Текст книги "Профессия: репортерка. «Десять дней в сумасшедшем доме» и другие статьи основоположницы расследовательской журналистики"

Сербская женщина, у которой война отняла все

Нелли Блай описывает деревню в зоне военных действий

Ниже мисс Нелли Блай продолжает свой репортаж с австро-венгерской границы для Международной службы новостей

Richmond Palladium and Sun-Telegram, 9 февраля 1915 года

Митровица, Славония[72]72
  Славония – историческая область на востоке современной Хорватии. Сремска-Митрица – город в Воеводине (автономный край современной Сербии), центр одноименной общины. Во время войны эта местность входила в состав Королевства Хорватия и Славония.


[Закрыть]. 21 ноября 1914 года. Мы ехали в темноте. Лошадь хромала: она с трудом ковыляла и была взмылена от боли, так что нам пришлось оставить повозку. Дорогой мне пришлось взять в повозку троих человек, отставших от обоза.

Мы медленно двигались вперед. Из темноты часто раздавались внезапные окрики: «Halt!»[73]73
  «Стоять!» (нем.) – Прим. пер.


[Закрыть] Мы повиновались без промедления. Когда слышишь это простое слово, раздумывать не приходится. Мы молча стояли на месте, пока очередной часовой на мосту изучал наши документы и, удовлетворенный, давал нам позволение пройти.

Вместе с последними отсветами дневного света я утратила всякий интерес к происходящему. Единственное, чего мне хотелось, – достичь места нашего назначения, где бы оно ни находилось. Все кости во мне ныли. Нога разрывалась от боли. Вдобавок ко всему мою шею у основания черепа скрутила судорога, потому что я целый день держала голову набок. Железная скоба прямо надо мной была сломана и от любого толчка ударяла меня по голове с одной и той же стороны: попытки увернуться от нее меня изнурили.

Радость прибытия

Возбужденный выкрик «Halt!» – вспышки электрических фонариков – и наш жандарм в волнении выбежал на дорогу, чтобы сообщить, что мы отыскались. Мы потеряли остальной обоз, с которым ехал и жандарм, когда одна из упряжек пришла в негодность. Теперь нашу группку составляли всего две повозки; еще одну пришлось бросить по дороге, а обоз из прочих пяти продолжил путь без нас.

В темноте мне представили двоих мужчин, они оказались офицерами. Освещая путь электрическим карманным фонариком, они проводили меня по слякотной улице и стали с яростными криками стучать в высокие железные ворота. Наконец появилась, ворча, толстая бесформенная женщина с маленькой шалью на голове.

Не переставая громко протестовать по дороге, она повела нас через мощеный проулок в широкий огороженный двор.

Еще одна дверь. При свете электрической лампочки я увидела две пустые односпальные кровати. Под этим я подразумеваю два каркаса, на которых ничего не было – только голые деревянные рейки.

Офицеры говорили так громко и настойчиво, что женщина наконец вышла и вернулась, неся маленькую масляную лампу с отражателем.

Тот же способ убеждения – и она снова отбыла, чтобы вернуться с мешком соломы, который помогала ей тащить другая, маленькая и хрупкая женщина.

Затем, сообщив, что позовут меня в 6 утра и пришлют за моим багажом в 6:30, офицеры пожелали мне доброй ночи и удалились, оставив меня в обществе двух женщин.

Я старалась быть любезной. Я открыла коробку конфет и угостила их. Они не решались есть, хотя и приняли угощение.

Наконец они обе вышли, дав понять, что вернутся. Я начала распаковывать еду.

Я открыла коробку сардин, достала поджаренный хлеб, крекеры, сыр, сухофрукты и солдатские сухари (я не вожу с собой мясные консервы и колбасу, потому что не могу это есть).

Затем одна из женщин выбежала вон и привела маленькую робкую девочку лет четырех или пяти. Она холодными губами поцеловала мою руку. Я дала ей конфету и бисквиты. Она снова поцеловала мне руку, поблагодарив на своем языке, но ни разу не улыбнулась.

