Текст книги "Все оттенки боли"

Таня посмотрела на меня такими серьезными глазами, что я поняла без слов – брякнула что-то не то.

– Мы. Теперь. Всегда. Будем. Вместе. Запомни! Или вместе, или вообще никак.

– Ну ты же не убьешь его, если вдруг он решит вернуться домой, – улыбнулась я.

– Разберемся, – жестко ответила Таня и перекрестила руки буквой «х» – типа разговор окончен.

Мухаммед выбрал третий вариант развития событий, который мы с Танюхой не предусмотрели.

Он остался в Афганистане работать военным переводчиком. Помогать общению афганских командиров и советских военных. Да и не только…

Крайне ответственная профессия – от одного неправильного слова при переводе зависит жизнь. Мухаммед знал в совершенстве редкий язык пушту, был вольнонаемным работником, поэтому его работа хорошо оплачивалась и очень ценилась. Ведь быть переводчиком при пытках даже военному человеку тяжело, а здесь обычный выпускник универа.

Поймали «духа» в пещере, где он и еще один снайпер прятались. Снайпера застрелили, а этого взяли в плен сведения получить. А как получишь, если все они врут, что не понимают ни одного языка, кроме пушту.

Привозят Мухаммеда, и он начинает переводить.

«Душман» рад слышать родную речь, но тем не менее ни в какую не сознается. Говорит, мирный житель, в поле пахал. Услышал выстрелы, в пещеру спрятался. Отпустите, твердит, вы же добрые люди…

Мухаммед переводит, а мужика тем временем вешают на солдатском ремне. На скамейку поставили, в петлю голову сунули и спрашивают снова:

– Сейчас мы тебя повесим. Рассказывай, где ваша группа, сколько человек, как вооружены?

Мужик твердит, что он мирный крестьянин, в поле пашет и против советских солдат-освободителей никогда не воевал.

Тут Мухаммед от себя ему говорит:

– Тебя сейчас убьют, если не признаешься. У тебя семья есть?

«Дух» говорит:

– Жена и трое детей.

Мухаммеду не по себе. Ведь у него тоже… Но это враг, и за неделю пятеро ребят погибли от рук снайпера. Совпадение? Может, и совпадение, но разбираться не будут. Женевская конвенция безнадежно устарела, на войне свои законы.

Подполковник с караульными солдатами вынули мужика из петли и давай ногами избивать. Все внутренности отбили, мужик лежит, кровью откашливается.

– Сейчас не скажешь, где остальные прячутся, повесим. Переводи.

Мухаммеда уже тошнит от этого зрелища, но на войне как на войне – сам подписался. И тут пленник, еле шевеля окровавленными губами, обращается к переводчику:

– Я слышал, тебя Мухаммедом называют. Что же ты, названный в честь пророка ислама, против своих воюешь? Да проклянет тебя Аллах! Я смерти не боюсь, готов предстать перед Всевышнем Аллахом…

Мухаммед молчит, не переводит.

– Что, что он сказал? – дергает его подполковник.

– Он сказал, что… не признается, лучше смерть.

Подполковник жестом показал «вешать», и мужика коряво вздернули на ремне. Он еще долго дергался, потому что на ремне неудобно вешать, лучше веревка.

В Москве в семье Тани Григорьевой произошла катастрофа.

Оператор (а больше некому), которого она «кинула» с рестораном в Баку, оказался действительно очень злопамятным. Он передал через консьержку в подъезде кассету с записью встречи Тани и Мухаммеда, да еще и сопроводил это грязными закадровыми комментариями.

Отец в приступе бешенства позвонил мужу дочери и отчитал, что тот покрывал проделки Тани, отпустив ее в Баку.

– Что же ты за муж, если тебе жена открыто изменяет?! С Таней разговор будет особый, но ты меня разочаровал! Ой как разочаровал, – посетовал член ЦК КПСС и бросил трубку.

Муж не нашелся что ответить. Слыть рогоносцем публично было уже не в его силах. А получить разнос от начальства – вообще нитроглицириновая тема.

