Текст книги "Профессия: репортерка. «Десять дней в сумасшедшем доме» и другие статьи основоположницы расследовательской журналистики"

Постыдное поведение в парке

Нелли Блай изобличает проходимца, которому потворствует полиция

Бездельник Чарльз Кливленд использует Центральный парк в собственных гнусных целях. – Он ежедневно разъезжает там, предлагая девушкам прокатиться. – Полиция с улыбкой помогает хищнику заполучить добычу

The New York World, 5 августа 1888 года

В нашем городе есть человек, который при пособничестве полиции использует Центральный парк в своих гнусных целях.

В разное время в The World поступали многочисленные жалобы на паркового полицейского. Женщины жалуются, что не осмеливаются отправиться в парк в одиночку из-за оскорбительного и бесцеремонного поведения полицейских, получающих жалование за охрану порядка и общественного спокойствия.

Молодые люди жалуются, что, стоит им задержаться в парке после наступления темноты, те же стражи шантажируют их: чтобы избежать бесчестья, неминуемого, доведись им предстать перед полицейским судом вместе со своими спутницами, они соглашаются на предложенную полицейскими взятку.

Несколько дней назад молодая замужняя дама прислала в The World письмо ошеломительного содержания, заставившее нас предпринять расследование. По ее словам, каждое утро она гуляет в Центральном парке, где ее внимание в особенности привлекло необычное поведение одного мужчины.

Каждое утро он проезжал через парк. Стоило ему увидеть одинокую девушку на скамейке, он подъезжал к ней и предлагал прокатиться. Однажды утром он предложил девушке (рабочей девушке, как можно было судить по ее внешности) объехать с ним вокруг парка. Она согласилась, и когда он привез ее назад, молодая замужняя дама подошла к той же лавке, села и завела с девушкой разговор. Сперва они обсудили погоду, а затем девушка, уступив деликатным расспросам, рассказала ей о своей прогулке.

По дороге мужчина заговаривал с каждым встречным полицейским – все они дружески приветствовали его в ответ. Несколько раз он подъезжал к кому-то из них и шепотом о чем-то переговаривался, после чего полицейский с улыбкой продолжал свой обход, мужчина же возобновлял прогулку. Он сказал девушке, что все полицейские знают его и подстрекают девушек, чтобы те соглашались прокатиться. По его словам, каждый день между 10 и 11 часами он привозит офицерам пиво, которое они выпивают за деревьями. Таким образом он обеспечил себе неприкосновенность и может делать все, что ему вздумается: ограбить человека, срубить дерево, нарвать цветов – полицейские не станут ему досаждать. Он несколько раз упомянул некую «мадам», владелицу упряжки, которой он правил.

Такова была в общих чертах суть письма, содержавшего, кроме того, описание мужчины и его выезда. Я решила проверить, способны ли парковые полицейские, получающие жалованье, чтобы нас защищать, на соучастие в преступлении: оделась как сельская девушка и отправилась в парк. Я села на скамейку лицом к аллее, ведущей от входа на Пятьдесят девятой улице к Семьдесят второй, раскрыла книгу и стала ждать развития событий. Долго ждать мне не пришлось. Среди людей, прогуливавшихся по парку в экипажах, я заметила лишь одного мужчину, подходящего под описание, и всего несколько секунд спустя его поведение убедило меня, что я не ошиблась.

Увидев меня, в одиночестве сидящую на скамье, он попытался привлечь мое внимание (хотя ни разу даже не взглянул ни на одну из женщин, гулявших со спутниками). Он четыре раза проехал всего в нескольких ярдах от меня, повторяя свои попытки. Он посвистывал, покашливал и причмокивал, чтобы заставить меня взглянуть на себя, но я упрямо вперила взгляд в верхнюю строчку на странице моей книги: это позволяло мне, не поднимая глаз, видеть все, что происходило передо мной.

