Текст книги "Смерть в белом галстуке. Рука в перчатке (сборник)"

Любовная интерлюдия

Аллейн знал, что тело его друга уже привезли домой, и не понимал, только ли поэтому ощущает его присутствие. Пожалуй, в доме было нисколько не тише, чем накануне утром. Правда ли, что мертвые действительно создают вокруг себя такую сильную магическую ауру? А потом он почувствовал запах лилий, и глухой и нарочитый холод погребального ритуала окутал его сердце. Аллейн обернулся к старому дворецкому Банчи и увидел, что тот находится в состоянии, которое так часто встречается у верных слуг в викторианской мелодраме – человек явно только что плакал. Его глаза покраснели, на лице еще виднелись следы слез, а губы дрожали. Он проводил Аллейна в гостиную Милдред. Когда она поднялась ему навстречу, в своей тусклой черной одежде, он увидел в ее лице тот же тягостный отпечаток скорби. Лицо Милдред выражало осознание тяжелой утраты, и хотя Аллейн знал, что за этим стоит истинное горе, почувствовал раздражение и глубокое отвращение к формальной стороне смерти. Мертвое тело не было уже ничем, кроме нестерпимого шаржа на того, кого ты некогда любил. Оно напоминало о бесконечном унижении достоинства, и тем не менее люди окружали своих покойников глуповатой торжественностью, просили, как вот сейчас Милдред, особым, приглушенным голосом посмотреть на них.

– Я знаю, вы хотели бы взглянуть на него, Родерик.

Он последовал за ней в комнату на первом этаже. Немилосердный запах цветов был здесь так тяжел, что висел в холодном воздухе, словно туман. Комната была наполнена цветами. В центре, на трех покрытых тканью опорах, лежало в гробу тело Роберта Госпелла.

У него было лицо пожилого младенца, возвеличенное знанием некоей ужасающей тайны. Аллейна лицо не взволновало. Все мертвые лица выглядят одинаково. Но маленькие пухлые ручки, которые при жизни двигались с четкой, стремительной выразительностью, были послушно сложены, и когда Аллейн увидел это, глаза ему заволокли слезы. Он ощупью стал искать в кармане носовой платок, и пальцы нащупали букетик розмарина из сада мистера Харриса. Серовато-зеленые острые листочки, жесткие, несентиментальные, пахли солнцем. Когда Милдред отвернулась, он отдал их покойнику.

Потом вернулся с ней в гостиную, и она начала рассказывать ему о приготовлениях к похоронам.

– Брумфельду, который, как вы знаете, стал теперь главой семьи, всего шестнадцать лет. Он сейчас за границей, со своим наставником, и не успеет на похороны. Мы не хотим нарушать его планы. Так что получается, ближайшие родственники – мы с Дональдом. Дональд держится замечательно. Он весь день был мне таким утешением. Совсем другой человек. А еще дорогая Трой перебралась ко мне и отвечает на все письма и всем занимается.

Ее голос, все с той же специфической приглушенной нотой, продолжал жужжать, но мысли Аллейна захватила эта новость о Трой, и он заставил себя слушать, что говорила Милдред. Когда она умолкла, Аллейн спросил, не хочет ли она узнать что-либо о ходе следствия, и понял: она отгоняет от себя все касающееся обстоятельств смерти брата. По отношению к убийству Милдред заняла страусиную позицию, и у старшего инспектора возникло впечатление, что она отчасти надеется, что убийца никогда не будет найден. Ей хотелось бы не замечать всего случившегося, словно его и не было, и Аллейн подумал, что с ее стороны довольно умно и довольно мило так сердечно принимать его в качестве друга, но не обращать на него никакого внимания как на полицейского.

Через минуту-другую стало ясно, что ему уже, в сущности, больше нечего сказать Милдред. Аллейн попрощался с ней, пообещал прийти на поминальную службу завтра в одиннадцать и выполнить свои обязанности на похоронах. Потом вышел в холл.

В дверях он столкнулся с Трой.

– О, здравствуйте, вы как раз вовремя, – услышал он собственный голос. – Вы спасаете мне жизнь.

– О чем вы?

– Сейчас около пяти. За последние двое суток я спал только шесть часов. Для нас, закаленных копов, это все нипочем, но по некоторой причине мне жаль себя. Не выпьете ли со мной чаю или чего покрепче, а может, и того и другого? Ради всего святого, скажите «да»!

