Текст книги "Преступление и наказание в России раннего Нового времени"

Крупные землевладельцы управляли своими имениями с помощью персонала, который был в какой-то степени образован и обладал некоторыми знаниями. Например, стольник А.И. Безобразов в середине XVII века держал четырех приказчиков, представлявших его интересы в Москве. Они были грамотны, обучены приказному делу и умели обходиться с бюрократическим аппаратом. У некоторых из них даже были родственники среди приказных подьячих. Приказчики Безобразова в сельской местности были не так хорошо подготовлены. Подобно тому как государство давало наказы воеводам, он составлял для них наказные памяти, в которых определял их общие обязанности (сбор налогов и пошлин, наблюдение за сельскохозяйственными работами), и, как в воеводских наказах, требовал от них не пьянствовать, не дебоширить и не притеснять крестьян. Этим и другим уполномоченным, однако, дозволялось поддерживать дисциплину крестьян с помощью наказаний за проступки, как следует из двух памятей боярина Бориса Ивановича Морозова своим деревенским старостам, где он наказывает «бить крестьян батогами без всякие пощады»[99]99
  Безобразов: Новосельский А.А. Вотчинник и его хозяйство в XVII веке. М.; Л.: Гос. изд., 1929. С. 54–90 и приложения I и II. Московские приказчики Безобразова: Там же. С. 54–65; Новохатко О.В. Управленцы среднего звена в XVII веке: неформальные контакты служилых по отечеству и приказных // Отечественная история. 2005. № 3. С. 158–169. Морозов: Хозяйство крупного феодала-крепостника XVII в. Л.: АН СССР, 1933. № 2. С. 12 (1648) (использовался глагол «смирять», такой же глагол применялся в церковных записях о телесном наказании), и № 177. С. 139 (1652).


[Закрыть]. Судя по приказчикам имений Безобразова, эта категория людей вообще отличалась жесткостью характера. Один из них, например, писал Безобразову, что бил палкой крестьянку, оскорбившую его во время спора из-за гусиных яиц. А.А. Новосельский в своем исследовании о хозяйстве Безобразова показал, что приказчики прибегали к телесным наказаниям за мелкие нарушения без какого-либо формального разбирательства, особенно когда дело касалось неисполнения обязательств по отношению к землевладельцу, и крестьяне часто жаловались на их жестокость[100]100
  Новосельский А.А. Вотчинник и его хозяйство. С. 69. О внимании Безобразова к жалобам против его приказчиков: Там же. С. 88–89. Челобитные против приказчиков Морозова: Хозяйство крупного феодала-крепостника XVII в. № 27 (1660), 35 (1660), 59 (1652).


[Закрыть].

Традиция обязывала провинциальных приказчиков, которые обладали правом вотчинного суда по мелким преступлениям жителей сел и деревень землевладельца, судить вместе с деревенскими старостами и избранными представителями населения. Судебные агенты землевладельцев использовали те же процедуры, что применялись в царском суде. В 1652 году приказчик одного из морозовских владений в Звенигороде сообщал ему – как воевода сообщал царю в Москву – о том, что он расследовал жалобу о драке в деревне, снял показания со свидетелей и обвиняемых, прояснил факты, и запрашивал своего хозяина о дальнейших инструкциях. В другом случае, в 1652 году, Морозов приказал отпустить на поруки беглого крестьянина, сидевшего в «железах» в его владении в Вяземском уезде. Царский суд использовал поручительство таким же образом[101]101
  Хозяйство крупного феодала-крепостника XVII в. № 67. С. 66 (1652); № 41. С. 53 (1652).


[Закрыть].