Встреча с прохвостом

Когда он миновал меня в пятый раз, направляясь к Семьдесят второй улице, я подняла голову и уставилась на него. Он кивнул, подзывая меня, и хотя я не шевельнулась и отнюдь не выразила удовольствия, он продолжал свои телодвижения, приглашая меня следовать за собой. Стоявший на дорожке полицейский, который не мог не видеть ухищрений этого мужчины, только лениво окинул меня взглядом. Я пошла по дорожке в том направлении, в котором правил мужчина, и увидела его на расстоянии нескольких ярдов – он разговаривал с какой-то женщиной. Он остановил упряжку у самой тропинки, она же стояла на зеленом газоне, окаймлявшем дорожку и проезд, беседуя с ним. Страж порядка стоял возле своей лошади, на противоположном конце дороги. Я села на скамью лицом к полицейскому и притворилась, что читаю.

Именно тогда мужчина и женщина увидели меня. Она засмеялась и вернулась на скамью, а он направил лошадей прямо ко мне. Подъехав ко мне настолько близко, насколько позволяла дорога, он остановился.

– Доброе утро, – сказал он. Я не ответила и не оторвала глаз от книги.

– Я хотел бы пригласить вас покататься, – сказал он, – если вы пройдете по дорожке, пока я развернусь.

Я встала, не отвечая, и посмотрела на полицейского. Он смотрел прямо на нас.

– Куда мне идти? – спросила я мужчину.

– По направлению к Семьдесят второй улице, – ответил он. Я прошла мимо полицейского, который с широкой улыбкой повернулся к своей лошади, к нам спиной. Я миновала женщину, с которой мужчина прежде говорил, и она посмотрела на меня с таким выражением, как будто находила все происходящее очень забавным. Я остановилась там, где дорожка пересекалась с аллеей, и мужчина подъехал.

С полицией запросто

– Разве вы не боитесь так делать? – спросила я, оказавшись в его экипаже.

– Чего? Нечего тут бояться, – ответил он, расправляя плед у меня на коленях.

– Полицейских, – пояснила я. – Разве вы не боитесь, что они вас арестуют?

– Нет, я с ними запросто, – ответил он со смехом, как будто мое предположение было забавной шуткой. – Они меня не тронут, что б я ни сделал.

– Вы в этом уверены? – спросила я. – Значит, они позволяют мужчинам вести себя подобным образом в этом парке?

– Они не всем позволяют, – ответил он, – но некоторые мужчины приходят каждый день ровнехонько, чтоб подцепить девушку, и полиция их никогда не донимает. Они только рады мне услужить, – добавил он. – Да вы гляньте, с каким почтением они меня приветствуют, когда я проезжаю мимо.

Именно это я и намеревалась сделать, так что была начеку. Хвалился он не зря.

Все полицейские, пешие и конные, которых мы встречали или миновали по пути, заговаривали с ним, и улыбка не сходила с их лиц. Не могу сказать, была ли это просто улыбка удовольствия или у нее было некое скрытое значение.

– Какая красивая упряжка, – сказала я. – Ваша, надо полагать?

– О да, да, они мои, у меня и других много. Я владелец платной конюшни, – отвечал он.

– Вот как! Стало быть, вы, надо полагать, часто бываете в парке, – начала я допытываться.

– Примерно четыре раза в день.

– Как зовут ваших лошадей? – спросила я.

Этот вопрос, видимо, поразил его, потому что он на некоторое время смолк; затем он ответил, что у лошадей нет имен. Я с улыбкой сказала, что это странно, потому что я никогда не встречала человека, который держал бы лошадей и никак их не называл. Затем он спросил, не хотела бы я править и умею ли я ездить верхом. Я ответила утвердительно, и он сказал, что у него есть фаэтон, которым он позволит мне править, и хорошая верховая лошадь, на которой я могу прокатиться в любое время. Я ответила, что он неимоверно добр.

Регулярная охота на девушек

– Вы часто знакомитесь с девушками таким образом? – спросила я.

– Каждый день, – ответил он.

