык находила легче, чем с людьми, и по-настоящему была счастлива только в их обществе. Время шло, дети росли. И так получилось, что запустила Клава своих сыновей.

Как-то майским деньком вызвали ее с собакой на ограбление киоска. Четверо в масках разбили витрину и вытащили товар, взяли столько, сколько унести смогли. В основном, по мелочи: пиво, сигареты, газировка со жвачкой. Ясное дело, опытные преступники на такое не пойдут. Значит, школота, малолетки.

Пес Фенька взял след и привел Клаву к гаражам. Одну, без подмоги. Оперативники замешкались у киоска, а Клава привыкла работать быстро, четко. Уже подходя к гаражным рядам, Клава почувствовала недоброе. Тревожно сжалось сердце, похолодели ладони. Места знакомые, неподалеку от дома, здесь обычно ее старший сын встречался с друзьями.

Фенька остановился и поскреб лапой металлическую гаражную дверь. Клава все поняла! Раздумывала она лишь секунду, потом открыла засов и уверенно вошла внутрь, прекрасно зная, что сейчас увидит. Мальчишек было трое. Леша, ее Леша, которого она качала на руках, кормила по утрам кашей, хвалила за успехи в школе, пристраивала через знакомых в спортивную секцию, потому что он подавал большие надежды, стоял посреди гаража с бутылкой пива. Во второй руке он вертел сделанную из ее же чулка черную маску. Вокруг – беспорядок: окурки, пустые банки, упаковки жвачки, чипсов. И аккуратно разложенные на кирпичах четыре ровные стопки денег.

А потом был суд. Судили троих – тех, кого застала Клава в гараже. В том числе и ее Лешу. Четвертого друга подростки так и не выдали. У милиции были подозрения, кто это мог быть, но доказательств они не нашли.

Кража, совершенная группой лиц по предварительному сговору, – так звучала статья. И Леша вместе с друзьями, которым тоже было по шестнадцать-семнадцать лет, после приговора поехал в колонию для малолетних.

Мир Клавы рухнул.

– Ты виновата! Ты должна была его вытащить, – кричал во время очередной ссоры муж. Младший сын Сережка занял его сторону. Он тоже был уверен, что мать могла воспользоваться моментом и отпустить мальчишек еще там, в гараже. На худой конец, подделать улики, договориться с операми или заплатить судье.

Ничего этого Клава не сделала. Даже не собиралась. Она верила в закон. И считала, что каждый должен отвечать за свои поступки.

– Если бы я знала, что тебя осудили несправедливо, душу бы вывернула, на коленях ползала, умоляла, унижалась, на все бы пошла, чтобы спасти. Но ты виноват! Прости! – сказала она Леше, прощаясь.

Его увезли. А следом уехали из дома муж и Сережка. Они простить Клаву так и не смогли. Она писала письма, приезжала в город, где они жили, но ответом была тишина и закрытая дверь.

Через пару лет Клава смирилась с одиночеством. Выручали только собаки. Они согревали ее окоченевшую душу, давали любовь, которой ей недоставало. Псы были на работе. А дома – мертвая тишина и детские фотографии, над которыми она могла сидеть часами. Заводить собаку в квартире Клава не решалась. Понимала, пес будет сидеть целыми днями один, предоставлен сам себе. Слишком много времени она проводила на работе.

Она перестала обращать внимание на то, что происходит вокруг, даже с соседями и подругами больше не общалась. Только с коллегами по работе. И очень удивилась, когда однажды начальник объявил, что штат кинологов сокращают. И она, Клава, попала под это самое сокращение. Больше не будет ночных выездов, сборов, задержаний. Больше не будет в ее жизни собак, к которым она так привязалась.

Клава ушла. А через несколько дней узнала, что сокращать решили не только людей, но и служебных собак. Их содержание обходилось дорого, да и работать с таким количеством хвостатых сотрудников стало некому. Неугодных псов раздавали сначала милиционерам, потом всем желающим. Оставшихся решено было усыпить.

Клава взяла сразу четырех. Потом еще двух отдал бывший сослуживец – собаки не прижились дома. Затем она, как в детстве, стала подбирать животных на улице. Лечила, откармливала. Вот только пристраивать было некому. Все тогда жили тяжело. И лишний рот был действительно лишним. Со временем Клаву стали сторониться даже те, кто когда-то поддерживал. Так она стала Собачеллой, Гавкалкой Петровной и Ветеринаршей.

