Текст книги "Преступление и наказание в России раннего Нового времени"

В 1658 году группа землевладельцев и жителей Кадомского уезда – «мурзы и татары Куска Алымов сын с товарыщи и все село Азеева» – заявила воеводе о кровавой драке между братьями, в которой один из участников был серьезно ранен. Воевода направил в доезд несколько человек, чтобы получить показания раненого. Когда они явились на место, пострадавшего уже «живаго не застали», и им осталось осмотреть его тело: «Битых мест на главе две раны подле правова уха повыше немного пробиты сквозь». В доездной памяти воевода распорядился, что, если пострадавший скончается, следует опечатать имущество подозреваемого и арестовать его. Так они и поступили, опечатав его двор и схватив его жену, так как сам подозреваемый «ушел неведома куды». Итак, дело получило ход[316]316
  РГАДА. Ф. 1122. Оп. 1. Ч. 1. № 1018. Л. 1, 3–4 (1685).


[Закрыть].

Нередко первыми уликами, с которыми имел дело судья, становились тяжкие телесные повреждения, которые либо объявлялись на привезенном для освидетельствования трупе, либо демонстрировались самим потерпевшим. Первая обязанность воевод состояла в том, чтобы назначить «осмотр», для чего обычно отправляли специальный отряд. Иногда посланные также должны были арестовывать подозреваемых и доставлять свидетелей. Кроме того, они собирали понятых из местного населения и проводили осмотр в их присутствии. Поскольку осмотр фиксировался на бумаге, среди его участников всегда находился хотя бы один грамотный человек.

В Московский период суды не располагали медицинскими кадрами для оценки подобных данных. В Англии уже с XV века коронеры, хотя и не являвшиеся докторами, обеспечивали минимальную экспертизу. На континенте с XVI века обученные медицинские эксперты проводили осмотры и вскрытия жертв убийства и насильственных преступлений[317]317
  Gaskill М. Crime and Mentalities. Р. 254–256, 260–262, 266; Greenshields M. An Economy of Violence. Р. 186.


[Закрыть]. Профессиональная полиция появляется в Европе лишь в XVIII веке. В рассмотренных нами делах роль лиц, направленных для проведения осмотра, заключалась в установлении серьезности телесных повреждений и сборе любых доступных данных, руководствуясь здравым смыслом.

Осмотры были тщательными. Например, в деле об убийстве 1692 года в Мосальске партия, состоявшая из мосальского подьячего, стрельцов и понятых, осмотрела место смерти. Они обнаружили на срубленной березе «человечей мозг из головы, и под тою березою кровь лужа стоит»; они осмотрели мертвое тело, уже ранее доставленное в деревню. Согласно донесению, убитый «лет будет в десять, и голова вся розбита, мозг знать из головы вышел, и то мертвое тело все в крови лежит на дворе… у крестьянина у Ивашки». В другом деле 1692 года описание содержит столь же жуткие подробности: «На голове на лбу прорублено бердышем до крови, на правой щеке зашибено кистенем до крови, на левой руке два палца средние порублены до крови, на правом боку к титке порублено до крови, на правой руке на локте прошибено кистенем до крови, на спине против сердца сине и опухло, да на поеснице очерябнуто до крови».

В судебном деле 1690 года осмотр подтвердил смерть от утопления: участники экспертизы указывали, что «боевых ран… ничего не объявилось». Осмотру в целях идентификации была подвергнута даже лошадь, использованная в преступлении: «А по осмотру лошедь – мерин карь, грива направо с отметом, ухо правое порото». Экспертиза проводилась и в помещении. Так, один высокородный дворянин был доставлен в Московский судный приказ в 1673 году, где его раны осмотрел главный судья, его товарищ и дьяк: раненый «в левое плечо ножем, знать, поколот; рана невелика, да глубока»[318]318
  РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 1549. Л. 136 (1692). Кистень: АЮБ. Т. I. № 78 (1692). РГАДА. Ф. 1122. Оп. 1. Ч. 1. № 1195. Л. 5 (1690-е). РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 1039. Л. 11 (1680). Там же. Стб. 669. Л. 9 (1673). Другие примеры: РГАДА. Ф. 1107. № 1451 (1658); РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. № 710. Л. 122 (1676).


[Закрыть].