Пока мы ехали, он расспрашивал меня о моей жизни. Я сказала ему, что я сельская жительница и что мне пришлось приехать в Нью-Йорк, чтобы работать гувернанткой. Он сказал, что это большая удача – что все мои родственники умерли, и спросил, не хочу ли я пойти на сцену: он, мол, легко может это устроить, поскольку у него множество друзей в театральных кругах. Из опасения, что человек этот говорил неправду, я не стану публиковать имена управляющих театрами, чьим другом он назвался; как бы то ни было, он поведал мне весьма странные истории об их обращении с девушками. Он сказал, что получает множество дармовых билетов, и пригласил меня сходить с ним в театр.

– Кто была та женщина, с которой вы разговаривали в парке? – спросила я.

– Моя приятельница, – ответил он.

– Почему же тогда вы пригласили прокатиться не ее, а незнакомку? – допытывалась я.

– О, я никогда не зову ее прокатиться, – сказал он со смехом, – она это понимает.

– Что понимает? – спросила я, но он не ответил.

– Она часто приходит в парк? – спросила я, и он ответил, что разговаривает с ней каждый день, но о чем – мне выяснить не удалось.

– Я вскоре уеду, чтобы посетить все летние курорты, – сказал он. – Я всегда беру несколько лошадей и прекрасно провожу время дорогой. Поедете со мной?

– Я?! – воскликнула я в своей простой деревенской манере. – О, это совершенно невозможно. А далеко ли ваша конюшня? – спросила я простодушно.

Он убеждает ее поехать с ним

– На Западной Пятьдесят восьмой улице, а живу я на Западной Пятьдесят девятой, – ответил он, – а вы где живете?

Я назвала первую улицу, которая пришла мне в голову, и отказалась назвать номер дома просто потому, что боялась, что попаду пальцем в небо и он меня в этом уличит. Я постаралась назвать проспекты, между которыми она пролегает, но перепутала их, объяснив ошибку своей сельской простотой.

– Ну так вы поедете со мной на курорт, – настаивал он.

– Вам не следует просить меня так скоро; погодите, покуда мы познакомимся получше. Может быть, мы не понравимся друг другу, – ответила я уклончиво. – Как вас зовут? – спросила я заискивающе.

– Я скажу вам свое имя, если вы встретитесь со мной завтра, – коварно сказал он. – До тех пор можете называть меня Чарльзом.

Я твердо решилась его выследить и пообещала встретиться с ним на следующее утро в десятьчасов на углу Семьдесят седьмой улицы и Бульвара. Если же будет идти дождь, мне следует прийти утром следующего за тем дня.

Как он выглядит

Этот мужчина, около пяти футов восьми дюймов ростом, обычно одет в серый чесучовый пыльник, застегнутый до подбородка и полностью скрывающий его одежду. Он носит дешевую белую соломенную шляпу с черной лентой. На нем прескверные фильдекосовые перчатки табачного цвета с коричневой кожаной подкладкой. Весь его костюм дешев и груб. Лицо его не свидетельствует об утонченности и культуре. Его близко посаженные черные глаза глубоко запали под нависающими тяжелыми темно-коричневыми бровями. Нос у него длинный и очень красный – по-видимому, скорее от солнца, чем от пьянства. Висячие черные усы с сильной проседью полностью скрывают рот. Подбородок и щеки покрывает колючая многодневная щетина. Воротничок, случайно вылезший над серым пальто, представляет собой прямую, весьма засаленную полоску. Волосы у него седые на висках и над ушами. В своей речи он пренебрегает всеми мыслимыми правилами грамматики.

Упряжка, которой он правил, была безукоризненна: гнедая пара, у одной лошади хвост был обрезан, у другой же почти касался земли.

Я проинструктировала репортера следовать за мной на следующее утро и проследить мужчину до дома, а фотограф в это время ждал в парке, чтобы сфотографировать мужчину и его экипаж. Несмотря на то, что шел дождь, мы все были на посту, чтобы поймать «мистера Чарльза». Я заняла удобный пост, откуда могла наблюдать, оставаясь незамеченной. Без нескольких минут десять дождь перестал и появилось солнце – а с ним и наш мужчина. Он направился к предполагаемому месту нашей встречи и стал кружить там, как будто ожидая моего появления. В конце концов он сдался, отчаялся и около 10:30 направился в парк – репортер следовал за ним по пятам. Здесь он встретился и заговорил со вчерашней женщиной и после довольно продолжительной беседы возобновил поездку. Женщина пошла по боковой дорожке, и хотя репортер устремился за ней со всей быстротой, на которую осмелился, он потерял ее из виду и уже не сумел отыскать.