Собачелла закончила рассказ и печально улыбнулась.

– Я не знал… – промямлил я.

– Никто не знал. А кто знал, забыл и больше не вспоминает.

– А ваши сыновья, – я старательно подбирал слова, чтобы не обидеть соседку, – они так и не простили?..

– Сергей нет, увы. Лешка простил! Через столько лет. Смотри, вот оно, письмо.

Собачелла подтолкнула ко мне усыпанный марками конверт. Из него выглядывал краешек серой бумаги. Я повертел письмо в руках и положил обратно. Не решился его прочитать. Слишком личным оно мне показалось. Собачелла пересказала его содержание сама.

– После той первой судимости Леша вернулся к отцу. Женился, устроился на работу. У него родился сын. Николай. Вот, и фотография есть. Ему сейчас лет пять. Я бабушка, можешь себе представить? – Глаза у Собачеллы загорелись, она вытащила из конверта снимок лопоухого мальчика с кудряшками, очень похожего на нее прежнюю, и продолжила: – Но что-то не задалось. С работы его уволили. Надо было кормить семью. И тогда Лешка связался с какими-то мошенниками. Не знаю, чем они занимались, но результат оказался прежним. Его посадили во второй раз. Сейчас он в колонии. До конца срока осталось совсем немного. Дюшка, он пишет, что только там все понял и простил меня. Он скоро освобождается и хочет встретиться. И внука обещает привезти! Представляешь?

Собачелла схватила меня за руки, сжала их, потом резко поднялась и стала ходить по комнате, что-то бормоча под нос. Конечно, я не представлял, что она сейчас испытывает. Но был очень взволнован. Будто это ко мне должны скоро приехать сын и внук, которых у меня и в помине не было.

Я не стал ничего рассказывать ей про Дашу. Не до того сейчас. Молча вышел из комнаты и прикрыл дверь.

* * *

Что случилось потом? Много всего. Много всего страшного.

Дашины родители выиграли суд, и Собачеллу обязали выплатить огромный штраф. Деньги у нее имелись, она откладывала их всю жизнь, копила для сыновей. Пришлось отдать примерно половину сбережений.

Аполлона по решению суда усыпили.

Я, Славка и Флакон – мы рыдали, как маленькие, прощаясь с нашим добродушным другом. Аполлон ластился, вилял хвостом, подпрыгивал, ожидая новую игру. Потом его увели…

Следом на «скорой» увезли Собачеллу. Сердечный приступ. Сколько мы ни бились, сколько ни просили пустить нас к ней, ответ врачей был жестким: в реанимацию заходить нельзя. Тем более детям. Тем более посторонним.

Мы начали обрывать телефоны. Но вскоре медики поняли, кто звонит, и вовсе перестали отвечать. Тогда по моей просьбе в больницу каждый день стала звонить мама и спрашивать о здоровье Собачеллы. «Без улучшений», – отвечали ей раз за разом на другом конце провода. На пятый день, едва назвав фамилию соседки, мама услышала слова соболезнования.

Собачелла умерла!

* * *

– Так. Джекки готова, – сказал Флакон, закончив крепить поводок.

– Все с намордниками? – в пятый раз уточнил я.

Флакон кивнул.

– Корм я уже спустил вниз. Ну, мы пошли!

Они со Славкой подхватили поводки и направились к лестнице. Восемь псов послушно поплелись следом.

Я обошел квартиру. Проверил краны, приборы, свет. Все в порядке. Давно пора было закрыть дверь и спуститься вниз. Там меня ждали. Но я никак не мог проститься с этой квартирой. Здесь я познакомился с Собачеллой, здесь понял, что такое преданность, ответственность и настоящая любовь.

Прошло уже около месяца, а рана ныла так, будто все случилось вчера. Будто я потерял не друга, а часть себя. Пусть мне было всего четырнадцать, но, казалось, за эти пару лет общения с соседкой я начал понимать о жизни больше, чем некоторые взрослые. Она изменила меня навсегда.

