Текст книги "Сиверсия"

Уже на лестнице (в лифте решили не ехать) Олег Скворцов произнес:

– Позвонки, это 1587-й.

Тысяча пятьсот восемьдесят седьмой раз им не сказали спасибо.

– Диспетчер, я – «Четвертая». Работу окончил. Валюшкин переулок, четырнадцать. Извлекли бабушку с балкона. Замок-полуавтомат заклинило. Пострадавшая жива. На месте работают врачи скорой. Ждем дальнейших указаний, – передал по рации Лавриков.

Щелчок, шорох помех, напряженное: «Четвертая»! Пострадавший – ребенок. Руку в деревообрабатывающем станке зажало. Езжайте на пилораму на выезде из Рождествено в сторону Путилково. Справа от дороги. Скорая на месте, но они не могут ничего сделать. Вы ближе всех. Поторопитесь! Как поняли? Прием».

– Я – «Четвертая». Принято. Сева, слышал? Давай на Пятницкое! – сказал Лавриков водителю Севе Гордееву. – Ну, что? – он обвел всех внимательным взглядом. – Кому надоела мелочевка и хотелось жизни «с картинками»?

Место происшествия нашли сразу. Люди, завидев микроавтобус с броской надписью на боку «Центроспас», призывно махали руками, указывая путь, а потом что есть мочи бежали следом.

– Скорее! Женька внутри! – юркий пацан лет двенадцати, с бледным лицом и блестящими от испуга глазами выбежал из здания пилорамы навстречу спасателям и тут же снова исчез в полумраке деревянного, продуваемого всеми ветрами сарая.

Народ, собравшийся у входа, торопливо расступился, пропуская спасателей.

Чей-то женский голос надрывно запричитал. Какая-то старуха съязвила:

– Пока вас дождешься, десять раз помереть можно!

Деревообрабатывающий станок – массивное прямоугольное сооружение – возвышался в центре. Возле него топталось человек пять. Взрослые люди, чувствуя свою беспомощность перед страданиями ребенка, были злыми и нервными. Первым к спасателям метнулся молодой восточного типа мужчина с заплаканным покрасневшим лицом.

– Помогите! Скорее! Это сын! Мой сын! Все, что хотите, отдам: дом отдам, деньги отдам, жену отдам! Только помогите! Спасите сына!

Мальчик стоял, склонившись над станком. Его левая рука вместе с окровавленной доской до запястья была зажата между направляющим и прижимным валом. Ребенок был апатичным и усталым. Совсем юная девушка-фельдшер пережимала ему артерию у плеча. Ее пальцы побелели, устали от напряжения и долгой фиксации. Бегло осмотрев ребенка, Лавриков сказал фельдшеру:

– Отпустите. Это бесполезно.

– Но кровопотеря…

– У него спазм сосудов. Сейчас жгут наложу. Отпустите.

Лавриков укутал ребенка в принесенное шерстяное одеяло и в считанные секунды наложил кровоостанавливающий жгут, прикрепив к нему записку с указанием времени и даты наложения, своей фамилии и должности спасателя.

– Сколько времени прошло? – спросил Лавриков у фельдшера скорой.

– Минут тридцать.

– Работаем! – жестко скомандовал он ребятам. – У нас не больше десяти минут!

Каждый из них знал, что дорога каждая секунда. Ребенок был в состоянии травматического шока. Есть у организма такая защитная реакция, когда не ощущается боль, когда, в общем-то, человеку все равно, что будет с ним дальше. Это как реакция на болевое воздействие за пределами болевого порога. И все бы ничего, но в результате травматического шока страдают почки, печень, ткани головного мозга, может остановиться сердце. К этому надо прибавить потерю крови, к которой детский организм приспосабливается много хуже взрослого, и то, что при обширной и длительной кровопотере развивается анемия. Так что с момента травмы и до госпитализации должно пройти не более часа. Иначе…

Спасатели принялись осматривать станок. Нужно было найти способ быстро и безболезненно освободить из тисков металла руку ребенка.

Лавриков улыбнулся мальчишке.

– Тебя как звать-то?

– Женя, – тихо сказал тот и внимательно посмотрел на большого сильного мужчину.

– Тезка, значит! – откликнулся Лавриков. – Не отходи от него, – сказал он фельдшеру и пошел к спасателям.

– Дядя Женя! – окрикнул его ребенок. – Вы мне скорее руку отрежьте, а то мама все время плачет. Я вырываться не буду. Я потерплю.

