Текст книги "Каждый день, каждый час"

Глава 38

– Ей нужна новая почка, причем как можно скорее. Ей не стоило рожать второй раз, – равнодушно объяснял врач родственникам.

Собрались все, даже Лука, старавшийся обходить больницу стороной. Ана общалась с врачом, смысл их беседы был понятен только им обоим. Зоран и Майя играли в шахматы. Майя, как обычно, выигрывала. Девочка была в семье самой умной, словно уже родилась старой и мудрой. Муж Кати Андрий постоянно находился рядом с Аной и врачом. Он ничего не понимал, но держал ситуацию под контролем, надеясь, что с женой не случится ничего плохого. Клара сидела на жестком больничном стуле и смотрела в пустоту. Лука стоял у окна и думал о той ночи, когда родилась Катя. Теперь он знал, что имеет к ней отношение. Медленно, подволакивая ногу, он подошел к врачу и предложил свою кандидатуру.

– Это, конечно, наилучшее решение. Но нужно проверить, что ваша почка подойдет.

– Как она может не подойти?! Я же ее отец! – Слова врача показались ему смешными и возмутительными.

– Разумеется, но мы обязаны провести анализы.

Лука хотел снова возразить, но Ана взяла его за руку и увела в сторону.

– Все хорошо, Лука, все хорошо, – прошептала она.

Ана усадила его рядом с Зораном и Майей. Зоран скривил рот в знак солидарности с сыном. Лука положил руку Майе на голову. Дочка как всегда посмотрела на него с легким удивлением.

– Всё будет хорошо, tata, – сказала она и задумалась над следующим ходом.

Андрий сел рядом с Лукой. Лука улыбнулся зятю, словно хотел сказать: я понимаю, тебе сейчас тяжело, но всё будет хорошо. Андрий поднял на него глаза, не знавшие раньше ни горя, ни печали, и Лука прочел в них страх и беспомощность.

– Где дети?

– У моей мамы.

– Хорошо.

Наступило долгое молчание. Было слышно, как по доске передвигают шахматные фигуры. На дворе стоял 2008 год.

– Мам, как тебе?

– Чудесно! Может быть, слегка мрачновато. Ты сам нарисовал или скопировал с книги?

– Конечно сам!

– Она выглядит, как настоящая! Того гляди, бросится и вцепится в горло. Потрясающе!

– Правда? Это ископаемая акула, hemipristis elongatus. Водится в Тихом и Индийском океанах и в Красном море. Она небольшая, самое большее метр сорок в длину. Как думаешь, месье Деми будет доволен моим рефератом?

– У тебя настоящий талант. Возможно, тебе стоит попробовать себя в живописи.

– Может быть.

* * *

– Как же ты дошел пешком в такую погоду, tatal Андрий мог заехать за тобой.

Катя стерла капли дождя с его лица. Ее прикосновения были приятными. Уже несколько лет до него почти никто не дотрагивался. С тех пор как он перестал исчезать из бара на пару часов с какой-нибудь случайной знакомой. Он мог прожить и без секса. Он чувствовал себя старым, потрепанным и смертельно уставшим, хотя ему исполнилось всего сорок девять лет.

– Ничего страшного. Ты же знаешь, мне нужно двигаться.

Катя недовольно покачала головой, словно он был ее непослушным ребенком.

– Как твои дела, сокровище мое? – Лука взял дочь за руку.

– В порядке. – Но было видно, все не так уж и хорошо. Катя была бледна, под глазами залегли синяки, кожа казалась влажной. Температура все еще не спала.

Лука спросил, почему анализы так долго не готовы?

В дверях появилась Ана. Она улыбнулась племяннице и сделала Луке знак, чтобы он подошел к ней.

– Что нового?

Они стояли перед палатой Кати. Ана прикрыла дверь. Лука не ждал ничего хорошего, но даже представить не мог, о чем пойдет речь.

– Лука, мне очень жаль. – Очевидно, Ана не знала, с чего ей начать.

