Текст книги "Сиверсия"

– У геологов, говорю, застрял. Погоды нет. Метет! Мне надо было им продукты сбросить. Пришлось садиться. Сутки почти куковал! Вишь, с пальмой летим! – Данилов кивнул назад, где в объемистой кадке зеленела, раскинув листья-лапы, роскошная пальма. – Им какой-то придурок из московского начальства в подарок привез. Вот, теперь в детский садик везу. Ты как?

Хабаров кивнул, отогнул большой палец.

Миша Данилов одобрительно кивнул в ответ. Данилову было около сорока. Был он жилист, сухощав, из той породы людей, про которых говорят: «и швец, и жнец, и на дуде игрец». Его взгляд всегда был внимательным, цепким. Серые глубоко посаженные глаза смотрели с лукавым прищуром, точно Данилов знал о собеседнике или о предмете разговора много больше, чем позволял себе высказать, точно понимал человека лучше, чем тот себя. Было в нем что-то щедро-снисходительное, мол, ладно, пользуйтесь моей добротой, я-то себе цену знаю. Его высокие выступающие скулы каркасом натягивали кожу лица, когда Данилов улыбался. Две глубокие вертикальные носогубные складки выступали неестественно рельефно и придавали даже улыбающемуся лицу несколько свирепое выражение. Ядовито-белый цвет очень коротких волос абсолютно не шел ему. Более того, был даже неприятен. Кстати, цвет волос сразу бросился в глаза Хабарову, и он так и не смог понять, свой это цвет или волосы окрашены. Жесты Данилова, в противовес его внешности, напротив, были мягкими, даже женственными. И то, как Данилов держал ручку управления, и то, как тянулся к тумблерам приборной доски, его жестикуляция при разговоре – все это было неприятно Хабарову из-за навязчивых ассоциаций с «нежной» частью мужского населения. Подытожив, будет верным сказать, что пилот вертолета Ми-2 Михаил Данилов вызывал у Хабарова странное двойственное впечатление: с одной стороны матерого, ученого жизнью и крученого, с другой – человека мягкого, с «голубыми» сердцем и наклонностями.

– Маслом пахнет. Чуешь? – спросил Хабаров. – Что с «кабаном»[54]54
  «Кабан» – (от французского саbаnе – шалаш) надстройка над фюзеляжем вертолета, где находится силовая установка: спереди два двигателя, сверху вентилятор, охлаждающий маслорадиатор и главный редуктор.


[Закрыть] у тебя?

– Дотянет, не боись. Машина – зверь! – Данилов с улыбкой посмотрел на Хабарова и поднял вверх указательный палец. – Я так думаю!

Вертолет шел на высоте двухсот пятидесяти метров. Под крылом, насколько хватало глаз, волнистым бело-зеленым ковром расстилалась тайга. Время от времени тайга прерывалась небольшими светлыми плешинами старых делянок, еще безлесных, откуда в девяностых предприимчивые китайцы нелегально вывозили заготовленный кедровник. Солнце садилось в тучу, прилипшую к горизонту, и было тусклым, точно кто-то прикрыл его огромным матовым стеклом. Это предвещало пургу.

– Сколько осталось?

– Почти двести. При крейсерской скорости в сто девяносто четыре километра в час – час полета.

– Долететь-то успеем? – Хабаров ткнул пальцем в горизонт.

– А черт его знает! – честно признался Данилов. – Я в таких случаях не загадываю. Я в таких случаях двести пятьдесят на грудь и «под винтом вертолета о чем-то поет бескрайнее море тайги»… Будешь? – скромным женским движением Данилов достал из-под левой руки бутылку водки.

Хабаров погрозил ему кулаком. От этой бесшабашности ему стало не по себе.

Ощущение непонятной тревоги плотно сидело в нем с самого взлета, постепенно все усиливаясь и усиливаясь. Оно не поддавалось анализу, но Хабаров точно знал – неспроста. Он гнал это от себя, но в последние минут пять полета никак не мог избавиться от ощущения, что вертолет постепенно теряет высоту.

– На высотомер посмотри, орел с куриной задницей! Снижение чувствуешь? У тебя ЛЭП впереди!

– Страшненько?! Врет высотомер. На двадцатку врет!

Данилов добродушно рассмеялся, взял ручку на себя, и вертолет резво полез вверх. Обоих положительной перегрузкой тут же вдавило в спинки кресел.

