Текст книги "Сиверсия"

– Кто вы? – спросили сразу несколько голосов.

Хабаров фонариком осветил форму.

– Спасатели. Вас ищем.

– Считай, нашел… – подытожил насмешливый голос.

По интонации было ясно, что говоривший утратил интерес к вновь прибывшим.

– Потрепало нас маленько, сынок, – сказал сидевший возле Хабарова дед. – У кого руки обожжены, у кого лицо. У Тихона рана на спине, его балкой зацепило. У Маришки лоб разодран. Даст бог, выживет. Нам бы домой. Ты бы поговорил. Ты же власть!

– Ой, Сан Саныч, умолкай. Умолкай совсем! – едва сдерживаясь, произнес сосед деда. – Что они могут? Нас вместе с этими твоими спасателями похоронят! Сиди и не бухти! Без тебя тошно.

Другой голос убежденно и резко сказал:

– Я говорил вам, надо эту дверь ломать! Говорил?! Нас же много. Мы их голыми руками передушим! Братцы, неужели же мы так и будем сидеть, словно телки на пляже?! Иван Николаевич, бригадир, ты чего молчишь?!

– Отстань, Овсянкин! – сказал бригадир Иван Николаевич Чащохин. – Я не буду портить с ними отношения. У них автоматы. Я жить хочу. Мы должны тихо сидеть. Будем тихо сидеть, никто нас не тронет.

– Шкура ты, чащохинская!

– Я сейчас от жажды сдохну. Во рту все пересохло, – пробубнил плотный мужик, сидевший в дальнем левом углу. – Овсянкин правильно говорит. Надо ломать, к чертовой матери! Все ломать и крушить!

– Правильно, Тихон! Пусть трусы тут подыхают. Мы вдвоем пойдем! Мы их по одному вылавливать будем! И голыми руками… Голыми руками… – Овсянкин растопырил дрожащие пальцы, потом с хрустом сжал их в кулаки.

– Правильно!

– Правильно, мужики!

– Мы с вами пойдем!

Полгода назад, работая на ликвидации последствий землетрясения на Сахалине, спасатели слишком хорошо, не понаслышке, узнали, что такое состояние острого психоэмоционального шока.

Эта стадия психоэмоциональной травмы, как правило, длится у пострадавших от трех до пяти часов, сопровождается психическим напряжением, обостренным восприятием событий, склонностью к панике или, наоборот, проявлением безрассудной смелости при одновременном снижении критической оценки ситуации. В таком сложном состоянии люди могли, что называется, наворотить дел.

Поэтому сейчас было необходимо дать почувствовать людям, что контролировать ситуацию и направлять их поведение будут не случайные лидеры, а только спасатели.

Хабаров по опыту знал, что для работы спасателей эти первые три-пять часов самые тяжелые. Потом будет легче. Пострадавшие не будут проявлять активности. У них появится чувство истощения, когда даже самые активные могут впасть в состояние, близкое к ступору. «Стадия психофизиологической демобилизации» – называют ее психологи. Но это будет потом.

Именно поэтому их общение началось так, а не иначе.

– А ну сели, уличная шантрапа! – рявкнул Хабаров. – Первому, кто встанет, я сломаю челюсть! Даю слово! Вы выживете все, если будете мне подчиняться. Если не будете, я сам вас кончу, чтобы спасти своих ребят! Это говорю вам я – командир взвода спасателей сорок седьмого спасательного центра МЧС Александр Хабаров! В обязанности вверенного мне отделения спасателей входит оказание вам медицинской помощи до прибытия спецслужб. Потому задача каждого из вас оказывать нам максимальное содействие. Вас, Овсянкин, я предупреждаю персонально! Если еще раз от вас услышу идеи безрассудной смелости, порожденные острым психоэмоциональным шоком с явлениями сверхмобилизации на фоне патологического снижения критической оценки ситуации, вы познакомитесь с моим кулаком! Бью я резко. Прямо в зубы! Гарантирую потерю сознания минут на сорок! А потом я окажу вам медицинскую помощь. Это касается всех! – он остановился, смягчил интонации. – Вас потрепал пожар. Сейчас мы всех осмотрим, введем каждому необходимые препараты. Это стандартная и очень эффективная противоожоговая терапия. Дышать будет полегче. Каждый из вас будет помогать моим сотрудникам обрабатывать и бинтовать раны соседа. Потом каждый обстоятельно доложит мне, что сделал. Задача ясна? Спасатели, приступайте к своим обязанностям. Немедленно!