– Ты о Кате? У нее совсем не осталось времени? Нужна немедленная операция? – Луку терзали страх, гнев и желание немедленно начать что-то делать.

– Нет, речь не о ней. Катя тут ни при чем. – Ана смущенно опустила глаза. Разговор причинял ей боль, она явно предпочла бы его избежать.

– Ана, что случилось? Скажи мне наконец!

Сестра посмотрела на него, словно прощалась. Ее глаза покраснели, выступили слезы. Ана взяла его за руку, и Лука ее не отдернул.

– Ана!

– Мне так жаль…

– Господи, да говори уже!

Ана утерла слезы и крепко сжала брата в объятиях.

– Катя не твоя дочь, – прошептала она ему на ухо.

Лука потерял сознание. Ана не смогла его удержать и упала вместе с ним. Прямо на холодный больничный линолеум.

Следующие несколько дней Никола прилежно рисовал. Сначала только акул и других морских обитателей, но он все же рисовал.

Скопилась целая папка потрясающих рисунков, которые были так реалистичны, что, несмотря на страх, который внушали эти хищники, хотелось немедленно броситься в бирюзово-голубые воды.

Дора взяла рисунки и отправилась к своему старому другу Кристиану, который к тому времени владел уже двумя галереями в Париже и одной – в Берлине. За прошедшие годы они виделись редко, но по-прежнему чувствовали взаимное расположение и симпатию. Дора хотела услышать его мнение о рисунках Николы. Ей было любопытно, узнает ли он в них манеру Луки.

– Ну, вот и ты! Прошла целая вечность!

Кристиан сердечно обнял ее и трижды поцеловал. Он прекрасно выглядел, словно был опять влюблен. Возможно, так оно и было: он влюблялся по многу раз в год, обычно в какую-нибудь молодую художницу, и потом выставлял ее картины у себя в галерее. Но это редко приносило ему выгоду. Тогда он начинал говорить, что нельзя смешивать искусство и сердечные дела. И все повторялось.

– Да, mon ami, говорить говорим, но ничего не меняем. – Дора рассмеялась и нежно коснулась его щеки, словно хотела погладить.

– Зато я регулярно вижу тебя на сцене, посещаю каждую премьеру, и, должен сказать, я обожаю твою Бланш. Мне кажется, она получилась даже лучше, чем у Вивьен Ли.

– Спасибо! Ах, если бы это действительно было так!

– Как будто бы ты за нее не получила никаких наград! Не скромничай! Я-то тебя знаю.

– Тогда ты должен знать, что скромной меня никак не назовешь!

Они рассмеялись. Как обычно никто из них ни разу не упомянул Луку.

– Ну, показывай, что ты принесла?

Дора открыла папку, достала рисунки и разложила на большом столе Кристиана. Отступила назад, дала ему время хорошенько их рассмотреть. Кристиан принялся за работу весьма основательно. Некоторые рисунки он изучал чуть дольше, к некоторым возвращался вновь. Его губы шевелились, как будто он разговаривал сам с собой. Его лицо было в движении, на нем отражалась внутренняя работа, которая происходила в его голове. Внезапно Кристиан закрыл глаза, откинул голову и провел руками по жидким волосам. Затем застонал как марафонец на финише, открыл глаза и посмотрел на Дору. Задумчиво. Слегка настороженно.

– Что это такое? – спросил он и погрозил ей пальцем.

Прежде чем Дора успела ответить, Кристиан исчез в помещении позади студии. Отсутствовал он долго, поэтому Дора уселась в его рабочее кресло и начала крутиться. «Мы так никогда и не повзрослеем», – с радостью подумала Дора. Затем она услышала крики, доносившиеся из подсобки, где скрылся Кристиан.

– Что случилось?

Дора уже хотела встать и пойти к нему, но Кристиан уже появился в дверях. В руках он держал небольшой холст.

– Смотри, я сразу его узнал.

Дора с опаской посмотрела на друга.

– Ладно, не сразу! Но сейчас я абсолютно уверен! Смотри!