– Хочешь, я тебе «потолок» покажу? – испытующе глядя на Хабарова, спросил Данилов. – Ой, уписаешься! Спорим на ящик водки?

– Пятнадцать минут жалко.

– Почему пятнадцать?

– Потому что практический потолок у тебя четыре тысячи, стандартная скороподъемность на твоем Ми-2 270 метров в минуту. На высотомере двести пятьдесят. Откинь на износ, на погоду. Вот и считай. Боюсь тебя огорчить, Миша, но спорить ты можешь только теоретически. С двигателями у тебя беда – не тянут. ГТД-350 стоят, я правильно помню?

– Чего-то мне спорить с тобой расхотелось! – присвистнул Данилов. – Откуда познания? – Данилов с нескрываемым интересом посмотрел на Хабарова. – Бывший военный?

– Бывший.

– Воевал?

– В Афгане.

– Вот я попал бы с пари своим сопливым! – Данилов смутился. – Извини. Так вдруг повыпендриваться перед москалем захотелось. Терпеть не могу москалей! Чего не служилось-то?

– Оборонная доктрина. Сократили.

– Хреново!

– Нормально! Сначала, правда, думаешь, все – жизнь кончилась. В башке занозой сидело: летать, летать, летать… Мозги на место встанут – нормально.

– Сань, ты мне скажи, только без позерства, по совести, вам в армию запчасти списанные поставляли? Моя ласточка вся из металлолома, списанного, собрана. Сам летаю, сам латаю! Запчасти первой категории только во сне и видел.

– Та же песня, – махнул рукой Хабаров.

– Понятно. А я думаю иногда, что птичка моя никому, кроме меня, не нужна. Сколько клянчил, писал, просил движки и главный редуктор на стационаре поглядеть, у волка одна песня: средств нету, заменить тебя некем. Летай! У меня наработка 18000 лётных часов! Куда тут «летай»? А ты мне кулак про бутылку показываешь! Обижаешь!

– Прости…

– Раньше, в распрекрасные времена застоя, таких птичек, как моя, в парке около тысячи было, – с горечью в голосе продолжал Данилов. – После перестройки, как у нас говорят, «переляпки», осталось 542, из них летающих не больше ста пятидесяти. Моя – одна из них. Парк Ми-2 разваливается. Саня, мы теряем серьезную машину! Трудягу! Мы теряем целую эпоху! Нашу эпоху! А никому и дела нет. Неужели они, там, наверху, не понимают?! Я поражаюсь! Я тут, прошлой зимой, не поленился, сел, почитал проект Федеральной программы «Развитие гражданской авиационной техники России в 2002–2010 годах и на период до 2015 года». Ты не поверишь, вертолетная тематика представлена всего двумя машинами: Ми-38 и Ка-62. Я был в шоке! Как же Ми-26, Ми-8, Ка-32, Ка-226, «Ансат», «Актай», Ми-34 и мой Ми-2?! Для них что, «ассигнований и поддержки государства не предусматривается»?! Наверно, ждут, когда мы вконец доломаем старье, сами угробимся и людей угробим, к чертовой матери!

– Может, разработают чего новое или закупят… – чтобы хоть как-то поддержать разговор, заметил Хабаров.

– Да не заменят наши «двушки» ни «Робинсоны», ни «Беллы», ни «Экюреи», ни даже «Дельфины». Сам подумай, как можно заменить нашу жизнь, наш образ мысли? – Данилов горько вздохнул. – Никак!

«А ведь вот так каждый день. С бутылкой за пазухой… – думал Хабаров. – На старье, не загадывая, вернешься домой или нет… Геологам без него кранты, народу из отдаленных поселений тоже, о рыбаках на дрейфующих льдинах и таежниках говорить нечего. Тяжелые больные все тоже на нем, санавиации нет. Конечно, в небе еще никто не остался. Сесть-то всегда сядешь, с любым ресурсом. Вопрос, с каким результатом… И главное… Главное: он же прав! Во всем прав!»

Хабарову стало вдруг неудобно за свои предубеждения. Он улыбнулся, тепло посмотрел на Данилова.

– Ничего, Мишаня! Прорвемся! Не из таких ситуёвин выползали! Давай отметим с тобой посадку. Во Владике я знаю один очень недурной ресторанчик!

– Заметано! Только не забудь, если я упьюсь, вези меня ко мне домой. Я посылку для тебя приготовил: рыбка красная, трехлитровая банка черной икорки по высшему классу, кальмары сушеные, под пивко. Закачаешься!

