Текст книги "Сиверсия"

– Ура! Ура нашим мужчинам! – дамы поддержали, зааплодировали.

Потом выпили еще, закусили и еще…

– Мы сегодня отдыхаем! – пытаясь перекричать компанию, заявила Людмила Скворцова. – Женька, включи музыку погромче. Будем танцевать!

Лавриков увеличил громкость. Дом утонул в ритмах блюза. Верхний свет убрали. Гостиная загадочно погрузилась в мерцание огоньков на роскошной елке. У елки кружились пары, беззаботные, опьяненные праздником.

– Почему я вас раньше не встречал? – шептал на ухо Алине Володя Орлов. – Вы принадлежите к тому редкому типу женщин, которых, однажды увидев, не забудешь никогда.

Алина улыбнулась лукаво, интригующе, обняла Орлова за шею и склонила голову ему на плечо.

Тот страдальчески возвел глаза к небу.

– Мы будем танцевать так всю ночь… – заговорщически прошептал он.

Но «всю ночь» не вышло. Лавриков нахально забрал у Орлова даму и в серии изящных медленных па увлек в дальний угол безбрежной гостиной.

– Люда, ты не знаешь, кто это? Женька от нее просто не отходит, – внимательно следя за Лавриковым и Алиной, спросила Виктория Орлова.

– Вроде бы одноклассница его. Женя сказал, за одной партой сидели.

– Давно они вместе?

– Вика, я не знаю. Он молчит как партизан.

– Что это у вас за сепаратные переговоры?

Раскрасневшийся от выпитого, Олег Скворцов обнял женщин за плечи.

– Олежек, где Хабаров? Он приедет? – вместо ответа спросила Орлова.

– Не знаю, ваше прокурорское высочество. Никто не знает. Мобильный молчит.

– Я как-то в суде его видела. У него был такой взгляд… Как после тяжелой болезни, – Орлова выдержала паузу, закурила. – Вас всех пришибить, к чертовой матери, за веселье ваше! Друзья называется! И вообще… – Орлова обвела всех кокетливым взглядом. – Я, может, только из-за Саши сюда и приехала!

– Смотрите, смотрите, что делается! – Людмила Скворцова указала на Лаврикова и Алину.

– По-моему, у Казановы проблемы, – констатировал Скворцов, не без интереса наблюдая за тем, как Алина ловко ускользнула от поцелуя.

– А не выпить ли нам под горячее? – Лавриков сделал музыку потише и усадил Алину за стол. – Впереди ночь большая. И натанцуетесь, и напляшетесь. Дичь, господа! – объявил Лавриков. – Мужики, наливайте!

Веселье длилось. Из-за стола переместились на второй этаж, как точно подметил Сева Гордеев, в «музыкальную гостиную». Под аккомпанемент рояля пели песни. Лаврикова за игру хвалили, единодушно отмечая, что скрытых талантов у него куда больше и те таланты куда значительнее. Потом Володя Орлов взял на гитаре «три аккорда», пробежался по струнам. Гитару у него дружно отобрали, посетовав, что после Виктора Чаева, когда-то завсегдатая таких посиделок, видеть в чьих-то руках гитару просто оскорбительно.

Скворцов, изрядно захмелевший и раскрепощенный алкоголем, откровенно клеился к жене Гордеева. А Гордеев с Орловым подбили всех на «старинную русскую игру» под названием «бутылочка». Очень хотелось похохотать.

Посреди бесшабашного веселья Алина тихонько исчезла. Она спустилась на первый этаж, надела полушубок и вышла на крыльцо, осторожно прикрыв за собою дверь.

Ночь была морозной. Небо сверкало крупными празднично начищенными бриллиантами звезд.

«Ночь, звезды и млечный путь, уносящий время… Все, как тогда…» – Алина судорожно вздохнула, силясь не заплакать.

Дом утонул в бархате голоса Фрэнка Синатры. С застывшей печальной улыбкой Алина слушала историю о двух усталых путниках, случайно встретившихся на жизненном пути.

– Прости меня, Хаб… – она тряхнула головой, вытерла слезы. – Моя усталая соломенная собака… Где теперь ты?

Скрипнула входная дверь.

– Алина! Едва нашел тебя.

Лавриков запахнул на ней полушубок. Попытался поцеловать в щеку, но она уклонилась.

– Ты чего ушла?

– Я побуду здесь немного. Голова от выпитого кружится, – соврала она для убедительности.