Судьи также принимали документальные свидетельства, хотя, учитывая природу уголовной преступности, это случалось довольно редко. В 1657 году расследовалось изнасилование, приведшее к смерти жертвы, и судья Земского приказа отправил запрос в Стрелецкий приказ (отвечавший за полицейский надзор в столице), в котором просил проверить заявление обвиняемого о том, что погибшая при жизни была бита кнутом за проституцию. Стрелецкий приказ подтвердил его правоту. Судебные дела свидетельствуют, что и воеводы, и учреждения, выполнявшие полицейские функции в Москве, запрашивали в Разряде справки о назначениях служилых людей, обвиненных в преступлениях. В 1682 году в деле о бегстве дворовых людей воевода проверял крепости на холопство у их господина. Когда в июне 1692 года одна женщина подала просьбу о том, чтобы ее не принуждали отправляться в ссылку вместе с мужем, галицкий воевода отправил ее челобитную в Разрядный приказ, одобривший ее прошение[319]319
  МДБП. Ч. 5. № 19. С. 282 (1657). Обращение в Разрядный приказ: РГАДА. Ф. 210. Севский стол. Стб. 416. Л. 471–475, 584–587, 593–597 (три дела 1688 г.). АЮБ. Т. I. № 51 (1682). РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 1532. Л. 58–63 (1692). Использование записных книг, где регистрировалась покупка лошадей: АЮБ. Т. I. № 55 (XXXI) (I) (1669).


[Закрыть].

Судьи в Московском государстве держались мнения, что закон важнее записанного прецедента, как видно из решения Расправной палаты, отменившей в 1680 году приговор по делу, поскольку оно было решено «по примером, а не по Уложению». И все же судьи использовали прецедент. В памяти 1629 года в отношении крестьян, умертвивших своих господ и затем бежавших через западную границу, Разрядный приказ просил Разбойный приказ выписать известные случаи, указав, каково было наказание и судьба малолетних детей виновных. В приказе обнаружили примерно шесть подобных дел. В 1681 году приказам вменялось в обязанность составлять списки судебных дел, решенных без обращения к Соборному уложению и Новоуказным статьям 1669 года, если в них не содержалось необходимых для вынесения приговора статей. Такие дела могли предназначаться к использованию в качестве прецедентов. Так, в Лихвине в 1698 году истец просил, чтобы дело решили «по Улаженью, и по Новым статьям, и по примерам»[320]320
  Расправная палата: Седов П.В. Закат Московского царства. С. 415. АМГ. Т. I. № 259 (IX) (1629). ПСЗ. Т. II. № 900 (1681). РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 1824. Л. 147 (1698). Холопий приказ в 1620–1630-х гг. использовал правовые прецеденты: Hellie R. Slavery in Russia. Р. 96–97, 144, 235. Прецеденты с 1686 по 1688 г. упоминаются в деле 1701 г.: РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 965. Л. 165–166.


[Закрыть]. И все же самым важным источником для получения сведений в ходе розыска в России был допрос.

Допрос, или «роспрос», участников судебного процесса, очевидцев и других вовлеченных лиц был наиболее часто используемым следственным приемом. Судебники упоминают об этой процедуре регулярно[321]321
  Допрос: Соборное уложение. Гл. 2. Ст. 16; Гл. 10. Ст. 7, 251; Гл. 21. Ст. 35, 38, 44–47, 63: РЗ. Т. III. С. 88, 102, 145, 234, 236–238, 240. В Уложении «допрос» обычно ассоциируется с обвинительным процессом, а «расспрос» – с розыскным. Восточнославянские памятники церковного права включали византийский текст «О свидетелях», но он не применялся в Московском государстве: The Laws of Rus’: Tenth to Fifteenth Centuries / Trans. and ed. D.H. Kaiser. Salt Lake City, Ut.: Charles Schlacks Jr. Publisher, 1992. Р. 118–121.


[Закрыть], но посвящают ей всего пару рекомендаций. Например, судьи должны были опрашивать свидетелей отдельно, а подьячим запрещалось зачитывать результаты опроса местного населения участникам тяжбы. Частные лица, согласно Уложению, давали показания «по государеву крестному целованью пред образом Божиим для того, чтобы они сказывали правду, как им стать на страшнем суде Христове». Судебники с 1497 года увещевали свидетелей, за исключением тех, кого опрашивали о преступной репутации обвиняемого, давать показания лишь о виденном собственными глазами, а не услышанном от кого-либо[322]322
  Не читать показания местного населения вслух: ЗА. № 30 (1558); говорить правду: Уложение. Гл. 10. Ст. 173. РЗ. Т. III. С. 130; свидетельствуют очевидцы: Судебник 1497 г. Ст. 67. РЗ. Т. II. С. 62; Судебник 1550 г. Ст. 99. РЗ. Т. II. С. 120; Судебник 1589 г. Ст. 203. ПРП. Т. IV. С. 439; Уложение. Гл. 10. Ст. 161, 172–173. РЗ. Т. III. С. 127, 130.