– Никто тебе руку резать не будет. Я не дам. Успокойся. Мы сейчас ее тихонечко вытащим, доктор ее перебинтует, и домой с мамой и папой поедешь.

Мальчишка кивнул.

– Сева, разжим, двухдисковую пилу по металлу, болторез и свет. Живо!

Гордеев кивнул и побежал к машине.

– Дядя Женя, только не арестовывайте моего отца. Пока папа дома обедал, я ему помочь хотел. Не арестовывайте, пожалуйста!

– Мы же спасатели. Мы только спасаем. «Четвертая», что вы ползаете вокруг этого станка, как сонные черепахи?! Что мы имеем? – повысил голос Лавриков.

При виде зажатой станком руки ребенка саднило все внутри.

– Я мыслю так, – начал Володя Орлов. – Используем гидравлический разжим. Снимаем кожух, снимаем барабан прижимного вала, разжимаем колодки и – порядок.

– Может, сразу барабан отожмем? – неуверенно предложил Олег Скворцов.

– Эта махина крутанется. Не удержим, – убежденно возразил Лавриков.

– Согласен, – поддержал его Игорь Лисицын.

Спустя пару минут, ловко управляясь с шуруповертами, Орлов и Лавриков уже выворачивали шурупы, крепившие защитный кожух станка. Лисицын приводил в рабочее состояние гидравлику. Скворцов ставил диски по металлу на только что вошедшую в спасательский арсенал двухдисковую пилу, резавшую металл без искр и вибрации.

– Не могу справиться. Болторезом давай! – Орлов нервно глянул на Лаврикова.

Тот ловким, плавным движением, точно все было сделано из сливочного масла, срезал ржавый болт, намертво сросшийся с гайкой.

Они сняли металлический кожух. Скворцов, как самый маленький и худенький из всех, юркнул вниз, в образовавшийся лаз, к крепежам стоек барабана прижимного вала.

– Посветите! – попросил он и тут же вскрикнул: – Мать твою! Ампутация кисти! Пакет давайте!

В электрическом свете двух фонарей Скворцов отчетливо видел, что натворила бездушная силища деревообрабатывающего станка с хрупкой детской ручонкой.

Превозмогая тошноту, накатившую при виде отрезанной детской кисти, крови и торчащей из-под прижимного барабана изувеченной плоти, он как можно тщательнее упаковал кисть в полиэтиленовый пакет и подал Лаврикову. Тот вставил этот пакет в другой, на треть наполненный снегом, и передал фельдшеру скорой.

– Гордеев, свяжись с диспетчером. Нам нужен вертолет, – сказал он. – Парню в поселковой больнице нечего делать, а до Москвы не довезем. Пробки.

– Вы только гляньте, что сделали эти местные «кулибины»! – выбираясь на поверхность, сказал Скворцов. – Вал опускается вниз и включается поперечная пила. Автоматизация, мать ее! За это сажать надо!

Скворцов сел на уложенные в штабель доски, дрожащими руками стал стирать с комбинезона кровь.

– Олег, что со стойками?

– Стойки резать надо. Там ржавое все.

Визг пилы по податливому, точно пластилин, металлу.

– Осторожно, осторожно, мужики! Разжим сюда. Малыш, быстрее!

Лисицын приладил губки разжима между колодок.

– Аккуратней, Игорек! Орлов! Володя, помоги ему!

– Сейчас… Почти готово.

Наконец, удалось освободить руку ребенка.

Увидев, что стало с рукой, мальчишка пошатнулся, застонал.

– Быстро в машину его! – приказал Лавриков. – Носилки. Живо!

– Я еще повязку не наложила! – остановила фельдшер.

– В машине. Все в машине! Я сказал бегом! – рявкнул Лавриков.

Спасатели подхватили носилки с ребенком и побежали к скорой.

– Мужики, вертолета не будет, – оповестил Сева Гордеев, только что закончивший переговоры по рации.

– Б…! – выругался Лисицын, глядя вслед удалявшейся машине «03». – Сейчас оттяпают парню полруки в местной больнице.

Но все оказалось намного хуже. В больницу мальчишку просто не приняли.

На выезде из поселка микроавтобус «Центроспаса» едва не столкнулся с серой буханкой скорой, бесшабашно выскочившей на перекресток. Остановились. Лавриков выскочил из автобуса.

– Что?! – крикнул он.

– В город надо. Здесь не берут! – сказал водитель.

– Почему?

– По кочану! – рявкнул водитель. – Специалиста нет! Спасибо, хирурга в сопровождение дали!

– Следуй за нами!