Хабаров видел, как воспрянули духом его ребята, как деятельно стали надевать резиновые перчатки, разбирать из чемоданчика необходимый для осмотра медицинский инвентарь, как Володя Орлов четкими, профессиональными движениями готовил пробы перфторана[35]35
  Препарат, применяемый в противоожоговой терапии при термотравмах гортани и легких.


[Закрыть].

– Умно сказал, – Сан Саныч покряхтел, разгибая затекшие в коленках ноги. – Нам бы еще водички…

Хабаров отдал свою флягу.

– Я и притухнуть могу. Для пользы, – сказал Овсянкин, протягивая для осмотра Жене Лаврикову обожженную руку. – Только не отпустят они нас. Им свидетели не нужны.

Жадно ожидая своей очереди пить, он грязным рукавом спецовки отер пот со лба.

– Когда все загорелось и взрываться стало, нам бежать было можно только вниз, – рассказывал бригадир Чащохин. – У завода раньше под землей сырье хранилось, склады были. Мы по лестнице вниз, а там – дверь. Дверь новая, железная, с вентилем, как на подводной лодке. Мы и попались. Вверху огонь. Внизу жара, адская, и эта дверь. Думали, заживо зажаримся. Уже легкие рвало. Мы давай в дверь стучать. И знаем, что за дверью нет никого, но все равно стучим и молим Бога о чуде. Вдруг дверь открылась. Мы внутрь. Стоим посреди зала, где люди в белом за длинными столами сидят. Мы подумали, на тот свет попали! Потом лысые, с автоматами, подбежали, нас повели сюда. Ну, слава богу, думаем. Пока живые! Идем, а на столах сплошь камни драгоценные. Как в сказке…

Лавриков склонился к Хабарову, обрабатывавшему Чащохину ожог.

– Саня, это конец, понимаешь? Нас расстреляют вместе с этими девятью несчастными, если только мы не напряжем мозги и не придумаем, как выбраться!

Хабаров не ответил. Перспектива была очевидной.

Он смотрел на своих ребят. В неверном свете карманного фонарика угрюмые лица, разом постаревшие на десяток лет. Обычно всегда внимательный, Олег Скворцов что-то быстро писал в блокнот, рассеянно, раз за разом, переспрашивая имя пострадавшего. По свирепому лицу Володи Орлова недвусмысленно читалось, что сложившуюся ситуацию он успел обматерить многократно, добротно и от души. Женя Лавриков бодрился, но получалось это на хлипкую троечку.

«Хреново дело…» – вздохнул он.

По мере того, как они осматривали людей, убеждались все больше и больше, что Сомов был прав насчет термотравм. Признаки гипоксии в той или иной степени были практически у всех пострадавших.[36]36
  Дым, образующийся при горении пластика, лакокрасок как правило содержит азотную или азотистую кислоты, фосген и газообразную гидроциановую кислоту. Вдыхание такого дыма приводит к химическому ожогу дыхательных путей и отеку легких. Вдыхание пламени, горячего воздуха влечет за собой ожог верхних дыхательных путей и отек гортани с развитием нарушений дыхания. Ожог верхних дыхательных путей и повреждение легких приводят к нарушению доставки кислорода к тканям организма – гипоксии. Такое поражение фактически блокирует поглощение и перенос кислорода в ткани, что является причиной смерти. Внешними признаками гипоксии являются спазмы мышц и судороги, бледность кожных покровов, воспаление горла и слизистых оболочек верхних дыхательных путей.


[Закрыть]

«Бедолаги… Им бы в больницу срочно. Не выживут ведь», – то и дело думали спасатели.

Что они могли? Обработать ожоги да сделать по дозе перфторана.

Но больница пока отменялась.

– Сань, ты девушку смотрел? – спросил Скворцов.

– Ожоги на ногах и рваная рана на лбу. Она, молодец, кофту сняла и через нее дышала. Тихону, что с ожогом лица и раной на спине, сделай максимальную дозу перфторана. Очень мне этот ожог и эта рана не нравятся. Надо за Тихоном присматривать. И еще, Олег, дай ему, пока он в сознании, две таблетки аспирина и одну димедрола.

– Сейчас сделаю. Сань, девушку посмотри. Рана на лбу сильно кровит.

Стараясь не наступить на чьи-нибудь ноги, Хабаров осторожно пробрался к Скворцову.

– Олег, посвети.

Фонариком Скворцов осветил и рану, и лицо девушки.

– Как вас зовут? – спросил Хабаров.

– Марина Шипулькина.

«Что-то знакомое…» – подумал Хабаров.

– Аллергии на новокаин нет?