– Ты устала. Весь день крутилась на кухне.

– Я сейчас… Иди в дом.

Она отстранила его, отвернулась. Ей не хотелось делить с ним эту ночь, эти звезды, этот млечный путь.

Где-то вдалеке, в лесу, урчала машина, очевидно, увязнув в снегу.

Алина оглянулась. Сквозь застекленные двери была хорошо видна ярко освещенная гостиная. Народ пристраивался к столу для очередных возлияний. Володя Орлов что-то шумно рассказывал, чем приводил в неописуемый восторг барышень. Время от времени они визжали и хлопали в ладоши.

«Зачем я здесь? – вдруг подумалось ей. – Я, как тот человек, что застрял с машиной в лесу. Вроде бы и люди рядом, а один. И никому до него нет никакого дела…»

Сама не зная зачем, повинуясь скорее порыву, чем разуму, Алина сбежала с крыльца, торопливо надела перчатки и, утопая в глубоком снегу по колено, пошла прочь от дома.

Она не чувствовала холода.

«Скорее! Скорее! Чтобы не догнал никто! Чтобы не вернули!»

Она шагала так быстро, как только могла.

Дачные домики кончились. Начался лес, темный и недобрый. На опушке Алина остановилась. Она оглянулась назад, отдышалась, потом упрямо двинулась по дороге вглубь леса.

В лесу снега было поменьше. Попадались совсем свободные от снега островки, где дорога была укатанной, твердой. Но больше все-таки было переметов – языков снега шириной метров пять и глубиной в метр или полтора. Такие снежные «крепости» приходилось брать штурмом.

Шум мотора становился все громче. Наконец между деревьев показался яркий свет фар. Теперь Алина шла на этот свет, как на свет маяка.

Проложенная по следам пьяного ямщика дорога петляла между деревьями.

Преодолев очередной глубокий сугроб, Алина остановилась и привалилась спиной к сосне. Нужно было отдышаться. Ее щеки горели, волосы растрепал ветер.

«Все равно дойду! Доползу! Мне бы только на шоссе…»

Хотелось пить. Она зачерпнула пригоршню снега и двинулась дальше. Сейчас Алина отчетливо видела, как внедорожник медленно, но упорно пробирается сквозь снежные заносы.

Когда между ними было метров пятнадцать, машина остановилась, хлопнула дверца, и в свете фар возникла мужская фигура. Несколько мгновений мужчина стоял неподвижно, точно свыкаясь с тем, что видит, потом пошел навстречу.

– Какого черта вы здесь бродите? – крикнул он хрипло.

Алина с трудом перевела зашедшееся дыхание. В бьющем в глаза электрическом свете рассмотреть незнакомца не было никакой возможности. Она стояла посреди занесенной снегом дороги, утонув по колено в снегу, и ждала, когда он подойдет.

Он шел к ней неправдоподобно долго.

В какой-то момент мужчина остановился, что-то пробормотал и кинулся к ней, точно одержимый.

– Ты почему здесь?! Что случилось? – его голос полоснул по сердцу.

– Соломенная собака… – она не нашлась сказать ничего больше.

Хабаров крепко обнял ее. Алина обессиленно ткнулась носом в его плечо.

Не замечая ни времени, ни дикой метели, они стояли обнявшись на заснеженной лесной дороге, среди засыпанных снегом сосен, под куполом черно-звездного неба.

Может, глупость говорят, что люди подобны островам?

Потом Хабаров отогревал ее в машине, укутав в овчинный полушубок, включив «климат-контроль» до предельного тепла. Он осторожно растирал ее зашедшиеся от мороза пальцы и заставлял пить горячий чай с коньяком.

Алина все время плакала. Никакие уговоры на нее не действовали совсем.

– Это я от счастья… – улыбалась она. – Я, наверное, еще долго буду плакать. Пока привыкну. Саша, я чуть не умерла, когда, вернувшись в Отразово, узнала, что ты уехал, а куда – никто не знает. Ты понимаешь?

Он растроганно смотрел на нее, гладил по волосам и говорил очень непривычные для него, нежные, сентиментальные слова.

– Почему ты не разыскал меня? Больше года прошло. Ты же знал, в какой газете я работаю!

Хабаров ответил не сразу.

– Не был уверен, что это хорошая мысль.

Она едва заметно вздрогнула, на мгновение затаила дыхание. Слезы вновь заструились по ее щекам. Теперь она неотрывно смотрела на него и плакала.