Собственный голос казался ему чудовищно развязным. Голос как будто усвоил манеру уверенного в себе волокиты, только без внутренней уверенности. Аллейн изумился, когда Трой сказала:

– Хорошо, куда пойдем?

– Я подумал, – сказал Аллейн, который до этой секунды ни о чем таком не думал, – что мы могли бы выпить чаю у меня дома. Если только вы не имеете ничего против моей квартиры.

– Я же не дебютантка, – ответила Трой. – Вряд ли мне надо так уж носиться со своей репутацией. Пусть это будет у вас дома.

– Отлично. У меня машина моей матери. Я только предупрежу своего слугу и сообщу в Ярд, где меня искать. Как вы полагаете, могу ли я позвонить отсюда?

– Конечно.

Он метнулся к телефону и через минуту вернулся.

– Василий чрезвычайно взволнован, – сообщил он. – Дама заедет на чашку чая! Идемте.

По дороге Аллейн, потрясенный приятной неожиданностью, состоящей в том, что он оказался наедине с Трой, впал в транс, от которого очнулся, только остановив машину перед дверью своего дома. Он не стал извиняться за свое молчание: почувствовал умиротворенность Трой. Она совершенно спокойно отнеслась к его состоянию, и когда они вошли в дом, Аллейн с радостью услышал ее слова: «Здесь так мирно». Он увидел, как она сняла шапочку и села на низкий табурет перед камином.

– Разожжем огонь? – предложил Аллейн. – Скажите «да». День совсем не теплый.

– Да, давайте, – согласилась Трой.

– Может быть, это сделаете вы, а я позабочусь о чае?

Он вышел из комнаты, чтобы дать Василию ряд сбивчивых указаний, а когда вернулся, Трой сидела у горящего огня, с непокрытой головой, странно домашняя.

– Так, значит, все это мне не приснилось, – проговорил Аллейн.

– Приятная комната, она мне нравится.

Он поставил у ее ног коробку с сигаретами, а сам достал трубку. Трой обернулась и увидела в дальнем конце комнаты свою картину с изображением Сувы.

– Да, – кивнул Аллейн, – это она.

– Как она оказалась у вас?

– Я попросил кое-кого купить ее для меня.

– Но почему?..

– Не знаю, почему я проявил такое лицемерие в этом деле. Пожалуй, так страстно хотел ее приобрести, по причинам не вполне эстетическим, что решил, вы сразу разгадаете их, если займусь этим сам.

– Думаю, я была бы смущена.

– М-да. – Аллейн помолчал. – Помните, как я застиг вас в тот день за работой, очень сердитую? Это было, когда пароход отплывал от Сувы. У вас за спиной находились те самые мрачные горы и зловещее небо.

– Мы, кажется, тогда повздорили?

– Да, было такое.

Трой заметно покраснела.

– В сущности, – заметил Аллейн, – нам почти никогда не удавалось встретиться без того, чтобы не повздорить. Почему это, как вы думаете?

– Я все время боялась нападок и держалась настороже.

– В самом деле? А я долгое время считал, что у вас ко мне антипатия.

– Вы всегда заставали меня врасплох.

– Если бы не то проклятое расследование, все могло бы сложиться иначе, – сказал Аллейн. – Жаль, что мы порой не можем реагировать на ситуации, как персонажи не самых правдоподобных романов. Обстановка – самая что ни на есть подходящая. Убийство в вашем доме. У вас как раз достаточный мотив, чтобы создать «острую ситуацию», но не настолько серьезный, чтобы быть замешанной в преступлении. Я – в роли грозного детектива нахожу время, чтобы поиграть в Рочестера[49]49
  Герой романа Ш. Бронте «Джейн Эйр».


[Закрыть]. Казалось бы, Трой, вам просто суждено было влюбиться. Вместо этого я приобрел, так сказать, посттравматический синдром. Если бы вам пришло в голову нарисовать мой сюрреалистический портрет, вы изобразили бы меня состоящим из полицейских блокнотов, с одним глазом, приникшим к чужой замочной скважине, и с руками, занятыми чьей-то личной корреспонденцией. Фоном послужил бы морг, а вся картина была бы увита гирляндами из синей полицейской ленты и веревок от виселицы.

– Чушь, – бросила Трой.

– Наверное. Тщеславие самца, пытающегося найти исключительные причины для вполне обычного явления. Просто вы не любите меня. Да и с какой, собственно, стати должны любить?