В конце концов моя хозяйка отослала другую женщину и ребенка восвояси и уселась смотреть, как я ем.

Она заговорила. Война была ужасна. Она не знала, какая участь постигла ее мужа. Он был арестован как spion[74]74
  Шпион (нем.).


[Закрыть]. С тех пор она ничего о нем не слышала.

Все ее имущество было отнято. Офицеры забрали ее постели, полотенца, скатерти, еду. Никто ни за что не заплатил. Она лишилась всего, что имела. У нее не было чая, ей было нечего есть, не на чем спать и нечем топить. Прежде у нее была целая поленница дров – даже их отняли.

Держать пистолет наготове

Я сполоснула свой котелок из-под чая, аккуратно все прибрала, разделась, повесив одежду на стул, где я могла легко до нее дотянуться, завернулась в одеяло доктора Макдональда и забралась в меховой спальный мешок. Как я обнаружила, запереть дверь было невозможно: ключ поворачивался с наружной стороны двери, но не изнутри.

Задача каким-то образом запереться снаружи, находясь при этом внутри, оказалась слишком сложной для моего усталого мозга.

Поэтому я приставила к двери стул и положила револьвер на пол рядом с кроватью. Я в самом деле рассматривала возможность улечься в спальный мешок вместе с ним, чтобы быстрее достать в случае нужды. Я подумала, что могу выстрелить случайно. Ввиду подобной перспективы я решила, что уж лучше потратить время и протянуть за ним руку.

Нелли Блай описывает ужасы войны

Нелли Блай пересказывает ужасные сцены, которым стала свидетельницей в госпитале Красного Креста

От этого зрелища сжимается сердце.

Раненые, обмороженные, изнуренные голодом – тысячи умирают здесь в чудовищных муках, пока тысячи других гонят навстречу той же участи.

Wood County Reporter, 4 февраля 1915 года

Будапешт. В госпитале говорят на десятке языков: здесь нанимают немецких, австрийских, галицийских, венгерских и сербских сестер милосердия, чтобы каждый пациент мог поговорить с кем-нибудь на родном языке.

Есть тут и несколько молелен – католическая, протестантская и иудейская. Рядом с каждой палатой находится маленькая звуконепроницаемая комната – их называют «камерами смертников».

Пациентов, находящихся при смерти, уносят в эти комнатки, чтобы пощадить чувства их товарищей и соратников. Есть при каждой палате и курительная комната, отделенная от нее стеклянной перегородкой.

Этот госпиталь вмещает 2000 раненых. Кухня в нем грандиозна – чтобы описать ее, понадобилась бы отдельная статья. Мне с гордостью показали большой американский холодильник. У докторов и сестер милосердия есть собственные отделения, где они спят, едят и отдыхают. В широком коридоре, ярко выкрашенном в цвета национального флага, развлекают выздоравливающих: для них устраивают самые разные представления и концерты.

Мы спустились вниз, чтобы взглянуть на солдат, только что доставленных с поезда. Мы разговаривали с ними, пока их группами по 20 человек препровождали в ванну.

Невозможно в полной мере воздать должное административным способностям людей, которые спланировали и организовали два этих госпиталя во всем их изумительном совершенстве. Здесь не упущено ни одно средство, чтобы помочь и содействовать природе в спасении и исцелении того, что люди истязают и истребляют с такой бесчеловечностью.

Мы едва успели добраться до «Астории», когда зазвонил телефон: это был доктор Макдональд.

Вызов в госпиталь

– Берите такси и приезжайте, мисс Блай, – сказал он. – К нам только что поступил самый тяжелый случай, какой мне приходилось видеть за всю мою жизнь. Думаю, он вас заинтересует.

Я поспешила в госпиталь Американского Красного Креста. Он расположен на проспекте Мексики в обширном здании, в котором прежде находился приют для слепых. Войдя, я устремилась вверх по лестнице, над которой колышется флаг на пятидесятифутовом[75]75
  15 метров.


[Закрыть] флагштоке.

Доктор Макдональд, серьезный и печальный, встретил меня на верхней площадке.