– Спасибо, Миша. Спасибо! Не ожидал!

– Да ты, морда москальская, не представляешь, какие у нас тут водятся рыбы! Какие мы консервы для всей матушки-Россеи делаем!

Хабаров от души рассмеялся. О своем «рыбацком» прошлом он промолчал.

В расчетной точке Данилов начал разворот на сорок градусов, обходя зону, закрытую для полетов. Машина не выполнила и трети намеченного разворота, когда ее затрясло резко и жестко.

– Твою мать! – крикнул Данилов.

В то же мгновение по ушам резанула тишина. Стрелка тахометра прилипла к нулю. Двигатели сдохли. Тряска тут же прекратилась. Повторный их запуск результатов не дал. Оба почувствовали, как сиденья под ними стали проваливаться вниз. Машина начинала падать, кренясь на левый бок.

– На авторотацию[55]55
  Авторотация – от греческого аutos – “сам” и латинского rotatio – “вращение”, режим работы несущего винта вертолета с неработающим двигателем, при котором энергия вращения отбирается от набегающего на винт снизу, в результате снижения, потока воздуха. Технически возможна потому, что между двигателем и несущим винтом стоит обгонная муфта, позволяющая винту свободно вращаться и с неработающим двигателем. Используется для аварийной посадки вертолета и выхода из «вихревого кольца».


[Закрыть]! Миша, чего ждешь?! – крикнул Хабаров.

В то же мгновение, чтобы не дать несущему винту потерять скорость, Данилов поставил шаг винта на минимально возможный. Из-за уменьшения шага винта вертолет начал быстро снижаться, обеспечивая сильный поток воздуха, набегающий снизу на несущий винт. Больше в такой ситуации человек не мог сделать ничего, мог только секунд пять или шесть пассивно ждать, когда сработают законы аэродинамики и встречный поток воздуха создаст авторотацию, то есть сам будет вращать несущий винт в том же направлении. Если это произойдет, то возникнет подъемная сила, достаточная для относительно безопасного приземления, и всю оставшуюся жизнь этот день они будут праздновать как второй день рождения.

– Я – семьдесят второй! Повторяю, я – семьдесят второй! Всем, кто меня слышит! Квадрат четырнадцать – восемьдесят! Четырнадцать – восемьдесят! Аварийная ситуация! Отказ двигателей!

Неравномерный, надрывный свист воздуха, сопротивляющегося обессилившим лопастям, был невыносимым до тошноты. Данилов обернулся к Хабарову, крикнул:

– Б…! Лезь назад! Назад, я сказал! – и, опять в эфир: – «База», я – семьдесят второй! Я – семьдесят второй! Вашу мать! Е…ные в рот! Кто-нибудь меня слышит?! Квадрат четырнадцать восемьдесят! Отказал двигатель! Сажусь на тайгу! Сажусь на тайгу! Подставляйте жопы, б…ди! Со мной пассажир из Москвы – командир взвода спасателей сто восемьдесят седьмого спасательного центра МЧС Александр Хабаров. Как поняли? Прием! – он глянул на Хабарова, тот по-прежнему сидел справа. – Придурок, назад лезь! Убирайся, если жить хочешь!

Самолет боится потери скорости, вертолет – потери оборотов винта. Если у самолета в воздухе остановится двигатель, у него есть крылья, создающие подъемную силу, он может спланировать. У вертолета крыльев нет. Если перестанут вращаться лопасти несущего винта, подъемная сила пропала. Считай, дюралевая болванка в воздухе. Остается одна надежда на авторотацию.

– «Семьдесят второй», я – «база». Слышу тебя! Квадрат четырнадцать – восемьдесят. Аварийно, – откликнулась земля. – Удачи тебе!

– Пошел ты на х…! Сука! – выругался Данилов. – Э-эх! Жаль, до залива не дотянем! Тайга здесь, между двух черных сопок, больно гиблая! Держись, москаль! Яйца в кулак зажми!

Пестрая нечеткая земля кренилась слева. Вертолет, словно соскальзывая с крутой горы, стремительно несся вниз, а внизу переваливалась тяжелыми черно-белыми волнами необозримая, как море, тайга. Стрелка высотомера аллюром отсчитывала метр за метром потери высоты.

– Господи, спаси… – прошептал Данилов.

Он все же сумел выровнять машину. За несколько метров до земли Данилов увеличил шаг винта, как при работающем двигателе. Накопивший большую кинетическую энергию за счет массы и скорости вращения винт начал создавать подъемную силу. Взгляд пилота прилип к счетчику оборотов несущего винта.