– Прости. Я ужасно несдержанная! – виновато сказала она. – Это просто день такой…

На даче был переполох.

Очевидно, ближние окрестности были уже осмотрены, и теперь наставала очередь дальних. На джип Хабарова поначалу и внимания не обратили.

– Вы, черти, тут совсем перепились? – гулко хлопнув дверцей, отнюдь не любезно осведомился он.

– Здорово, Саня! – приветствовал его Лавриков. – У нас тут человек пропал.

– Какой человек? – уточнил Хабаров, не сразу сообразив, что речь идет об Алине.

– Девушка. Минут сорок или час назад.

– Охренеть! И это говоришь мне ты!

Не обращая более никакого внимания на собравшихся и даже не поздоровавшись с ними, Хабаров поднялся на крыльцо дачи. У двери он обернулся, ожидая Алину.

Она вышла из машины, все еще зябко кутаясь в хабаровскую дубленку.

– Любимая, я чуть сума не сошел! – Лавриков попытался ее обнять.

Алина отстранилась.

– Позже, голуби! Позже будете выяснять отношения! – плохо скрывая раздражение, сказал Хабаров. – Нужно девушку водкой или спиртом растереть, иначе воспаление легких ей обеспечено. Ну, что, спасатель, надеюсь, спиртное в этом доме еще осталось?

Лавриков кивнул и увязался было следом, но Хабаров очень жестко посоветовал ему уйти.

– Или я выброшу тебя, как обделавшегося кота! – пообещал он.

Обескураженный Лавриков, чтобы не спорить, удалился.

Был третий час ночи. Продрогшие на морозе гости разошлись по комнатам спать. Только Лавриков, уже основательно нагрузившись водочкой, сидел за столом. Он ждал.

Хабаров спустился в гостиную довольно скоро. Он сел за стол и пододвинул себе поднос с остатками индейки.

– Наливай, чего сидишь, как просватанный?

Лавриков не шевельнулся.

Склонившись над столом, он смотрел на Хабарова с вызовом, исподлобья, едва сдерживая то, что клокотало внутри.

Хабаров дотянулся до бутылки коньяка, налил себе и другу, коснулся краешком рюмки нетронутой рюмки Лаврикова, выпил.

– Еле добрался до вас. Снежище! На выезде из Москвы пробки. Дорогу не чистят. Мелочь в сугробах вязнет… Шикарно пировали без меня! – заметил он, оглядывая все еще богатый стол.

– Не подходи к ней, Саня, – тихо, но твердо произнес Лавриков. – Слышишь? Не подходи!

Хабаров внимательно посмотрел на друга, вздохнул.

– Тебе башку отвернуть мало за то, что свою любимую в ночь, в мороз, одну отпустил.

– Не отпускал я! Воздухом, говорит, подышать хочу, голова кружится… Саня, это не то, что ты думаешь. Я не смогу без нее.

– Сами разбирайтесь.

Хабаров взял стакан, вылил в него остатки коньяка, залпом выпил и наскоро закусил куском мяса.

– Невесело у тебя, хозяин. Поеду я.

Он нехотя поднялся из-за стола.

– Спасибо тебе за гостеприимство.

Мороз свирепел. Он старательно выжимал сорок. Мог бы выжать и больше, но столбик ртути, отчасти из любопытства, отчасти из лени, отказывался падать в недра колбы градусника.

– Мать твою за ногу! Да цепляй ее, цепляй, говорю! – орал Володя Орлов, буйно размахивая руками. – Трос давай! Да жесткую сцепку-то ты зачем мне тащишь? Да б…! Кто ж тебя делал-то, умелец ты мой? Ну, подгоняй, подгоняй машину-то, поживей. Сам я сделаю. Мы что, до второго пришествия здесь копошиться будем?

Колеса МАЗа взвизгнули, закрутились по льду раз, потом еще и еще…

Орлов не выдержал.

– Стой! Хорош, говорю!

Водитель высунулся в приоткрытую дверцу.

– Чего?

– Что ты на газ давишь, тундра?! Лезь вон.

– Чего?

– Вылезай, говорю!

Орлов сел за руль и, продвинув машину чуть вперед, затем плавно подал ее назад, прямо к хвосту фуры.