– Зачем ты снимала вашу встречу? – только и спросил он, когда жена вернулась с работы домой. – Ты же обещала, что все это останется только нашими проблемами. А теперь о твоем пошлом поведении знают родители, и я уверен, что уже не только они. Я ответственный работник, что ты со мной делаешь… У меня же слабое здоровье…

Таньке даже жалко его стало. Ну кто виноват, что она его не любит?! Ни он, ни она. Родители виноваты, что выдали ее замуж за первого же кандидата… в члены ЦК. А она вот теперь мучается угрызениями совести.

– Давай жить отдельно, – вдруг предложил муж. – Я сниму себе квартиру. Может, твои мозги встанут на место, когда останешься одна.

Таня вдруг стала слабо сопротивляться, ей не хотелось так быстро и кардинально менять уклад жизни. Она слабо возразила:

– Но ведь Мухаммеда сейчас нет! Он выполняет интернациональный долг, Родине помогает. Что тебе не нравится?

– Ты, – ответил муж, собрал сумку и тихо ушел.

Даже дверью не хлопнул.

Танька сначала расстроилась, даже поплакала. Может, хлопнул, не плакала бы. Но потом она позвонила мне, и вывод напросился сам собой: рано или поздно все равно конец один. Так лучше пусть сейчас, чем потом. Наши мысли были целиком обращены к событиям в Афганистане и вестям от Мухаммеда. Грусти о муже в сердце Тани места не нашлось.

А через полтора месяца, в январе 1987 года, муж Тани по фамилии Счастливый умер от обширного инфаркта прямо во время чтения доклада Михаилом Сергеевичем Горбачевым о «Перестройке и кадровой политике партии».

Может быть, слушая доклад, он думал о том, что все зря: его фанатичная преданность делу партии, желание всем угождать и не раскачивать лодку, молчать, соглашаться, терпеть, любить тех, кто тебя не любит. Ведь меняется политика и все меняется: летят головы, усматривается злонамеренность и никто никому не верит в непрерывной внутриполитической драке. Следят, прослушивают, гадят. Тем, кто вчера их прослушивал, следил и гадил. Новые политические вожди ставят на должности своих проверенных соратников, укрепляя межклановые отношения. Человеческие потери при смене власти неизбежны как для простых людей, так и для тех, кто некогда ими правил. Он один из «бывших» проигравшего режима, и его дни сочтены. Скоро начнутся серьезные и массовые разборки; кто уцелеет, начнет бороться, чтобы взять реванш, а у него нет ни тыла, ни оружия. У него есть только любимая книга «Комиксы Херлуфа Бидструпа», по которой и через тысячу лет политических баталий можно будет легко догадаться, что ничего не меняется и не прощается, и хорошее легко забывается…

Глава 9
Собственный гений

– Ну, скоро он?! – волновалась Светка, боясь встретить на служебном входе кого-нибудь из балета.

– Не дергайся, он же гримируется, – сама волновалась я.

Александр всегда появлялся эффектно. Что придумает на этот раз? Я так нервничала, словно мне сейчас выходить на сцену Большого театра в партии графа Водемона из оперы «Иоланта».

Он давал мне билеты, иногда контрамарки на все свои спектакли. И хоть я уже наизусть могла спеть любую партию, все равно каждый раз с трепетом шла на очередной спектакль и никогда не отказывалась. Я знала, что ему необходимы мои глаза и уши в зале. Что именно ко мне он будет обращаться, когда будет петь ариозо Германна «Прости небесное созданье, что я нарушил твой покой» или арию Хозе «Видишь, как свято сохраняю цветок, что ты мне подарила…» и многие другие арии, дуэты, терцеты, которые выучивал с поразительном быстротой.

Действительно, этот человек был отмечен богом. Выжил в тяжелейшей автокатастрофе, через месяц уже пел с Образцовой «Кармен», влюблял в себя женщин безотказно, при этом будучи далеко не красавцем. Был беспощаден к своему здоровью, не следил за режимом, изнашивая свой организм бессонными ночами и широкими застольями, и, несмотря на такой самоубийственный график, никогда не хандрил, не брал больничный, не отказывался работать на износ. Практически все партии были «героические», так же как и стиль жизни – до победного. Им можно было только восхищаться, потому что, когда любишь Певца, его человеческие качества не имеют значения.