И Кристиан показал Доре картину, нарисованную масляными красками, на которой были изображены море и его обитатели. Он поставил холст рядом с рисунками, которые принесла Дора:

– Теперь все ясно?

– Да, ясно. Он сын своего отца. Только он боится. Присмотри за ним… Возможно, вам стоит…

– Не говори ничего.

Было нелегко, но Лука справился. Он сидел на утесе, который за последние семнадцать лет почти не изменился. Все было по-прежнему. Маленькая пиния, которая, казалось, совсем не выросла. Множество крабов, которые выглядят точь-в-точь как те. Гладкие, прохладные и в то же время согретые солнцем камни. Море. Бесконечное. Голубое, зеленое, серое, бирюзовое.

Лука глубоко вдохнул. Он не собирался падать в обморок, не собирался считать. Есть вещи куда важнее. Которых он все еще боялся. И тем не менее он был уверен, что у него получится принять решение. Нет, даже не принять, а осуществить задуманное. Теперь он должен справиться.

Лука лег на прохладный камень. Он смотрел в небо. Ни облачка. Словно серый холст. Рядом с Лукой лежала его трость и рюкзак. Внутри была книга Неруды. Само собой, на испанском языке. Альбом, кисти, краски, губки. Всё, что могло понадобиться. От одной только мысли о том, что он собирался сделать, его сердце судорожно сжалось, и он заплакал. Горько и безудержно, зло и разочарованно. Но где-то глубоко внутри скрывалась слабая надежда на жизнь, о которой он и мечтать не смел. Долгие годы. Десятилетия. Лука даже немного боялся этой надежды.

Уже несколько дней мир выглядел по-другому. Потому что он больше не был отцом дочери, ради которой отказался от жизни. Он чувствовал, что его обманули, ограбили.

Когда несколько дней назад он сбежал из больницы домой, если можно назвать его ковыляние бегом, он заперся в погребе. Он долго сидел там, на старом шатком стуле. Дышал. Бесконечно долго. Вдох-выдох, медленно и глубоко. Вдох-выдох. С закрытыми глазами. Когда стемнело, он встал и пошел в дальнюю часть погреба. Он не был там больше десяти лет, но точно знал, где лежит то, что он ищет. Два больших ящика. Он принес их туда, где стоял стул и было светло. Собираясь с силами, снова принялся за дыхательные упражнения.

Затем открыл первый ящик. Краски, альбомы, наброски, карандаши, небольшие куски холста, незаконченные рисунки. Запах счастья. Воплощение собственного «я». Слезы неудержимо покатились по его щекам. Пальцы дрожали от нетерпения и страха. Можно ли потерять талант? Забыть? А что, если он больше не сможет рисовать? Если его способности пропали? Ушли? Обиделись? Лука вытер руки о старые вылинявшие джинсы. Долго рассматривал открытый ящик. Он знал, что в нем, но все равно не хотел отодвигать в сторону. Воспоминание. Стимул. Источник сил на следующие мгновения, часы и дни. На то, чтобы открыть второй ящик.

Он открыл крышку. Фотографии, ракушки. Несколько камушков. Фантик от «моцартовского» шарика. Детские игрушки. Рисунки. Три книги испанских стихов. Картины. Счета. Второй ящик полон воспоминаний, которые шестнадцать, а некоторые и двадцать два года ждали своего часа. Пережить вновь. Ощутить любовь. Когда Лука нашел снимок Доры, ему пришлось встать и открыть окно. Он слышал ее голос. Лука смеялся и плакал и начал считать: раз, два, три, четыре, пять… Он вновь услышал голос возле своего лица: «Ты мой спящий красавец, только мой, проснись, теперь мы поженимся, ты мой принц, только мой…»

Да, так оно и будет, подумал он и закрыл окно.

Лука сел. На утесе было темно. Он взял альбом и карандаш. Огляделся по сторонам. Пиния. Почему бы и нет? Лука крутил карандаш, словно собирался показать фокус. Затем перехватил поудобнее. Сделал первый штрих, затем еще один. Как будто не было этих лет, проведенных в погребе. С каждым новым движением росла уверенность и решимость. Глубокое убеждение, что все еще возможно.