– Вы не понимаете, – кротко ответила Трой. – Да и с какой стати вам понимать?

Она взяла сигарету и наклонилась к нему, чтобы он дал ей прикурить. Прядь коротких темных волос упала ей на лоб. Аллейн зажег сигарету, бросил спичку в камин и нежно поправил эту прядь.

– Ужасная женщина, – отрывисто пробормотал он. – Я так рад, что вы зашли ко мне в гости.

– Вот что я вам скажу, – уже дружелюбнее проговорила Трой. – Меня всегда пугало все это дело. Любовь и прочее.

– Физическая сторона?

– Это тоже, но и многое кроме этого. Вся эта штука в целом. Слом всех защитных барьеров. Ментальных не меньше, чем физических.

– «Мой разум – мое царство»[50]50
  Название стихотворения английского поэта XVI – нач. XVII в. Э. Дайера.


[Закрыть].

– У меня страх, что тогда никакого моего царства уже не останется.

– У меня-то ощущение, и довольно пугающее, что как раз останется. Разве вам не кажется, что в самом тесном союзе, какой только можно представить, всегда есть моменты, когда человек чувствует себя совершенно обособленным, совершенно одиноким. Бесспорно, так оно и есть, иначе нас так не изумляли бы те редкие случаи, когда мы читаем мысли друг друга.

Трой посмотрела на него с какой-то робкой решимостью, от которой у него сжалось сердце.

– А вы читаете мои мысли? – спросила она.

– Не очень ясно, Трой. Даже не отваживаюсь желать этого.

– Я ваши иногда читаю. Это одна из причин, которые заставляют меня обороняться.

– Если бы вы могли прочесть их сейчас, – сказал Аллейн, – вы испугались бы.

Вошел Василий с чаем. С первого взгляда Аллейн понял, что тот на радостях сбегал в свой любимый магазинчик деликатесов за углом и купил икры. Он приготовил множество тостов с маслом, нарезал гору лимонов и заварил чай в огромном стюартовском чайнике леди Аллейн, который взял ее сын, чтобы показать коллекционеру. Василий также нашел время, чтобы надеть свой лучший костюм. Лицо его то и дело расплывалось в нелепо-многозначительной улыбке. Расставляя все эти атрибуты пиршества перед Трой на низком столике, он тихонько что-то шептал себе под нос.

– Прошу вас, прошу вас, – вслух произнес Василий. – Если что-то еще понадобится, сэр… Не надо ли…

– Нет, нет, – поспешно заверил его Аллейн, – все отлично.

– Икра! – обрадовалась Трой. – Вот это праздник – божественное чаепитие!

Василий громко рассмеялся, извинился и, поклонившись, вышел, закрыв за собой дверь.

– Вы привели старого дурака в полный восторг, – заметил Аллейн.

– Кто это?

– Русский. Побочный продукт моего прошлого расследования. Едва не попал под арест. Вы правда можете есть икру и пить чай с лимоном[51]51
  Чай с лимоном считается в Англии русским напитком.


[Закрыть]? Вон там есть и молоко.

– Я не хочу молока и съем любое количество икры, – ответила Трой.

Когда они покончили с трапезой и Василий унес посуду, Трой сказала:

– Мне пора идти.

– Еще нет.

– Разве вам не надо в Скотленд-Ярд?

– Мне позвонят, если понадоблюсь. Я должен быть там чуть позже.

– Мы даже ни разу не упомянули Банчи, – заметила Трой.

– Да.

– Вы сегодня ляжете спать пораньше?

– Не знаю, Трой.

Аллейн сел на низкую скамеечку у ее ног. Трой посмотрела сверху на его голову, покоящуюся на длинных, узких ладонях.

– Не говорите о деле, если не хочется. Я просто хотела намекнуть, что если захочется, то я здесь, к вашим услугам.

– Вы здесь. Я пытаюсь привыкнуть к этому. Вы придете еще когда-нибудь? Знаете ли, что я поклялся себе не вымолвить сегодня ни слова о любви. Что ж, пожалуй, нам лучше поговорить о деле. Я совершу ужасное прегрешение против профессиональной этики и скажу вам, что, возможно, сегодня вечером произведу арест.

– Значит, вы знаете, кто убил Банчи?