В большинстве своем, за редким исключением, служители оперного искусства – крайне эгоистичные люди, зацикленные только на своем голосе. Все вокруг должны служить ему, холить и нежить. Это специфика жанра. Все подчинено одному – чтобы голос звучал и бралось верхнее до. Нельзя, чтобы дуло, морозило; нельзя острого, холодного, невысыпаться, кричать, долго говорить по телефону; последний секс за неделю до спектакля, а до Радамеса (опера Верди «Аида») – и того больше; запрещен кондиционер, орехи. На бумаге выглядит карикатурно, но на самом деле, если все соблюдается, зритель в зале получает отличный продукт и народ ликует.

В истории с Александром было все наоборот. Режим он не соблюдал. И на удивление все равно всегда «звучал». Наверное, еще и это вызывало в нем восторг и восхищение. Хотя заниматься таким самоуничтожением всю жизнь ни у кого еще не получалось. Но для меня, студентки первого курса музыкального училища, он был королем на оперном Олимпе, небожителем. Я видела все его недостатки, но не принимала их во внимание, поскольку талант выше, за него многое можно простить.

Я просто была влюблена в его голос.

…Он вышел из служебного входа в костюме графа Водемона, неся на кончике шпаги билет.

– Ух ты, – прошептала обалдевшая Светка, – умеет очаровать, подлец!

Это был сногсшибательный роман. В прямом смысле слова.

Когда он звонил мне домой, я как дура хватала трубку с первого гудка. Он говорил мне: «Приезжай! Я БЕ-ЗУМ-НО соскучился!» И я верила безоговорочно.

Хотя манера произносить слова театрально и нараспев, как речитатив перед арией, вызывала у меня всегда улыбку, я покупалась на эту милую ложь и, сбивая на ходу столы, стулья и маму, неслась к двери, чтобы он долго не ждал.

Я приезжала на такси или на троллейбусе – он снял квартиру недалеко от моего дома. Не думаю, что специально, просто совпадение. Но помню, что в те дни, когда он не звал меня к себе, я, проезжая мимо его дома, даже боялась смотреть на его окна и уж тем более звонить.

Деликатное отношение к личному пространству мужчины, видимо, было заложено во мне с рождения. Я никогда никому не звонила сама. Чисто интуитивно понимала, что, если мужчина хочет видеть женщину, он сам ее из-под земли достанет. На этот счет существуют разные мнения, и многие мои подруги «за мужчин» додумывали их желания, звонили, «доставали» и откровенно предлагали себя. Может, с робкими и нерешительными так и надо. Но для меня самое страшное было, если пострадает мое самолюбие.

Я высчитывала дни до очередного Сашиного спектакля, как муж месячные своей жены. И точно знала, когда ему «можно», а когда «нельзя». Светка высмеивала меня, но мои мысли были только об одном – не навредить. Чтобы Сашеньке было комфортно, чтобы не искушать его романтической встречей. Поэтому я ждала и ждала звонка, готовая нестись к нему «по первому мановению пальца», как комментировала моя мама.

Когда он не звонил, я про себя додумывала, что он учит очередную партию. В тот год у него была премьера за премьерой, и в те дни он репетировал Канио в «Паяцах».

Музыкальные критики признали, что эта партия одна из лучших в его репертуаре. Сравнивали с Владимиром Атлантовым – непревзойденным лирико-драматическим тенором. Александр очень гордился этими отзывами и каждый раз после очередного спектакля звонил мне, я неслась к нему, и начинался разбор полетов.

Сила голоса, насыщенность обертонами, невероятно красивый тембр плюс природный артистизм влюбляли поклонников оперы. Понятно, что после каждого триумфа у Саши сносило крышу, и при встрече он часами обсуждал собственный гений с бокалом вина в руке.