Гордеев включил мигалки и резво тронулся с места. Лавриков связался с диспетчером, доложил ситуацию и еще раз настойчиво потребовал вертолет, так как в противном случае – на это он сделал особый упор – шансов у ребенка мало. Диспетчер ничем их не обнадежила, приказала ждать на связи.

– Сева, переключи меня на милицейскую частоту. Будем просить помощи у ДПС.

– Черт-те что! – сплюнул Скворцов, безуспешно пытавшийся оттереть кровь с комбинезона. – Как я люблю наш бардак, самый лучший бардак в мире!

– Внимание! Водителям всех машин освободить крайнюю левую полосу. Везем тяжелораненого ребенка! – голосом Севы Гордеева вещали внешние динамики. – Водителям всех машин немедленно освободить крайнюю левую полосу! Пропустить автомобиль «Центроспаса» и идущую следом скорую!

Но, как и следовало ожидать, водители уступать дорогу не хотели, и Сева лавировал, как мог, то и дело включая «ревун» и оттирая несговорчивых в средний ряд.

«Уступите дорогу! Везем тяжелораненого ребенка! Водители, освободите крайний левый ряд!»

– Да, что ж, вы, м…даки, оглохли, что-ли?! – в сердцах сказал Володя Орлов. – Мы так год до города добираться будем!

Переговоры с милицией заняли минут пять. Лаврикова внимательно выслушали, обещали помощь, но отослали к вышестоящему начальству, с которым долго соединяли, после чего Лавриков объяснял все снова. Ему обещали «порешать» в ближайшее время. А у них, вернее у мальчонки, что везли следом в скорой, этого времени не было. Под конец Лавриков не выдержал и, наорав на милицейского чинушу, пообещал устроить ему неприятности по службе за безразличие к людскому горю и нежелание выполнять служебный долг.

– Ну-ка, Сева, перестройся. Тормози у поста!

Микроавтобус «Центроспаса» и скорая взвизгнули тормозами у поста ДПС.

Переговоры с инспектором были короткими. Лаврикова он выслушал, но в сопровождении отказал.

– Я один на посту. Пост оставить не имею права, – пояснил старший лейтенант, плотный крепыш лет тридцати. – Сейчас напарник подъедет. Он до «Макдоналдса» метнулся. Подождите минут десять.

– Да нет у него этих десяти минут! Нету! Понимаешь?! – заорал Лавриков. – Идем. Иди сюда, говорю!

За рукав он подтащил ДПСника к скорой и распахнул дверцу.

– Смотри, вот это – контейнер с отрезанной кистью, а вот это истекающий кровью ребенок. Видишь?! – он с шумом захлопнул дверцу скорой, схватил милиционера за грудки, тряхнул и охрипшим от напряжения голосом сказал: – Старлей, у тебя дети есть? Чего мы с тобой стоим, если помочь им не можем? А может, не хотим?! Зачем тогда вся эта мишура: твои погоны, автомат, мои спасатели?

– Руки! – жестко глядя в глаза Лаврикову, произнес инспектор ДПС. – Самое большое, что я могу для тебя сделать, это не уложить тебя мордой в снег за нападение на сотрудника. Ты понял, придурок? Проваливай!

Лавриков отпихнул ДПСника.

– Ну вы и суки!

Поехали дальше.

– Сейчас пробки начнутся, – сказал Гордеев.

Лавриков глянул на часы.

– Диспетчер, это «четвертая»! Что с вертолетом? У нас ребенок умирает.

– «Четвертая», я – диспетчер. Доставляйте в ближайшую клинику. Вертолета не будет. Женя, ну что я сделаю?! – нервно выкрикнула диспетчер Валя. – Вертолет на Рублёвке! Эвакуирует пострадавших после ДТП».

Это был приговор. Спасатели переглянулись.

– Опять Рублёвка…

– Ага! Как в прошлый раз. Полетят царапины зеленкой мазать.

– Свяжись со скорой, – приказал Лавриков.

В динамике щелкнуло, прошуршало, и нервный, почти грубый голос врача известил: «Теряет сознание. Нужна кровь!»

– Какая группа?

«Вторая, отрицательный. Она очень редкая».

– Сева, тормози. Свяжи меня с первой бригадой.

Лавриков пошел к скорой.

– Куда это он? – Гордеев обернулся к притихшим ребятам.

– Вторая у него. Резус отрицательный. Поехали, – хмуро ответил Орлов.

