Текст книги "Профессия: репортерка. «Десять дней в сумасшедшем доме» и другие статьи основоположницы расследовательской журналистики"

Проблеск надежды для бывших заключенных

Вероятно, ни один человек со сравнимым доходом не жертвует на благотворительность столько, сколько инспектор Бёрнс. Многим может показаться, что помощь преступникам – это не благотворительность, и, однако, именно преступники получают помощь из кошелька инспектора Бёрнса. Зачем он дает им деньги? Чтобы помочь им как можно дольше избегать тюрьмы. Как он объяснил мне, когда вор отбывает наказание, мир за тюремными стенами оказывается безжалостен к нему. На нем стоит клеймо, и никто не даст ему работу. Что ему остается делать? Воровать, конечно. Поэтому, когда инспектор Бёрнс встречает такого человека, он говорит ему:

«Я помогу тебе держаться подальше от тюрьмы как можно дольше. Я не могу добыть тебе работу, не раскрыв твоего прошлого, а зная его, никто тебя не наймет, так что если ты можешь найти работу – сделай это во что бы то ни стало, потому что я не спускаю с тебя глаз, и стоит тебе один раз оступиться – ты вернешься в тюрьму. Если ты не можешь найти работу и голодаешь – приходи ко мне. Я тебе помогу».

И они действительно приходят. Некоторое время назад к инспектору привели одного человека, джентльмена с виду, только что освободившегося из тюрьмы.

– Что вы собираетесь делать? – спросил инспектор.

– Не знаю, – ответил мужчина уныло. – Я не хочу воровать, но я не могу получить работу и не стану просить милостыню.

– И вы думаете, что раз уж вам недолго осталось жить, с тем же успехом можно окончить свои дни в тюрьме, – добавил инспектор. Мужчина согласился. – Не воруйте, потому что я не спускаю с вас глаз и мне придется отправить вас за решетку: прискорбно было бы вам умереть в тюрьме. То немногое время, что вам отпущено, вам следует провести, думая о душе.

Слезы покатились по щекам старого вора. Он вышел от инспектора с суммой, позволявшей ему продержаться несколько дней, и указанием вернуться, когда эти деньги закончатся. И он действительно вернулся – но не за деньгами: он умолял инспектора поместить его в какую-нибудь больницу, где он сможет спокойно умереть. Инспектор сделал нужные распоряжения, и, когда я встречалась с ним, у него была назначена встреча с тем вором, чтобы препроводить его в желанный приют.

Тот вор происходил из хорошей семьи. Он был безрассудным расточительным юнцом и проигрался до полного разорения. Отсидев свой срок, он не смог восстановить утраченное. Сорок лет он был вором, украв за это время два или три миллиона долларов. Никто в Нью-Йорке не знает его настоящего имени. Теперь он стар, болен, у него нет ни друзей, ни гроша в кармане, и в эту минуту он, возможно, лежит на белой больничной койке в ожидании смерти, которая избавит его от этой жизни, и мало надеется на жизнь лучшую.

Нелли Блай покупает младенца

Невинная малютка продана в рабство за десять долларов

Отвратительная торговля живым товаром в Нью-Йорке

Бессердечные матери и алчные повитухи, которые торгуют беззащитными детьми за деньги. – Шокирующее безразличие работорговцев к судьбе малюток. – Без лишних вопросов. – Посещение повитухи, продавшей мнимого ребенка Гамильтона. – Ошеломительные факты, которые не оставят равнодушной ни одну любящую мать в стране.

The New York World, 6 октября 1889 года

На прошлой неделе я приобрела младенца, чтобы выяснить, как маленьких рабов покупают и продают в Нью-Йорке. Только вообразите себе! Бессмертную душу сбыли за десять долларов[51]51
  Приблизительно 300 долларов в пересчете на современную покупательную способность. Для работника фермы такая сумма равнялась примерно половине месячного заработка, для городского ремесленника составляла треть или четверть зарплаты за месяц.


[Закрыть]. Послушайте, отцы, матери, пасторы, миссионеры: на прошлой неделе я купила бессмертную душу за десять долларов!

Не так давно у нас была война – долгое жестокое противоборство, унесшее много миллионовжизней[52]52
  По современным оценкам, совокупное число жертв Гражданской войны близко к одному миллиону.


[Закрыть] и стоившее нам многих миллионов долларов; распуская после нее армии, мы полагали, что с рабством покончено.