А я ему вторила. Потому что критиковать можно было лишь какую-нибудь мелочь, типа пришитого красного лоскута на груди Вертера, который только что «застрелился». Все остальное критике не подлежало, да не больно-то и хотелось. Моя задача – чтобы с него пылинки не упало, чтобы ни одна морщинка не потревожила его лоб.

Так любит первая скрипка дирижера, молодая актриса – режиссера, студентка – профессора, медсестра – врача.

После ночи, проведенной с ним, я бежала через дорогу в свое училище и яростно начинала учиться. Итальянский, сольфеджио, ансамбль и главное – вокал! Для кого-то просто предметы, для меня – важные трамплины к достижению цели.

Я стеснялась при нем петь. Он просил, но неактивно, и я выдыхала с облегчением. Комплексы переполняли меня, даже ноту не могла выдавить в его присутствии. Александр всего-то был старше меня на пять лет, а мне казалось, что на полвека.

Однажды он позвонил и долго разговаривал о любви. Это означало, что его кто-то расстроил и ему нужна поддержка его величества.

– Ты любишь меня? Скажи, хоть немножко любишь? – снова и снова переспрашивал он, хотя я и так уже пять раз повторила, что люблю.

– Что ты чувствуешь, когда видишь меня? Ты слышала, как я засандалил сегодня «дошник»? Зал пять раз вызывал! Ты видела?

Ну, положим, зал вызвал только дважды, но разве я посмела бы возразить? Только подкинуть дров в пылающий костер тщеславия!

– Партер встал, Саш! Рядом женщина рыдала, у нее истерика была! Студенты с галерки чуть не вывалились, так орали «браво». Ты слышал?

– Девочка моя… Тебе посчастливилось быть свидетелем исторического события – такого Канио стены Большого еще не слышали… Приезжай, я умираю, как хочу тебя видеть. Пожалуйста, только быстрее, умоляю тебя! Ты всегда очень долго едешь…

– Да ты что! Десять минут, не больше…

– Не спорь, ты долго едешь, потому что я хочу, чтобы ты уже сейчас была здесь, я иду открывать дверь…

Попасть на бегу ногой в колготку очень тяжело, голова не пролезала на раз в узкую горловину свитера, а в куртке, как назло, заедала «молния». Я неслась на всех парах, и такси меня догоняло.

Каждый раз он встречал меня по-новому – придумывал самые нелепые и смешные приколы. И я ему подыгрывала. Однажды мне пришло в голову сесть на коврик. Типа он открывает, смотрит вперед, а я внизу – вот смеху-то! Так и сделала.

Дверь открылась, я сижу и жду удивления. Потом вижу – никого нет. Тогда я в недоумении поднялась, заглянула за дверь, а там стремянка и наверху стоит он… Одна на полу, другой под потолком. Очень смешно.

Но, по Фрейду, так и было! Он – наверху, а я внизу. И по статусу, и в любви. И, наверное, это лучшее, о чем мечтает мужчина, завоеватель и охотник.

В один из дней он позвонил очень обеспокоенный и сказал, что у него неприятности. «Но не по телефону».

Я приехала, когда он еще не закончил фразу:

– Представляешь, моя жена позвонила мне по межгороду и врезалась в наш с тобой разговор. И как раз на словах «любовь моя, я так соскучился, приезжай скорее». Полная жопа – она все слышала…

– И что теперь делать? – спросила я, потому что действительно не знала, что мужчины делают, когда спаливаются.

Саша вдруг вмиг изменился, трагедия исчезла с его лба. Он ответил как ни в чем не бывало:

– Так я сказал, что это был не я.

– То есть… как? Она что, ТВОЙ ГОЛОС не узнает? Это смешно! Твой голос узнаешь с первой буквы, а она весь разговор слушала.

– Деточка моя! Ты знаешь, что главное для мужчины? НЕ ПРИЗНАВАТЬСЯ! Будут тянуть за ноги из постели – кричи, что это не ты! Женщина всегда верит в то, во что ей хочется верить. И моя жена поверит, вот увидишь.