Это был пятый вызов за смену. Опять работать приходилось на морозе и вырезать из металлического месива изуродованные ДТП человеческие тела. Предновогоднее настроение, алкогольные застолья и русская бесшабашность – авось пронесет – подкидывали работы. Ее всегда было особенно много в канун праздников. Сегодня на их долю пришлось четыре ДТП, с двумя погибшими и двенадцатью ранеными.

Эта – пятая – авария произошла с час назад. Видимо, водитель просто уснул за рулем, и неуправляемый грузовик, выскочив на разделительную полосу, протаранил в лоб металлическую стойку новенького пешеходного моста. Встав по диагонали, фура с прицепом перекрыла движение на въезд в город.

Спасатели заканчивали резать искореженный металл, освобождая из его тисков изувеченное тело водителя. По сути, спасать было некого.

Проводив рассеянным взглядом скорую, силясь перекричать шум моторов, вой сирены, прерывистый визг болгарки и перебранку Орлова с недотепой-водителем, Хабаров связался с постом ДПС.

– 017-й, мы закончили! Сейчас фуру цепляем! Оттащим на обочину! Перекрой пятачок!

Он обернулся к спасателям. Орлов, Гордеев, Лисицын ждали только его команды. Все трое основательно продрогли. Местность была открытая, ледяной ветер пробирал до костей. Хабаров зябко передернул плечами, поискал взглядом по цилиндрическому пластиковому телу переходного моста Лаврикова и Скворцова.

– Женя, что там у вас? Только вас ждем.

Тут же из рации донесся искаженный помехами голос Лаврикова:

«Основной пакет крепежей в порядке! Люфта нет. Радиальных трещин по платформе не вижу. Характерного скрипа не слышу. Небольшой люфт у вертикальных стоек, что держат купол. Но это пусть мостовики разбираются. Короче, эта конструкция выдержит ракетный удар!»

– Понял. Убираем фуру. Оставайтесь на связи.

Орлов аккуратно отбуксировал фуру на стоянку за постом ДПС, ювелирно притер между занесенной снегом «Волгой» и груженым лесом КамАЗом. Явно довольный собой, он по-свойски хлопнул по плечу водителя МАЗа:

– Не дрейфь, пехота! К пенсии будешь и ты виртуозом!

Едва они освободились, поступил новый вызов.

«Мужчина тридцати четырех лет упал с двухъярусной кровати. Складной конструкцией повреждена нога, – монотонно говорила диспетчер. – Это рядом с вами. Девятиэтажка на 2-й улице Строителей…»

– Я – «Четвертая». Вас понял! – отозвался Хабаров. – Сева, на светофоре направо.

Пострадавший изо всех сил старался сохранить самообладание.

– Картинку вешать полез, – объяснял он копошившимся рядом спасателям. – Сынишка уже неделю напоминает: повесь, повесь… Вот…

Он поморщился, отвернулся, не желая видеть, как спасатели будут резать металлический штырь, на две трети ушедший в бедренную мышцу.

– Я наверх залез, вся эта конструкция подо мною и поехала. Я, естественно, вниз. Руками держусь. Обе стойки подогнулись, как циркуль. Вылезти хотел, а ногу, смотрю, не пускает. Мне ж не видно из-за матраца, что там. А жена входит и – в крик… – он перевел дух. – Что-то голова у меня кружится…

Хабаров дал ему вату, смоченную нашатырным спиртом.

– Вдохните глубже. Запах чувствуете?

Мужчина мотнул головой.

– Нюхайте, нюхайте! Волноваться не надо. Крови вы немного потеряли. Через неделю и не вспомните о своем приключении. Сейчас в больничку поедем. Женя, что копаемся?

Как только Лавриков срезал злополучный крепежный штырь и отделил вертикальную стойку конструкции детской кроватки от ноги пострадавшего, Хабаров с Лисицыным осторожно вытащили мужчину из-под обломков и уложили на носилки.

– Скорую ждать не будем. Олег, бинтуй потуже.

В приемном покое осматривавший вновь поступившего пациента дежурный хирург хмуро заметил:

– Молодцы, что штырь трогать не стали. Все же учат вас чему-то. Не все безголовые…

По дороге в отряд Сева Гордеев спросил сидевшего рядом Хабарова:

– Сань, а почему док про штырь сказал?

– Просто такие штучки, Сева, всегда имеют острые рваные края, – встрял Лавриков, сидевший в салоне «Рафика» у открытого в кабину окошка. – Там вена рядом была. Так этот штырь ее бы как ножом…

Хабаров обернулся, устало глянул на Лаврикова, потом на ребят. Все сидели притихшие, чуть осовевшие от щедрого тепла. Они устали.