Места, чтобы прилечь, в скорой не было, и Лавриков примостился прямо на холодном полу, полусидя, полулежа, пристроив руку на узеньком сиденье рядом. Скоро начала легонько кружиться голова, стало подташнивать. Он закрыл глаза.

– Гребаная нищета! – не выдержал, выругался врач. – Не могут районную больницу оснастить, так хотя бы вертолет на подхвате бы держали. Чиновники в казино за ночь просаживают аккурат цену вертолета! Их бы из хоромов, белоснежных, сюда, на ледяной пол буханки…

Щелкнула, прошуршала прикрепленная к нагрудному карману куртки рация:

– Женя, «Первая» на связи.

Лавриков взял рацию, поднес поближе к губам.

– Четвертая бригада. Женя Лавриков. Кто на связи?

Снова шорох помех и искаженный эфиром голос:

– Андрей Маховиков. Женя, что случилось?

– Андрей, вы на Рублевке работаете. Мы у Волоколамки. Везем ребенка. Травматическая ампутация кисти. Нужен вертолет. Вертолет у вас.

«Женя у нас, как всегда. Сам понимаешь! С самого верху на мозги давят!»

– Андрюха, мальчонка не дотянет. Сплошные пробки. Просили помощи у ДПСников, но нам отказали.

Возникла пауза.

«Жень, отымеют меня…» – сказал Маховиков.

– Андрей…

Лавриков хотел сказать что-то еще, но вдруг перед глазами все стало ослепительно белым, в ушах зашелестели колокольчики, тело заскользило в бездонную блестящую пропасть.

«Четвертая»! Женя! Прием! Женя, ты где? На связь!» – доносилось из рации.

Врач сунул под нос Лаврикову нашатырь и взял рацию в руки.

– Что вы орете?! Сознание потерял ваш коллега! Мы у него крови взяли для ребенка недопустимо много. Вот если бы все вы такими были, как этот мужик…

Вертолет приземлился в поле у дороги. Вертолетные площадки были пока только в проекте. Утопая по колено в снегу, Володя Орлов и Игорь Лисицын отнесли ребенка в вертолет.

Вернувшись в отряд, они пили горячий чай с бутербродами.

– Какой же бардак у нас в стране! – излишне эмоционально сказал Скворцов.

– Мужики, анекдот. По радио передают сигналы точного времени: «В Москве двенадцать часов, в Волгограде – тринадцать, в Томске – четырнадцать…» Ну и бардак в стране!

Лисицын прыснул от смеха.

– Малыш, тихо ты! Женьку разбудишь.

Лавриков спал на своем лежаке, привалившись спиной к батарее. От госпитализации он отказался, а приехав «домой», съел прикупленный в соседней харчевне шашлык, запил его красным вином и уснул.

Дежурство подходило к концу. Близилось утро.

– «Четвертая», на выезд! – неожиданно громко объявил динамик. – Необходимо извлечь из канализационного люка собаку. Рядом, в двух кварталах. Перекресток Охотничьего и Коломенского переулков.

Орлов потянулся, зевнул.

– Что ж им не спится-то? Только прилечь хотел…

– Валь, ветслужба уже не справляется? – крикнул Олег Скворцов диспетчеру. – Обязательно нас дергать?

Он с видимой неохотой залезал в испачканный на предыдущем выезде комбинезон.

– А у них там жуткий клинический случай! – хохотнул великан Игорь Лисицын.

– Шевелитесь! Норматив соблюдайте… – с упоением зевая и потирая ладонями глаза, произнес Лавриков.

– О! Позвонки, гляньте! Женечка воскрес.

Лавриков поежился от холодного озноба, застегнул комбинезон.

– Ну-ка, худой, начисли мне кофейку граммов сто пятьдесят.

Лисицын послушно подал ему кофе. Лавриков сел, отхлебнул ароматной жидкости и обвел всех усталым, сонным взглядом.

– Спал бы ты, позвонок, – сказал ему Орлов. – Мы и без тебя собачку вытащим.

– Это вряд ли! – усмехнулся тот.

Сделав еще глоток, Лавриков отставил чашку и резко поднялся. Он подхватил куртку и направился к машине.

Морозный спрессованный воздух штурмом ворвался в легкие. Лавриков остановился, пошатнулся. Скворцов подхватил его под руку.

– Женька, иди ляг. Без тебя управимся!

– Нормально все. Сейчас пройдет.

– Сколько из тебя крови-то высосали?

– Не знаю. Не спросил.

Лавриков с видимым усилием забрался в кабину. Бравый маневр заставил его вспотеть. Он с удовольствием откинулся на мягкую спинку сиденья, небрежно махнул рукой.