– У меня на людей с автоматами аллергия.

– Делай анестезию, Олег. Немного потерпите, Мариночка. Больно не будет.

– Сань, может Лавриков? – Скворцов в дрожащей руке держал подготовленный шприц. – Женька по части уколов просто виртуоз.

Хабаров кивнул, сменил перчатки на стерильные.

Лавриков ловко и аккуратно ввел обезболивающее, обколов рану по периферии.

– Голова не кружится?

– Немного. Это от страха.

– Все будет хорошо.

Она вымученно улыбнулась.

– Женя, фонарем не дрожи!

Хабаров удалил рваную по краям кожу, тщательно повторно обработал рану.

– Вы-то как здесь оказались, Мариночка? – спросил он, стараясь придать голосу спокойствие и доброжелательность.

– Я же дежурный лаборант-технолог. Лаборатория в глубине производственных помещений. Чтобы в нее попасть, надо два цеха пройти. Двери все были закрыты: и в цех, и в помещение лаборатории, и в лаборантскую, где я была. Когда я запах дыма почувствовала, бежать было некуда. А окна с решетками…

Аккуратными выверенными движениями, ловко управляясь с пинцетом и иглодержателем, Хабаров ушивал рану. Лавриков не без интереса наблюдал за ним.

– Сань, – не выдержал он, – нас же этому не учили.

– Вас не учили. Как там у Маяковского? «Мы диалектику учили не по Гегелю, Бряцанием боев она врывалась в стих…» Все девять лет врывалась… Фонарем не дрожи!

Лязг запоров. Тоненький, противный металлический скрип. Не в меру яркое электрическое освещение.

– Ты! – охранник ткнул автоматом в сторону Хабарова. – Выходи!

– Рану ушью и пойдем. Два стежка. Полминуты.

Ни одно его движение не выдало волнения, только взгляд стал более сосредоточенным и в уголках рта залегли, став вдруг заметными, две глубокие морщинки.

– Я тебе повторять должен? На выход!

Дальше мат и лязг затвора.

Хабаров резко обернулся. Их глаза встретились. Так, наверное, волки смотрят друг на друга, когда голоден год, а добыча скудна и случайна и может насытить лишь одного.

– Даже на зоне «больничку» не трогают, – с укором сказал Хабаров и отвернулся к Марине.

Еще стежок, и работа была окончена.

– Женя, наложи стерильную повязку. Останешься старшим! Я надеюсь, Сева Гордеев уже наверху и рассказал, что здесь происходит.

Лавриков встал в дверях.

– Саня, ты об Алине подумал? Я пойду вместо тебя.

– Куда ты лезешь, щенок? – по тону было ясно, что Хабаров устал быть сдержанным и дипломатичным. – Хочешь мне всю жизнь виной за твою смерть испоганить?! – он отстранился, пристально посмотрел в глаза Лаврикову. – Благородство, достойное палача…

Никита Осадчий сидел за столом в массивном кожаном кресле.

– Присаживайся!

Хабаров не двинулся с места.

Осадчий бросил на стол перед Хабаровым его бумажник. Хабаров взял его, открыл. Деньги и документы были на месте.

– В этом районе есть неэксплуатируемая станция метро «Дмитрогорская». Диггеры ее называют «станция-призрак». Знаешь?

– Знаю.

– По подземельям раньше ходил?

– Ходил.

– Отсюда до нее подземельями провести сможешь?

– Это невозможно. Нет карты.

– Есть карта! Будешь проводником. Ты нас выводишь, я оставляю жизнь твоим ребятам и рабочим и тебе, естественно.

– Я похож на идиота?

Осадчий усмехнулся, потер затылок.

– Времени мало. Давай быстро выясним, на кого ты похож.

В дверях появился автоматчик.

– Веди бабу сюда!

Сколько прошло времени? Минута? Три? Пять? Или все десять? Они молча смотрели друг на друга. Хабаров с удивлением спрашивал себя, почему у него нет ни страха, ни ненависти к сидевшему напротив бандиту. Спрашивал и не находил ответа. Что-то было не так. Их энергетика сошлась, точно пазлы в детской мозаике-головоломке.

«Видимо, те девять лет для меня не прошли даром…» – почти с сожалением подумал Хабаров.

Охранник втолкнул в кабинет Марину и взял под прицел Хабарова. Девушка упала на ковер, где еще не успела высохнуть кровь Брюса Вонга. Увидев кровь, она издала судорожный крик, вскочила и так застыла, не зная, что делать дальше.