Микроавтобус мягко притормозил у служебного корпуса.

– Держу пари, поспать не удастся, – зевнул Олег Скворцов.

– Особенно противно, когда вызов под самое утро. Самый сон… – сказал Володя Орлов.

– Пошустрей шагайте-то! Холодно! – поторопил их шедший следом Лисицын.

– Игорек, ты же говорил, что тебя, как медведя белого, мороз не берет! – схохмили позвонки.

– Это почему же?

– Имеющиеся у вас жировые запасы столь велики и их роль столь значительна… – очень серьезно начал Лавриков.

– Только слово еще, обормоты! – пророкотал Лисицын.

Пока Хабаров в диспетчерской писал установленной формы отчет о выездах, ребята успели наскоро перекусить и, удобно устроившись на лежаках, уснуть. В уютном тепле после стольких часов на морозе сон шел быстро. Когда вернулся Хабаров, не спал только Лавриков.

– Чай будешь? – едва завидев Хабарова, предложил он.

– Давай.

Хабаров бросил куртку на свободный стул, сел напротив.

– Итак… – внимательно и спокойно он смотрел в глаза Лаврикову.

Тот смутился. Не так ему представлялось начало этого разговора, мысленно проигранного десятки раз.

– Знаешь, в глупых фильмах видел не раз, как друг уводит девушку у друга. Думал, не про меня, – наконец, сказал Лавриков.

Глаза Хабарова блеснули холодно и недобро. Но это было лишь короткое мгновение. Он тут же овладел собой, потянулся к чаю, не торопясь сделал пару больших глотков и аккуратно поставил чашку на маленькое с васильковыми цветами блюдечко. По его лицу ничего не читалось.

– Саня, что ты молчишь?

– У тебя фильм с субтитрами.

Служебный «Рафик», развозивший спасателей по домам после дежурства, едва не увяз в тесном, заваленном снегом дворике.

– Саня, в следующий раз на проспект выходи. Во двор не поеду. У вас не чистят совсем. А то засядем всей честной компанией до масленицы.

Хабаров наскоро попрощался и по узенькой тропинке, протоптанной ранними прохожими, напрямик, через детскую площадку, пошел к подьезду.

После щедрого утреннего морозца спертый, вонючий воздух подъезда неприятно вполз в ноздри. Лифт не работал. Из шахты был слышен неуверенный металлический скрежет и добротный уверенный мат.

«Дармоеды! Одиннадцатый раз за месяц … – раздраженно подумал Хабаров. – Если бы мы так работали…»

На лестнице между первым и вторым этажами чья-то собачка сделала свои нехитрые дела. На площадке второго этажа у люка мусоропровода валялся разорванный полиэтиленовый пакет и вывалившийся из него мусор.

«Россия и помойка. Даже страшно от объединяющих ассоциаций…»

На площадке третьего этажа, свернувшись калачиком, на подоконнике спал мальчик. Босые ноги были едва прикрыты полой засаленной осенней куртки на рыбьем меху.

– Антоха, вставай! Простудишься.

Хабаров потрепал мальчишку по волосам.

В ответ тот промычал что-то бессвязное, отмахнулся, а потом вдруг вскочил, так резво, что Хабаров едва успел подхватить маленькое тщедушное тельце, падающее на пол с подоконника.

– Тихо-тихо! Забыл, брат, что «диванчик» узковат.

– Ой, это вы, дядя Саша. Я думал, менты… Вы с дежурства?

Хабаров присел перед Антоном на корточки.

– С дежурства. Ты всю ночь здесь?

Ребенок вздохнул, отвернулся.

– Привыкаю к самостоятельной жизни.

– Твои опять гуляют? Двор, надо думать, два дня не чистили.

Антон кивнул.

– Слушай, а чего мы здесь-то? Пойдем завтракать!

Хабаров подал мальчонке руку.

– Дядя Саша, вы опять будете со мною возиться, как с маленьким. В свои двенадцать мне это неудобно.

Хабаров нахмурился.

– Давай по-взрослому. Я готовлю завтрак. Ты моешь посуду.