Однако рабство никуда не делось. Сегодня в Нью-Йорке существует омерзительная форма рабства, какой мы не знали даже на Юге. Белых рабов, рабов-малюток, крошечных, невинных, беззащитных младенцев продают и покупают каждый день: их собственные родители торгуют ими еще до рождения! У негров был Джон Браун[53]53
  Джон Браун (1800–1859) – белый аболиционист, вел вооруженную борьбу за отмену рабства, в том числе участвовал в резне в Потаватоми (1856), одном из ряда жестоких столкновений, предшествовавших началу Гражданской войны в США. В октябре 1859 года Браун был ранен и арестован при попытке захватить арсенал в Вирджинии вместе с единомышленниками; операцию по освобождению арсенала от аболиционистов возглавил Роберт Ли, в дальнейшем генерал армии Конфедеративных Штатов. Браун был приговорен к смертной казни, свидетелями которой стали поэт Уолт Уитмен и актер Джон Уилкс Бут, будущий убийца Авраама Линкольна. Нападение на арсенал в Харперс-Ферри позднее прозвали «генеральной репетицией» или «трагической прелюдией» к Гражданской войне. Вскоре после ареста Браун стал героем Севера и борцов за свободу черных. В 1964 году Малкольм Икс сказал, что белым нельзя становиться членами его Организации афроамериканского единства, но «если бы Джон Браун был жив, его бы мы приняли».


[Закрыть], вставший на борьбу за их освобождение, – кто подарит свободу маленьким рабам Нью-Йорка?

Прежде чем купить ребенка, я в течение нескольких дней давала в разные газеты объявление о том, что ищу младенца в усыновление. Я не получила ответа. Почему? Потому что люди, усыновляющие детей с благими намерениями и законным путем, не предполагают их покупать. А люди, у которых есть младенцы на продажу, рассчитывают на них нажиться и не отдадут даром.

Младенец

Сначала я отправилась на встречу с госпожой доктором Димайр (как гласит табличка на ее двери). Она живет в благоустроенном доме на Западной Сорок восьмой улице. Опрятно одетая горничная проводила меня в приемную, выглядевшую очень живописно и по-домашнему уютно. Пол покрывал мягкий ковер, на окнах – занавески из настоящего кружева, были там дорогие безделушки, хорошенькие жардиньерки и картины. Широкие стеклянные раздвижные двери скрывали маленькую комнату в глубине. Когда двери отворились, пропуская мадам Димайр, в комнату, перекатываясь друг через друга, наперегонки бросились два скайтерьера. Мадам Димайр – крупная упитанная женщина с двойным подбородком и черными глазами. На ней был широкий капот из какой-то тонкой материи, такой же белоснежной, как кошка без единого пятна, прикорнувшая на окне.

– Вы доктор Димайр? – спросила я.

– Да, – ответила она, жестом предложив мне сесть.

– Вы давали объявление о младенце на продажу?

– Да, – ответила она снова, улыбаясь еще шире. – Вам нужен младенец?

– Да. Он еще у вас?

– Ну, вы уже восьмая сегодня обратились за ребенком, – ответила она самодовольно, скрестив руки на изобильной груди. – Теперь малютка у доктора с одной леди, которой нужен ребенок. Она, правда, хотела мальчика, и притом светловолосого. Сказала, что ее доктор может определить, каким вырастет младенец, так что взяла малютку с няней к врачу, чтобы проверить, вырастет ли она белокурой. Я с минуты на минуту жду ее с ответом, но тут наверху дожидается еще одна женщина, которой очень хочется ее взять. Она, правда, желала мальчика, но эта крошка такая хорошенькая, что она ее возьмет, если другая женщина откажется. Вам какого возраста нужен младенец?

– Поменьше, – сказала я осторожно, потому что не продумала эту деталь. Однако я ожидала, что ребенку будет по меньшей мере несколько недель.

– Ну, эта девочка родилась в семь часов в субботу утром. Сгодится, если вы соберетесь выдать ее за собственную. Вы замужем? – спросила она вдруг.

– Разве мне нужно рассказать о себе, чтобы купить младенца? Я думала, что в этом не будет необходимости, – ответила я уклончиво.