Хоронили Клавдию Дмитриевну морозным утром. Несмотря на зверский холод, я, Славка, Флакон и собаки шли за гробом до самого кладбища. Благо находилось оно неподалеку. Немногочисленные знакомые – несколько жильцов нашего дома да парочка коллег – добирались на автобусе, заказанном Славкиными родителями. К нашему немалому удивлению, они взяли на себя все организационные вопросы. И очень нам в этом помогли.

Среди провожающих я все искал взглядом мужчин, хоть отдаленно похожих на мальчиков в костюмах гномов с той старой фотографии. Но сыновей Собачеллы не было. Как потом оказалось, Алексея – старшего сына – не пустили к матери, хотя до конца срока оставалась всего пара дней. Младший, Сергей, приезжать даже и не думал. Не было и участкового. Коллега, друг детства Собачеллы, он не пришел с ней проститься. Вероятно, боялся косых взглядов Ираиды, с которой теперь был в дружбе. А та, узнав о смерти соседки, ликовала, но старалась этого не показывать. Опять же, чтобы не осудили.

Церемония прошла быстро. Три комка земли из моей ладони упали на крышку гроба, и я навсегда простился со своей необычной соседкой. Что греха таить, хотелось плакать, но я держался. Видел, как держатся мои друзья. Им тоже в ту минуту было несладко.

Знакомые и коллеги Собачеллы начали расходиться – всем хотелось поскорее запрыгнуть в теплое нутро автобуса и согреться, так нестерпимо жалил холод. Мы втроем остались. И тут завыла Джекки. Потом Пуля, следом Кит, тихо подвывала на руках у Славки Булька. Собаки прощались по-своему, как умели. Когда вой смолк, оставаться на кладбище стало совсем невыносимо.

Мы, прихватив замерзших собак, направились к автобусу. Как ни странно, около него стоял мой отец.

– Отправляй своих в столовую. Я тебя сам довезу, – сказал он и, заметив мое недовольство, добавил: – Поговорить надо.

Автобус уехал. Мы сели в машину. В салоне было жарко, и мне сразу захотелось спать. Уснуть и забыть все, как страшный сон. Очнуться от голоса Собачеллы, прикрикнувшей на Аполлона за то, что опять стащил со стола приготовленную для супа кость, потрепать по загривку расположившуюся на моих коленях Джекки, схватить рюкзак и побежать на свидание с Дашей.

– Они не приедут, – разбудил меня отцовский голос.

– Кто? – не понял я.

– Серега с Алексеем. Они не приедут.

– Сыновья Собачеллы… То есть Клавдии Дмитриевны? Откуда ты их знаешь?

Отец грустно улыбнулся:

– Мы дружили в детстве, пока Серега не уехал, а Лешка…

– …не сел! – закончил я за него мысль.

– Ты в курсе? Она рассказала? – удивился отец.

Я кивнул.

– Собачелла… Когда-то я звал ее тетя Клава и частенько бывал у них в гостях. До того случая. А потом… Потом возненавидел. За Леху, за Серегу – за друзей, которым сломали жизнь. По глупости. Она могла их вытащить. Могла! Но поступила как предатель! Она предала свою семью. Променяла на шавок. А теперь тебя во все это втянула.

– Меня никто не втягивал. Я сам. Собачелла была моим другом, и ты не имеешь права ее оскорблять. Тем более сегодня. А тогда, в истории с сыном, она поступила так, как считала нужным. Значит, не могла иначе. Это их дело.

– Их дело? Мал еще судить, что правильно, а что нет. Это была глупость. Баловство. Мы не думали, что все так закончится. Когда она пришла в гараж… Мне просто повезло, что в тот момент меня внутри не было.

Меня ударило током. Вот оно что! Мой отец был четвертым! Там, у киоска… Поэтому он так противился моему общению с Собачеллой. Не из-за друзей. Из-за себя. Он боялся, что она знает правду и расскажет ее мне.

– Не волнуйся. Она не знала, что это был ты. Даже если бы знала, мне рассказывать не стала бы.

– Не знала? – отец выглядел потерянным. Наверное, тяжело жить в постоянном страхе, что кто-то знает твою тайну и может выдать ее самым близким людям. А тут он сам проговорился. Мне стало его жалко, но я был слишком зол в тот момент, чтобы думать о его чувствах. Я уже почти кричал на отца и не мог остановиться.