– Мы полагаем, что да. Если намеченный на сегодняшний вечер спектакль пройдет как надо, мы сможем арестовать преступника. – Он повернул голову и заглянул ей в лицо. – Ах, опять ненавистная моя работа! Почему она вызывает у вас такое отвращение?

– Это совершенно иррационально, – ответила Трой. – Нельзя найти этому разумное объяснение. Просто я испытываю ужас перед смертной казнью. Я даже не уверена, что согласна с обычными аргументами против нее. Это нечто из области кошмаров. Вроде клаустрофобии. В детстве я обожала легенды Инголдсби[52]52
  Собрание мифов, легенд, мистических историй, написанных священником Р. Баремом под псевдонимом Томаса Инголдсби.


[Закрыть]. Однажды мне попался рассказ о милорде Простаке и повешении. Эта история произвела на меня неизгладимое впечатление. Она мне снилась по ночам. Я не могла избавиться от нее. Я без конца перелистывала страницы книги, зная, что наткнусь на нее, страшась ее, но тем не менее перечитывая вновь и вновь. Я даже нарисовала ее.

– После этого должно было стать легче.

– Я бы так не сказала. Полагаю, большинство людей, даже наименее впечатлительных, держат в голове какую-то страшилку. У меня всегда была вот эта. Я говорила о ней и раньше. И поэтому, понимаете, когда мы с вами столкнулись в том расследовании и оно закончилось арестом знакомого мне человека… – Ее голос дрогнул. – А потом суд, и в итоге… – Трой нервным движением коснулась его головы. – Вы не виноваты. Но все равно, мне не нравится, что вы в этом участвовали.

Аллейн потянул ее руку к губам.

Наступила полная тишина. Все, что он когда-либо чувствовал: нервная дрожь и трепет предвкушения, глубокая скорбь и мелкие неприятности, величайшая радость и крохотные удовольствия, – все лишь предвосхищало этот момент, когда ее рука таяла как воск в тепле его губ. Аллейн склонился над ней. По-прежнему прижимая ее руку к губам, словно талисман, он пробормотал:

– У нас все получится. Клянусь, что получится. Не может быть, чтобы я один это чувствовал. Трой?

– Не сейчас, – прошептала Трой. – Остановитесь. Прошу вас.

– Нет.

– Пожалуйста!

Он взял ее лицо в ладони и крепко поцеловал в губы, чувствуя, как она пробуждается от его поцелуя. Потом отпустил ее.

– И не думайте, что я стану просить прощения, – сказал Аллейн. – Вы не имеете права вот так взять и похоронить все это. Вы чересчур разборчивы, моя дорогая. Я – тот, кто вам нужен, и вы это знаете.

Они молча смотрели друг на друга.

– Вот то, что требовалось, – прибавил Аллейн. – Самоуверенный самец.

– Самоуверенный индюк, – нетвердым голосом вымолвила Трой.

– Да, да, я знаю. Но во всяком случае, вам это не показалось невыносимым. Трой, ради всего святого, неужели мы не можем быть честны друг с другом? Когда я целовал вас, вы вспыхнули, как пламя. Мог ли я представить себе это?

– Нет.

– Словно все ваше тело кричало, что вы меня любите. Как же мне после этого не быть самоуверенным?

– Как же мне не содрогаться?

Когда он увидел, что она действительно потрясена, его вдруг захлестнула нестерпимая волна сочувствия.

– Простите. Простите, – пробормотал он.

– Позвольте мне сейчас уйти, – проговорила Трой. – Мне надо подумать. Я постараюсь быть честной. Уверяю вас, мне не верилось, что я могла бы вас полюбить. Меня всегда приводило в негодование, что, когда бы мы ни встречались, вы так настойчиво утверждали свои чувства. Я не понимаю физической любви. Не знаю, как с ней быть. Я напугана, и это факт.

– Вам надо идти. Я поймаю такси. Подождите минутку.

Он выбежал и остановил такси. Когда вернулся, Трой стояла перед камином, держа в руке свою шапочку и выглядела маленькой и потерянной. Он принес ей пальто и бережно накинул на плечи.

– Я проявила слабость, – сказала Трой. – Согласившись прийти, я думала, что смогу держаться спокойно и равнодушно. Вы выглядели таким усталым и задерганным, почему было не доставить вам удовольствие? А теперь видите, что получилось?