– Ну же, тварь! – упрямо потребовал Данилов. – Давай, зараза!

Стрелка замерла и медленно поползла обратно.

Несущий винт продолжал вращаться, все ускоряя и ускоряя ход. Подъемная сила постепенно нарастала. Вертикальная скорость стала резко уменьшаться, снижение замедлилось.

Земля не сразу становится страшной. Сперва, в запарке, ее вообще не замечаешь. Ну, есть где-то там, внизу, и есть. Потом она незаметно подкрадывается и, точно тигр, в молниеносном прыжке бросается в глаза.

Близкие деревья темной массой поднырнули под фюзеляж. Они только сверху выглядят ровной площадкой. На самом деле какое-то из них выше, какое-то ниже. Их очертания обманчивы. Вертолет зацепил хвостом за выступающую над общей массой крону и тут же сломал рулевой винт. Еще мгновение, слышится скрежет и треск. Вертолет резко несет в развороте влево и заваливает чуть на бок.

Данилов машинально вскинул левую руку, закрывая лицо от надвигающейся опасности. Лес зверем прыгнул на него, и все мгновенно исчезло, будто машина канула в темную воду.

Яркое солнечное московское утро обещало такой же яркий солнечный день.

Алина смотрела на свое отражение в зеркале и впервые за прошедшие полторы недели улыбалась. Чему она улыбалась, Алина, пожалуй, внятно не смогла бы объяснить. Просто на душе было так легко, словно огромный камень вдруг свалился и открыл живительный родничок, питающий силой душу.

Она с аппетитом поела, предпочтя обычному кофе с тостом яичницу с беконом и большой стакан апельсинового сока. Кофе с некоторых пор вызывал у нее отвращение. Пользуясь тем, что до работы еще вагон времени, напевая что-то легкомысленное, Алина принялась мыть за собою посуду, которую обычно, уходя, бросала в мойку до вечера.

На газовой плите оставалась кастрюля со вчерашним борщом. Сварив утром, Алина намеревалась съесть его на ужин, но маринованные помидорчики с картошкой как-то больше привлекли ее. Борщ остался на плите на ночь. Теперь надо было определяться, прокис борщ или нет. Алина поднесла к носу кастрюлю, понюхала. Внезапно тошнота подкатила к горлу, зажав рот рукой, она бросилась в ванную. Однако, едва Алина склонилась к раковине, все прошло столь же внезапно и бесследно.

Глубоко вдохнув несколько раз, она села на край ванной.

– Если бы был испорчен бекон, болел бы желудок… – прошептала она.

Вдруг ее лицо озарилось предположением. Она трогательно прижала руки к животу, потом, радостная, побежала в спальню, где в тумбочке среди баночек с кремами, гигиеническими салфетками и косметикой отыскала тест на беременность. Процедура заняла не больше трех минут.

Сомнений не было. Она была беременна.

– Сашка, все будет хорошо! Теперь я это точно знаю! Ты только возвращайся скорей… – вслух произнесла она.

Раскинув руки, обнимая весь мир, Алина в танце закружилась по квартире. Ее счастливый смех рассыпался звонкими блестящими колокольчиками. Она даже не сразу расслышала звонок в дверь.

– Кто это к нам в такую рань?

Продолжая счастливо улыбаться, Алина открыла дверь.

– Доброе утро. Хорошо, что застал тебя.

Лавриков был хмур. Оттеснив плечом Алину, не спрашивая разрешения, он вошел в гостиную.

– Привет! Чего на нервяке? – чуть игриво уточнила она.

Алину забавлял и его хмурый вид – как можно быть хмурым в такое утро?! – и его нерешительность, и нервность.

– Алина, сядь, пожалуйста.

Лавриков взял ее за плечи и усадил рядом с собой на кожаный диван.

– Жень, с Антоном что-нибудь?

– С Антоном? Кто это?

– Мальчишка соседский. Он очень хороший. Он Сашку папой называет. Сашка его очень любит. Он его в лагерь детский на зимние каникулы устроил, на базе санатория. У них там и оздоровительные процедуры, и трехразовое питание, и конные прогулки, и лыжи, и снегоходы… – она запнулась. – Ты что? Ты что так смотришь на меня?

– Лин, ты только спокойно. Без нервов. Ладно?

Лавриков взял ее за руку.

– Я спокойна, – она продолжала улыбаться.