Он оказался прав. Несколько дней ушло на убеждение (убеждать он умел!), и жена сделала вид, что попала в разговор кого-то другого, с теми же интонациями, тоже солиста Большого театра, у которого в этот день тоже была премьера.

Ну, бывают совпадения, что поделаешь. Москва ведь большой город.

Для многих женщин чувство собственного достоинства превыше бытовой зависимости и статуса замужней. Гордость – это чувство, которое или есть, или отсутствует. Его нельзя привить или затоптать. Не сужу тех женщин, которые терпят изменников или тиранов ради каких-то своих целей. Но всегда с уважением отношусь к тем, для кого чувство собственного достоинства превыше всего.

Жена Александра ушла от него вскоре после рождения ребенка. И, слава богу, не я была той последней каплей, которая заставила ее решиться на этот тяжелый шаг. Ведь я уверена, что она любила его, не любить его было просто невозможно.

Летом после окончания первого курса и сессии я решила прослушаться в Московском музыкальном театре.

Пришла к главному режиссеру и спела. И меня сразу взяли. И с ходу ввели в основной состав. Спектакли в этом театре были песенно-танцевальные. То есть все артисты и пели и танцевали одновременно, причем танцевали очень хорошо.

В двадцать один год я встала к балетному станку.

Ооо, эти ощущения не передать словами!

Балет я любила, но балериной быть, как многие девочки, никогда не мечтала. Всю жизнь занималась только музыкой и понятия не имела, что такое балетный станок.

А это, ребята, ад.

Когда ты уже все умеешь, когда твои кости и мышцы приучены к ежедневным упражнениям с детства – тогда другое дело. Станок доставляет тебе мучительное удовольствие. Тянуться – это кайф! Но не тогда, когда твой скелет уже сформировался, осанка далека от идеальной, а ноги не умеют держать коленки.

Встать впервые к станку на тридцатом десятке было героизмом с моей стороны. И я рыдала как белуга после каждого занятия.

Наш балетмейстер, страдающий язвой желудка немолодой мужчина, гонял нас беспощадно. И по-другому в театре быть не может. Никто не станет тебя жалеть, входить в твое положение и поощрять халтуру. На сцене ведь все видно – каждая расхлябанная коленка, сутулая спина или неточность в движениях.

Семь потов сходило, когда я в двадцатый раз пыталась правильно сесть в demi-plie не хуже, чем остальные артисты. Выворотность у меня была от природы, но на этом, пожалуй, и все.

– Не заваливайся на мизинец, не опирайся на большой палец, приседай медленно, еще медленней, пятки плотно к полу! И за колешками следи, я говорю, следи за коленями, они у тебя вперед идут, а должны параллельно носкам ступни! Откуда вас таких понабрали? Наказание мне! – злился балетмейстер и тер рукой язву.

Я старалась быть не хуже, чем уже подготовленные девушки и парни. Конечно, я ориентировалась на вокальную группу, ведь была еще и балетная. Те, понятно, профессионалы из балетных училищ. Но вокалисты тоже пахали не меньше, нагрузка у всех была огромная. Некоторые артистки во время репетиций падали в обморок без сил, их быстро уносили, и репетиция продолжалась. Стиль работы был жесткий, конкретный и беспощадный. Никто никого не жалел во имя достижения успеха.

На спектаклях со зрителями все было по-другому: все улыбались, поклоны с руками-цепочками, поцелуи-слезы и атмосфера единого дружного коллектива.

Я сразу просекла, что, несмотря на ввод в основной состав, спеть свою сольную партию мне удастся не скоро. Только когда заболеют или уйдут из театра как минимум два старожила из основного состава. Но даже второй солистке на моей памяти ни разу не удалось спеть. Первая и с температурой под тридцать девять выходила на сцену. Заменить ее можно было только после внезапной кончины или по старости.

И все же мне удалось спеть в нескольких спектаклях пусть и не главные партии, но вполне солидные, с фамилией в программке.

Этих достижений мне было мало.

Я устроилась работать еще и в театр-студию.