Без лишних расспросов

– Я ничего не хочу о вас знать. Я никогда не запоминаю леди, с которыми веду дела, – сказала она со смехом. – С той минуты, как мне заплатят и заберут ребенка, больше меня это не заботит. Вы выглядите так молодо, что я не могла поверить, что младенец вам нужен для себя.

– Предполагаю, что вы никогда не спрашиваете, куда забирают дитя или что с ним будут делать? – спросила я сухо.

– Нет, – ответила она быстро. – Я никогда не рассказываю, кто его родители; я никогда не знаю, кто его забирает. Как только оно появляется на свет, я отправляю его к няньке; она здесь не живет. Там оно и остается, покуда его кто-нибудь не возьмет. Все младенцы, которые рождаются здесь, – аристократического происхождения. Я никогда не принимаю к себе простых людей. Только что я отправила одну женщину к моей няньке, чтоб та о ней позаботилась, потому что женщина эта не принадлежала к тому классу общества, к которому принадлежат мои постоянные клиенты. Что вы рассчитывали заплатить за младенца?

– Не знаю, я никогда прежде их не покупала, – ответила я нерешительно. – А во что вы его оцениваете?

– Я не торгую детьми, – ответила она, – но предполагается, что люди мне что-то заплатят. Сколько вы готовы мне дать?

– Десять долларов! – сказала я, вспомнив цену, уплаченную за младенца Роберта Рэя Гамильтона[54]54
  Роберт Рэй Гамильтон (1851–1890) – американский политик, правнук Александра Гамильтона, одного из отцов-основателей США. Состоял во внебрачной связи с Евой Стил, которую взял в жены в 1889 году после того, как она родила ему ребенка, девочку по имени Беатрис. Вскоре Стил приговорили к двум годам тюрьмы за нападение на нянечку ребенка. Проводя расследование, полиция выяснила, что Ева Стил выдала за дочь Гамильтона чужого ребенка, чтобы претендовать на состояние мужа. При этом Беатрис была уже четвертым по счету младенцем – другие трое скончались в первые недели жизни. Через несколько дней после выхода этой статьи в The New York World вышло интервью Блай с Евой Стил, которая представила иную версию произошедших событий. Гамильтон оформил развод и в 1890 году погиб при странных обстоятельствах.


[Закрыть].

– Вот оно что, ну уж нет! – сказала она презрительно. – Я никогда не получаю меньше 25. Женщина, с которой девочка сегодня днем, пообещала мне пятьдесят, если она ее возьмет. А если не возьмет, дадите вы мне 25? Поторопитесь, потому что у меня тут ждет женщина, которой не терпится забрать ребенка.

– Если ребенок мне подойдет, я дам вам 25 долларов, – ответила я.

Затем мадам Димайр сказала, что проведает женщину, ждущую возвращения младенца, и, если получится, уговорит ее купить другого, который должен был появиться в ее доме в ближайшие 48 часов. Если женщина согласится, она даст мне адрес няни, и я смогу сходить и посмотреть на ребенка. Женщина дала согласие при условии, что, если ребенок мне не понравится, я вернусь к мадам Димайр, где она будет ждать моего отчета.

Начеку

– Так, прежде чем я дам вам это, – сказала мадам, показывая мне записку, которая должна была стать моим ключом к местонахождению малютки-рабыни, – вы должны дать мне честное слово, что вы – не леди-детектив.

– Почему?! – воскликнула я с обиженным видом. – Что за ужасная мысль! Как вы могли хоть на минуту вообразить нечто подобное?

– Мне приходится быть настороже, – сказала она, оправдываясь. – Если бы вы пришли одна, а потом опубликовали все, что я сказала, я могла бы поклясться, что вы лжете; но поскольку у вас есть свидетельница, – она указала на мою пожилую спутницу, – я не смогу этого сделать; поэтому я хочу заручиться вашим словом, прежде чем дать вам адрес няни.

– Не понимаю, как вам такое только в голову могло прийти, – сказала я уныло. – Я не меньше вашего стремлюсь сохранить это дело в секрете.

– Вы уклоняетесь от ответа на вопрос, – сказала она с подозрением.

– Я не детектив, – сказала я уверенно. Удовлетворившись этим ответом, женщина дала мне клочок бумаги с именем и адресом няни – внизу была приписка: «Пожалуйста, покажите девочку этой леди и сообщите, что она решит».

В многоквартирном доме на Восточной Пятьдесят второй улице я разыскала няню. Она занимает три комнаты на втором этаже.