Эта ее улыбка так не вязалась с теми новостями, что он принес, столько в ней было искренней радости, что отнять эту радость, стереть эту улыбку с ее лица у Лаврикова не хватало духу. Он держал ее руку в своих огрубевших руках, гладил пальчик за пальчиком и молчал, тупо глядя в пол.

– Женька, расскажи мне, кто тебя обидел? Я ему задам! – Алина опять звонко рассмеялась. – Нет, это надо же с таким лицом встречать такое утро!

– Я только что с дежурства…

– И что, вам пришлось спасать черта из преисподней?

– Я только что с дежурства, – повторил он. – Нам поступило сообщение из нашего центра во Владивостоке. Короче, у вертолета, на котором во Владивосток летел Саня, отказали двигатели. Он пошел на вынужденную посадку. Потом связь с вертолетом прервалась. Судьба экипажа и пассажиров не известна.

Алина высвободила руку, отодвинулась от Лаврикова в угол дивана и недовольно скрестила руки на груди.

– Их ищут? – холодно спросила она.

– Там уже темно. Тайга. Минус сорок три. От Владивостока до Камчатки пурга. Если пурга стихнет, поиски начнут с рассветом. То есть не раньше чем через четырнадцать часов, – Лавриков потер ладонями лицо. – Слушай, у тебя выпить есть?

Алина ушла на кухню.

– Иди сюда, алкоголик! – уже из кухни крикнула она. – У меня есть и выпить, и закусить. Куртку снимай. Руки мой!

Пока Лавриков был в ванной, Алина позвонила в редакцию и отпросилась на весь день.

– Лин, ты только не переживай, постарайся. Еще же ничего не ясно.

– Кому не ясно? Тебе?! – чуть раздраженно сказала она. – Садись за стол. Ешь, пей. И убери, пожалуйста, вот это вот лицо свое, траурное! Смотреть противно! Он жив! С ним все хорошо! Нужно просто подождать! – она рассерженно отвернулась к окну.

Лавриков налил себе рюмку, поднес было ко рту, но передумал, поставил, отодвинул.

– Сколько лететь до Владивостока? – вдруг спросила она.

– Смотря как и чем. Часов девять – шестнадцать. Тут приказ на днях из министерства пришел, Сане за ту историю с бандитами Героя России дают. Ну, наши, по такому случаю, решают послать во Владик самолет МЧС, группу спасателей.

– Так что ж ты молчишь?! – она схватила Лаврикова за одежду, тряхнула. – Вставай! Поехали! Я должна быть там! Мне нужно на этот самолет!

– Да ты хоть самолет, хоть целую эскадрилью пришли! – орал в телефонную трубку Княгинин. – Вы там совсем, в своей Москве, одурели! Звонками замучили! У нас видимость – ноль! Ничего не взлетает и не садится. Все аэропорты Приморья по погоде закрыты! Пурга! Андрей Сергеевич, ты когда-нибудь настоящую пургу видел? Так, чтобы не по телевизору?!

Сомов чуть отодвинул трубку от уха, нервно поерзал в кресле.

– Ты на погоду не спирай! Ты спасатель, а не балалайка! Честное слово! Спасательная операция на контроле у министра. Ты это понимаешь?! Василий Васильевич, не заставляй меня жаловаться на тебя министру!

– Да хоть самому Господу Богу! – в сердцах отвечал Княгинин. – Пурга стихнет, тогда будем что-то предпринимать. Артем нам вертолет дает. Хабаровск своих ребят с вертолетом присылает. Вот так: Хабаровск для вашего Хабарова! Пограничники помогут.

– А ты с земли пока попробуй! У тебя вездеходы есть. С земли попробуй!

– Нет, пи…дец! Чтоб я делал без твоих советов?! Ты достал, Андрей Сергеевич! – отвечал Княгинин. – До-стал! Я тебе битый час объясняю: у меня снежная буря! Пурга! Ночь! Минус сорок три! У меня «ГАЗик» пошел краевое начальство встречать и по дороге от самолета к аэровокзалу заблудился. Часа два плутали. Это же пурга! Локтя вытянутой руки не видно! Ветер с ног сбивает. Сто двадцать метров в секунду! – в сердцах говорил он. – Хоть убейся, а пока пурга не стихнет, никакие поиски невозможны.

– Так министру и доложить?

– Так и доложи. Если он договорится с Господом, погода наладится, начнем искать немедля. Ты на меня, москальская морда, не наседай! Я свою работу не хуже тебя знаю! Хоть и не Москва. Бывай!