Его имя и адрес

Фотограф из редакции The World рассмотрел мужчину и его упряжку, а репортер последовал за ним до самой конюшни. Там он узнал, что мужчину зовут Чарльзом Кливлендом и что он старший работник в платной конюшне Ловелла, Западная Пятьдесят восьмая улица, № 230. Упряжка, которой он правил, принадлежала судье Хилтону, который поставил ее туда на лето.

В надежде пролить свет на делишки этого человека с женщиной в парке и «протекцию» со стороны полиции я собиралась встретиться с ним на следующее утро. Оно было ясным и солнечным. Я была на месте в назначенный час, а через несколько минут появился и мистер Кливленд. Он хотел поехать на Риверсайд-драйв, но я настояла на том, чтобы отправиться в Центральный парк, где, как мне было известно, нас поджидал репортер. Он отказался ехать по той аллее, где нашел меня в первый день, – не знаю почему. Он хотел выехать на дорогу, но я сказала, что мне нужно было с какой-то женщиной отправиться в центр города и что через несколько минут мне нужно возвращаться назад. Он грубо ответил, что я все это выдумала, и продолжил путь. По дороге он разговаривал со всеми полицейскими, так же как и в прошлый раз.

Выезжая на дорогу по случаю нашей первой встречи, он поделился информацией, что намеревается остановиться в придорожной закусочной, которую держит одна вдова, его добрая знакомая, чтобы пропустить по стаканчику. Я сказала ему, что никогда не пила, и стала настаивать на возвращении. Это не возымело никакого действия: он подъехал к одноэтажному бревенчатому дому на Сто шестидесятой улице, поговорил с двумя конными полицейскими на углу, и мы вышли из экипажа. Лошадей отвели в конюшню, и он вошел в вестибюль, снимая свое серое пальто. Воротничок на этот раз был чистый, а волосы прилизаны так, что облепили голову. Я никогда не видела брюк, которые бы так чудовищно пузырились на коленях, как у него, притом они были довольно коротки и выставляли на обозрение новые тяжелые ботинки. Сняв пальто, он посмотрел на меня с самодовольным видом, как будто пребывая в уверенности, что в таком наряде он совершенно покорит простую деревенскую девушку и вызовет в ней благоговейный трепет.

В придорожной закусочной

Он велел мне «сесть и сыграть нам что-нибудь», и когда я отклонила это предложение, сказал: «Я тут видал друга из театра Уоллока, он сказал, что тебя возьмет, так мне надо послушать твой голос. Давай, спой нам что-нибудь!»

Поняв, что я не буду этого делать, он вышел, чтобы заказать нам напитки. Я в конце концов согласилась выпить лимонаду. Вслед за мистером Кливлендом вошел официант в белом пиджаке и фартуке с двумя стаканами, которые он поставил на стол. На дюйм от поверхности лимонад был темно-янтарного цвета.

– Это не похоже на деревенский лимонад, – сказала я, помешивая в стакане соломинкой, пока весь он не приобрел янтарный оттенок. – Что в нем?

– Я просто велел ему добавить туда хересу, – сказал он. – Давай, пей, вреда не будет, это тебя подбодрит.

– Я не хочу это пить, – сказала я.

– Пей, тебе это не повредит, ты шибко привередлива, – буркнул он.

– Ну нет, я это пить не намерена, – сказала я твердо.

– Пей немедленно. Мне за него платить, – сказал мистер Кливленд грубо. – Небось думаешь, я туда чего-то подсыпал? Ты поэтому не пьешь, ты трусишь.

– Возможно, так и есть, – ответила я медленно. – Я не могу доверять мужчине, который поступает как вы.

План проходимца

– Я с тобой обходился лучше, чем другие бы на моем месте, – рявкнул он в ответ. – Когда они вывозят девушек, а те отказываются делать, что мужчина говорит, они их вышвыривают, и пусть добираются в город как знают.