– Погнали!

На перекрестке Охотничьего и Коломенского переулков, у открытого люка, мерзла девушка. Она нетерпеливо притопывала стройными ножками. Короткий полушубок ее вряд ли согревал. Увидев спасателей, она опустилась на колени у люка и что-то бойко стала говорить в темень колодца.

– Хорошенькая… – констатировал Сева Гордеев, аккуратно паркуясь у обочины.

– Мадам, что же вам не спится-то в столь ранний час? – осведомился Орлов.

Он присел на корточки рядом с девушкой, фонариком посветил внутрь колодца.

На дне блеснули два бирюзовых огонька. Орлов не сразу понял, что это собачьи глаза. Лишь присмотревшись, он разглядел щенка черного королевского пуделя. Щенок сидел на трубах, возвышавшихся сантиметров на двадцать над водой.

– Достаньте его, пожалуйста, – обратилась девушка к Орлову. – Вот, возьмите.

Она протянула ему две стодолларовые банкноты.

– Мадам, откуда в вас столько пошлости? – произнес Орлов, но деньги взял.

Скворцов подал Орлову аркан.

– Зачем это? – живо спросила хозяйка собаки, с подозрением разглядывая петлеобразную снасть.

– Сейчас на голову ему накинем и вытащим, – объяснил Орлов, спуская приспособление в канализационный колодец.

– Стойте! Вы искалечите его! – закричала хозяйка пуделя. – Просто спуститесь вниз и вытащите!

– Может, вы, мадам, поучите меня? – съязвил Орлов, не оставляя затеи.

Девушка вырвала из его рук аркан, отбросила, поднялась с колен, спросила:

– Кто у вас главный?

Спасатели переглянулись, едва сдерживая улыбки.

– Я задала вопрос! – сердито повторила «мадам».

– Ну, я главный, – донесся из кабины безразличный голос Лаврикова.

Все это время он безучастно дремал в кабине.

– Заставьте, наконец, работать ваших людей! – девушка направилась к нему. – Пусть спустятся и достанут несчастное животное, или я буду жаловаться на вас! – она повысила голос. – Я налоги на ваше содержание плачу и могу рассчитывать на помощь! А когда три бестолковых идиота полчаса толкутся возле люка и еще двое сидят в машине, не изволив поднять задницы, я чувствую себя просто… – она запнулась. – Женя?!

Лавриков повернулся. Она стояла рядом, высокая, бледная, с иконописным лицом и большими, настороженно распахнутыми глазами.

– Здравствуй, Тома.

– Здравствуй…

Какое-то время они молча смотрели друг на друга.

– Володя, Игорь, опустите в люк Олега Скворцова. Да и поедем.

– Опять я! Что ж за наказание такое! – простонал Скворцов.

– Ты у нас самый маленький. Терпи. Не Малышу же лезть… – приговаривал Орлов, пристегивая карабин страховочного троса к поясу Скворцова. – А то для спасения нашего Малыша придется вызывать еще бригаду спасателей.

Убедившись, что Скворцов спускается в люк, Лавриков сказал:

– Пара минут. Потерпи.

– Спасибо! – она потупилась, излишне тщательно поправила шарф. – Как ты?

– Нормально.

– Женат?

– Позвонки, что вы возитесь, как три беременных бегемота?! – крикнул он ребятам.

Тут же над чернотой колодца возникла голова Скворцова, потом он сам.

– Девушка, получите и распишитесь!

Скворцов отпустил на снег перепуганную суматохой псину.

Щенок мгновение повертелся возле спасателей, а потом засеменил к хозяйке.

– Ты мой хороший! – Тома подхватила его на руки. – Ты мой бесценный!

– Делов-то… – подытожил Лавриков.

По рации он доложил:

– Диспетчер, я – «Четвертая». Работу закончил.

Искаженный помехами голос диспетчера произнес:

– Следуйте домой.

– Значит, ты теперь в «Центроспасе» работаешь… – то ли спросила, то ли констатировала Тома, бережно прижимая псину к груди.

– Орлы, чего копаемся? – крикнул он укладывавшим снаряжение позвонкам.

– Злишься на меня?

– Жень, можно ехать! – крикнул Лисицын.

– За собачкой присматривайте, дамочка. И вообще, будьте осторожны… – Лавриков хлопнул дверью. – Давай, Сева, трогай. Трогай, родной!

Микроавтобус лениво покатил на базу. Через семнадцать минут их дежурство заканчивалось.

– Жень, а кто это была, с собачкой? – спросил Скворцов по дороге домой.