Сомов потер вспотевшую лысину. Он расстроенно посмотрел то на прерывисто пищавшую телефонную трубку, то на сидевших за столом совещаний ребят.

– Обиделся. Говорит, пурга у них. Ничего не летает, не ползает. Искать нельзя… Честное слово! – Сомов в сердцах бросил трубку на рычажки и отодвинул телефон. – Аэропорты Приморья закрыты «до погоды». Ветер сто двадцать метров в секунду. Снежные заряды, мать их!

– Как надолго все это? – спросил Олег Скворцов.

– А кто знает? Это не пробка на Новорижском.

– … твою мать! – в сердцах сказал Володя Орлов. – Если не убился, так замерзнет, к …аной тетушке!

– Вова, заткнись, немедля! – пробурчал Скворцов и больно наступил Орлову на ногу, взглядом указывая на сидевшую в дальнем углу кабинета Алину.

Но Орлова понесло.

– Я правильно сказал! В тайге, в снегу, в минус сорок три, да на таком ветрище… А если ранен? Тут ни одна спецподготовка не поможет!

– Н-да-а… Погоде наплевать на людей. Она может издеваться над ними, сколько ей вздумается! – подытожил Сомов. – Что я-то могу?!

Сомов виновато смотрел на подчиненных, будто именно из-за него срывалась спасательная операция.

– Андрей Сергеевич, вы решили, кто полетит? – спросил Лавриков.

– Вот вы точно останетесь дома! – Сомов обвел взглядом притихших Скворцова, Орлова и Лаврикова. – Хватит с вас геройства! Опять полезете черту в пасть, а мне из-за вас валидол глотать! Честное слово! Сима! – крикнул он секретарше. – Погоду мне по Приморью. Быстро! И два чая сделай, мне и Алине Кимовне. С лимоном. Вы, Алина Кимовна, с лимоном будете? – мягко уточнил Сомов.

– Да, спасибо.

– Андрей Сергеевич, у вас на десять совещание. Что делать-то? – возникшая на пороге сомовского кабинета Серафима растерянно хлопала ресницами.

– Хрен бы с этим совещанием! – махнул рукой Сомов. – Погоду давай!

Сомов встал, заходил туда-сюда по кабинету, все поглаживая и поглаживая потевшую лысину.

– А ведь я не пускал! Как я его не пускал в отпуск! Как чувствовал! Честное слово… Нет, выпросил. Достал! Хабаров мертвого достанет! Так кабы в теплые края махнул, понятно бы было. А тут… Что он вообще забыл в этой пурге?

Секретарша принесла чай, аккуратно и, как показалось Сомову, нарочито нерасторопно, исподтишка разглядывая Алину, расставила на журнальном столике чашки, вазу с конфетами и чайник.

– Что-нибудь еще, Андрей Сергеевич?

Сомова раздражала и эта ее нерасторопность, и беспечная довольная улыбка. Он сел в кресло напротив Алины, пододвинул ей чашку.

– Да! Позвони наверх, пусть на пару часов небо станет голубым.

Он достал, наконец, носовой платок и вытер лысину.

– Простите, а зачем разгонять облака? Небо и так голубое.

– Уйди!

– Сим, что с погодой-то? – крикнул ей вдогонку Скворцов.

– Я карты погоды не делаю. Ждем факс из Раменского. Извините, мне нужно идти, делами заниматься.

Мужчины обменялись выразительными взглядами.

– Уволю! Честное слово! – подытожил Сомов. – Только с эпопеей этой, хабаровской, развяжусь и… Уволю!

– Да, совсем забыла, – секретарша вновь возникла на пороге. – Там по телевизору в новостях про ваше Приморье говорят. Первый включите.

Лавриков бросился к телевизору.