[Закрыть]. Везде акцент делался на подлинных показаниях, а не на эмоциях. В России не обращали внимания на психологические факторы, вроде выражений лица или движений тела как показателей вины или раскаяния, хотя в Европе после реформации это все больше входило в обыкновение[323]323
  Rublack U. The Crimes of Women. Р. 44–45; Royer K. Dead Men Talking: Truth, Texts and the Scaffold in Early Modern England // Penal Practice and Culture, 1500–1900: Punishing the English / Eds. S. Devereaux, P. Griffiths. London: Palgrave Macmillan, 2004. Р. 63–84. Рустемайер замечает, что с упадком пытки в XVIII в. следователи все больше проявляли интерес к «совести»: Rustemeyer A. Dissens und Ehre. Р. 353–354.


[Закрыть].

На практике судьи, как и полагается, опрашивали свидетелей порознь. Особое значение этому придавалось в политических делах, где расследование старались проводить с максимальной секретностью[324]324
  АМГ. Т. I. № 55 (1614), 259, 276 (1629), 527 (1633); АМГ. Т. II. № 444 (1650); РГАДА. Ф. 210. Севский стол. Стб. 263. Л. 254 (1663); Там же. Стб. 294. Л. 189, 196 (1676); РГАДА. Ф. 1107. № 3906. Л. 12 (1691); РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 1378. Л. 44 (1699). Политическое преступление: Тельберг Г.Г. Очерки политического суда. С. 175–177. Секретность также была нормой в розыскном процессе в Европе: Peters E.M. Torture. Р. 63–64.


[Закрыть]. В отличие от обвинительного процесса, где движущими силами являлись истец и ответчик, здесь процесс был под контролем судей, задававших разные вопросы участникам дела и свидетелям. Сами вопросы часто содержались в инструкциях из Москвы, или воеводы сообщали в столицу, какие именно вопросы они задавали[325]325
  Вопросы из Москвы: РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стб. 83. Л. 259 (1635); Там же. Стб. 83. Л. 582–583 (1637); РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 567. Л. 393 (1648). Воеводы сообщали о том, какие вопросы они задавали: РГАДА. Ф. 141. 1651 г. № 58. Ч. 2. Л. 197 (1651), Л. 263 (два дела 1651); РГАДА. Ф. 210. Севский стол. Стб. 187. Л. 454 (1656).


[Закрыть].

Существовало несколько обстоятельств, освобождавших от дачи показаний. Уложение утверждает, что жены не должны были свидетельствовать против мужей, но даже это правило в реальности нарушалось, и другие родственные отношения не обеспечивали иммунитета. Например, жена дала показания в пользу своего мужа в деле об убийстве в 1635 году, заявив, что он лишил жизни человека, защищая ее. После восстания Степана Разина одна женщина подверглась допросу в июле 1672 года о своем муже. Для них организовали очную ставку, на которой он отверг ее утверждение о его участии в восстании[326]326
  Жены и мужья: Соборное уложение. Гл. 10. Ст. 176–177. РЗ. Т. III. С. 130. РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. № 83. Л. 258–267, 708–709 (1635). КВ. Т. III. № 210. С. 236 (1672); похожее дело: РГАДА. Ф. 1107. № 4310 (1698).


[Закрыть]. В другом случае, в 1687 году, мать обвиняемого была задержана и подвергнута допросу о сыне, сбежавшем от собиравшихся арестовать его людей. В делах особой важности, вроде колдовства, членов семьи выставляли друг против друга: жены и мужья, матери и дочери, более отдаленные родственники свидетельствовали друг против друга[327]327
  РГАДА. Ф. 1122. Оп. 1. Ч. 2. № 1424. Л. 2–3 (1687). Родственники в делах о колдовстве: РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 564. Л. 196–197 (1647); Новомбергский Н.Я. Слово и дело государевы. Т. 2. Колдовство. № 1 (1622), 6 (1636), 11 (1647), 21 (1664), 26 (1676).