– Не знаю… – нехотя произнес тот.

– То есть?

– Раньше знал. Был просто уверен, что знаю. А сейчас… Разве что легкий неприятный привкус.

Микроавтобус увозил их в умытое первыми солнечными лучами утро. Заснеженная субботняя Москва едва просыпалась. Первые прохожие спешили за покупками к наступающим новогодним праздникам, до которых оставалось два воробьиных шажка.

– Люда, как можно! При детях…

Олег Скворцов в голубой майке и семейных трусах сидел за столом и без всякого аппетита ковырял ложкой овсянку.

– «При детях»! – передразнила его жена. – Отец!

В стареньком ситцевом халате, с ярко-оранжевыми бигуди в волосах Людмила металась по кухне.

– Ты всю жизнь за моей широкой спиной сидишь. Я и баба, и мужик в доме! Гвоздь забить – Людмила! Кран починить – Людмила! В кооператив вступить – Людмила! Гараж выбить – Людмила! Дочку в школу пристроить – Людмила! Ремонт – Людмила! Родителей твоих в больнице навещать – Людмила! В каждую дырку, в каждую щелку, в каждую бочку затычка твоя Людмила! Ты без меня шагу ступить не можешь. У него, видите ли, работа! Работа вчера, позавчера, десять лет назад. Работа завтра, послезавтра. Каждый день! У тебя работа всегда, когда ты нужен дома, когда ты нужен семье. Нет, вы только подумайте! На собственного племянника ему наплевать! У тебя у самого сын растет!

– Люда, перестань!

– Что?! «Перестань»? А ты телевизор смотрел? Ты видел, что в Чечне делается? Олег, ты хочешь, чтобы сын моей сестры вот там, в этой Чечне, сгинул?! Ты гроб оттуда хочешь получить?

Людмила не выдержала, всхлипнула, потом еще и еще.

– Бессердечный ты, Олеженька. Без души. Племянника, единственного, от армии отмазать не можешь. Ты вообще ничего не можешь! Только кровь из меня сосать можешь! Всю выпил уже… Одна белая осталась…

– Мамочка, не плачь, – дочь обняла ее за плечи. – Папа что-нибудь придумает.

– Ага, придумает он…

Людмила громко высморкалась в висевший на ручке газовой плиты фартук, размазала ладошкой слезы по щекам.

– Придумает он. Как же! Ведь и не надо ничего больше: сходи к бывшему дружку своему Виктору Чаеву и попроси. Они же с военкомом нашим соседи. Вместе и на рыбалку, и на охоту, и в баню, и по бабам… Сколько ты Чаева выручал, сколько работали вместе… Гордый он! Брать у моей сестры деньги, когда без работы сидел, мы можем, а сына ее от армии отмазать – не можем! Через гордость свою, поганую, мы переступить не можем!

– Люда! Люда, что ты говоришь?! Ты послушай себя! – Скворцов решительно отодвинул тарелку. – Не хочу я этой гадости. Просил же, мне овсянку не вари. Не люблю я ее.

– Ты только себя любишь! – опять зарыдала Людмила. – Я сама к Чаеву пойду. Я не гордая. Я попрошу…

– Ну, что ты говоришь?! Ты соображаешь, что ты говоришь? Я запрещаю тебе даже думать об этом! Поняла?

– Он мне запрещает! – Людмила всплеснула руками. – Да я на коленях стоять буду! Я ему руки целовать буду! Ты слышишь? Только бы он помог! У меня опыт есть. Я помню, как на коленях перед сестрой стояла, денег просила, когда мы с голоду подыхали, когда ты от Чаева ушел.

– Ну, вот что, предки! Вы орите тут, а я пошел, – Скворцов-младший рывком поднялся из-за стола.

– Иди-иди… – крикнула ему вслед Людмила. – Второй папочка!

– Утро начинается…

– Денис, в институт опоздаешь!

– Нам ко второй паре.

– Устал я от твоего визга, Людка. Тоже пойду. Дежурство сегодня тяжелое было. Разбуди меня часа в два. Ты помнишь, что мы к пяти на дачу к Женьке Лаврикову приглашены?

– Нет, ты не уйдешь! – Людмила преградила ему дорогу. – Пообещай мне, что…

– Нет! Хватит об этом.

Он отстранил Людмилу, дошел до двери, обернулся.

– Узнаю, что ты ходила, жить пойдешь к сестре. Ясно?