Если в музыкальном театре пели-танцевали, то в театре-студии работали в основном профессиональные актеры, выпускники театральных училищ и ГИТИСа. Мне очень хотелось, чтобы Александр увидел, сколько многогранных талантов у его девушки. И поет, и танцует, и играет драматические роли. В его голосе по-прежнему звучало снисхождение, когда он спрашивал о моих успехах в училище и в театрах. Но он был слишком зациклен на себе, чтобы хоть раз посетить эти спектакли.

Я не обижалась. Это очевидно, что быть солистом Большого несоизмеримо круче, чем петь в арендованном полуподвальном помещении музыкального театра или выступать бесплатно в холодных домах культуры со спектаклями театра-студии.

И вот однажды он позвонил, как обычно, и сказал, где я смогу забрать билет на его премьеру. И в первый раз я ответила, что…

– Не смогу? – не понял Александр. – Ты сказала: «Не смогу»?

– Да. Извини, у меня спектакль сегодня, и я не смогу послушать тебя.

– Какой спектакль? – не понял Саша.

– Какой? «Тум-балалайка», я там пою и танцую.

– А разве ты в театре работаешь? – продолжал искренне удивляться Александр.

– Да… Уже полгода.

Он надолго замолчал. Приходил в себя. И не оттого, что я где-то работаю, а оттого, что ему отказали.

– Тогда приезжай ко мне после спектакля! – нашелся он.

– И после не смогу – у меня завтра утром вокал, мне нужно выспаться.

Повисла километровая пауза.

– Хочешь, я сейчас к тебе приеду? – мягко спросил, без обычного нажима.

– У меня мама дома.

– Так я с мамой познакомлюсь.

– Не. Не удобно.

– Тогда пошли завтра в ресторан. Пойдем?

Только сейчас я обратила внимание, что за все время ни разу не была с ним в ресторане! Даже смешно, но он никогда меня туда не приглашал.

Мы виделись все реже и реже.

Я загрузила себя занятиями по самые уши – два института и два театра. Как всё успевалось, сама в толк не возьму. Наверное, просто очень хотела иметь право говорить «нет», кому раньше бы не посмела.

Быть молодым плохо только в одном – мало кто воспринимает всерьез. Человек может оставаться круглым дураком и в семьдесят лет, но если виски убелены сединами – его все равно будут выслушивать. Уважение к старости основывается на простом факте пожилого возраста. Уважение к молодости не существует как понятие.

И я готова была еще больше вкалывать, лишь бы только меня уважали.

В погоне за статусом я и растеряла чувства к Александру.

Как-то раз он позвонил и позвал меня к себе в гости.

К тому времени он уже развелся с женой, переехал на новую съемную квартиру и женился в третий раз.

Мне не хотелось ехать одной, и я пригласила с собой маму.

Она с удовольствием согласилась, потому что мы часто вместе ходили на его спектакли. Отец матери был оперным певцом, тенором, и мама невольно ассоциировала его с Сашей. Это были неоценимые трогательные минуты воспоминаний. Мама с детства знала все теноровые партии, собирала отца на спектакли, ждала с поздних концертов. Через столько лет ее дочь всколыхнула в памяти прошлое.

У Сашки собралось много народу, все пили, курили – «гудели», одним словом. Под конец вечера я устала и ушла спать в одну из комнат. А мама с Сашей и его друзьями осталась на кухне разговаривать об опере и высоком искусстве.

Утром Сашка посадил нас в такси, я поехала на занятия в училище, мама домой. Расспросить ее о впечатлениях я не успела – всю дорогу повторяла дуэт, который мы репетировали с Андрюшкой-баритоном, возлюбленным Верки-сопрано. Скоро должен был быть экзамен по дисциплине «ансамбль», и ответственность удваивалась за себя и за товарища.

Андрюха был недисциплинированный, с абсолютным слухом, но абсолютный раздолбай. Несмотря на то что жена была беременна вторым ребенком, он всегда подолгу зависал в училище, любил организовывать посиделки после занятий, не дурак был выпить, но при этом легко учился, был образованным и ласково-обходительным. Вера влюбилась в него по самое си-бемоль. И он был созвучен ей.