Я тонко намекнула ему, что он избежит проблем, если вернет меня туда, откуда забрал, поэтому он отвел меня за дом, где под навесом стояли лошади. Мы поехали обратно в парк.

– Вы попадете в неприятности, если будете постоянно разъезжать и охотиться на девушек в парке, – сказала я после продолжительного молчания.

– Да ну? Ничего мне не грозит. Я зову девушек покататься, а если они поднимают шум, полиция их загребает. Меня они не тронут. Я с ними запросто.

– Как это вы стали с ними запросто? – спросила я.

– Без разницы. Только девчонки попадут в заваруху, – сказал он. – Я никогда не зову завсегдатаек покататься, я всегда зову приезжих. Только я тебя увидел – сейчас понял, что ты приезжая.

– Как вы узнали?

– Ну, я-то в парке все время, я всех постоянных посетителей в лицо знаю. А только приезжая девушка войдет, я ее могу подцепить. Я не дурак. Я не стану тех цеплять, кто знает город. Что бы там ни было, а ты не можешь сказать, что я с тобой дурно обошелся.

– Смотря что считать дурным, – сказала я. – Любой мужчина, который пытается заманить девушку в ловушку, просто потому что она выглядит невинной, заслуживает жестокого обращения.

– Не желаю об этом толковать. Можешь здесь выметаться, – сказал он угрюмо.

Я отказалась выходить из экипажа, потому что мы находились слишком далеко от любой станции, и заставила его отвезти меня ближе к Семьдесят второй улице. Мистер Кливленд выпустил меня из экипажа и, не попрощавшись, хлестнул своих заемных лошадей, едва дождавшись, чтобы нога моя коснулась земли.

Слепоглухонемая

Вопреки всему Лора Бриджмен достигла успехов, которые можно назвать чудом

Нелли Блай навещает самую удивительную женщину в мире

Как удалось достучаться до ее разума, погребенного в глухой могиле. – Когда ей было два года, она утратила все чувства, за исключением одного. – Теперь она читает, пишет и разговаривает при помощи пальцев. – Странная история ее детства. – Диккенс восхищался ее успехами. – Беглый взгляд на Школу для слепых.

The New York World, 17 февраля 1889 года

Бостон, Массачусетс, 13 февраля. Я приехала в Бостон, чтобы встретиться с женщиной, которой стращали меня все детские годы. Я познакомилась с ней, и она заставила меня с удесятеренной силой прочувствовать тот детский урок. «Раз она может достичь столь многого, – думала я, глядя на это обездоленное создание, – чего же могу добиться я?» Я ушла от нее, преисполненная новых сил и новой решимости.

Почти первой неприятностью, которая отложилась у меня в памяти, была необходимость учить алфавит и одолевать двусложные слова. Уверена, что я твердила «не могу» чаще, чем повторяла буквы. И всякий раз в ответ на мое «не могу» мне рассказывали такую историю:

«Была одна девочка, которая не могла ни видеть, ни слышать, ни говорить. Несколько лет ее жизнь была беспросветной, а потом ее разыскал один мудрый человек: он очень хотел найти способ научить ее все понимать, чтобы она узнала все о мире, книгах и людях. Эта послушная девочка никогда не говорила „не могу“, а была очень терпеливой и прилежной, и не только научилась читать и разговаривать при помощи жестов, но и шить, и вязать, и делать множество полезных вещей. Эта девочка не могла видеть буквы, не могла услышать или произнести ни звука, но она никогда не говорила „не могу“».

Не уверена, что эта история возымела желаемое действие, потому что, слушая ее, я всякий раз утверждалась в мысли, что мне тем паче следует наслаждаться теми преимуществами зрения, речи и слуха, которых она была лишена, предоставив ей учебу и труд, составлявшие ее единственные удовольствия.

Долгое время после этого я ничего не слышала о предмете своей неприязни, но запомнила эту девочку – как я запомнила старушку, жившую «в дырявом башмаке»[35]35
  «There was an Old Woman Who Lived in a Shoe» – популярная английская детская потешка, имеющая множество версий.