Шлепая стоптанными тапочками по стертым плешинам линолеума, Скворцов пошел в спальню. Вдруг он вернулся, с минуту постоял посреди кухни, точно вспоминая, зачем возвращался, внимательно посмотрел на жену и очень тихо, будто себе самому, сказал:

– Куда все делось, Люда? Ведь любовь была. Всего четверть века прошло… Куда за двадцать пять лет все делось-то?

Уже в темноте электричка подъехала к засыпанным снегом соснам Перетрясова. С минуту она постояла у перрона, а потом бодро ринулась в ночь, оставив на белом снегу кутающихся в воротники шуб и пальто людей, тоже заспешивших, но домой, к уютному дачному теплу.

К вечеру становилось метельнее. Ветер бросал клочья колючей поземки прямо в лицо, нападал одновременно со всех сторон, и не было никакой возможности от него защититься. Тропинку замело, от нее осталась едва различимая ложбинка, идти приходилось, утопая почти по колено.

– Одно утешает, на машине не поехали, – сказал Скворцов. – Ей-ей увязли бы еще на повороте с шоссе…

Свет на даче Лаврикова горел во всех окнах. Это был просторный двухэтажный деревянный дом, со множеством комнат, построенный в духе дачных домов интеллигентов-шестидесятников: скромненько, но со вкусом.

В комнатах было еще прохладно, и хозяин суетился у двух изразцовых печей.

– Женька! Гостей принимай! – с порога крикнул Скворцов.

Лавриков заспешил к ним.

– Рад вас видеть, ребята! Проходите. Людочка, все хорошеешь!

Он помог Скворцовой снять шубу и шапку и тщательно стряхнул с них снег.

– Обожаю твой парфюм, Женечка! – Людмила с удовольствием втянула носом запах и обняла Лаврикова. – Ну, здравствуй, дорогой. Давно не видела тебя.

– Как у вас все запущено… – усмехнулся Скворцов и, безразлично махнув рукой, исчез на кухне.

На плите аппетитно булькали кастрюли, по просторной кухне ползли соблазнительные мясные запахи. На столе блестели фольгой горлышки бутылок шампанского, искрился хрусталь бокалов, мерцала глубиной бриллиантов налитая в графин водочка, ее оттеняли спокойным чайным цветом коньяк и бренди. Стол-тумба у окна был завален разноцветными упаковками, свертками, зеленью. Поверх всего этого лежала огромная круглая шапка из чернобурки, отороченная тремя роскошными лисьими хвостами.

– Жень, сегодня подстрелил?

Скворцов, с бутылкой коньяка в одной руке и наполненной до краев рюмкой в другой, в лисьей шапке Лаврикова вышел в гостиную.

– Ой! Прелесть какая! – захлопала в ладоши Людмила.

– Мне идет? Держи, – Скворцов подал жене рюмку коньяка. – Выпей, согреешься. Жень, это ты один успеваешь? – он кивнул в сторону кухни. – Четыре индейки в духовке, четыре кастрюльки на плите…

Лавриков улыбнулся загадочно и принялся шевелить дрова в печи.

– Ты хитрую морду-то не делай, – посоветовал Скворцов.

– Ребята, – он виновато улыбнулся, – кажется, я пропал!

Он оглянулся на лестницу, что вела на второй этаж, и перешел на шепот.

– Сейчас я вас кое с кем познакомлю.

– Я так и понял, – безапелляционно подытожил Скворцов. – Казанова – он и в Африке – Казанова!

Людмила счастливо, точно это она «пропала», воскликнула:

– Ой, Женечка! Я так за тебя рада! Ты прямо весь светишься!

– Тьфу-тьфу-тьфу! Не сглазить! – Лавриков сплюнул и постучал по березовым поленьям.

– По голове себе постучи! – посоветовал Скворцов. – Когда ты их менять успеваешь?

Лавриков сердито погрозил ему кулаком.

– Женечка, это он от зависти.

– Ничуть! – отрезал Скворцов. – Я, Людка, с тобой почему жил? Потому что у меня шапки, такой распрекрасной, не было. Но теперь жизнь налаживается!

Людмила поиграла лисьими хвостами.

– Жень, а хвосты зачем?

– Один к одной щечке, другой к другой. Так и перезимуем.

– А третий?

– А это чтоб ты спрашивала! – хохотнул Скворцов.

– Добрый вечер! – стройная красавица грациозно, походкой королевы, спускалась по лестнице из покоев второго этажа.