– … в настоящее время неизвестна, – говорил ведущий «Новостей». – По предварительным данным вертолет Ми-2, принадлежащий Управлению МЧС России по Приморскому краю, упал в тайгу примерно в ста километрах от поселка Отразово, что на побережье Амурского залива. Вертолет совершал плановый полет по доставке продовольствия и медикаментов геологам в труднодоступный район Приморья. Как нам сообщили в краевом Управлении МЧС, поиски пострадавших затруднены метеоусловиями. В Приморье бушуют сильные метели, и вылет к месту падения вертолета пока невозможен. Приходится признать, что аварии вертолетов Ми-2 происходят с завидным постоянством. Авария Ми-2 сегодня – первая в наступившем году. 16 сентября прошлого, 2002 года, близ Тбилиси потерпел аварию вертолет Ми-2 пограничных сил Грузии. Вертолет упал в озеро Кумиси, погибли два человека. 17 октября 2002 года вертолет Ми-2 упал в местечке Ярково под Ярославлем. 2 июня 2001 года Ми-2 потерпел катастрофу в Хабаровском крае. Две катастрофы Ми-2 произошло в 2000 году: 3 мая у села Сокиричи Киверцовского района Волынской области Украины – погибли два члена экипажа и пилот-наблюдатель, семь человек получили травмы различной степени тяжести, 4 июля разбился Ми-2 в Темрюкском районе на Кубани, пилот погиб. 8 марта 1999 года на острове Вайгач потерпел катастрофу вертолет Ми-2 компании «Мурманские авиалинии», а спустя месяц, 31 мая, потерпел катастрофу вертолет Ми-2 в Хабаровском крае, пять человек погибли. 15 февраля 1998 года на севере Польши произошла авария вертолета Ми-2, в которой пострадали наши соотечественники. 2 сентября 1998 года на Камчатке потерпел катастрофу вертолет Ми-2 авиакомпании «Кречет», погибли два человека. Таким образом, за последние пять лет…

– Евгений, выключите! Выключите эту балаболку! Не уподобляйтесь бабушкам на скамейке! – гневно потребовал Сомов от Лаврикова. – И вообще, что за собрание вы у меня в кабинете устроили? Марш по домам! Быстро, быстро вон из кабинета! – он притопнул. – С красивой женщиной чаю попить спокойно не дают. Честное слово!

…Сырой холодный туман разъедал легкие. Поздняя осень нависала над миром серым промозглым утром. Тяжелые, как намокшая вата, тучи выдавливали из себя редкие капли последнего в этом году дождя. Упадет температура еще на пару градусов, и вместо дождя с неба полетит ледяная крупа. Он помнил, как больно барабанят такие льдинки по щекам, заставляя щуриться, защищая глаза, и кутаться в теплый шерстяной шарф.

Лес уже сбросил листву и стоял серый, невеселый, пустой, кронами мокрых деревьев сходясь над головой.

Дорога шла через лес, прямая, точно пущенная стрела. Это была странная дорога. Ему даже показалась, что дорога была протоптана босыми ногами. Не было сомнения, что по ней часто ходили, но никогда не ездили. Он осторожно ступал по длинной рыжей жухлой траве. Трава была мокрой, с запутавшимися в ее патлах прелыми листьями. Трава была чуть тронута не успевшим сойти инеем и от этого что-то жалобно шептала под его шагами.

Хмурое осеннее утро, сумрачный угрюмый лес, с умершей в нем жизнью, тяготили.

Он обернулся, с тоской посмотрел назад, на свои следы, тянущиеся темной цепочкой по белому. Странно, но параллельно шел еще чей-то след. Этот второй след обрывался рядом – только руку протянуть.

Он осмотрелся. Что-то неясное, тревожное вдруг нахлынуло, стало звать назад.

«Ве-ер-ни-ись…» – чувствовалось едва уловимо.

Он поднял голову, прислушался. Звуки нанизывались на голые мокрые ветки и жалкими флажками телепались на ветру. По одному они уже не звучали.

Он тряхнул головой, избавляясь от наваждения. Он пошел вперед, все ускоряя и ускоряя шаг.

Пошел дождь. Порывы холодного северного ветра швыряли ледяные брызги ему в лицо. Дождь пожрал иней. Больше не было видно его следов. Исчезли, смытые дождем, и следы кого-то невидимого, шедшего рядом.

Он шел, стараясь не думать, не анализировать.

– Вперед! Прочь из этого гиблого леса!

Дыхание то и дело заходилось.

– Вперед! – гнал и гнал он себя. – Вперед!

Дыхание перешло на хрип. Сердце бешено колотилось. Холодный пот застилал глаза. Упругие злые ветки хлестали его по лицу. Голова гудела, все тело саднило, болело, будто он всю дорогу продирался через терновник.

Наконец остекленевшими, налитыми кровью глазами он поймал луч света, робко пробивающийся впереди, вероятно, там, где дорога выходила на открытое пространство. Там – он знал это точно! – хорошо и покойно. Там нет боли, ни телесной, ни душевной. Там небо не давит черными тучами и нет ядовитого, рвущего легкие, тумана.