[Закрыть], или медведиц, растерзавших детей за то, что они дразнили старика «плешивым»[36]36
  Речь о пророке Елисее, 4 Царств 2:23–2: «И пошел он оттуда в Вефиль. Когда он шел дорогою, малые дети вышли из города и насмехались над ним и говорили ему: иди, плешивый! иди, плешивый! Он оглянулся и увидел их и проклял их именем Господним. И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка». – Прим. пер.


[Закрыть]. Никогда не забуду своего изумления, когда, просматривая том Диккенса, я впервые поняла, что мой жупел – не чудище, порожденное излишне богатым воображением, чтобы стыдить маленьких девочек и заставлять их делать то, к чему у них душа не лежит. Оттуда я узнала, что она – живой человек и действительно достигла всех тех замечательных успехов, которые ей приписывались. Моя неприязнь к слепоглухонемой девочке сменилась восхищением, я преисполнилась благоговения. Ее история зачаровала меня сильнее, чем сказки «Тысячи и одной ночи». С тех пор и до сегодняшнего дня я с жадностью читала всякое упоминание о ней, а сегодня я видела ее своими глазами.

Полагаю, Чарльз Диккенс немало поспособствовал славе обездоленного создания, пространно описав эту девочку, ее замечательные достоинства и достижения в своих «Американских заметках» (исключительно правдивых, хотя их так часто бранят). Говорят, сорок лет назад ее имя было притчей во языцех, а публика с жадным интересом следила за ее обучением. История ее жизни никогда не наскучит, сколько бы раз ее ни повторяли.

История Лоры Бриджмен

Дэниел Бриджмен и его жена Хармони держали ферму в Хановере, штат Нью-Гэмпшир. Там они вели обычную сельскую жизнь – тихую, скромную и богобоязненную. 21 декабря 1829 года у них родилась крошечная слабенькая девочка, страдавшая от жестоких судорог, которой суждено было обессмертить их имя. При крещении она получила имя Лора Дьюи Бриджмен. Восемнадцати месяцев от роду ее здоровье поправилось, а к тому времени, как ей исполнилось два года, она – будто в награду за свои страдания – была уже гораздо умнее и активнее, чем бывают обыкновенно дети в этом возрасте. Она могла уже пролепетать несколько слов и знала несколько букв. Спустя месяц после того, как девочке сравнялось два года (к этому времени она уже полгода была здорова), семья заболела скарлатиной: заразились все дети – Лора и две ее старшие сестры.

Сестры умерли, однако Лора цеплялась за жизнь, как будто восемнадцать месяцев болезни укрепили ее и придали ей выносливость. Никто не верил, что она выживет, семь недель она была не способна проглотить твердую пищу – и все же она выжила. Ее глаза и уши воспалились и сочились гноем, она ослепла и оглохла, но была жива. Восприятие вкуса и обоняние у нее тоже пропали, но живой мозг, хотя и заключенный в почти мертвой оболочке, отказывался умирать. Пять месяцев ее держали в затемненной комнате. Только через год она смогла снова ходить самостоятельно. Прошло два года, прежде чем она достаточно окрепла, чтобы просидеть целый день.

Осталось лишь одно чувство

В возрасте пяти лет Лора фактически родилась заново. Четыре с половиной года невыразимых страданий совершенно изгладили из ее памяти шесть месяцев здоровья и все, чему она выучилась в это краткое время. Рассудок ее не пострадал, однако не было способа с ней общаться. Она была слепа, она не услышала бы даже пушечной пальбы под самым ухом, и по причине глухоты она была нема. У нее осталось одно чувство – осязание. Она на ощупь следила за каждым движением своей матери – так она научилась шить, вязать и плести кружева.

Она научилась распознавать определенные знаки. Если ее подталкивали – это значило, что нужно отойти, если тянули – подойти, поглаживание по голове означало похвалу, по спине – неодобрение. Нельзя описать ее лучше, чем это сделал Чарльз Диккенс в своих «Американских заметках»:

«Она сидела передо мной, точно замурованная в мраморном склепе, куда не проникало ни малейшего звука или луча света, и только ее бедная белая ручка, просунувшись сквозь щель в стене, тянулась к добрым людям за помощью, – чтобы не дали они уснуть ее бессмертной душе»[37]37
  Чарльз Диккенс. Американские заметки. Перевод Татьяны Кудрявцевой.