[Закрыть].

Ни этническая, ни гендерная, ни социальная принадлежность не были препятствием для дачи показаний. Женщины, крепостные, холопы, представители нерусских народов – все они могли свидетельствовать. Согласно собранной нами базе, составившей порядка 250 уголовных дел (по большей части не решенных) из Арзамасского, Кадомского и Темниковского уездов XVII – начала XVIII века, около 30 дел, несомненно, связаны с татарами и мордвой, в то время как в других делах представители этих этносов могут скрываться под русскими фамилиями[328]328
  Русские или их образованные представители, подписывавшие судебные протоколы кириллицей; татары и мордва подписывали их на арабском или ставили «знамя»: РГАДА. Ф. 1167. Оп. 1. Ч. 1. № 7. Л. 5 об., 6 об., 7 об., 10 об., 11 об., 12 об., 13 об. (1675); Ф. 1122. Оп. 1. Ч. 1. № 1018. Л. 9 об. (1685); Ф. 1380. № 164. Л. 10 (1720). См.: Kollmann N.S. Russian Law in a Eurasian Setting: The Arzamas Region, Late Seventeenth – Early Eighteenth Century // Place of Russia in Eurasia / Ed. G. Szvak. Budapest, 2001. Р. 200–206.


[Закрыть]. В кадомском деле 1685 года по обвинению в братоубийстве при осмотре тела понятые включали и татар, и русских. Когда русский крестьянин указал во время допроса на свидетелей, то среди названных им были и нерусские («мурзы и татаровя»). Татарские женщины участвовали в процессах и давали показания: в 1685 году, например, обвиненный в убийстве убежал из-под ареста, так что представители властей арестовали его жену и допросили ее[329]329
  РГАДА. Ф. 1122. Оп. 1. Ч. 1. № 1018. Л. 3 (1685). РГАДА. Ф. 1167. Оп. 1. Ч. 1. № 626. Л. 2 (1680). РГАДА. Ф. 1122. Оп. 1. Ч. 1. № 1018. Л. 4, 7 (1685). Женщины в судебных процессах: Kollmann N.S. By Honor Bound. Р. 2–3.


[Закрыть].

Важную роль в розыскном процессе играла очная ставка участников дела и свидетелей. При расследовании наитягчайших преступлений проведение ее между обвиняемым и его обвинителем («изветчиком») было обязательным, поскольку в делах о колдовстве, заговорах и угрозах материальные свидетельства зачастую было тяжело найти[330]330
  Тельберг Г.Г. Очерки политического суда. С. 179–198.


[Закрыть]. В судах губных старост она использовалась, когда ответчик обвинял другого человека в преступной деятельности, а тот эти обвинения отвергал. Подобная процедура могла принять форму обычного допроса; она могла проводиться уже на следующей ступени жестокости – при виде приготовленных для истязания инструментов; к очной ставке могли прибегать и когда одна из сторон или они обе уже подвергались пытке.

В ходе всех этих форм допроса судьи стремились держать происходящее в суде под контролем. Мы редко встречаем упоминания о беспорядках в суде, но они могли происходить. Например, в 1663 году ростовский воевода сообщал в Москву, что, когда он пытался расспросить двух братьев, один из них «в съезжой избе невежеством, положа обеих рук локти на окошко, сел». Когда за подобную дерзость воевода приказал бить его батогами, он оказал сопротивление, а его брат, «выбежав на площадь к церкви… учал бить колокола всполох и в городе учинил мятеж, на всположной звон многие люди сбежались». Воевода просил дальнейших указаний от Москвы. Похожим образом владелец убитого крестьянина просил возобновить следствие по делу после того, как очная ставка переросла в словесную перебранку. Такие свидетельства вызывают в памяти нормы законов, указывавших тяжущимся на необходимость достойного поведения в суде под страхом наказания и на обязательство выплаты возмещения за бесчестье судьям[331]331
  АЮБ. Т. II. № 197 (1663). РГАДА. Ф. 1167. Оп. 1. Ч. 1. № 626. Л. 2 (1680). Соборное уложение. Гл. 10. Ст. 105–106. РЗ. Т. III. С. 113.


[Закрыть].