Антону нравилось бывать у Хабарова. Нравилось за столом на кухне вести взрослые разговоры «о жизни». Нравилось разглядывать необычные фотографии на стенах, где Хабаров и какие-то незнакомые Антону, но приятные улыбающиеся люди были запечатлены то в красивых костюмах парашютистов у вертолета, то за рулем, то сражающимися на мечах, то на татами в спортивном зале, то верхом на лошадях или просто сидящими у костра на лесной опушке. Ему нравилось лежать на громадном мягком диване в гостиной и подолгу разглядывать картинки в красочных толстых журналах о кино. Ему нравилось под чутким присмотром Хабарова одолевать китайскую азбуку хабаровского ноутбука. Нравилось «резаться на шоколадки» в «стрелялки» и «ходилки» игровой приставки «Сега». Причем в конце серии игр, при любом исходе, все шоколадки доставались все равно Антону. Ему нравилось смотреть кино на громадном плоском телеэкране. Нравилось просто сидеть в уголке и ощущать уютное тепло и заботу, надежное – в этом он не сомневался – мужское плечо.

– Скажите, дядя Саша, а вас когда-нибудь обманывали?

Хабаров внимательно посмотрел на мальчишку, который с аппетитом жевал сардельку, приправленную сладким соусом.

– Было такое, – честно ответил Хабаров.

– Неужели все люди обманывают?

– Знаешь, бывает ведь разный обман. Обман ради обмана, низкий и отвратительный. Есть обман во спасение.

– Неужели это обязательно – врать?

– Иногда без этого не обойтись.

– И вы тоже обманывали?

– Было дело, – Хабаров улыбнулся, глядя, как на лице Антона нарисовалось разочарование. – У меня заболел друг. Очень сильно. Врач сказал мне, что ему не помочь. Я знал, что говорить ему про это нельзя. Знаешь, у человека всегда должна оставаться надежда.

Мальчишка нахмурился.

– Это другое, дядя Саша. Мои родители врут друг другу постоянно. Не из-за чего-то там. Они просто так живут. И нет у них никакой надежды. И у меня тоже нет… – вздохнув, добавил он.

Хабаров погладил его по коротко стриженым волосам, улыбнулся.

– У тебя все только начинается. Тренируй характер. В жизни, брат, оставаться человеком очень трудно. Подчас это самое трудное на свете. Ты не поверишь, но ты в более выигрышном положении по сравнению со своими лакированными сверстниками. Ты раньше узнаешь жизнь. Ты научишься бороться.

– Ничего я не умею, – возразил Антоха, но было видно, что слова Хабарова его приятно задели. – Спать на подоконнике – это не достижение.

– Вот что…

Хабаров встал, что-то поискал на кухонном шкафу и протянул мальчишке ключ.

– Держи! Можешь приходить, когда захочешь. И ночевать тоже.

Антон растерянно замотал головой.

– Нет-нет, дядя Саша, я не возьму!

– Почему?

Мальчонка потупился.

– Почему? – повторил свой вопрос Хабаров.

– Моя классная руководительница говорит, что я из неблагополучной семьи, что доверять мне нельзя, что гены все равно возьмут свое.

– Да-а?! – искренне удивился Хабаров. – Дура, брат, твоя руководительница. Ой, дура!

Он решительно вложил ключ в руку ребенку, потом не удержался, прижал его носом к груди, чмокнул в макушку.

Антоха обнял ручонками Хабарова и заплакал.

– Ну-ну… Раскис. Ты же мужик! Вытри нос. Вытри…

Он был рад, что мальчишка сейчас не видит его лица. Нужно было скрыть навернувшиеся слезы.

Лавриков почти достиг поставленной цели.

– Не переусердствуешь? – с подозрением покосившись на него, спросил Виктор Чаев. – Тут есть над чем подумать.

– Я по утрам не думаю. Я по утрам действую!

Лавриков опрокинул в рот очередную рюмку бренди.

– Эй, человек! – Чаев поманил пальцем бармена. – В темпе вальса сделай нам чайку покрепче.

– Пойло для слабаков! Я еще не созрел.

– Осторожно!

Чаев вовремя подхватил его, падающего, и усадил на стул.

Они странно смотрелись рядом: ухоженный, модный, с легкой сединой и хорошими манерами преуспевающий бизнесмен Виктор Чаев и суетливый, в вытянутом, видавшем виды свитере и стареньких джинсах «пацан» Женька Лавриков.

Они встретились случайно. Проезжая мимо, Чаев заметил Лаврикова, в стельку пьяного, едва держащегося на ногах, шагающего по метельной улице без шапки в куртке нараспашку, то и дело натыкающегося на прохожих.