Что кто-то другой теперь сможет спасти Катю.

Что он вновь сможет рисовать.

Что найдет Дору.

Что еще не поздно.

Ни одной мысли, ни одного чувства, имевших отношение к Кларе. Никогда больше. У него нет времени на вопросы и объяснения. Его только что выпустили на свободу. Будет с него и этого.

Вскоре рисунок был готов.

Теперь пришла очередь Доры. И его жизни.

Дора не могла заснуть. Странные мысли овладевали ее сознанием. Она лежала в постели с открытыми глазами. Дора не понимала, что видела. Никак не могла уловить смысл того, что нашептывали ей мысли. Всё это было каким-то запутанным. Но мысли не желали оставить ее в покое, заставили подняться с кровати. Дора встала и в одной легкой ночной рубашке направилась в кабинет. Подойдя к старому массивному шкафу, дрожа от холода, Дора присела на корточки и попыталась выдвинуть нижний ящик. С первого раза сделать это не удалось. Все-таки этот ящик не трогали двадцать лет. Ей понадобилось много сил и сноровки, чтобы добиться своего. Наконец ящик открылся. Внутри только две коробки. Дора долго смотрела на них, не решаясь притронуться, не говоря уж о том, чтобы снять крышку. Дора могла составить полный список их содержимого, даже не заглядывая внутрь. В них была вся ее жизнь. Такая, какой она должна была быть. Прошлое, которое останется с ней навсегда. Пусть та жизнь вырвана у нее силой. Отнята. Украдена. Но она никогда ее не забудет. Дора сидела на полу, дрожа от холода ноябрьской ночи, чувствуя, что у нее на глазах меняется мир. Словно в фильме о природе при замедленной съемке. Когда никто не удивляется, что на экране цветок распускается буквально за секунду. На первый взгляд ничего не изменилось, но ты чувствуешь перемены всем телом. Сердце бьется быстро и не в такт. Это напоминает глобальное потепление. Жизненно важные перемены, способные повлиять на жизнь вселенной.

Дора не плакала. Она делала дыхательные упражнения. Вдох-выдох. Чтобы успокоиться, нужно сделать не меньше трех упражнений. Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Дора встала, ногой задвинула ящик, так и не прикоснувшись к тем двум коробкам, вышла из комнаты, прикрыла за собой дверь.

Она знала, что должна сделать. Всё уже решено.

Глава 39

Лука увидел женщину, которая только что вошла. Он не был знаком с ней. Никогда раньше не видел ее здесь. У нее были короткие вьющиеся темные волосы. Блестящие, словно темно-синяя чешуя макрели, которой, чтобы не утонуть, необходимо постоянно двигаться. Она шла по залу, как по сцене. Высокая, стройная, она была полна движения. Лука не мог отвести от нее глаз.

Дора, полная надежд, вошла в вестибюль гостиницы. Третья по счету. «Отель Парк» закрылся. Как и многие другие отели. Но «Далмация» должна была работать. Около барной стойки сидел высокий полный мужчина, рядом лежала его трость. Мужчина болтал с барменом, который внимательно смотрел на Дору. Ей это не мешало. Она сняла толстое зимнее пальто. Ее взгляд упал на мужчину у стойки. Он крутил в руках трость, для которой, по мнению Доры, был слишком молод. Как и для седины. Внезапно ее голова стала полной, пустой, надутой как воздушный шарик, горячей, легкой и прозрачной. Застыв на месте, она закрыла глаза. Картины накатывали волнами. Почти обгоняя друг друга. И рядом не было никого, кто бы спросил, что с ней.

Лука не двигался. Он прислонился к барной стойке и задержал дыхание. Он боялся, что стоит ему вдохнуть или расслабить хоть один мускул, как незнакомка исчезнет. Лука так пристально смотрел на нее, что ему стало больно, а из глаз потекли слезы. Воспоминания растворялись в пустоте, он сполз на пол. На счет не осталось времени. Он медленно исчезал. Словно числа в бухгалтерской книге, которую он только что просматривал.