Осадчий, между тем, подошел к Марине, схватил ее за волосы и приставил пистолет к виску.

– Так похож ты на идиота, спасатель?

Осадчий смотрел ему прямо в глаза.

В этом взгляде, как ни странно, не было ни превосходства, ни угрозы. Это был взгляд уставшего человека, взгляд безысходности и сожаления.

Теряя сознание, Марина стала медленно оседать.

– С кого-то надо начинать. Почему не с нее? После нее приведут другого, – бесцветным голосом произнес Осадчий. – Считаю до трех. Три!

– Я вас выведу.

В полумраке пещеры у пробитой спасателями замуровки топтались Тагир и Емельянов. Рядом стояли шесть объемистых саквояжей.

Увидев Хабарова, несшего на руках бывшую без сознания Марину, Емельянов нервно присвистнул:

– С бабой-то куда?

– Вдруг наш проводник передумает, – сказал шедший следом Осадчий. – Он ведь из той породы людей, которые чужую жизнь ценят выше собственной. Следовательно, угрожая ему персонально, мы не достигнем желаемого.

– Гениально, босс! – воскликнул Емельянов.

– Пройдите в тоннель. Заминирую дверь, – сказал Осадчий.

– С «секреточкой», как обычно? – спросил Емельянов.

Осадчий кивнул.

– Чтоб испугаться не успели.

В тоннеле Хабаров опустился на колени и положил Марину на землю.

Несколько раз он легонько ударил девушку по щекам.

– Марина, ты слышишь меня?

– Мужик, давай я ее автоматом по уху звездану, враз очухается! – заржал Емельянов.

Девушка судорожно вдохнула и открыла глаза.

Хабаров снял теплую форменную куртку, приподнял Марину и помог ей эту куртку надеть. Грязный, местами обгоревший халатик, коротенькая юбка и тонкая шелковая блузка в сыром холодном подземелье ее вряд ли согревали.

– С-сп-па-асибо… – запинаясь, произнесла она.

Он помог ей сесть, вскользь коснулся щекой ее щеки, удовлетворенно кивнул: температуры не было. Значит, ушивая рану, свою работу он сделал чисто и правильно.

– Все хорошо, девочка. Сейчас домой пойдем. Идти можешь?

Она кивнула, всхлипнула, дрожащими руками вцепилась в комбинезон Хабарова и зашептала:

– Вы только им меня не отдавайте!

Ладошкой он вытер ей слезы.

– У меня бинты в кармане остались. Давай-ка я тебе ноги перебинтую. Будет что-то вроде рейтуз. В подземельях холодно. Градусов до 15 мороза бывает. Не надо меня стесняться. Замерзнешь с голыми ногами.

– Я, знаете, всегда жалела, что жизнь моя скучная и однообразная. Глупо, правда?

В тоннеле показался Осадчий. Он был хмур и сосредоточен.

– Емельянов, вперед. Дама следом. Потом спасатель. За ним ты, Тагир. Я замыкаю. В дороге ни звука. Саквояжи не ронять. Привал по моей команде. Пошли!

Хабаров помог Марине подняться. Она честно сделала несколько шагов, а потом рухнула, точно подкошенная, содрав об острые камни коленки в кровь.

– Я ног не чувствую, – в ужасе прошептала она. – Совсем…

– Босс, проблему надо решать!

Тагир снял пистолет с предохранителя.

– Не надо ничего решать. Это нервное у нее. Это скоро пройдет.

Хабаров подхватил Марину на руки. Внезапная резкая боль резанула по спине, отняла дыхание. В глазах потемнело. Он отпрянул к стене, уперся плечом в каменный выступ, сжал зубы. В ушах зазвенело, стало жарко.

«Что это? Поясница? Нет. Тогда что? – он сделал глубокий вдох, боль не повторялась. – Нервы ни к черту…»

Он прижал Марину к себе.

– Я понесу ее.

– Босс? – Тагир ждал ответа.

– Пусть несет. Пошли!

Холодный сырой воздух перехватывал дыхание. Под ногами скрипела крошка красного кирпича, которым когда-то, очень давно, была выложена подземная галерея. То тут, то там попадались заиндевевшие островки. Отражаясь от них, лучи фонариков били прямо в глаза, вышибая слезы.

Поворот ключа. Скрип входной двери. Знакомый с детства шорох еловых лапок по обоям. Радостное: «Слава богу! Хабаров, ты дома!»

С плошкой в руках, взбивая венчиком соус, Алина выглянула из кухни и замерла от неожиданности и удивления.