– Не спрашивайте о ней в коридорах и не сообщайте никому, зачем вы к ней идете, – предостерегла меня мадам Димайр.

Тем не менее я спросила какую-то женщину, встреченную в вестибюле. Когда я уходила, она вошла в квартиру няни, так что я предполагаю, что она принадлежит к ее семье. Квартира была маленькой и грязной. Я назвала имя няни и спросила, живет ли здесь такая. Открывшая мне дверь пышнотелая женщина с широко расставленными глазами, в засаленном платье, сказала, что это ее имя. Она была весьма неприветлива и исполнена подозрений: когда я сказала, что пришла посмотреть на ребенка, на лице у нее не дрогнул ни единый мускул, и она поинтересовалась, о каком ребенке я говорю. Тогда я вручила ей записку от мадам.

На улице, в непогоду

– Я с девочкой только вошла, – сказала она раздраженно, – я чуть не весь день ее таскала за одной дамочкой, которая наплела небылиц, будто ее доктор может сказать, будет девочка светленькой или черненькой. Крошка, сдается мне, простудилась, я только что дала ей масла.

Она провела нас в крошечную гостиную, но не успели мы сесть, как она пригласила нас обратно на кухню. Две маленькие грязные девочки, ничем не походившие друг на друга, следовали за ней по пятам.

– Полагаю, тут вы ее лучше разглядите, чем в гостиной, – сказала она.

В темном углу стояла маленькая кухонная плита. Рядом с ней было окно. Почти вплотную к плите стояло кресло-качалка. На этом кресле на подушке лежала маленькая рабыня, накрытая шалью. Няня стянула шаль, и я наклонилась, чтобы взглянуть на крошечную девочку, маленькую рабыню не более двух дней от роду, которую уже столько раз передавали из рук в руки и изучали перед покупкой. Сердце мое дрожало от жалости к этой бедной рабыне. Двухдневная малютка на улице, в дождливый день, часами напролет!

Она потягивается. Ее маленькое личико ужасно красно, у нее темные волосы, густые брови и прямой нос, что, по словам няни, прямо удивительно для двухдневной малютки. Но ее крошечные ручки белее, чем подушка, на которой она лежит. Она слабо перебирает маленькими пальчиками, как будто хочет засунуть их в свой маленький ротик. Она снова двигается, и из ее крошечного горла вырывается странный плач.

– Она нынче простудилась, – объяснила няня в ответ на мой испуганный вопрос. – Кричала весь день. Я с ней долго ходила, уж наверно она намерзлась. Потому она так и охрипла. Я дала ей добрую порцию масла, думаю, завтра с ней все будет в порядке. Хотите, чтобы я ее раздела?

Осмотр в любой момент

– О нет, пожалуйста, не надо. Зачем это? – выговорила я на одном дыхании.

– Почти все, кто покупает младенцев, заставляют меня раздевать их по десять раз, пока не убедятся, что с ними все в порядке. Но это прекрасная девочка, крупная для своего возраста, – сказала она, поднимая ребенка с кресла. Бедная маленькая рабыня скривила крошечное личико, потом открыла крошечные карие глазки и моргнула, как будто прося меня купить ее. Я не могла этого вынести. Я повернулась к ней спиной и попросила няню положить девочку.

Спешно покинув этот дом, я вернулась к мадам Димайр. На этот раз я оставила свою спутницу в экипаже, поскольку намеревалась только отчитаться.

– Мадам, та женщина взяла ребенка к своему доктору, а затем отослала няньку домой, сказав, что позже придет повидать вас. У младенца чудовищная простуда, и даже если та женщина ее не захочет, я тоже побоюсь взять ее после всего, что она вынесла. Я ужасно боюсь смерти и не хочу покупать умирающего ребенка.

– Эта женщина скверно со мной обошлась, – сказала она сурово. – Вот уже второй раз с ней такая морока. Если она не возьмет и эту, впредь пусть обращается к другим.

– Я лучше подожду и попытаю счастья со следующим младенцем, который у вас будет на продажу, – сказала я любезно.