Дора первой подошла к лежащему без сознания мужчине. С ней уже такое случалось. Она точно знала, что должна делать. Дора присела на корточки и сделалась совсем крохотной. Ее глаза расширились. Казалось, что на бледном лице нет ничего, кроме этих глаз. Она склонилась над мужчиной и, прежде чем бармен или администратор, опустившись, смогли ее отстранить, поцеловала мужчину в губы. И не было никого, кто бы окликнул ее по имени.

Лука услышал нежный голос возле своего лица: «Ты мой спящий красавец, только мой, проснись, мой принц, только мой, я с тобой, все хорошо, проснись, посмотри на меня». Постепенно до него начали доходить другие голоса и звуки, он смущенно открыл глаза, и…

…она видела его медленно открывшиеся глаза, растерянный взгляд, беззвучно шевелящиеся губы…

… но он не мог сказать ни слова, поэтому просто слегка улыбнулся и…

… она тоже ему улыбнулась и…

… он нерешительно поднял руку, скользнул ладонью по ее лицу, а затем коснулся коротких, темных волос, в которых теперь смог разглядеть пару седых прядей…

…она еще раз едва слышно прошептала одними губами: «Мой принц, только мой».

***

– Ты приехала.

– Да.

– Я звал тебя.

– Знаю.

– Ты меня услышала.

– Да.

– Я люблю тебя.

– А я замужем.

Глава 41

В зимнем саду они рассматривали облака, что стало финальной точкой в воспоминаниях. Мостом, переброшенным в настоящее.

– Смотри, там слева парусник, угодивший в шторм.

– Да. Парус трепещет на ветру.

– Точно. – Дора удивленно посмотрела на него. – Мы впервые согласились друг с другом! Разве так может быть?

– Конечно, ведь ты наконец стала взрослой.

Они сидели в уютных плетеных креслах. Лука держал Дору за руку. И всё, что было до того, стало неважным. Радость от ее присутствия затмевала все вокруг.

– Я больше ни с кем не играл в нашу игру. – Его голос звучал мечтательно, даже гордо.

– А я играла. С сыном. – Дора старалась избежать его взгляда, но он не давал ей отвести глаза.

– Расскажи мне о нем.

– О чем? Что бы ты хотел узнать?

– Всё.

Наконец Дора посмотрела на него. Теперь Лука знал. Он рассмеялся и сжал ее руку, словно хотел сказать: ну же, расскажи мне всё, я имею на это право, и ты это знаешь. Дора поморщилась.

– Его зовут Никола, ему семнадцать, хочет стать морским исследователем, недавно у него открылся талант к живописи. – И чем больше она говорила о сыне, тем сильнее сияло ее лицо.

– Звучит просто замечательно!

– Он и есть замечательный!

Они рассмеялись.

– Чем занимается его отец? – мимоходом спросил Лука.

– Живет. – Коротко и ясно. Больше сказать нечего, подумала Дора.

– Интересно. Хорошо ему.

– Вполне возможно.

– Когда он родился?

– Ему семнадцать лет. Ты можешь сам подсчитать.

– Я имел виду, когда у него день рождения?

– Тебе действительно интересно? – осторожно и слегка раздраженно спросила она.

– Да.

Дора чувствовала, что попала в безвыходное положение.

– Пятого ноября, – прошептала она.

Лука молчал. Возможно, продолжал считать. Затем он глубоко вздохнул:

– Я понимаю.

Его лицо просияло. Дора ничего не ответила. Ей нечего было ответить.

– Я хочу с ним познакомиться.

Именно этого она и боялась. Тогда почему же она так счастлива – словно камень с души свалился?