Смуглое открытое лицо, чуть вздернутый носик, черные, бархатные глаза в обрамлении пушистых ресниц, длинные каштановые волосы, убранные в косу, уложенную улиткой на затылке, белая тонкой вязки кофточка, черные вельветовые облегающие брюки, минимум косметики, максимум обаяния…

– Знакомьтесь. Это Алина. А это – мои друзья: Олег, Людмила.

Красавица приветливо улыбнулась.

– Что ж, я свой вклад в общее дело внесла…

– И немалый! – подчеркнул Лавриков.

– Теперь ваша очередь…

– Тогда мы с Людмилой на кухню. Олег, ты, как единственный в шапке, отправляйся в сарай, принеси дров.

Оказавшись на кухне с Лавриковым, Людмила всплеснула руками:

– Женечка! Мы тебя теряем!

Промерзшая за три месяца дача прогревалась медленно. Печи были раскалены, местами кафель даже потрескивал, но настоящего тепла пока не было.

Скворцов подбросил поленьев в топки печей на обоих этажах и, дипломатично миновав «королеву», вернулся на кухню.

– Позвонков все нет. Ей-ей, блудят… Мы от электрички еле дошли. Тропинки совсем не видно. Замерзнут…

– Не маленькие. Найдут.

– А шеф?

Лавриков поморщился.

– Не знаю. Наш шеф теперь не тот. Работа – дом, дом – работа. По нему Валька-диспетчерша сохнет. Девочка что надо! Я ему как-то говорю, пригласи девочку куда-нибудь. А он: «Чтоб с глазами она васильковыми только мне – не кому-нибудь – и словами и чувствами новыми успокоила сердце и грудь»[32]32
  Отрывок из стихотворения С. Есенина «Листья падают…»


[Закрыть]? А потом оборачивается к Севе Гордееву и спокойно так говорит: «Сева, в выходные под землю махнем?»

– Диггеры[33]33
  Диггер – дословно «копатель»; альтернативное увлечение, связанное с исследованием урбанистических «горизонтов» ниже уровня асфальта: исторические подземелья, городские коммуникации, бомбоубежища, ветки метро и т. п.


[Закрыть] хреновы!

Мужчины воровато оглянулись на Людмилу, у открытой духовки поливавшую индеек их же жиром, и торопливо разлили по рюмкам коньяк.

– Ну, за шефа давай!

– Шли бы вы лучше стол накрывать, – рассудительно заметила Людмила. – Сейчас прибывает электричка, последняя.

Она вручила мужчинам скатерть, тарелки, вилки с ложками, приказала нести в гостиную на стол бутылки, бокалы, нарезать хлеб, овощи, вымыть зелень.

– Поторопитесь! – грозно добавила она. – Все уже почти готово.

Едва стол был накрыт, как во дворе раздались голоса, пронзительный женский смех, входная дверь хлопнула и на дачу ворвалась суматошная компания.

– Позвонки! Как так можно?! Целый час только вас ждем. С голоду помереть не долго. Одним коньячком и живы! – Лавриков, радушно раскинув руки, шел навстречу гостям.

Стряхивая снег с полушубков и шапок, галантно помогая дамам, Володя Орлов и Сева Гордеев наперебой, смеясь, рассказывали, как заблудились: сначала вышли из электрички на остановку раньше и дрогли на перроне, ожидая следующей, потом заблудились в самом Перетрясове. Плутая по колено в снегу, забрели на чью-то дачу, где их облаяла сначала пара овчарок, потом хозяин.

– Ай, позвонки! Ай, обормоты! – качал головой Лавриков. – Олежек, ты видел таких? Живо к столу!

– Елкой как здорово пахнет! Братцы, даже не верится, что вот-вот Новый год! – возбужденно, стараясь перекричать музыкальный центр, говорила Дина Гордеева.

– А давайте Новый год досрочно встретим! – предложил Володя Орлов.

– А старый – проводим! – поддержал идею Сева Гордеев.

– Нет, нет и нет. Рано! – возразил Женя Лавриков. – Наш первый тост будет не о том. Господа и дамы! Мы сегодня собрались не просто так, а по поводу. Выпьем за нас, за спасателей!

Компания одобрительно загудела.

– Ходят упорные слухи, что некоторые из здесь сидящих забыли, что указом Президента от двадцать шестого ноября тысяча девятьсот девяносто пятого года номер тысяча триста шесть установлен «День спасателя Российской Федерации» именно сегодня – двадцать седьмого декабря! Службе исполнилось семь лет. Я всех нас поздравляю! Дай нам бог работы поменьше, денег побольше и отсутствия поводов для героизма! Да простят меня дамы, выпьем за нас, мужики!