– Я не могу придержать для вас младенца, если вы не оставите задаток, – ответила она хитро. – Причина, по которой я задавала вам так много вопросов, – она имела в виду наше первое собеседование, – в том, что уж больно вы молоды для замужней женщины, которой нужен ребенок. Леди, что была с вами, выглядела очень себе на уме. Она не произнесла ни слова и в случае чего сможет сказать, что ни в чем не виновата. Я не в ответе, если женщина берет у меня ребенка, а потом говорит мужу, что он ее собственный. Я едва не угодила в неприятности, да и еще могу угодить, давая ребенка женщине, которая пришла сюда в сопровождении, как вы сегодня. Это ведь я достала ребенка Гамильтона.

– Ребенка Роберта Рэя Гамильтона! – воскликнула я в изумлении.

Она продала ребенка Гамильтона

– Да, того самого. Миссис Гамильтон пришла сюда за младенцем вместе с миссис Суинтон[55]55
  Т. Анна Суинтон – мать Джоша Манна, первого мужа Евы Гамильтон (Стил). В интервью Нелли Блай Ева назовет Манна и Суинтон ответственными за подлог.


[Закрыть]. Миссис Гамильтон выглядела как состоятельная женщина, она была дорого одета, а у миссис Суинтон вид был вполне почтенный, хотя ужасно хитрый. Я не хотела отдавать ребенка при свидетельнице, вот как было с вами сегодня, и сказала миссис Гамильтон: «А ваш муж знает, что вы собираетесь усыновить ребенка?» Она засмеялась и сказала: «О да, он знает, что у меня будет ребенок», а миссис Суинтон сказала: «Можете дать нам ребенка без опаски, потому что ее муж – мой сын!»

Мадам Димайр засыпала меня вопросами о моей семейной жизни. Она хотела посоветовать мне, как обманывать мужей, потому что, по ее словам, она куда лучше моего знает жизнь; опыта у нее гораздо больше. Мои ответы обнаружили мое невежество во многих отношениях, и она смеялась над этим, совершенно обезоруженная моим притворным чистосердечием.

После этого я посетила множество мест, всегда с одинаковым исходом. Везде можно было за деньги получить младенца. Я должна, однако, упомянуть два исключительных случая. Доктор О’Райли с Западной Сорок девятой улицы был очень сметлив. Это высокий человек с гладким лицом, ежиком седых волос и заиканием. Подобно мадам Димайр, он занимает целый дом, и так же, как и у нее, дом этот всегда полон богатыми пациентками.

– Это самое д-д-д-дорогое место в Нью-Йорке, – сказал он с гордостью, глядя на меня нагло и подозрительно. – Я б-б-беру входную плату в 100 д-д-д-долларов, и за все прочее соответственно. Это единственное место, единственное, где можно найти детей б-б-б-благородного происхождения. К-к-к-когда я принимаю пациентку, ее отпрыск отписывается мне, и я волен поступать с ним как мне угодно.

– Вы не задаете никаких вопросов людям, которые берут детей? – спросила я.

– Н-н-никогда, – ответил он со зловещим видом. – Я не хочу знать, кто они, чем занимаются и что будет с ребенком. Д-д-д-до этого дела мне нет.

Другим исключением стала женщина с Ист-Сайда, которая сказала, что младенцев у нее нет и никогда не бывало. Она утверждает, что всегда заставляет мать забрать ребенка с собой и делает все возможное, чтобы убедить женщин не расставаться со своими детьми. Ее дом якобы всегда открыт для любого представителя закона, которому вздумается прийти и все проинспектировать. Она ведет дело честь честью и ей нечего скрывать – так она говорит.

Миссис Шрёдер живет на Восточной Пятьдесят восьмой улице. Она управляет большим заведением, и у нее всегда есть младенцы на продажу. Она очень хитра. Никому никогда не удавалось выведать имя ее няни. Как только в ее доме рождается младенец, его заворачивают в одеяло и относят к няне. Затем она дает объявление об «усыновлении детей»: это означает, что она их и покупает, и продает. Поступая к ней в дом, роженица заключает соглашение о покупке младенца за сумму, не превышающую одного доллара! Потом миссис Шрёдер продает его за такую цену, какую сможет выручить.

Прейскурант младенцев

«Сейчас у меня тут детей нет, – сказала она мне. Это ее обычная отговорка. – Если вы вернетесь через час, я достану вам младенца. Почем? О, что вы, я не смею продавать младенцев; но, конечно, я ожидаю от вас платы за труды. Скажем, 15 долларов. Нет? Что ж, тогда десять. Но не рассчитывайте на первостатейного младенца или на младенца хороших, почтенных родителей – за  десять-то долларов!»