Дора и Лука шли вдоль пляжа. К маяку. К утесу. Они остались наверху, уселись на камень. Лука обнял Дору. Было холодно и ветрено, бесчисленные облака проплывали мимо. Море бушевало. Оно фыркало, шипело, бросалось из стороны в сторону, словно пойманное в клетку чудовище. Пока они наблюдали за игрой и борьбой стихии, Лука рассказывал о своей второй дочери Майе, о том, как она была зачата, как появилась на свет на следующий день после того, как родился его сын, о том, как она была больна. Дора заплакала. А Лука начал говорить о своей старшей дочери, которая была вовсе не его дочерью, а, как сказала Клара, результатом случайного романа, который случился, пока он был в Париже. Клара рассказала обо всем Ане, которая потребовала объяснений, потому что Лука больше не хотел говорить с ней. Зато он знал того мужчину, они раньше вместе играли в водное поло. Он пожертвовал Кате свою почку, и она поправилась. Теперь она вновь может заботиться о двух своих маленьких дочках, она ведь действительно замечательная мама. Хорошая девочка – скорее молодая женщина, – она смогла осуществить свою мечту – стать женой и мамой. Дора опять заплакала. А когда он рассказал о своей недолгой службе, ранении и о том, как Дора спасла его, она заплакала еще раз, потому что вспомнила тот момент, когда не могла дышать от страха. Под конец Лука рассказал ей о том дне в подвале, о картинах, которые нарисовал, о решении найти ее и провести всю оставшуюся жизнь вместе с ней, Дора плакала, потому что ждала его всю жизнь, а теперь уже слишком поздно.

– Знаешь, что напоминает вся эта история?

– Страшную сюрреалистическую картину? Дали в самом высшем воплощении?

– Скорее череду бесчисленных беременностей, которые изменили мир.

Молчание. Словно оно было золотом. Затем теплый смех сквозь слезы.

– И что теперь?

– Давай исчезнем.

Дора утерла слезы и покачала головой:

– Нельзя. Я замужем.

– Но ты же любишь меня!

– Да, люблю.

– Тогда зачем ты вышла за него замуж?! – Лука даже не заметил, как неуместно было его возмущение.

– Он был рядом. Он любит Николу. Николе он нравится. Он хорошо ко мне относился, а Никола не хотел, чтобы я оставалась одна, когда он будет путешествовать по морям и океанам…

Пауза.

– Мне тоже был кто-то нужен. – Эти слова Дора почти прошептала, словно стеснялась сказанного.

– Сколько вы уже женаты? – К возмущению прибавилось отчаяние.

– Три года.

– Чем он занимается?

– Он режиссер, поставил шесть моих спектаклей.

– Только не Фредерик!

Лука рассердился. Он поднялся, повернулся к Доре спиной и уставился на море: сумасшедший южный ветер, возомнивший себя ураганом!

– Конечно нет! Его зовут Роже.

– Роже! Что это вообще за имя такое! – Лука был в такой же ярости, как бушующая стихия. – Я его ненавижу! Господи, как я его ненавижу!

Дора дала ему выплеснуть гнев, разочарование и беспомощность. Кроме того, она пыталась разобраться в себе. У нее внутри царил полный хаос.

– Где он? Он знает, что ты сейчас со мной?

– Они с Николой в Сплите. Я оставила их у одного актера, с которым познакомилась на фестивале в Авиньоне. Нет, он не знает о тебе, не знает, что я с тобой. У меня снова было такое чувство, что я должна тебя увидеть, как будто ты меня позвал…

Дора дрожала от холода, избытка эмоций, от того, как порой жестоко играет судьба с людьми. У нее в голове крутились обрывки разговоров, которые она вела с разными людьми о себе и Луке. Голова начала кружиться. Слишком много слов. Она чувствовала, как внутри нее гуляет ветер.

– Я хочу жить с тобой и моим сыном, хочу наконец получить всё, на что имею право, я так долго ждала, больше не выдержу…

Лука начал считать. Дора быстро встала и обняла его. Они стояли, словно два трагических персонажа из пьес Шекспира. Словно два потерявшихся ребенка. На фоне потрясающей природы.

– Что нам теперь делать?

– Давай исчезнем.