Мальчишка лет двенадцати, старательно пыхтя, тащил в прихожую здоровенную елку. Елка была раза в два больше него, тяжелая, разлапистая.

– Простите, вы к кому?

Мальчишка от неожиданности вздрогнул, резво повернулся в ее сторону. На секунду он растерялся, но потом внимательно оглядел Алину с ног до головы и очень буднично сказал:

– С Новым годом!

Он прислонил елку к стене, запер дверь, по-хозяйски заглянул в комнату.

– А отца что, нет?

– Ко-го? – все более изумляясь, по слогам выговорила Алина.

Не обращая внимания на вопрос, мальчишка прошел мимо Алины в кухню, взял со стола кусочки нарезанного горкой сладкого перца и отправил их в рот.

– Нормально постаралась! – сказал он, по-хозяйски оглядев стол, сплошь уставленный плошками с салатами. – А мясо где? Он мясо любит. Ты мясо сделала?

– Н-нет… – запнувшись, ответила Алина.

– Что и требовалось доказать! – подытожил пацан, звонко припечатав ладошкой по настенному шкафу.

Открыв дверцу, он пошуровал в шкафу, нашел рулон фольги.

– Горе ты мое, держи! Мясо в холодильнике. Исправляйся и запомни: домработницы, которые не готовят мясо, никому не нужны! А без тебя опять будем сидеть на сосисках с сардельками. Никакого полета. Ну, ладно, – мальчишка деликатно отстранил застывшую в дверях Алину. – Заговорился я с тобой. Ты работай. Я елку пойду ставить.

Он деловито надел рукавицы и потащил елку в комнату.

– Послушай, мальчик, а ты вообще кто? Тебя как зовут?

– Антон. Я – сын Александра Ивановича. Еще вопросы есть?

В дверь позвонили.

– Это ко мне!

Антон прошмыгнул мимо Алины к дверям.

Сильно подвыпивший мужичок, одетый в грязную телогрейку, валенки с галошами, пыхтя и чертыхаясь, внес в квартиру ведро песка.

– Опять у вас лифт не работает. Чуть не помер на лестнице. Хоть бросай!

– Сюда! В комнату неси, Борисыч.

– Куда прикажешь, Антоха. О-на! Хоромы какие! – мужичок присвистнул, поставил ведро с песком на паркет. – Сам-то елку поставишь? Уж елка больно велика для тебя.

– Я справлюсь. Если что, у меня помощница есть.

Антон протянул мужичку двадцать рублей. Тот растаял от умиления.

– Спасибо. Уважил.

– Ты иди, иди, Борисыч. Там кочегарка твоя без присмотра. За песок спасибо.

– С Новым годом, барышня! – Борисыч отвесил поклон безмолвно наблюдавшей за ними Алине.

– Иди уже! Не до тебя, – поторопил его Антон.

Когда Антон запер дверь, Алина спросила:

– До прихода этого «деда Мороза» с песком ты сказал, что ты – Антон, сын Александра Ивановича. Какого Александра Ивановича?

– Есть варианты? Хабарова Александра Ивановича. Хозяина этой квартиры. Для домработницы ты слишком любопытна!

Все было прежним, только вопросов стало больше, чем ответов.

Она шпиговала мясо чесноком, натирала его пряностями, заворачивала в фольгу, ставила в духовку, делала все это машинально, а думала о другом. Недоумение и обида овладели ею. Как он мог обманывать, скрывать? В какой-то момент у нее даже появилось желание бросить все и уйти. Но подумав, Алина решила, что предоставит Хабарову возможность объясниться.

Грохот падающего табурета вернул ее из раздумий в реальность.

– Антон?

Алина метнулась в комнату.

Елка лежала на боку, ведро с табуретом тоже. Песок рассыпался по паркету. Рядом сидел насупившейся Антон.

– Я же говорила, давай помогу. Не ушибся? Болит где-нибудь?

– Нормально.

– Покажи руки.

Алина взяла руку мальчишки, попыталась приподнять рукав пуловера. Он отдернул руку.

– Я же сказал, нормально!

– Я только посмотрю.

– Нечего смотреть! Сам все испортил, сам исправлю!

– Даже очень сильные люди иногда нуждаются в помощи. Принять помощь – это значит проявить разумность и осмотрительность. Я уверена, даже твой отец, человек очень сильный, иногда позволяет себе помочь. Разве ты его от этого считаешь слабым?

Антон посмотрел на Алину с интересом, внимательно.

Она улыбнулась в ответ.

– Ладно…

Антон засучил рукав. Обе руки мальчишки были в мелких царапинах.