Я не вернулась. Поскольку она не направила меня к своей няне, мне незачем было возвращаться. В день, когда я посетила ее дом, там родился ребенок.

Миссис Уайт на Восточной Сорок девятой улице покупает и продает младенцев. У нее прекрасный частный дом, и она утверждает, что водит знакомство со многими мужчинами и дамами из высшего общества. Она берет за младенца сколько удается выручить, но рассчитывает на хорошую цену.

– Дети появляются у меня каждый день, – сказала она мне. – Одна леди из Бруклина обзавелась здесь младенцем сегодня утром. Если подождете час с небольшим, я достану и для вас.

– Мальчика или девочку? – спросила я саркастически.

– Ишь, не ждите, что я вам расскажу! – засмеялась она. – Если не хотите ждать, оставьте задаток, и я придержу для вас ребенка.

– Для меня это все в новинку. Я хочу увидеть ребенка прежде, чем покупать, – сказала я и направилась восвояси.

– Вам нигде не найти младенца от таких завидных родителей, как у этого, – сказала она, провожая меня в дверях. – Это девочка богатых людей. Ее мать принесла ее сюда, а сама, как поправится, вернется домой и когда-нибудь выйдет замуж. Ее отец ничего об этом не знает. Он думает, что дочь уехала навестить друзей. Это дело плевое, и в Нью-Йорке подобное происходит каждый день.

Миссис Эппинджер живет на Восточной Восемнадцатой улице. Эта низкорослая женщина с хитрым лицом носит чепец и передник, как сиделка. Миссис Эппинджер достала двоих из младенцев Гамильтон, оба они умерли.

Младенцы по высшему разряду

– Детей от хороших родителей вы можете достать у миссис Димайр или у меня, и больше нигде, – сказала она хвастливо.

– Во что вы оцениваете детей? – спросила я смело.

– Я их не продаю, но всегда получаю что-нибудь за труды. Леди, купившая ребенка, который сейчас находится у моей няни, дала мне за него 20 долларов. Она вложила деньги мне в руку, я было подумала, что это серебряный доллар, а оказалось – золотая монета в двадцать долларов.

– Разве вы не держите детей здесь?

– Вот уж нет. Как только они рождаются, я посылаю за нянькой, и она их забирает и держит у себя, пока их кто-нибудь не возьмет.

– Вы никогда не задаете никаких вопросов людям, покупающим детей? – спросила я.

– Вот уж нет. Я ничего не хочу о них знать.

Дети, проданные любому, кто больше даст, – кем бы он ни был, с какой бы целью ни покупал их! Проданные собственными родителями и женщинами, промышляющими работорговлей!

Всякий врач, я полагаю, обязан отчитываться в Департаменте здравоохранения о каждом родившемся ребенке, сообщая имена и возраст родителей. Эти торговцы живым товаром становятся свидетелями родов каждый день – и, однако, не подают отчетов. Сей гигантский ежегодный процент рождаемости в одних только подобных домах должен составлять существенную разницу в переписи населения Нью-Йорка.

Сама я купила младенца у миссис Кёлер на Восточной Восемьдесят четвертой улице. Это женщина примерно четырех футов[56]56
  122 см.


[Закрыть] росту и в три фута[57]57
  91 см.


[Закрыть] поперек. Несколько раз она попадала в неприятности, но ей всегда удавалось каким-то способом избежать наказания. Укради она буханку хлеба, непременно села бы в тюрьму, но, поскольку миссис Кёлер всего-навсего торгует человеческой плотью и кровью, ей удается разгуливать на свободе.

– Миссис Кёлер, у вас есть младенец на продажу? – спросила я, усевшись в ее прекрасно обставленной гостиной.

– Есть – как раз родился сегодня в два пополуночи, – ответила она быстро. На часах было три пополудни. – Это девочка. Я принесу ее вам, – и работорговка вышла, чтобы принести маленькую рабыню.

Мне показалось, что в тот день в этом доме кто-то умер; во всяком случае, ваза с туберозами на столе в центре комнаты навела меня на такую мысль[58]58
  В те годы тубероза считалась погребальным цветком.


[Закрыть]. Цветы источали тяжелый гнетущий запах, и я придвинулась ближе к затемненным окнам в тщетной надежде получить глоток свежего воздуха.