– Небеса разверзлись, и звезды упали на землю. Я чувствую себя так, словно за последний час обежал вокруг земли. А теперь вы должны покинуть меня.

Он проводил ее до такси. Закрывая дверцу машины, Аллейн сказал:

– Ваш самый преданный самоуверенный индюк.

Аллейн командует парадом

Когда Аллейн вошел в кабинет помощника комиссара, часы пробили без четверти девять.

– Приветствую, Рори.

– Добрый вечер, сэр.

– Как вы, без сомнения, заметили своим наметанным глазом, мой секретарь отсутствует. Так что можете сойти с официальной ноги. Садитесь и раскуривайте трубку.

– Спасибо, – сказал Аллейн.

– Немного нервничаете?

– Немного. Я буду выглядеть отъявленным ослом, если они окажутся не на высоте.

– Бесспорно. Это крупное дело, старший инспектор.

– Разве я не понимаю, сэр!

– Кто пойдет первым?

– Сэр Герберт и леди Каррадос.

– А кто-нибудь уже приехал?

– Все, кроме Димитри. Фокс рассадил их по разным комнатам. В своем кабинете, в моем, в приемной и в комнате регистрации арестованных. Как только явится Димитри, Фокс придет и доложит.

– Хорошо. А тем временем еще раз повторим план действий.

И они стали повторять план действий.

– Что ж, – произнес помощник комиссара, – рискованно, но может сработать. Мое мнение: все зависит от того, как вы за них возьметесь.

– Благодарю вас, сэр, за эти ободряющие слова, – мрачно сказал Аллейн.

Часы в кабинете пробили девять. Аллейн выбил трубку. Послышался негромкий стук в дверь, и вошел Фокс.

– Мы все готовы, сэр, – сказал он.

– Хорошо, Фокс. Проводи их сюда.

Фокс вышел. Аллейн бросил взгляд на два стула, установленные под центральным освещением, а затем – на помощника комиссара, неподвижно сидящего в полумраке, за лампой с зеленым абажуром. Сам Аллейн встал перед каминной полкой.

– Сцена готова, – послышался негромкий голос из-за зеленой лампы. – А теперь: занавес поднимается.

Наступила короткая тишина, а потом опять дверь отворилась.

– Сэр Герберт и леди Каррадос, сэр.

Они вошли. Аллейн двинулся им навстречу, приветствовал в официальном тоне, затем представил помощнику комиссара. Манера Каррадоса, в которой тот он обменивался с ним рукопожатием, представляла собой любопытное сочетание снисходительности вице-короля и стойкости раннехристианского мученика.

Помощник комиссара был тверд с гостями:

– Добрый вечер, леди Каррадос. Добрый вечер, сэр Герберт. Принимая во внимание полученные нами новые данные, мы со старшим полицейским инспектором Аллейном решили пригласить вас сюда. Поскольку дело находится в компетенции мистера Аллейна, я предоставляю вести беседу ему. Присаживайтесь, пожалуйста.

Они сели. Свет от лампы над головой бил им в лица, создавая темные тени под глазами и скулами. Обе головы повернулись к Аллейну.

– Большая часть того, что я собираюсь сказать, адресована вам, сэр Герберт, – начал он.

– В самом деле? – сказал Каррадос. – Что ж, Аллейн, по-моему, я уже говорил вам вчера, что мое единственное стремление – помочь прояснить это проклятое дело. Как хозяин дома, принимавший лорда Роберта в ту роковую ночь…

– Да, мы вполне понимаем, сэр. Ваше отношение дает основания надеяться, что вы поймете или, во всяком случае, извините, если я повторю что-то из старого, а также открою новую страницу. Сегодня я могу сообщить вам, что мы прошли по очень странному следу, позволившему нам сделать некоторые поразительные открытия.

Каррадос повел глазами – но не головой – в сторону жены, однако ничего не сказал.

– У нас есть основания полагать, – продолжал Аллейн, – что убийство лорда Роберта Госпелла – следствие шантажа. Вы что-то сказали, сэр?

– Нет. Нет! Я не понимаю, я отказываюсь постичь…

– Надеюсь, вскоре мне удастся прояснить мои слова. Пока же скажу, что по причинам, в которые сейчас незачем вдаваться, связь между убийством и шантажом приводит нас к двум возможным выводам. Либо лорд Роберт сам был шантажистом и был убит одной из своих жертв или тем, кто желал защитить жертву…

– Что побуждает вас так думать? – хрипло вопросил Каррадос. – Это невозможно!