– Я немножко не рассчитал. Лампочки вешать полез, и прямо на нее… – Антон кивнул на елку. – Хорошо, не сломал, а то бы весь праздник псу под хвост!

Алина смазала царапины йодом. Антон морщился, но терпел. Она дула на ранки, чтобы йод не щипал, хвалила парнишку за мужество, а в завершение процедуры чмокнула в макушку.

– Вы это бросьте! – возмутился Антон. – Я не маленький!

Алина погладила его по волосам.

– Я знаю.

Вдвоем они сидели возле упавшей елки и разглядывали друг друга. Алина силилась в мальчишке найти черты Хабарова и не находила. «Наверное, на маму похож», – решила она.

– Ты красивая, – сказал Антон.

– Что? Прости, я задумалась.

– Елку, говорю, поднять надо.

– Я помогу.

На установку елки ушло минут десять.

– Слушай, а с тобой здорово! Ты толковая, – хвалил Алину Антон. – Давай теперь лампочки вешать.

Встав на табурет, Алина принялась украшать гирляндой из лампочек верхушку елки, в то время как Антон крепил к еловым лапам гирлянду внизу.

– Скажи, а ты с кем живешь? – вдруг спросил он.

– Одна.

– А почему ты домработницей работаешь? Ты в школе плохо училась?

Она не скрыла улыбки.

– В школе я хорошо училась. Но у меня много знакомых, которые в школе учились плохо, двоечниками были и заядлыми хулиганами, а в итоге стали очень хорошими, умными и успешными людьми. Учеба не показатель.

– А у тебя дети есть?

– Нет.

– Почему ты замуж не выходишь?

– Слушай, маленький философ, а игрушки на елку где?

Антон растерянно пожал плечами.

– Надо поискать.

– Вы раньше с отцом наряжали елку?

Антон замотал головой.

– Я хотел сюрприз…

– Что же будем делать? Домой ехать далеко. Магазины уже закрыты. А твой отец вот-вот будет дома.

– Тогда к соседям! – твердо сказал Антон.

Едва Алина успела проверить мясо в духовке, Антон вернулся.

– Я принес! – радостно закричал он с порога. – Тетя Поля, с первого этажа, дала. У нее много! Новенькие совсем и старые… Я разные взял.

Елку нарядили к девяти. Рядом накрыли стол. Оставалось три часа до Нового года.

От праздничного мерцания огоньков на елке, запаха хвои и ароматов ужина комната стала совсем уютной, а не пустой и холодной, как после его ухода.

– Ну, вот. Все сделали, – подытожил Антон. – Тебе, наверное, идти нужно? Ты и так со мной много времени потеряла. Если честно, – Антон взял Алину за руку, – я не хочу, чтобы ты уходила. Ты – «свой парень»!

– Скажи, сколько обычно длится дежурство у твоего отца?

Антон пожал плечами.

– По-разному.

– Как ему позвонить? Я очень волнуюсь.

– Не знаю.

– А мама знает? Пожалуйста, позвони маме.

– Не знает она!

Антон отвернулся и пальцем стал ковырять щель в паркете. Алина тронула его за плечо.

– Я наврал! – вдруг выпалил он. – У меня отец – алкоголик. Мать – алкоголичка! Дерутся, бьют меня и друг друга. А дядя Саша возится со мной, как с сыном, даже ключи от квартиры дал. Сказал, что могу приходить, когда захочу. Вот я и решил, пока он на работе, сюрприз ему сделать. В праздник человеку плохо одному. Тут ты права. А дядя Саша всегда один. У него глаза грустные. Я тоже всегда один. Мои с обеда пьяные спят. Паленой водки где-то по дешевке купили… Деньги, последние, что я на елках за неделю заработал, пропили…

Кулаком небрежно он стер брызнувшие слезы.

Алина погладила его по голове. Он вырвался.

– Я тоже должна признаться тебе. Я не домработница. Я тоже хотела сделать сюрприз Александру Ивановичу. Два сюрприза – это же здорово!

Алина протянула ему руку.

– Мир?

– Ты правда не обиделась?

– Что ты…

Алина обняла мальчишку.

– Ты хорошая.

– Я уверена, будь у Александра Ивановича сын, он не смог бы относиться к нему лучше, чем к тебе. Слушай, Антоша, а давай-ка перекусим!

– Я голодный. Я с утра на елочном базаре работал. Елки продавал. Сурену, хозяину, сказал, что сегодня работать буду не за деньги, а за вот эту елку. Представляешь, вот эту красавицу заработал! Мужики мне говорят: «Глупый, бери лучше деньги!» Но я же деньги дяде Саше на Новый год не подарю…

– Ты что, целый день был на морозе?!