Светские землевладельцы пересекали границу юрисдикции, которую государство оставляло за собой, даже в большей степени, чем церковные. Закон однозначно утверждал, что частные лица не должны брать правосудие в свои руки. Соборное уложение и Новоуказные статьи 1669 года, например, запрещали кому бы то ни было пытать подозреваемого в преступлении. Таким же образом они обрушивались на тех, кто скрывал преступников в своих поместьях и препятствовал следствию[102]102
  Запрет на пытки: Соборное уложение. Гл. 21. Ст. 88: РЗ. Т. III. С. 245; Новоуказные статьи 1669 г., ст. 16: ПРП. Т. VII. С. 401. Запрет укрывать преступников: Соборное уложение. Гл. 21. Ст. 78–79, 81, 87: РЗ. Т. III. С. 243–244; Новоуказные статьи 1669 г. Ст. 43, 45–47: ПРП. Т. VII. С. 413–414.


[Закрыть]. Но землевладельцы все равно судили такие преступления, как побои, нанесение телесных повреждений и даже убийство, хотя их должны были разбирать царские суды. Например, в 1648 году Борису Ивановичу Морозову донесли о кровавом побоище, в которое вылился земельный спор между жителями его деревень и крестьянами соседней деревни, принадлежавшей князю Василию Андреевичу Голицыну. Морозов снесся с Голицыным, сравнивая версии случившегося, а затем дал указания своему приказчику продолжить расследование. Из-за серьезности нанесенных увечий дело такого рода должно было бы попасть в воеводский суд. В 1660 году подобным же образом Морозов дал задание местным приказчикам тщательно расследовать жалобы о том, что другой его приказчик бил людей, а некоторых и убил, а также украл большое количество зерна. Боярин приказал опросить местное население, чтобы выяснить факты, и послать главного свидетеля (холопа приказчика) к нему в Москву. Это классический судебный процесс (см. главу 5). Все данные говорят о том, что Морозов желал разобраться с этим делом об убийстве своими силами[103]103
  Хозяйство крупного. № 5 (1648); № 28 (1660).


[Закрыть].

Таким же образом в 1670 году в ходе дела о драке на свадьбе в одной из деревень Безобразова он велел своему приказчику расследовать случившееся и при необходимости даже «пытать и жечь огнем», невзирая на запрещение частной пытки. Комиссия из приказчика, старосты и ряда крестьян начала сыск с опросом местного населения, проводя многочисленные очные ставки и пытки кнутом. Пытки огнем удалось избежать, поскольку участники признали свою вину и были наказаны – тоже битьем кнутом. В еще одном деле также содержится упоминание о пытке. Один из крестьян жаловался Морозову в 1660 году, что его жена была оклеветана в том, что укрывала краденое. Он обвинял приказчика в потворстве жалобщику и пытке его жены кнутом. Зная судебную процедуру светских судов, муж потребовал поставить обвинителя перед миром (местным сообществом) для очной ставки перед тем, как перейти к следующему этапу пытки – огнем. Приказчик уступил, и на очной ставке обвинитель признался в клевете и снял подозрения с жены. Морозов в ответ на жалобу крестьянина приказал наказать приказчика и заплатить жене за бесчестье. Не содержа прямой отсылки к Соборному уложению в решениях о процедуре и санкциях, это дело воспроизводит процессуальный порядок, характерный для царского суда, откуда, скорее всего, Морозов и его управляющие только и могли почерпнуть свои юридические навыки[104]104
  Новосельский А.А. Вотчинник и его хозяйство. С. 73 (1670). Хозяйство крупного феодала-крепостника XVII в. № 24 (1660).


[Закрыть].

Землевладельцы иногда обращались к суду для того, чтобы решить проблемы с непослушными крестьянами. В 1653 году, например, казначей Богдан Минич Дубровский отправил в государственный суд крестьянина с женой, обвинив их в краже и бегстве. Поймав их, он просил суд их сослать. После недолгого разбирательства, во время которого крестьянин признался перед судьями Разрядного приказа в краже и побеге, суд приговорил его к вечной ссылке в Олешню. Поскольку в 1669 году новый кодекс криминального права уже специально указывал, что кража, совершенная крестьянами и холопами у их хозяев, является уголовным преступлением (татьба), данное дело действительно относилось к юрисдикции государственного суда[105]105
  РГАДА. Ф. 210. Севский стол. Стб. 147. Л. 209–226 (1653). Сходное дело: РГАДА. Ф. 1171. № 170. Л. 1 (1683). Новоуказные статьи 1669 г., ст. 114: ПРП. Т. VII. С. 431.