– Виктор, я так люблю ее, что жениться на ней хочу. Понимаешь?

– Предположим, ты женился.

– Да!

– От большой любви.

– Да!

– Женщине что нужно?

– Что?

– Дети ей нужны. Это пеленки, распашонки, каши, прививки, а также ор, денный и нощный, еще теща и – что менее опасно – тесть. Все со своими поучениями лезут. Сделай то. Принеси это. Поди туда. Слушай сюда. Это – не любовь. Это что?

– Что?

– Быт. Это, Женечка, трудные будни. Ты хочешь трудные будни?

Лавриков пьяно мотнул головой.

– Нет!

– Женщины тоже по природе своей терпеть не могут трудные будни. Они от этого делаются сварливыми и стареют.

Чаев взъерошил короткостриженые, начавшие рано седеть волосы, вздохнул.

– В жизни, Женечка, у нее то ребенок не кормлен, то голова болит, то стирка затеяна, то жрать готовить надо, то замоталась – спать хочется, а то, вообще, один твой «кризис среднего возраста» в голове. Для любви места нету. Брак, мой дорогой, как «трёшка» в центре с евроремонтом, на которую копил всю жизнь. С одной стороны долгожданная крыша над головой, а с другой… Никогда не будешь жить на берегу океана.

Лавриков поморщился, отмахнулся.

– Что ты пристал ко мне?

– Кушай свой бренди. Завтра протрезвеешь и будешь как новенький. А женщины… От них не трезвеют. Эта зараза сидит в нас, точит изнутри. И нет лекарства. Я-то знаю…

Уснувшего Лаврикова Чаев осторожно взвалил на плечо и понес в машину.

Проснувшись поздним вечером на чужом кожаном диване, укрытый старомодным колючим клетчатым пледом, Женя Лавриков никак не мог понять, где он.

Он долго рассматривал укутанную вечерним полумраком гостиную, выдержанную в модных бежевых тонах, роскошный ковер на полу, безукоризненно, очевидно профессиональным дизайнером, подобранную мебель, статую в углу и касавшиеся стекол новенького стеклопакета заснеженные ветки березы.

К кому он угодил? Ни в одной из знакомых ему квартир не было такой обстановки, которая даже на первый взгляд стоила денег, причем денег немалых.

Превозмогая надрывную головную боль, Лавриков сел. Пробубнив что-то бессвязное, он поскреб щетину, небрежно скинул на пол плед и, шлепая босыми ногами по скользкому паркету, пошел на узенькую полоску электрического света, пробивавшуюся из-под неплотно прикрытой двери.

– Очухался? – глянув на возникшего в дверях Лаврикова, cпросил Чаев.

– А-а, это ты… – без энтузиазма констатировал Лавриков.

Он сунул руки в карманы и прислонился к дверному косяку.

– Садись, чаю на травах выпей. Похмелье как рукой…

Чаев снял пестрый матерчатый колпак с чайника и аккуратно наполнил зеленоватой жидкостью две предусмотрительно приготовленные чашки.

– Садись. Чего стоишь?

Но Лавриков не двинулся с места. Рассеянно, без интереса он оглядел новенькую, вылизанную до блеска кухню.

– Значит, так ты устроился… – то ли сказал, то ли спросил он.

– Хороший дом, не так ли?

– Не так.

Он сел напротив, с вызовом сказал:

– А у меня нет ничего, кроме добродетели!

– Конфеты? Печенье?

– Живешь, Виктор, как на выставке современного дизайна. «Пройдемте в павильон “Гостиная”. Пройдемте в павильон “Кухня”. Дальше павильон “Бильярдная”…» Старая дача теплой была, уютной, какой-то душевной, родной. Там бывать хотелось. Там домом пахло. А здесь… Холодно. Жизни нет. Все вычурно, напоказ. Тебе самому вся эта хрень нужна разве? Тебя самого здесь нет. Деньги твои есть, а самого – нет. Как тебе мои впечатления?

Чаев вымученно улыбнулся.

– Мама на старой даче уют создавала. Ее не стало, и уюта не стало. Там слишком много воспоминаний осталось. Жена, дочурки, мама, друзья… Их дух там витает. Мне было тяжело туда приезжать…

Лавриков усмехнулся.

– Не прошу прощения!

Молчание. Только секундная стрелка часов на стене мерно отщелкивает удар за ударом.

– Как он? – осторожно спросил Чаев.