– Мы с мужиками подменяли друг друга. По полчаса в котельной, у Борисыча, отогревались.

Алина с удовольствием кормила Антона, радовалась, глядя, как он уплетает кушанья за обе щеки. Сама же к еде не притронулась. На сердце было неспокойно и муторно.

После ужина Алина настояла, чтобы зазевавший Антон немного поспал, и обещала разбудить его сразу, как придет Хабаров. Антон отказался от предложенной спальни и устроился прямо в зале, возле елки, на громадном кожаном диване. Она укрыла ребенка мягким пледом и ушла на кухню.

Было почти десять вечера. От соседей доносились звуки праздничных застолий, двор тонул в канонаде фейерверка. Люди жили праздником.

«Сделать, что ли, фруктовый салат на десерт? От тупого ожидания я просто сойду с ума…» – подумала она.

Алина вымыла фрукты, словно вспомнив о празднике, тихонько включила телевизор.

Мимо пожарных машин и машин «Центроспаса» туда-сюда сновали люди в камуфляже и суетились штатские.

«Что происходит?» – Алина прибавила звук.

Пятый канал давал прямой репортаж с площади Советских Космонавтов. Репортаж вел однокурсник Алины по журфаку МГУ Сергей Ведищев.

– … в операции по освобождению заложников будет задействован СОБР. Напомню, что именно СОБР принимал участие в спасении детей, захваченных террористами в Ростове-на-Дону. Потом Минеральные воды и освобождение заложников в Махачкале, регулярные командировки в Чечню. Безусловно, к операции по спасению заложников подключено высокопрофессиональное подразделение, имеющее большой боевой опыт…

Алина взяла телефон, набрала номер своей редакции.

– Толик, как дежурство? – формально поинтересовалась она и, не дожидаясь ответа, спросила: – Что происходит? Кого на этот раз взяли в заложники?

Услышанное сильно подействовало на нее. Мысли крутились заевшей пластинкой: «Бригада спасателей пропала… Вероятный захват заложников… Бригада спасателей пропала… Вероятный захват заложников… Бригада спасателей пропала… Вероятный захват заложников…»

– Господи, только не это!

Оставив на кухонном столе записку Антону, она поехала на встречу с Сергеем Ведищевым – специальным корреспондентом рейтингового пятого канала.

Небо то там, то здесь расцветало букетами фейерверков. Метель приостановила свою карусель, ожидая от наступающего года команды «Старт!»

Светофоры дружно давали мигающий желтый.

Красная «Мазда» мчалась по непривычно пустым улицам Москвы на площадь Советских Космонавтов.

Беда пришла – не спросила, уселась хозяйкой, ехидно оскалилась:

– Вы, захлестнутые петлей серых будней, всуе давшие зарок жить долго и счастливо, чего притихли?

Каждому стало ясно: теперь все торги и уступки, все сделки с судьбой отменяются.

Теперь просто жаль. До слез. До рези в горле. Так, что сердце рвет на куски.

Вроде бы знаешь уже, нащупал, как надо. Вроде бы стыдно уже, что жил, подражая тем, с кем жил. Вроде бы уже решил не собирать себе сокровищ на земле[37]37
  См. Евангелие от Матфея: 6 (19–21): «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе… ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».


[Закрыть] и не служить двум господам[38]38
  См. там же: 6 (24): «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и мамоне».


[Закрыть]…

Но… слишком уж долго было пусто твое «свято место»…

– Жень, – Скворцов ткнул локтем в бок Лаврикова. – Как думаешь, там есть что-нибудь?

Лавриков обернулся на голос. В темноте рассмотреть лицо лежавшего на полу Скворцова было невозможно.

– Там, как говорят, родственники нас встречают… – продолжал со вздохом Скворцов. – Я ж детдомовский. Страшно…