[Закрыть].

Ее спасение

Так она жила до восьми лет, когда о ней услышал доктор Сэмюэл Гридли Хауи, директор Института Перкинса и Массачусетской школы для слепых в Южном Бостоне. В компании мистера Лонгфелло и нескольких других джентльменов он предпринял путешествие в Уайт-Маунтинс. Главной целью его поездки был Нью-Гэмпшир, где он собирался посетить родителей Лоры Бриджмен и убедить их вверить ребенка его попечению. Преуспев в этом намерении, он забрал девочку в институт 12 октября 1837 года.

Первые уроки, данные ребенку, представляют большой интерес. Выпуклыми буквами, какие используются для слепых, доктор Хауи напечатал ярлычки с названиями предметов повседневного обихода – нож, ложка, вилка, стул, стол. Такие же ярлычки были наклеены и на сами предметы. Сперва он давал Лоре слово «нож» и позволял ощупать его так же, как слепые, читая, щупают буквы. Потом дал ей нож и позволил ощупать слово, наклеенное на нем. Так он поступил и со всеми прочими предметами, пока не решил, что она поняла разницу между словами. Затем, сняв ярлычки со всех предметов, он давал ей ярлычок и побуждал поместить его на соответствующий предмет или же, дав ей предмет, просил положить его на стол. Потом давал ей слово «стол». Он дал ей освоиться, пока она не поняла, что нужно положить его на стол. Таким образом он научил ее, что у предметов есть названия, и показал, как их применять.

Затем этот сведущий в своем деле доктор отпечатал отдельные буквы и научил ее складывать из них уже усвоенные слова. Она научилась этому быстро и прилежно, и это стало большим шагом в ее развитии. И однако, по словам доктора Хауи, в то время Лора училась еще механически, как собака обучается фокусам у своего хозяина. Она повторяла за учителем, но не понимала. Затем ее стали обучать жестовому алфавиту, который принято называть азбукой глухонемых. Учительница тем или иным положением пальцев одной руки складывала буквы, уже знакомые Лоре по ее выпуклому шрифту. Легко прикасаясь своей рукой к руке учительницы, Лора следила за ее жестами и таким образом научилась использовать их сама. Когда она справлялась, ее гладили по голове, когда ошибалась – ударяли по руке.

По словам доктора Хауи, он сразу понял, когда Лора, изучая азбуку глухонемых, впервые осознала, что с ее помощью она может общаться с миром. Он сказал, что осознание это пришло в одну секунду и лицо девочки озарилось невыразимой радостью, которой он никогда не забудет. Я думаю, то зрелище – да, неземного счастья – вознаградило его за все нежное терпение по отношению к подопечной. Можно ли представить себе, какой восторг ощутила Лора Бриджмен в своем запертом гробу, обнаружив, что движениями пальцев она может общаться с миром; что она может выражать свои мысли и задавать вопросы, копившиеся и не находившие ответа с самого ее рождения? Стоит ли удивляться, что ее изголодавшаяся душа жадно схватывала каждое новое слово и никогда не забывала и что разговоры никогда ей не приедались? Она делала изумительные успехи и вскоре уже могла читать книги для слепых и писать письма своим родителям, которых она не могла ни видеть, ни слышать. Подумайте только, какое удовольствие составляет для нас общение с далекими друзьями. А затем представьте себе: окажись мы рядом с ними, неспособные видеть, слышать и говорить, как бы мы упивались возможностью общаться с ними вопреки расстоянию более ужасному, чем несчетное число миль.

Современная слепая

Таково изумительное создание, ради встречи с которым я приехала в Бостон.

Мистер Ананьос, директор Института Перкинса, очень любезно заверил меня, что с удовольствием представит меня Лоре Бриджмен. Я последовала за ним по длинным коридорам института, минуя слепых учеников, которые обходили нас так ловко, будто обладали прекрасным зрением. Через прекрасный гимнастический зал мы вышли на улицу, на которую выходят четыре институтских коттеджа.