[Закрыть].

В судебных процедурах на своих землях землевладельцы и их управляющие свободно прибегали к насилию. В 1648 году, например, один сын боярский доставил к суду своего холопа с «воровским письмом» и сообщил, что бил его перед тем, как сдать властям. Валери Кивельсон также обнаружила многочисленные дела о колдовстве, в которых обвиненные как ведьмы свидетельствовали, что их землевладельцы били их, принуждая к признанию. В другом случае князь Алексей Михайлович Львов в 1639 году бил челом в суд на своих непутевых племянников, постоянно попадавших в передряги. Князь сообщил, что прежде уже получал разрешение суда бить их кнутом (и воспользовался этим правом) за кражу, которую они совершили, но они продолжали не слушать его. И наоборот, в 1645 году зависимый человек высокопоставленного московского служилого человека Михаила Пушкина был осужден за то, что оклеветал своего хозяина в государственной измене. Дело слушалось на высочайшем уровне коллегией приказных судей. Они приговорили наказать этого человека батогами и вернуть хозяину. В вердикте при этом оговаривалось, что Пушкин «не должен сам наказывать человека». В мировой от 1642 года два землевладельца достигли любопытного соглашения, которое суд подтвердил: в отношении кражи лошади они приняли решение, что если крестьянин, обвиненный в конокрадстве, будет вновь уличен в этом пострадавшим, то помещик этого крестьянина доставит виновного к истцу и велит «на конюшне бити кнутьем нещадно». Если же хозяин виновного не доставит его, то он должен заплатить пострадавшей стороне 50 рублей штрафа («заряду»)[106]106
  РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 567. Л. 193, 202–206 (1648); Kivelson V.A. Coerced Confessions, or If Tituba Had Been Enslaved in Muscovy // New Muscovite Cultural History / Еds. V. Kivelson et al. Bloomington, Ind.: Slavica, 2009. Р. 173; РГАДА. Ф. 210. Севский стол. Стб. 111. Л. 107 (1639); АМГ. Т. II. № 264 (1645); АЮ. Т. II. № 155 (V) (1642).


[Закрыть].

Бывало, что воеводы вступали в борьбу за уголовную юрисдикцию с землевладельцами. Например, воевода Соли Камской в 1689 году докладывал в Москву об уголовном деле против двух людей, которое было возбуждено по инициативе могущественных промышленников Строгановых. Воевода получил приказ отправить подозреваемых в Москву на суд и исполнил это в декабре 1688 года. Он, однако, писал в столицу о том, что Строгановы по дороге удержали обвиняемых на две недели на своем дворе в Нижнем Новгороде. Стороны пришли к соглашению, и Строгановы освободили их без обращения к воеводе. Воевода сообщал об этом в Москву как о нарушении ими закона и одновременно о том, что он потерял след обвиняемых и само дело, за которое нес ответственность[107]107
  РГАДА. Ф. 159. Оп. 3. № 3689 (1689).


[Закрыть].