– Зачем ты вообще сюда приехал, если ненавидишь ее?

– Хотел, чтобы ты знал о ней правду. Чтобы не наделал глупостей. Мама сказала, что ты собираешься забрать себе собак.

Он схватил меня за подбородок и резко повернул в сторону кладбищенских ворот.

– Смотри! Смотри, чем для нее все это закончилось! Эта дурацкая любовь к шавкам. Одиночеством, презрением и…

Он хотел сказать «смертью», но не решился. Осекся. Я вырвался из рук отца. Если бы он еще раз попытался сделать подобное, мне кажется, я бы его ударил.

– Это вы убили Собачеллу, – орал я. – Вы все! Все, кто отвернулся от нее в самый трудный момент. Думаешь, ей так хотелось отправить в тюрьму родного сына? Да это вообще от нее не зависело!

– Да много ты понимаешь! – свирепел в ответ отец.

– Много! Больше вашего. Она никого не предавала. Ни тогда, ни сейчас. И в случае с Дашкой она не виновата. Вам проще было усыпить собаку, чем разобраться. Надо было помочь, а вы добивали. Муж, дети, Ираида эта, участковый, ты… Это вы все предатели и убийцы. А вот Лешка простил. Написал ей письмо и хотел приехать вместе с сыном. Не успел, наверное. Всю жизнь был рядом и не успел. Я тоже боюсь не успеть, папа. Мне надо идти, – сказал я, выскочил на мороз и хлопнул дверцей машины.

Отец остался внутри. Жалкий, сгорбленный, съедаемый страхом и ненавистью. Он провожал меня взглядом. Я чувствовал это, хоть и ни разу не оглянулся. Больше мы с ним о Собачелле не говорили.

Через месяц на нашем пороге возник кудрявый мужчина в дорогущей меховой куртке.

– Ты Андрей, сын Вовки Колганова? – начал он с ходу. – Где отец?

– А вы кто?

– Тебе дело-то какое? Сергей Степанов. Друг детства.

Я оторопел. Явился… сынок!

– Отец на вахте.

– Ладно, не до него сейчас. Ключи давай.

– Какие ключи? – удивленно спросил я, хотя, конечно, сразу понял, в чем дело.

– От материной квартиры. Ваша старшая дома сказала, что они у тебя. Живей давай, у меня времени мало, – он посмотрел на часы. Дорогие, отметил я про себя и почему-то разозлился. Никогда хамством не отличался и со взрослыми, если это были не родители, не спорил, но тут меня понесло:

– Так мало, что даже на похороны матери нельзя было приехать?

У Сергея брови поползли вверх. Он весь ощетинился, как собака перед нападением. Хотя нет… такое сравнение ему не подходило. Собаки были куда порядочней и без надобности не бросались. Если только были не мелкие визгливые шавки.

– Ты чего там болтаешь, сопляк? Живо гони ключи, говорю.

Он просунул ботинок в дверной проем, пытаясь зайти в квартиру. Я резко дернул ручку, и на его обуви осталась царапина. Сын Собачеллы завизжал как резаный и убрал ногу. Этого времени мне хватило, чтобы захлопнуть дверь. На лестничной площадке послышался мат.

– За ботинки платить будешь, сопляк. И ключи мне вернешь!

Он еще что-то орал, но я не слушал. Надел наушники, включил погромче музыку и просидел так до самого вечера, пока с работы не пришла мама. А вместе с ней явился участковый. Разговор был сложный, на повышенных тонах. В итоге мне дали один день на то, чтобы «очистить», как сказал Петр Сергеевич, квартиру соседки от живности и отдать ключ законному владельцу. Иначе сын Собачеллы грозился пойти в полицию и заявить, что я незаконно завладел его собственностью.