Воеводы часто сталкивались с обвиняемыми, которые дать показания были не в состоянии. В деле 1645 года звучали столь серьезные обвинения в государственной измене, что после совершения ареста изветчик был допрошен, несмотря на то что был пьян, и обвинил своего помещика в измене. Его допросили еще и на следующий день, когда он протрезвел и отказался от предыдущих показаний. В деле 1676 года воевода просто доносил, что обвиненный был слишком пьян для проведения допроса. Для начала ему дали проспаться в тюрьме, а на следующий день взяли показания[332]332
  АМГ. Т. II. № 264 (1645). МДБП. Ч. 5. № 8. С. 226 (1676).


[Закрыть]. Кодифицированные правовые нормы не регламентировали процессуальную сторону допроса. Проблему для закона составляли обыски (опросы) местного населения и пытки, и по крайней мере первым из них закон уделял значительное внимание.

Начиная с губных грамот середины XVI века московское законодательство столкнулось со сложной проблемой участия местного населения в судебном процессе. С одной стороны, как и в Западной Европе, репутацию воспринимали как серьезный вид доказательства. Губные старосты должны были опрашивать население своего округа, собирая информацию о подозреваемых. Во время суда, если люди говорили против обвиняемого или не знали его, то его могли отправить на пытку или сразу вынести вердикт[333]333
  Репутация преступника: Судебник 1497 г. Ст. 12–13. РЗ. Т. II. С. 55–56; Белозерская губная грамота 1539 г. Ст. 3, 5. РЗ. Т. II. С. 214. Старосты собирают население: Двинская грамота 1552 г. Ст. 22. РЗ. Т. II. С. 231–232; ПДП. № 106 (1616). Немедленное вынесение приговора: Уставная книга Разбойного приказа янв. 1555 г. Ст. 1–3. ПРП. Т. IV. С. 356.


[Закрыть]. С другой стороны, правоведы знали, что население всегда готово скрыть правду, если это на руку общине или тем или иным индивидам. Таким образом, законодательные памятники регламентировали опрос местного населения, называвшийся «повальный обыск», и требовали привлечения большого количества участников для обеспечения кворума, оценивая показания выше или ниже в зависимости от социального положения опрашиваемых[334]334
  Медынский губной наказ 1555 г. (Ст. 1–2. РЗ. Т. II. С. 218–219) и Уставная книга Разбойного приказа янв. 1555 г. (ст. 4–5. ПРП. Т. IV. С. 357) требовали привлечения к обыску от пятнадцати до двадцати человек. Приговор августа 1556 г. (ст. 4) требовал участия от пятидесяти до шестидесяти человек: ПРП. Т. IV. С. 364. Судебник 1550 г. (ст. 58) приравнивал свидетельство десяти дворян к показанию большого числа людей более низкого социального статуса: РЗ. Т. II. С. 108.


[Закрыть]. Законы запрещали групповую дачу показаний, они предписывали расспрашивать каждого по отдельности и требовали высокой степени согласованности свидетельств. Община целиком несла ответственность за свои свидетельства: если большая часть населения положительно характеризовала обвиняемого, по нему поруку должны были дать. Если же в дальнейшем его задерживали за совершение преступлений, то поручителей штрафовали или били кнутом[335]335
  Приговор августа 1556 г. Ст. 1, 5, 10, 13–14. ПРП. Т. IV. С. 363–367; Медынский губной наказ 1555 г. Ст. 2, 6–7. РЗ. Т. II. С. 219, 221. Поручные записи по преступникам: АЮ. № 290 (VI и VII) (1615, 1617) и 307 (IV) (1674).


[Закрыть].

Уже к концу столетия законы фиксируют скептицизм в отношении повального обыска: Судебник 1589 года призывал опрашиваемых свидетельствовать истинно и дозволял тем, кто был назван преступниками, требовать вторичного опроса, если они считали, что в первый раз были получены ложные показания. Соборное уложение 1649 года требовало, чтобы показания были записаны на месте их дачи и подписаны всеми свидетелями[336]336
  Свидетельствовать истинно: Судебник 1589 г. Ст. 110–111, 205–220. ПРП. Т. IV. С. 426–427, 439–442; Указная книга Разбойного приказа 1616/17 г. Ст. 1. ПРП. Т. V. С. 188; Указная книга Разбойного приказа 1619. Ст. 65. ПРП. Т. V. С. 201; Указная книга Разбойного приказа 1631. ПРП. Т. V. С. 216–217; Уложение. Гл. 10. Ст. 161–166, 167; Гл. 21. Ст. 76. РЗ. Т. III. С. 127–129, 242–243.