– Нормально.

– А подробнее?

– Живет…

– Его долю на его счет в банке я регулярно перечислял все это время.

– Что ж ты все деньгами-то меряешь?

– Больше нечем.

Чаев взял сигарету, закурил и, не глядя на Лаврикова, сказал:

– Увидеть его хотел. Поговорить. К дому вечером подъеду, смотрю на окна и не могу заставить себя страх преодолеть. Сижу, коньяк пью… – Чаев смущенно потер глаза, усмехнулся. – Черт бы побрал эту жизнь совсем!

– Коньяк он пьет! Ты вспомни лучше, как в лицо Сане проклятия орал, как ни минуты не сомневался, что суд прав. Вспомни и заглохни с соплями своими!

Лавриков бесцеремонно распахнул холодильник, вытащил бутылку пива, приложился к горлышку и одним махом выпил. Рукавом отер губы.

– Другое дело! С этого надо было начинать. Пойду я.

Он встал и пошел к выходу.

– Женя!

– Чего тебе? Теперь-то чего тебе надо?! Помнишь, как у вас с Саней куртка кожаная была – одна на двоих? Помнишь, как жевательную резинку меняли на пачку заморского «Кэмэла»? Как он тебя из машины горящей вытаскивал, помнишь? Все орали: беги, мол, сейчас рванет… Хабаров тебя не бросил. Что ж ты его?! В тебе же его кровь. Вспомни, как в Кубинке на автогонках накрылся. Забыл?! А то, что он по навету, по подставе дешевой девять лет, как девять кругов ада… Он же другом твоим был. Не год. Не два. Жизнь целую! Один ты. Плохо тебе. Меня ты подобрал потому, что вину свою чувствуешь. Вот и решил пожалеть себя. Потому что все лучшее в жизни у тебя там осталось. Сидишь в своем идеальном мавзолее, паркет полируешь. Витька, я ж тебя другим помню!

Лавриков рывком поднял воротник меховой куртки и не оглянувшись пошел в метель.

Настенные часы в холле прошелестели восемь. Мелодичный звук десятка колокольчиков пробежал по опустевшему редакционному коридору, нырнул в приоткрытую дверь кабинета и затаился, замер где-то в дальнем углу, под столом, у старенького системного блока компьютера.

Алина сосредоточенно смотрела на экран монитора с незавершенной статьей. То обстоятельство, что короткий предновогодний рабочий день закончился два часа назад, ее, похоже, не заботило. Время от времени Алина шевелила компьютерной мышкой, убирая то и дело появляющуюся заставку с плавающими в аквариуме рыбами, но к клавиатуре не притрагивалась. Работа не шла.

Она хандрила. Хандрила с тех самых пор, как, проснувшись рано утром на даче Лаврикова, обнаружила, что Хабаров исчез, не оставив ни записки, ни обещания позвонить. Хотя в то же утро у поднятого по тревоге Лаврикова Алина узнала и адрес, и телефон, к Хабарову она не поехала и звонить не стала.

От воспоминаний ныло сердце:

«– …Ну почему, почему ты не разыскал меня, Саша?!

– Не был уверен, что это хорошая мысль…»

«Интересно, что тяжелее – ждать и не дождаться или иметь и потерять?» – подумала она.

– Ты как окно в вагоне электрички с надписью «Закрыто на зиму»… – вслух сказала она и вытерла слезы.

– Выбрасываешь белый флаг?

Алина вздрогнула, обернулась.

Хабаров стоял в дверях.

Словно боясь, что он исчезнет, растворится, подобно миражу, она кинулась к нему и крепко обняла.

– Лин, что же мы мучаем друг друга?

– Это ты меня мучаешь…

Электрический свет фар выхватил из темноты припорошенную снегом дорожку к дому, засыпанные снегом кусты жасмина и одинокую человеческую фигуру у крыльца.

– Поздно возвращаешься, – с упреком произнес порядком продрогший Лавриков. – Сообрази поесть чего-нибудь. Я поставлю машину.

Алина растерялась.

– Женя?! Откуда ты здесь?

– От верблюда… – буркнул тот и юркнул за руль.

Прошелестев шинами, «Мазда» исчезла в чреве гаража.

Джип Хабарова въехал во двор и остановился у дверей дома.

– Однако… – философски изрек вышедший из джипа Хабаров. – Ты специально притащила меня сюда?

Алина смутилась.

– Перестань, Саша!