Верка не ревновала к нашему дуэту, ведь ставили пары по голосам, а не по взаимным симпатиям. Да и про мой бурный роман с Александром она знала, правда, без подробностей.

И так сложилось, что училищная компания всегда собиралась без меня. Понятно, что времени на эти тусовки просто не было.

…В тот же вечер после занятий, за чаем, я с удовольствием приготовилась выслушать мать. Ее, как человека колоссального ума и образованности, можно было слушать часами, особенно когда речь шла обо мне или моей любви.

Мама иронично посмотрела в мои горящие очи:

– Ты ждешь от меня правды или мне лучше промолчать?

Ну, это чистая провокация, потому что после этих слов какая дочь отстанет от матери с вопросами?

– Сашенька, конечно, великолепен. Талантливый, остроумный, находчивый, я понимаю, в такого трудно не влюбиться. Мы всю ночь проговорили о его Хозе, Канио, Турриду, он спел мне несколько фраз из Вертера – у него волшебный тембр. Почти такой же, как был у отца. Когда папа выходил на сцену – женщины в зале падали в обморок…

– Мам, ты это уже рассказывала, ты про Сашу давай…

– А что про Сашу? У Саши пять женщин. Одна – жена, с двумя другими он встречается уже много лет, и еще две, которых он зовет от случая к случаю.

Я поняла, где в моем теле находится самолюбие – в руках. Они сразу похолодели.

– Это он тебе сам рассказал? – в паузе спросила я.

– Да, сам. Он был пьяненький, и его понесло на откровенность. Неужели тебя это может огорчать? Я ведь говорила тебе, что теноров любить нельзя, им можно только служить, как Отчизне.

Когда вашу подругу постигает разочарование или преследуют неудачи в личной жизни – это плохо в первую очередь для вас. Потому что через несколько лет она будет также беспощадна к вам в оценке вашей жизни. Не со зла – просто количество всегда переходит в качество.

С подругами я Сашу не знакомила по вполне понятной причине. После откровения мамы я сделала два срочных вывода: расстаться с Сашей и никогда больше не знакомить маму с моими мужчинами.

К прощальному вечеру с Сашей нужно было подготовиться. За это время я научилась подходить к телефону только с третьего звонка, говорить вдвое медленнее, убрать восторг из интонаций, держать паузу.

Пауза – вообще великая вещь! Пока вы думаете или делаете вид, что думаете, ваш оппонент начинает нервничать. Особенно если он ставит себя в зависимость от вашего решения.

Кроме училища, института, двух театров, я сама с собой начала заниматься аутотренингом. Перед сном я до мельчайших подробностей продумывала наш последний разговор. Он должен был стать таким, чтобы ни в коем случае не обидеть Сашу и не оставить о себе плохие воспоминания. Разговор должен быть таким, чтобы он понял, что чувств к нему я больше не испытываю. Это единственное, что может задеть влюбленного в себя человека.

Саша не звонил, наверное, готовился к очередному Радамесу или просто очередь до меня до дошла.

Я терпеливо ждала и за это время сблизилась с коллективом нашего курса. Оставались после занятий, пели, сочиняли, прикалывались, и это отвлекало от ожидания. Андрюха зазывал на пивные посиделки, но меня не прельщало дешевое спиртное, которое мы могли себе позволить, да и вообще тема «нажраться в хлам» и потом «болеть» ко мне не относилась.

Наконец позвонил Александр и, как обычно, позвал на свой спектакль.

Огромное желание отказать, сославшись на дела, было первой мыслью. Но я переборола примитивный ход, ведь Саша любил импровизации.

«Хочу ли я провести с ним еще одну ночь? – спрашивала я себя. – Да. Потом буду жалеть, что наступила себе на горло. Значит, нужно поехать и настроить себя на финал», – подвела я черту.

В училище все были радостные и веселые – на вечер планировался большой загул во главе с Андрюхой на хате у нашей сокурсницы.

– Ты поедешь? Давай хоть раз с нами! Ты только представь, как будет весело! – уговаривал Андрюха.