[Закрыть]. Новоуказные статьи 1669 года свели повальный обыск к индивидуальным опросам только очевидцев и повысили требования к общинам и чиновникам по надзору за частными лицами, оправданными благодаря подобным опросам[337]337
  Новоуказные статьи 1669 г. Ст. 24–25, 28, 33–35. ПРП. Т. VII. С. 404–410 и комментарии: С. 462–469.


[Закрыть].

К концу XVII века процедура почти полностью превратилась в простой устный допрос. В 1688 году Сыскной приказ запретил «повальным обыском… сыскивать», поскольку люди используют эту процедуру для сведения счетов в «соседских ссорах» или дают ложные показания, будучи подкуплены. Два года спустя в памяти Московского судного приказа сыщикам в Переславле-Залесском было велено опрашивать жителей по отдельности, запрещалось присутствие при проведении обыска истца и ответчика и возбранялось опрашивать крестьян из деревень, принадлежавших тяжущимся. Самих поспоривших помещиков следовало отправить в Москву для допроса; к подобной, по-видимому, непрактичной мере между тем регулярно прибегали[338]338
  ПСЗ. Т. II. № 1294 (1688). АЮБ. Т. II. № 230 (XXXIV) (1690); см. также: ПСЗ. Т. III. № 1412 (1691); Маньков А.Г. Законодательство и право России. С. 174–175, 195–196.


[Закрыть]. В рамках розыскного процесса повальный обыск удалось сделать более контролируемым способом получения свидетельств. Тем не менее эта процедура и получаемые в ходе ее данные регулярно играли важную роль в рассмотренных нами делах; стороны часто запрашивали проведение такого опроса, чтобы вернуть себе доброе имя. На практике это давало неоднозначные результаты.

Судьи обращались к повальному обыску в самых разных случаях. Участие общин и частных лиц могло также принимать различные формы в зависимости от их роли в процессе. Иногда участие было им на пользу. Например, в Калуге в 1660 году все посадские люди подали перечень жалоб на воеводу, а затем в опросе с охотой поучаствовало 244 человека. Тяжущиеся могли сами просить начать обыск, как случилось в 1651 году, когда обвиняемый избежал пытки и потребовал обыск, который оказался в его пользу. В деле 1664 года обвиняемый выдержал тридцать ударов кнутом во время пытки, но когда его повели к огню, чтобы продолжить истязания, он просил, как позволял закон, провести опрос населения, чтобы доказать свою невиновность[339]339
  АМГ. Т. III. № 4 (1660). РГАДА. Ф. 141. 1651 г. № 58. Ч. 2. Л. 201–205, 213–214 (1651). РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 383. Л. 126–127 об. (1664).


[Закрыть].

В других случаях опросы проводились по инициативе судей. Такие обыски могли быть масштабными. В 1573 году расследовалось убийство во владении могущественной семьи Романовых. Губные целовальники и дьячки отправились в Коломну и уезд, чтобы «обыскати накрепко версты по две, и по три, и по пяти, и по шти, и по десяти, и по пятинатцати, и по дватцати, и по полутретьятцати, и по тритцати на все четыре стороны». Если понимать документ буквально, следовало опросить всех людей до единого, «а не выбором» в этих девяти концентрических кругах, включая архимандритов, игуменов, священников и мирян всех чинов. Те, кто давал показания, обязаны были подписать их сами или попросить об этом своих духовных отцов. Всех, на кого падет оговор, следовало арестовать и отправить в Разбойный приказ. Сопровождение для транспортировки следовало взять с местного населения. С другой стороны, в ряде уездов, особенно пограничных, собрать достаточное количество людей для проведения опроса было трудно[340]340
  АЮБ. Т. II. № 230 (II) (1573). Верста примерно равна 1 км. Обыски на пограничье: Глазьев В.Н. Власть и общество. С. 240–241.


[Закрыть].

Часто в наказных памятях о проведении повального обыска приводились вопросы, цель которых состояла в том, чтобы проверить сведения, полученные из челобитных и показаний. Один такой документ содержит две печатные страницы одних только вопросов; следователям там указано «обыскным людям говорить накрепко, чтоб в обысках не лгали, сказывали в речах своих правду», а кто солжет, тем «за то… быть в опале и в наказанье, да на них же велят править пени». Хотя Соборное уложение требовало собирать показания индивидуально, протоколы обысков регулярно представляют собой свидетельства нескольких человек вместе, как если бы они отвечали на вопросы коллективно. Участие в опросе принимали все местные жители: женщины и мужчины, русские и татары. Христиане приносили клятву на Евангелии, а иноверцы – «по их вере по шерти», то есть по присяге царю[341]341
  АЮ. № 345 (1641); другие примеры: АМГ. Т. I. № 221 (1629); АЮБ. Т. I. № 55 (XII) (1647). Совместная дача показаний с принесением клятвы: РГАДА. Ф. 1167. Оп. 1. Ч. 1. № 7 (1675).