– Пойдемте в операционную, – сказал он, взяв меня за руку, – я никогда не видел ничего ужаснее.

Мистер Шрайнер[76]76
  Джордж А. Шрайнер – американо-германский военный корреспондент Associated Press, которого Нелли встретила в Будапеште. Позднее в ходе войны Шрайнер перебрался в Османскую империю и стал свидетелем геноцида армян.


[Закрыть], которому хватило зрелища страданий для одного дня, попытался отговорить меня, но потерпел неудачу и пошел с нами, поддерживая меня своим молчаливым присутствием.

В операционной царил хаос. На полу была кровь. Переполненные ведра и кипы окровавленных бинтов. Я старалась не смотреть и начала жалеть, что зашла.

Четыре сестры милосердия Американского Красного Креста мрачно окружили операционный стол. Доктор Макдональд указал на две забинтованные культи: одна нога была отнята по лодыжку, другая, по всей видимости, до середины голени.

– Это русский, – сказал доктор. – Он был ранен выстрелом навылет. Восемь дней он пролежал в траншее, не получая никакой помощи, и отморозил ноги. Его взяли в товарный состав, и час назад, когда он поступил к нам, ступней у него уже не было – несомненно, они отпали в вагоне, поскольку мы их так и не нашли, и из открытых вен у бедного малого вытекала последняя кровь. Мы принесли его сюда и перебинтовали, но ему осталось жить считаные минуты. У него уже не прощупывается пульс. Подойдите, взгляните на него.

Леденящее душу зрелище

Читатель, подойди и взгляни со мной вместе! От этого зрелища у меня сжалось сердце. Доктор взял меня за руку. Я отводила глаза от лица, на которое боялась смотреть.

– Посмотрите на его тело, – сказал доктор. Я посмотрела – и содрогнулась. Смертная гипсовая бледность. Ребра прорывают кожу. Один скелет, кости, лишенные плоти.

Голова повернулась. Огромные ввалившиеся глаза взглянули в мои. Я замерла на месте – парализованная, подавленная, с удрученным сердцем. Эти огромные ввалившиеся глаза искали мой взгляд. Они вопрошали меня о чем-то. Через них его душа говорила с моей. Его губы раздвинулись и исторгли хрип, стон, выражавший не только физическую агонию: он говорил. Я не могла его понять. Звук его слов навсегда отпечатался в моих ушах: в нем была мольба, тоска, знание!

– Что он сказал? – воскликнула я, не в силах этого вынести. – Неужели никто не понимает? Неужели вы не можете найти кого-нибудь, кто сможет с ним поговорить?

Одна из сестер погладила его лоб. Санитар быстро растирал бледные, бледные руки.

– Санитар понимает, – сказал доктор, а затем, обращаясь к санитару: – Что он сказал?

Он позвал детей

– Он зовет своих детей, – был тихий ответ.

Запавшие черные глаза снова задвигались, ища мои. Я не могла выдержать их немой вопрос: мне нечего было ответить.

– Отпустите меня! – сказала я доктору.

Тихие стоны, казалось, звали меня назад, но я решительно устремилась к двери и дальше по коридору.

– Как могут императоры, цари и короли спать по ночам, видя эту кровавую бойню? – спросила я доктора.

Он мягко ответил:

– Они не глядят.

«Осознать подобный ужас можно, только увидев его своими глазами».

– Мисс Блай! – крикнул фон Ляйденфрост[77]77
  Адольф фон Ляйденфрост – американец венгерского происхождения, сотрудник Красного Креста, встреченный Нелли в Будапеште. В статье неверно указан как «фон Ляйденфорст».


[Закрыть], бегущий по коридору. – Бедный малый только что умер!

И это только один случай. Проделайте путь по дороге, ведущей от поля сражения; осмотрите поезда; раненые, обмороженные, оголодавшие тысячами умирают здесь в страшных мучениях – не сотнями, тысячами. И пока они умирают, тысячи других отправляются в те же кишащие паразитами окопы, чтобы быть перебитыми точно так же.