– Невозможно? Почему, будьте любезны?

– Потому что лорд Роберт… лорд Роберт не был… это немыслимо… у вас есть какие-то доказательства того, что он был шантажистом?

– Вторая возможность: лорд Роберт выявил личность шантажиста и был убит прежде, чем успел кому-то ее открыть.

– Вы так утверждаете, – задыхаясь, проговорил Каррадос, – но у вас нет доказательств.

– Прошу вас, сэр, пока принять, что, по нашему убеждению, дело покоится на одной из этих двух альтернатив.

– Я не претендую на то, чтобы быть детективом, мистер Аллейн, но…

– Одну минуту, сэр, с вашего позволения. Я хочу, чтобы вы сейчас мысленно вернулись вместе со мной в тот день, около восемнадцати лет назад, когда вы на машине отвезли леди Каррадос в деревеньку под названием Фальконбридж. Тогда вы еще не были женаты.

– Я часто возил ее за город в те дни.

– Вам будет нетрудно вспомнить тот случай. Это было в тот день, когда капитан Пэдди О’Брайен попал в аварию.

Аллейн сделал паузу. В ярком свете лампы он видел, как блестят на лице Каррадоса капельки пота.

– Так что? – спросил Каррадос.

– Вы помните тот день?

– Герберт, – вмешалась леди Каррадос, – конечно же, ты помнишь.

– Помню, да. Но я не вижу, при чем тут…

– Прошу вас, сэр! Через минуту все будет ясно. Вы помните?

– Естественно.

– Вы помните, что капитана О’Брайена сначала отнесли в дом викария, а оттуда «скорая помощь» увезла его в больницу, где он умер несколько часов спустя?

– Да.

– Вы помните, что после его смерти ваша нынешняя супруга очень переживала из-за исчезновения некоего письма, которое, по ее мнению, было при капитане О’Брайене?

– Об этом у меня не сохранилось воспоминаний.

– Позвольте мне помочь вам. Она говорила, что он, вероятно, держал письмо в кармане, откуда оно, должно быть, выпало, и что ей очень хотелось бы найти его. Я прав, леди Каррадос?

– Да… совершенно правы.

Голос ее прозвучал негромко, но твердо. Она смотрела на Аллейна с выражением потрясения и недоумения.

– Вы спрашивали сэра Герберта, наводил ли он справки повсюду относительно пропавшего письма?

– Да.

– А вы помните, сэр Герберт?

– Кажется… я… что-то припоминаю. Все это было весьма огорчительно. Я старался оказать посильную помощь; надеюсь, я чем-то помог.

– Вам удалось найти письмо?

– Я… кажется, нет.

– Вы уверены?

Тоненькие струйки пота побежали по обеим сторонам его носа на чудесные усы.

– В достаточной степени уверен.

– Вы помните, как сидели в своей машине около больницы, пока леди Каррадос была с капитаном О’Брайеном?

Каррадос долгое время не отвечал. Потом повернулся на стуле и обратился к безмолвной фигуре под зеленой лампой.

– Не вижу никаких внятных оснований для этой странной процедуры. Она крайне огорчительна для моей жены, а меня, сэр, признаюсь, поражает – как чертовски оскорбительная и находящаяся вне полномочий вашего ведомства.

– Я так не думаю, сэр Герберт, – возразил помощник комиссара. – Я, знаете ли, советую вам ответить мистеру Аллейну.

– Должен вам сообщить, – начал Каррадос, – что я – близкий друг вашего начальника. Он еще услышит об этом.

– Надеюсь, что так, сэр, – ответил помощник комиссара. – Продолжайте, мистер Аллейн.

– Леди Каррадос, – спросил Аллейн, – вы действительно оставили сэра Герберта в машине, когда пошли в больницу?

– Да.

– Да. Ну а теперь, сэр Герберт, помните ли, как, пока вы там ждали, к вам подъехала на велосипеде школьница лет пятнадцати?

– Как, черт подери, могу я через восемнадцать лет помнить какую-то школьницу на велосипеде?

– Всего лишь потому, что она передала вам то письмо, о котором мы сейчас говорим.