Теперь он знал, куда идти.

Чем ближе он подходил к зияющему впереди просвету, тем отчетливее осознавал: лес кончится и все станет другим.

Лес кончился внезапно.

Яркий свет полоснул по привыкшим к сумраку глазам. Он зажмурился, инстинктивно вскинул руку. Но свет нельзя было заслонить, прикрываясь ладонью. Свет был всепроникающим. Он попытался рассмотреть, что впереди, но кроме беспредельного ничего, заполненного светом, льющимся откуда-то сверху, не смог ничего разглядеть.

Он понял, что здесь проходит граница бытия и небытия. В бытие он зачислил этот угрюмый, неприветливый, сырой, холодный, но все-таки настоящий, с чувствами и запахами, понятный, «свой» лес. Небытие заполнял никогда невиданный им ранее и от того пугающий и манящий свет. Он чувствовал, что нужно сделать выбор. Нужно сделать всего один шаг. Один шаг – и не будет больше боли, изнуряющей тело, рвущей душу. Он бы этот шаг уже сделал, но у него было стойкое ощущение того, что тогда он потеряет что-то важное, без чего там ему точно будет не в радость.

Ему нужно было додумать. Ему нужно было допонять. Ему нужно было дочувствовать.

Когда все это соберется воедино, он сможет принять решение. Его нельзя было упрекнуть в неумении или боязни принимать решения…

Но память-предательница бессильно кружила неподалеку.

Он отступил на шаг, посмотрел вверх, в серое низкое небо.

«Я не могу… Не сейчас… – вдруг охрипшим голосом сказал он кому-то, кто ожидал его решения. – Пожалуйста… Пожалуйста…» – с мольбой повторил он.

Он закрыл лицо руками. Он отступил еще на шаг, назад, в сырой осенний лес.

Кто-то ласковой теплой рукой коснулся его плеча. Он вздрогнул, обернулся.

– Лина…

Она накрыла его рот ладошкой, обняла.

Сердце заколотилось где-то в горле. Он, наконец, вспомнил!

Дрожащими, содранными в кровь руками он жадно прижал ее к груди, сделал глубокий вдох. Как же… Как же пленительно пахнут ее волосы! Он блаженно закрыл глаза. Она высвободилась, вскинула голову и ладонями коснулась его лица. Ни тени укора… Ее взгляд был наполнен любовью и нежностью.

– Прости меня, – прошептал он. – Я все выдержу, все преодолею, только… Только бы ты, хоть иногда, смотрела на меня так, как сейчас!

Удар. Еще удар. Еще…

Кто-то жестко, не жалея, бил его по щекам, тряс за одежду. Этот кто-то был настойчив. Чувство меры было ему незнакомо.

Удар. Потом еще. Еще…

– По шее… – процедил сквозь зубы Хабаров и открыл глаза.

На грязном, перепачканном кровью и копотью лице Данилова застыла то ли улыбка, то ли гримаса. Что именно, Хабаров так и не смог разобрать. Лицо прыгало, то уходя, то возникая вновь.

– Ну, морда москальская, слава богу, живой!

Снег под головой Хабарова был обильно пропитан кровью. Данилов оттащил его чуть в сторону, попытался осмотреть, но смерзшиеся окровавленные волосы мешали понять, где именно рана. Данилов снял с него шарф и шарфом перевязал Хабарову голову, похлопал по плечу.

– Ничего, до свадьбы заживет! – тяжело выдохнув, подытожил он.

Придерживая левую руку, Данилов сел рядом.

– Думал – все, не найду тебя. Кричал, звал… А ты с башкой разбитой лежишь, мордой в снег. Нет, братец ты мой, мордой в снег лежать не годится. Обморозишься.

Грязным носовым платком он принялся вытирать Хабарову лицо, растирать побелевшие нос, щеки, уши. Это занятие заставило его вспотеть, дыхание стало судорожным, сиплым. Пригоршню снега Данилов растер себе по лицу, жадно облизал запекшиеся губы. Снег моментально стал грязно-красным, растаял и хаотичными ручейками потек по лицу, собираясь на подбородке в массивные капли, падавшие на темно-синюю меховую лётную куртку. Куртка была разодрана в нескольких местах, а местами обгорела.

Хабаров лежал без движения и тяжело дышал.

– Саня, прятаться надо. Пурга идет! Встать можешь?

Хабаров не ответил. Невидящим взглядом он смотрел в небо.