Всего полдня от роду

– А вот и девочка, – сказала она, вернувшись в комнату со свертком на руках. Рассмотреть малютку она предложила мне в самом темном углу комнаты – под тем предлогом, что свет повредит ее глазкам. В действительности она хотела помешать мне заметить любые возможные изъяны маленькой рабыни.

Ей было тринадцать часов от роду, и я ее купила. У меня еще не было няни, поэтому я сказала миссис Кёлер, что вернусь за ребенком завтра. Поскольку ей случалось попадать в передряги, она обзавелась подставным лицом – женщиной, которая изображает мать ребенка: ей представляют покупателей, и она дает им согласие на усыновление. Кроме того, миссис Кёлер вручает им бумагу, которую выдает за соглашение. Это тоже делается для того, чтобы не попасть в лапы закона, – однако юридически эта бумага не имеет абсолютно никакой силы.

– Сколько вы хотите за ребенка? – спросила я, возвратившись на следующее утро.

– Ну, цену я устанавливать не могу, я не торгую детьми, – сказала она.

Она внесла в комнату девочку. Ее недавно кормили, и особый оттенок молока наводил на мысль о наркотических веществах или чем-то таком. Широко известно, что подобные работорговцы часто опаивают детей, которые проживают лишь несколько дней, вырвавшись из их рук. Миссис Эппинджер продала миссис Гамильтон двух младенцев. Оба они умерли. Миссис Кёлер продала миссис Гамильтон одного младенца. Он умер. Никто из этих работорговок (за исключением той, что провернула сделку) не знал, что за женщина продала миссис Гамильтон маленькую Беатрис, которая выжила.

– Вы ручаетесь, что девочка здорова и благополучна во всех отношениях? – спросила я работорговку.

– Да, это прекрасный ребенок. А теперь, если вы мне уплатите, мы поднимемся к матери. Она еще ни разу не видела младенца.

Я дала ей 10 долларов. Она взглянула на деньги, потом, держа ребенка в одной руке, протянула другую со словами:

– Прибавьте, пожалуйста. Такой ребенок стоит куда дороже. Вы дадите мне еще?

– Сейчас – ни единого цента, – ответила я. – Если с ребенком все окажется в порядке, я пришлю вам подарок.

Посылаю ей воскресный номер World, в котором напечатана эта статья. С наилучшими пожеланиями.

Подставная мать

На третьем этаже в гостиной лежит молодая светловолосая женщина. Когда мы вошли, она разговаривала с другом, который пришел ее навестить.

– А вот и малютка, – сказала работорговка. – Это молодая леди, которая хочет ее забрать.

Я знала об уловке с подставной матерью, поэтому спросила самозванку, в котором часу родилась девочка. Она обратилась за ответом к работорговке. Ей дали ребенка. Она развернула шаль. Маленькая рабыня, за которую я только что заплатила, открыла крошечные голубые глазки, как будто стремясь увидеть свою мать – в первый и последний раз. Она слабо поворачивала головку и перебирала крошечными ручками. Я почувствовала комок в горле, а в сердце у меня зазвучал крик Гуда: «О боже! Зачем… так дешевы тело и кровь?»[59]59
  Томас Гуд, «Песня о рубашке». Пер. с англ. М. Л. Михайлова.


[Закрыть]

– Какая маленькая, не правда ли? – заметила женщина равнодушно, передавая рабыню обратно торговке – без единого поцелуя, взгляда, благословения. Если она и правда была ее матерью, ее родное дитя покидало ее навсегда. Куда? Она не знала. С кем? Она не спрашивала. С какой целью? Ее это не заботило.

Миссис Кёлер подала мне коряво написанную бумагу. Вот что там говорилось:

«За вознаграждение в размере одного доллара другая сторона уступает первой стороне своего ребенка, причем заключено соглашение, что первая сторона может распоряжаться вышеупомянутым ребенком по своему усмотрению».

Мать продала ребенка за 1 доллар. Я купила его за 10 долларов у торговки живым товаром. Произошло это 2 октября, в год от Рождества Христова 1889-й.

Эта бесчеловечная, варварская сделка заставила меня пасть духом. Я хотела поскорее уйти от работорговки и ее пациенток. Моя спутница нежно завернула голубоглазую девочку одного дня от роду в мягкую теплую шаль, и мы покинули этот дом, а торговка живым товаром кричала мне вслед:

– Не забудьте прислать мне еще денег за ребенка. Она того стоит!