Эвелин Каррадос издала сдавленный крик. Она повернулась и посмотрела на мужа, как если бы видела его впервые. Он ответил ей одним из самых необычных взглядов, какие Аллейну случалось видеть: обвинение, унижение, даже нечто вроде торжествующего страдания – все соединилось в этом взгляде; это было лицо злобного мученика. «Маска ревности, – подумал Аллейн. – Нет ничего более жалкого и унизительного. Боже, если я когда-нибудь…» Он отогнал эту мысль и снова приступил к допросу:

– Сэр Герберт, вы взяли письмо у той школьницы на велосипеде?

По-прежнему с чем-то вроде улыбки Каррадос повернулся к Аллейну.

– В моей памяти это не сохранилось.

Аллейн кивнул Фоксу, который тотчас вышел. Он отсутствовал минуты две. Все молчали, никто не произнес ни слова. Леди Каррадос опустила голову и, казалось, с глубоким вниманием разглядывала свои руки в перчатках, лежащие на коленях. Каррадос вдруг отер лицо ладонью, потом достал носовой платок. Вернулся Фокс.

Он возвестил о приходе мисс Харрис.

– Добрый вечер, мисс Харрис, – сказал Аллейн.

– Добрый вечер, мистер Аллейн. Добрый вечер, леди Каррадос. Добрый вечер, сэр Герберт. Добрый вечер, – завершила мисс Харрис, бросив сдержанный взгляд на помощника комиссара.

– Мисс Харрис, – обратился к ней Аллейн, – вы помните, как гостили у вашего дяди, мистера Харриса, когда он был викарием в Фальконбридже? Вам в ту пору было пятнадцать лет.

– Да, мистер Аллейн, конечно, – ответила мисс Харрис.

Каррадос бросил что-то вроде проклятия, а леди Каррадос сказала:

– Но… о чем вы, мисс Харрис?

– Конечно, помню, леди Каррадос, – подтвердила мисс Харрис.

– В то время, – пояснил Аллейн, – там произошла автомобильная авария со смертельным исходом.

– Да, с капитаном О’Брайеном. Простите, леди Каррадос. Да, мистер Аллейн.

– Силы небесные! – вырвалось у Аллейна. – Вы что же, хотите сказать, что знали…

– Естественно, я знала, что капитан Пэдди О’Брайен был первым мужем леди Каррадос.

– И вам, – продолжал Аллейн, – никогда не хотелось рассказать леди Каррадос, что существует такая… м-м… такая связь между вами?

– О нет, разумеется, нет, мистер Аллейн. Мне было бы совершенно не по чину затрагивать этот вопрос. Когда в бюро по найму мне дали список вакансий, я подумала, что это место самое подходящее – пожалуйста, извините меня, леди Каррадос, – я ведь наводила справки как полагается. Я еще сказала тогда моей подруге мисс Смит: «Какое удивительное совпадение!» – потому что, узнав предыдущую фамилию леди Каррадос, я поняла: это, очевидно, та самая женщина. И я сказала Смити: «Должно быть, это знамение свыше», – поэтому стала ходатайствовать именно об этом месте работы.

– Понимаю, – произнес Аллейн. – И вы также помните сэра Герберта Каррадоса?

– О да. Правда, вначале я была не вполне уверена, но потом убедилась. Сэр Герберт был тем самым джентльменом в машине. Наверное, мне следует пояснить?

– Будьте добры.

– Я даже говорила с ним. – Она с извиняющимся видом посмотрела на леди Каррадос. – Я совершенно уверена, что сэр Герберт забыл об этом, потому что тогда я была лишь неуклюжей школьницей.

– Довольно, мисс Харрис! – свирепо бросил Каррадос. – Сделайте одолжение, не отвечайте больше ни на какие вопросы!

Мисс Харрис испуганно вздрогнула, залилась краской и вытаращила глаза. Губы ее сложились в пуговку.

– Продолжайте, мисс Харрис, – сказал Аллейн.

– Как мне лучше поступить, леди Каррадос? – спросила секретарша.

– Думаю, лучше продолжать, – ответила та слабым голосом.

– Слушаюсь, леди Каррадос. Видите ли, я имела удовольствие вернуть то письмо, которое осталось в доме викария.

– Это ложь! – воскликнул Каррадос.

– Простите, – возразила мисс Харрис, – но я не могу этого так оставить. Я говорю правду.

– Спасибо, мисс Харрис, – быстро произнес Аллейн. – Вы не возражаете, если вам придется переждать некоторое время за дверью? Фокс.

Фокс проводил ее за дверь.