– Конечно, с нами тебе будет лучше, – вторила Вера. – Поддержишь компанию.

Они были такие милые и родные. Ужасно хотелось поехать с ними и расслабиться от дум, умозаключений и внутренней работы. Но я выбрала Александра. Карфаген должен быть разрушен. И если не разрушен, то хоть стекла выбиты.

В тот последний вечер с Сашей я вынуждена была признать, что он тоже родной и милый. Но очень лживый. Но очень талантливый. Но не мой. И все эти противоречия перевешивали чашу негатива.

Есть мужчины, которые «выжирают» вашу жизнь.

Вроде все тихо-мирно идет своим чередом. Никто ни от кого ничего не требует, не ссорятся, не делят. Так происходит годами. Но ничего и не меняется – ни в лучшую сторону, ни наоборот. Отсутствие перспектив делает женщину морально незащищенной и приводит к разочарованию в жизни. Потухшие глаза у слабого пола – это чьи-то обманы, вампиризм и эгоцентризм. Удобная женщина – несчастная женщина, если это, конечно, не ее жизненное кредо.

В двадцать один год не умеешь делать выводы. А если и делаешь, то эти выводы не фундаментальные, скорее эмоциональные всплески.

Мне нужно было вытравить Александра навсегда. Чтобы видеть – без внутренней тремоляции, слышать голос – без слез сожаления. И последнее было сложнее всего.

Я была влюблена в его голос, а талант – сильнейшая привязка.

И тут мне пришла в голову интересная мысль: не выпивать по глотку страдания, а пригласить на этот последний спектакль своих подруг. То есть сделать то, чего я всегда боялась, – ввергнуть его в искушение. Теперь мне даже на руку быть свидетелем его непостоянства. Тем более что девчонки были полярно разные, к тому ж терпеть не могли друг друга.

План сработал.

Балетоманка Света, вместо того чтобы трепетать, внимая таланту Александра, весь спектакль вертелась в поиске знакомых клакеров. Как только она видела дружка-приятеля, тут же начинала трясти меня за рукав, показывая, куда нужно смотреть – прямо противоположно от сцены. Мне с трудом удалось уговорить ее не идти в буфет прямо посередине действия.

Татьяна, которая всегда и всех сравнивала с Мухаммедом, нашла, что Муха поет… лучше. Придиралась к его крупной теноровой фигуре и старательно тянула шею, чтобы Светка не говорила, что она у нее короткая. Каждая была занята своими проблемами, и никто из них не собирался разделять мои страсти к певцу.

После спектакля вместе с Александром мы отправились к нему в гости. Он очень старался всем понравиться, видимо, срабатывала уже привычка. Но Татьяна быстро запросилась домой, ей утром нужно было на работу. А Светка, которая глубоко плевала на приличия в обществе, быстро захмелела и вставила в магнитофон любимую кассету Secret service с записью non-stop любимого трека.

Песня Flash in the night звучала уже сто пятнадцатый раз, не давая Александру достойно произнести длинный тост. Нам со Светкой было очень весело, потому что не было грустно.

Да, все я сделала правильно. Обливаться слезами прощания, рассказывать небылицы про то, что «я полюбила другого» или «решила больше не встречаться», значит, идти по водевильно-театральному сценарию, столь привычному для Саши.

Не зная, как унять Светку, Александр позвонил двум друзьям, они быстро приехали и привезли с собой еще спиртного. Под утро мы знали наизусть песню «О флеш ин зе найт», Светка спала беспробудным сном, а мужчины квасили и курили на кухне, так что шел дым из окон.

Усталость подтянула раздражение. Первый раз мне хотелось скорее вернуться домой.

Я приехала в училище только к третьей паре.

Невыспавшаяся, поднималась по лестнице с легкой душой. Внутри не осталось боли и сомнений. Отныне и навсегда я свободна от чувств к этому мужчине. Проводы любви должны быть именно веселыми!

– Андрей умер! – зарыдала мне в грудь сокурсница и побежала дальше вниз по лестнице.