– Эти коттеджи, – объяснил мистер Ананьос, – носят имена четырех человек, много сделавших для слепых, – Фишера, Брукса, Мэя и Оливера. Мистер Фишер был первым в Америке учредителем школы для слепых. В 1827 году он начал свой великий труд на благо общества, и в 1828 году институт распахнул двери. В этих коттеджах живут экономка, учительницы и девочки. Мальчики живут в главном здании.

На звонок директора открыла экономка, мисс Мултон, которой объяснили цель моего посещения. Мы уселись в очень славной комнате, где все сверкало чистотой и уютом. Экономка вышла и вскоре вернулась, ведя под руку Лору Бриджмен. Мисс Мултон объяснила Лоре, кто перед ней, и она сердечно пожала руки нам обоим. Садясь на диван подле мисс Мултон, Лора издала негромкий сдавленный звук, наподобие приглушенного смеха, а затем сказала что-то жестами.

– Лора просит вас быть ее банкиром, – перевела мисс Мултон мистеру Ананьосу. – Она получила так много денег.

– Прекрасно, – ответил мистер Ананьос и оставил нас одних.

Лоре Бриджмен, которая сидит на диване передо мной, почти шестьдесят лет. Она выглядит очень хрупкой. По словам мисс Мултон, несмотря на то что Лора выглядит слабенькой, она отличается отменным здоровьем и никогда не хворает. Внешность Лоры ни в каком отношении нельзя назвать необычной. У нее прекрасная форма головы, светло-каштановые волосы, в которых блестит несколько белых нитей, разделены на прямой пробор и очень гладко зачесаны назад. Концы заплетены в тонкие косы, скрученные на затылке. У нее маленькое, слегка морщинистое лицо, очень маленький рот, тонкие бесцветные губы, прямой узкий нос. Она носит синие очки, которые успешно скрывают вечно спящие глаза, возможно, представляющие собой неприятное зрелище. По всем повадкам это милая маленькая чопорная старая дева.

На ней было домашнее платье из мягкой шерсти с бархатным воротником, манжетами и карманами. Белые оборочки окаймляли рукава и воротник, сколотый маленькой золотой булавкой. По ее виду можно было бы решить, что она нарядилась, чтобы позировать фотографу, однако это ее повседневный рабочий костюм. Она всегда сама одевается и следит за своей одеждой: ее опрятность – целиком ее заслуга.

Странное интервью

Мы вели беседу при помощи экономки. Лора легко опустила руку на руку мисс Мултон, которая жестовым языком передавала ей мои слова. Затем Лора жестикулировала в свою очередь, а экономка легко постукивала ее по запястью, давая ей понять, что слушает. Получив таким образом ответ, экономка переводила его мне. Когда Лора хотела привлечь внимание экономки, чтобы иметь возможность говорить, она испускала негромкий звук.

Сперва Лора спросила меня, владею ли я азбукой глухонемых.

Я ответила:

– Нет.

Потом она спросила, не желаю ли я взглянуть на кружево, которое она плетет. Я ответила утвердительно, и она поднялась и скоро вышла из комнаты, двигаясь изящно, бесшумно и плавно. Руки она держала слегка перед собой, но сторонний наблюдатель, не знающий о ее увечьях, никогда не догадался бы о них по ее движениям. Она возвратилась с маленькой черной коробкой и вновь заняла свое место на диване. Она издала слабый звук, задержав дыхание, и мисс Мултон постучала ее по запястью, дав понять, что она вся внимание. Лора сказала жестами: «Это кружево для одной леди из Калифорнии, она заказала его и оплатила вперед».

Я взяла кружево из ее протянутой руки и с любопытством осмотрела. Оно было шириной около четырех дюймов и изготовлено из белых хлопковых ниток № 80. Узор был очень замысловат, красив и выполнен безупречно – как и все, за что бралась Лора. Даже женщине с безупречным зрением потребовалось бы немалое мастерство, чтобы сплести такое кружево.