– Клянусь Богом! – начал Каррадос. – Если вы принимаете на веру…

– Погодите секунду, – сказал Аллейн, – пожалуй, я продолжу свое повествование. Мы убеждены в том, сэр Герберт, что вы действительно взяли то письмо и по какой-то причине так и не передали его той леди, которая впоследствии стала вашей женой. Мы убеждены в том, что, прочитав это письмо, вы хранили его восемнадцать лет в ящичке миниатюрного секретера в вашем кабинете.

– Я возражаю. Я полностью отрицаю…

– Вы и это отрицаете?

– Это неслыханно! Заявляю вам, сэр, что я пользуюсь некоторым влиянием в…

– Одну минуту, – прервал его Аллейн. – Леди Каррадос хочет что-то сказать.

Внимание переместилось на даму. Ее вид внушал мысль о том, что она присутствует на собрании какого-то важного общества, в котором крайне заинтересована. Ее меха, неброская дорогая одежда, перчатки, тонкий макияж казались образцом хорошего тона, веками прививаемого тем, кто принадлежал к аристократической среде. И вся сила ее чувств сосредоточилась только в неподвижно застывшей фигуре. Даже голос Эвелин не дрогнул. Аллейн понял, что она не замечает ни происходящего вокруг, ни людей, находящихся в комнате, и счел это самым важным свидетельством ее горя. Она обратилась непосредственно к мужу:

– Ты знал! Все эти годы ты наблюдал за мной и знал, как я страдаю. Зачем ты спрятал это письмо? Зачем ты женился на мне, зная мою историю? По-моему, ты безумен. Теперь я понимаю, почему ты следишь за мной, почему с момента этой ужасной трагедии ты не спускаешь с меня глаз. Ты все знал. Ты знал, что меня шантажируют. – Она перевела дыхание и, чопорно повернувшись, оказалась лицом к лицу с мужем. – Это сделал ты, – прошептала она. – Ты безумен и делал это для того, чтобы мучить меня. Ты всегда ревновал меня к Пэдди. С тех пор, как я сказала, что никогда ни с кем у меня так не будет. Ты ревновал меня к мертвому Пэдди.

– Эвелин, – мягко произнес Аллейн. Она сделала легкий нетерпеливый жест, но продолжала говорить, обращаясь только к Каррадосу:

– Ты писал те письма. Ты!

Каррадос обалдело уставился на нее. Брови его приподнялись, придавая ему сходство со слабоумным. Он качал головой из стороны в сторону.

– Нет, – сказал он. – Нет, Эвелин, нет.

– Пусть он расскажет вам, Родерик, – не поворачивая головы, велела она.

– Сэр Герберт, – спросил Аллейн, – вы отрицаете, что хранили письмо в секретном ящике вашего секретера?

– Да.

Фокс взглянул на Аллейна, вышел и вернулся, опять посреди гробовой тишины, теперь уже с Бриджет.

Леди Каррадос тихо охнула и ухватилась за руку дочери.

– Мисс О’Брайен, – сказал Аллейн, – я попросил вас прийти сюда с тем, чтобы помощник комиссара услышал об инциденте, о котором вы поведали мне вчера. Вы рассказали мне, что однажды, находясь одна в кабинете отчима, вы осматривали стоявший там миниатюрный секретер. Вы сообщили мне, что когда нажали крохотный винт, из секретера выскочил треугольный ящичек и в нем было письмо. Это правда?

– Донна? – Бриджет встревоженно посмотрела на мать.

– Да, да, дорогая. Скажи им. Что бы то ни было, скажи им.

– Истинная правда, – кивнула Бриджет.

– В этот момент в кабинет вошел ваш отчим?

– Да.

– Как он отнесся к тому, что вы сделали?

– Он страшно разозлился.

– Что он сделал?

– Вывернул мне руку и оставил на ней синяк.

– Ложь! Этот ребенок всегда меня ненавидел. Что бы я ни старался для нее сделать… Ложь, отвратительная, злобная ложь!

– Фокс, – сказал Аллейн, – пригласите сюда сэра Дэниэла.

Сэр Дэниэл, вероятно, сидел в секретарской, потому что вошел почти тотчас. Увидев обоих Каррадосов и Бриджет, он приветствовал их так, словно все они были гостями на одной и той же вечеринке. Потом обменялся рукопожатием с помощником комиссара и посмотрел на Аллейна.