– Ничего, позвонок. Я отцу скажу. Он тебя как родного встретит. Отец меня очень любил. У нас с ним тайн друг от друга никогда не было. Всему, что в жизни умею, он меня научил. Ты знаешь, Олежек, он такой дельный мужик был! Все крутился, вертелся. На пенсию ушел, казалось, сиди и радуйся, а он – нет. Взялся учиться шить. Через пару месяцев уже дубленки шил. Потом к сапожникам ушел в ученики. Как же это я, говорит, столько живу, а обувь ремонтировать не умею. Так мы с мамой жили – горя не знали. Он всю обувь в доме в порядок привел, соседи к нему зачастили с починкой, потом вся округа… Вот и ходил я, балбес, при повальном дефиците обшит и подкован. Мама, бывало, кричать на него начнет, мол, пожалей себя, ляг, полежи лишний час, а отец обнимет ее за плечи и тихонько так шепнет: «Зоюшка, время придет – отдохнем». Трудяга был. Он с моей курткой в руках так и помер. Подкладку новую на карманы ставил. Вдруг матери говорит: «Что-то худо мне, лягу». Лег, вроде отпустило. Он лежа дошивать стал. Потом, прямо с курткой моей в руках, уснул. Во сне, куртку мою к себе прижимая, и умер. – Лавриков судорожно выдохнул. – Олежек! Нашел же ты тему…

Скворцов грустно усмехнулся.

– А я после детдома поболтался, маленько. Никто никуда не берет. Жрать нечего. Вот я и пошел служить. В Афган заявление подал. Как узнали, что родных нет – зеленый свет. После «учебки», на пересылке, мы впервые «груз-200» увидели. Да не так, как по телеку показывают – в цинковых гробах, а просто человеческое мясо. Его брали из бочки и прямо из самолета, как попало, раскидывали по этим цинковым гробам: куда ногу, куда кусок туловища. Помню, ведрами из бочки черпали куски тел наших ребят и по гробам разливали. Пацаны тогда мочу желтушников пили, чтобы заболеть и «за речку» не попасть. А я желтухой болел… Ну, само собой, из-за прыти своей уже дней через семь был под Джелалабадом. Помню, мы караван с провизией сопровождали. Стрелять толком не умеем. Желторотые все. Рвануло рядом, откинуло, оглушило. Очухался в воронке. Рядом водила без ног догорает. А потом бой. Точно во сне… Точно не со мной… Так страшно было! Нас, троих, духи окружили и десять минут на сдачу в плен дали. Они за каменным уступом ржут, песни поют, а у нас на троих один патрон… Пашка Удалов тогда умом тронулся. Был нормальный парень, а тут…

– Как же вы выбрались?

– Наши «вертушки» стали зачистку делать. Конечно, не разбирали, кто свой, а кто… Мне повезло. Мне и еще сержанту из второго взвода. Женя, скажи мне, – Скворцов привстал, склонился к Лаврикову, – зачем я выжил? Чтобы эти суки за бабки свои, грёбаные, меня, как кота помоешного, задавили?! Зачем?!

– Тихо! Тихо, позвонок. Люди спят! – Лавриков больно сжал его руку. – Все будет хорошо, Олежек. Сева Гордеев уже наверху. Нас очень скоро отсюда вызволят. Сева парень не промах. В подземельях как у себя дома.

Скворцов отстранился, лег.

– Как думаешь, они Саню с девчонкой уже?

– Не знаю. Не думай об этом. Поспи, Олежек. Уже сутки на ногах. Устал ты. Да и я вздремну.

– Хотел бы уснуть. Не могу. Женька, я ничего не могу…

– Алёнушка, через полтора часа ты и увидишь, и обнимешь меня. Обещаю! Ну, перестань! Как не совестно… – полковник Звягин прикрыл трубку рукой, отошел подальше от «Соболя», на целые сутки ставшего ему и домом и рабочим кабинетом. – Люблю тебя. Слышишь?

– Товарищ полковник, «восьмой» на связи. Еще по телевизору про наш пожар говорят.

Демочкин протянул полковнику рацию.

– Сейчас иду! – рявкнул Звягин. – Иди в машину! – и уже совсем по-другому, тихо и нежно в телефон: – Аленка, мы уже сворачиваемся здесь. Я? Конечно, соскучился! – он улыбнулся. – Я всегда голодный. Ты же знаешь.

Он обернулся на шум взревевших моторов.

– Сейчас колонна пойдет. Не могу говорить. Еще чуть-чуть поруковожу и обниму мою строгую жену…

Шум приближающейся колонны нарастал. Отработав, пожарные возвращались назад, в часть. Звягин спрятал телефон в карман, закурил, с удовольствием затянулся, поежился от мороза, глянул на часы: 3.20.

– С Новым годом, Иван Лукич! – поздравил он сам себя. – Как говорится, как встретишь…

Он запрокинул голову и посмотрел на звезды.

«Хорошо, что ветер восточный. Дым не в город…» – невольно отметил он.

Звягин устало закрыл глаза и так замер. Его лицо было словно вырубленным из глыбы мрамора умелым скульптором: резкие, крупные черты лица, строгие, мужские.