Одно дело петровского времени открывает в восхитительных деталях картину обычной вотчинной юстиции. 20 августа 1718 года в Арзамасе священник жаловался в местный суд, что его сын был зарезан на дороге людьми, которые были должны ему денег. Он также сообщил, что обвиняемые признали свою вину, один из них был заклепан в ножные кандалы, и они были посажены в «судебную избу» их господина князя Петра Алексеевича Голицына, служившего в это время губернатором в Риге. Один из заключенных сумел бежать из этой простейшей тюрьмы. Поэтому арзамасский судья расследовал не только убийство, но и побег. Он послал своих служащих в вотчину Голицына, поручив арестовать подозреваемых в убийстве и выяснить, что там произошло. При расспросе староста землевладельца рассказал, каким образом в имении его хозяина боролись с преступностью: когда убийц обнаружили, староста сам расследовал обстоятельства убийства, допрашивал обвиняемых и заключил их в тюрьму при усадьбе. Затем он донес о деле своему боярину в Ригу, который приказал ему доставить преступников к «грацкому суду». Вскоре, однако, состоялся побег. В итоге арзамасский судья допросил двух оставшихся подозреваемых и выслал служителей на поиски бежавшего человека, но не подверг наказанию не справившихся со службой сторожей голицынской тюрьмы, что он сделал бы, если бы речь шла об официальном узилище[108]108
  РГАДА. Ф. 1380. № 30 (1718). Взаимодействие приказчиков и общинного самоуправления в поместье конца XVIII в.: Hoch S.L. Serfdom and Social Control. Особ. гл. 4–5.


[Закрыть]. В целом во владениях светских землевладельцев, как кажется, с большей вероятностью, чем в церковных судах, выходили за разрешенные границы их юрисдикции и применения судебного насилия. Из-за нехватки источников нам сложно определить масштаб нарушений царской прерогативы в уголовной сфере. Принимая во внимание широкую власть церковных и светских землевладельцев на местах в обществе, где крестьяне были закрепощены, а количество воеводских изб было невелико относительно огромных размеров империи, подобные эксцессы в определенной мере были неизбежны. Но государственные суды делали все возможное, дабы обеспечить притязания царской власти на монополию в области уголовного права.

Многие уже обратили внимание на административное и судебное разнообразие, рассмотренное здесь нами. Ханс-Иоахим Торке отметил в своем классическом исследовании, что чрезвычайное разнообразие форм управления в Московском государстве не позволяет говорить о единой системе. Выдающийся либеральный историк XIX столетия Б.Н. Чичерин заклеймил «сложную и запутанную подсудность Московского государства», назвав ее средневековой и лишенной «всякой стройности и всякой системы». Конечно, ситуация располагает к тому, чтобы сгущать краски. Борьба с серьезными преступлениями находилась под царским контролем. Нет свидетельств о всплесках самосудных расправ; в одном случае при поступлении известий о линчевании государство немедленно выслало на место действия дознавателя[109]109
  Torke H. – J. Die staatsbedingte Gesellschaft. Р. 51; Чичерин Б. Областные учреждения. С. 178. Самосудные расправы: Kollmann N.S. Lynchings and Legality.


[Закрыть]. Таким же образом, как государство смогло инкорпорировать споры о бесчестье в рамки царских судов, чем пресекалось прямое насилие, оно также убедило местные сообщества в необходимости прибегать к царскому суду в отношении большинства преступлений, связанных с насилием. Правительство выполнило эту задачу, не только угрожая наказать всякого, кто возьмет исполнение закона в свои руки, и любое должностное лицо, злоупотребившее властью, но также обеспечив функционирование корпуса уголовного права и судебных учреждений. Для этой цели государство окружило непрофессиональных военных воевод-судей подведомственным им персоналом, обладавшим навыками судопроизводства, и контролировало управленческий аппарат страхом сурового наказания. Так, по крайней мере, обстоит дело в теории. О том, какими путями государство добивалось осуществления этих целей и насколько оно преуспело, мы поговорим в следующих трех главах.