Я обзвонил друзей. Они своих друзей, а те друзей друзей. У кого-то даже родители подключились. В общем, спустя пару часов нам удалось пристроить кошек и щенков и найти для оставшихся животных более или менее подходящее жилье – старый гараж, который мы позже прозвали собачьим лагерем. На первое время. Флакон, Славка и я собрали пожитки: поводки, миски, намордники, пакеты с кормом, остатки мяса и каш. Вытащили из квартиры большой ковер, служивший псам подстилкой, несколько одеял, кастрюли. В кладовке мы нашли засаленную плитку с двумя конфорками, веники и лопаты. Их тоже решили прихватить с собой. Пригодятся на новом месте. Всю утварь мы временно спрятали у Славки, чтобы новый хозяин не видел, как мы выносим ее из подъезда. Ему эти вещи, конечно, без надобности. Но скандалить он любил и мог заставить тащить все обратно.

И вот теперь они все ждали меня внизу. Восемь псов, Славка, Флакон, участковый и сын соседки Сергей. Он даже не зашел в квартиру, хоть и провел здесь все детство. Мама говорила, что он собирается кого-то нанять, чтобы все отмыли, пустить временных жильцов. А потом и вовсе продать квартиру.

Я еще раз обошел комнаты, заглянул в спальню Собачеллы. Не был здесь с ее смерти. На похороны нужны были деньги, и я взял немного из припрятанного соседкой конверта. Остальные деньги пошли на покупку еды для собак. Мне казалось, что я поступаю правильно. Любимцам Собачеллы они были нужнее, чем ее сыновьям.

Мне вдруг захотелось взять себе что-нибудь из этой комнаты. На память. Все равно вещи Собачеллы Сергей, скорее всего, выбросит или сожжет. Я вытащил из комода стопку писем: те, что писала соседка своим сыновьям все эти годы, и то, которое пришло недавно. От Алексея. Возможно, удастся ему переправить. Я снял с двери фотографию соседки. Для себя. И фото детей. Снимок с утренника тоже можно было отослать Алексею.

Мысленно попрощался с домом Собачеллы и захлопнул дверь.

* * *

– Пыхти, пыхти, разваривайся. Не зря меня мама готовить учила, – приговаривал Славка, склонившись над кастрюлей с кашей. Огромная, литров на десять, посудина стояла на низкой двухконфорочной плитке, плитка на доске, доска на полу. Поэтому приходилось готовить вот так, скрючившись, по часу перемешивая перловку, чтобы не подгорела. Плитка у Собачеллы была старая, работала еле-еле. Собак она спасала от голода, нас со Славкой и Флаконом от холода. В металлической коробке, которую владелец – местный пьяница Степаныч – гордо называл гаражом и сдавал нам за несколько сотен в месяц, отопления, конечно же, не было. Ноги пристывали к полу, из носа текло не только у людей, но и у собак. Мы-то приходили-уходили, а они жили здесь постоянно. Но лучше здесь, чем на улице в минус тридцать.

Чтобы псы не простудились, мы натаскали досок из припасов Степаныча, застелили ими бетонный пол. Сверху положили ковер Собачеллы и одеяла. Самый холодный угол, который промерзал до ледяных корочек на металле, пришлось заткнуть тряпками. Плитку мы включали сразу же, как только приходили в гараж. Ставили на одну конфорку мясную кашу, на другую кастрюльку с водой и грелись вместе с собаками от исходящего от них пара. Потом наступала очередь кормежки, уборки и прогулки. Но тепла не хватало. Тогда мы выпотрошили копилки, добавили то, что осталось от денег Собачеллы, и купили в гараж обогреватель. Жить стало легче. Особенно здорово было по вечерам. Славка приносил из дома ноутбук, диски, и мы, расположившись вместе с собаками на одеялах, смотрели фильмы.

Мы жили по расписанию. Выручало то, что Флакон учился во вторую смену, мы со Славкой в первую. Поэтому весь ритуал с кормлением и уборкой можно было проделывать дважды в день. Первые недели две все шло хорошо – мы чувствовали себя героями, спасавшими если не мир, то отдельно взятую собачью планету точно. Потом подустали. Заканчивались взятые мной у Собачеллы деньги. Пришла весна. С ней посиделки во дворе на лавочке, вечерний футбол и экзамены. Первым сдулся Флакон.

– Мы чего, всю жизнь так за ними бегать будем? Сколько там собаки живут? Двенадцать-пятнадцать лет? Не, я на такое не подписывался. На улицу не вариант выкидывать, конечно, что я, живодер, что ли. В приют надо сдать. В соседнем городе такой есть. Я вот прям сейчас договорюсь.