[Закрыть].

Часто население сотрудничало с властью, когда были затронуты его интересы. Воевода Кольского полуострова в 1622 году получил сообщение о том, что таможенные целовальники злоупотребляли своей властью в отношении местных жителей и что один человек умер от их побоев. Воевода отрядил стрельцов, чтобы произвести опрос нескольких общин лопарей (саамов), многие из которых подтвердили, что видели избиение, а другие слышали о нем. По результатам опроса московский приказ признал целовальников виновными. В 1651 году олонецкому воеводе подали мировую запись в деле о потасовке, завершившейся смертью одного из участников. Не доверяя мировой, он начал следствие, частью которого стал допрос обвиняемого с применением пытки, опрос по крайней мере 15 свидетелей и обыск местного населения, проживавшего у Онежского озера, в районе, где произошло убийство. Жители одного погоста, его староста и 151 крестьянин, сказали, что видели бой и убийство. Разные люди добавляли различные детали: один предполагал, что имели место предварительные угрозы и враждебность, несколько других слышали, как обвиняемый призывал своих сообщников убить жертву. Часть людей сказала, что ответчик являлся «ведомым вором», который в прошлом нападал на людей и соблазнял женщин. Суд признал ответчика виновным в преднамеренном убийстве[342]342
  РГАДА. Ф. 141. 1624 г. № 31. Ч. 1. Л. 110–115 (1622). РГАДА. Ф. 141. 1651 г. № 58. Ч. 2. Л. 196–214, 280 (1651). Другие примеры: РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 674. Л. 165–195 (1675); Стб. 710. Л. 82, 119–125 (1676); Стб. 1049. Л. 17–18 (1686), 93–95 (1686); РГАДА. Ф. 1107. № 2101 (1673); РГАДА. Ф. 1167. Оп. 1. Ч. 1. № 7. Л. 4–13 (1675).


[Закрыть]. Там, где злоупотребления властей или убийства напрямую затрагивали местное население, оно выбирало действия в соответствии с установленным процессом.

В других случаях они вели себя как воды в рот набрали. Иногда никто не хотел свидетельствовать против соседа. Дело 1636 года замечательный тому пример. В Соль Вычегодскую был направлен сыщик для расследования скандальных обвинений: жители утверждали, что воевода злоупотреблял властью и оказывал покровительство бандам преступников; в то же время воевода сообщал, что толпа взяла штурмом тюрьму и самовольно расправилась с несколькими преступниками. Сыщик всеми силами пытался побудить население сотрудничать с ним. Он отправлял стрельцов на поиск тех или иных людей, но найденные отказывались с ними идти; люди не хотели давать показания; землевладельцы уклонялись от предоставления списков своих крестьян; даже архимандрит местного монастыря отказался сотрудничать. Хотя сыщику со временем удалось опросить сотни людей, лишь немногие из них признались в том, что им что-то известно. Большинство свидетельствовало, что они ничего не слышали, не видели и никто им ничего не рассказывал[343]343
  РГАДА. Ф. 141. 1636. № 25 (1636); Kollmann N.S. Lynchings and Legality. Другие примеры неподчинения: ПДП. № 131 (1628) и 145 (1642); АМГ. Т. I. № 140 (1621). Указ 1628 г. напоминал землевладельцам об их обязанности сотрудничать под угрозой денежного штрафа: ЗА. № 186.


[Закрыть]. Население сплотилось, чтобы не выдать своих.

Расследуя преступления, за которые не полагалась смертная казнь, судьи могли вынести приговор, собрав необходимые улики перечисленными способами. Что касается серьезных преступлений, в том числе наказывавшихся лишением жизни, для их решения необходимо было признание и, следовательно, пытка. Пытка в праве и ее практическое применение – темы сложные и неоднозначные, поэтому мы рассмотрим их в следующей главе. Эту же главу мы завершим вопросом о вынесении приговора в ситуации, когда все доказательства собраны.