Глава 2. Проблема профессионализма: судебный персонал

В мае 1635 года мценский воевода в панике писал в Москву. Он столкнулся с катастрофической перспективой потерять своего подчиненного, после того как служилая корпорация выбрала его подьячего дьячком в губную избу: «…у твоего государева дела во Мценску сидит подъячей Родька Оловенников лет с пятнатцать без твоего государева без денежнаго и без хлебнаго жалования, и всякия твои государевы дела ему, Родьке, во Мценску в съезжей избе за обычай, ведает и пишет он, Родька… и без того Родьки во Мценску в съезжей избе твоих государевых дел делать и писать будет некому. А дел твоих государевых и письма много: присылают твои государевы указные многие грамоты из Разряда и из розных приказов о твоих государевых о всяких указных делех, о денежных сборех, и челобитчиковы, и те всякие твои государевы дела без того подъячего, без Родьки у меня станут, и всякому твоему государеву делу у меня во Мценску и в съезжей избе будет мотчание»[110]110
  АМГ. Т. II. № 11 (1635).


[Закрыть].

Даже если сделать скидку на риторические вольности, эта жалобная просьба воеводы демонстрирует, как важны были для местной администрации профессиональные бюрократы. Хотя воеводы были судьями, но основой системы были дьяки и подьячие, поскольку они обладали профессиональной подготовкой. Как показано в первой главе, воеводы были военными людьми, принадлежавшими к средним и высшим московским чинам, и среди их первоочередных обязанностей (военных, фискальных, экономических, административных) роль судьи была не самой важной; никакого специального обучения законам они не получали. Во многих уездах они взаимодействовали с губными старостами, которые также не имели специальных юридических знаний. Остальной персонал воеводы набирали из местных жителей, для которых это была неоплачиваемая царская служба. В приказах, занимавшихся уголовными делами (по большей части в Разряде и в Разбойном приказе), знатоками законодательства являлись дьяки и подьячие. В XVI веке сами приказные судьи принадлежали к дьяческой бюрократии, и подобный порядок сохранялся в таких важных учреждениях, как Разряд и Посольский приказ, и в следующем столетии, когда военные возглавили большинство центральных учреждений. Эти «благородные чиновники» (как их назвал Роберт Крамми) руководили приказами, лишь в малой мере обладая знаниями, соответствующими специфике этих приказов, и, не получив «специальной подготовки к изнурительному приказному труду», за свою карьеру такой сановник мог руководить целым рядом различных приказов. Воеводы в уездах также не были обучены. Все сказанное уже заставляет ожидать, что местное управление и правосудие не могли быть эффективными.

И все же государство стремилось обеспечить достойное правосудие: судебники 1497 и 1550 годов строго предупреждают судей: «Також и всякому судье посула от суда не имати никому. А судом не мстити, ни дружити никому». В 1649 году Соборное уложение особенно акцентировало внимание на обязанности судей следить за законом: «И всякая росправа делати всем людем Московского государьства, от большаго и до меньшаго чину, вправду». Можно было бы расценить подобное заявление как риторическое, если бы не личное участие Алексея Михайловича в составлении Соборного уложения 1649 года и решении различных судебных дел. Поскольку, как заметил Крамми, военный, выступавший в качестве судьи, «оставлял всю рутинную и интеллектуальную работу специалистам, служившим под его началом», вся надежда на поддержание законности в стране лежала на плечах дьяков и подьячих[111]111
  Судебник 1497 г., ст. 1: РЗ. Т. II. С. 54. Судебник 1550 г., ст. 1: РЗ. Т. II. С. 97. Соборное уложение. Гл. 10, ст. 1: РЗ. Т. III. С. 102. Hellie R. Early Modern Russian Law: The Ulozhenie of 1649 // Russian History. 1988. Vol. 15. № 2–4; Idem. Ulozhenie Commentary: Preamble; Гурлянд И.Я. Приказ сыскных дел; Crummey R.O. Aristocrats and Servitors. Р. 40–41, 44, 52–57, цит. на с. 41; Устюгов Н.В. Эволюция приказного строя. С. 162.


[Закрыть].

Прибыв в Московию, иностранцы сразу же обращали внимание на отсутствие юристов. Посетивший Россию в начале XVI века Сигизмунд Герберштейн отмечал: «Свидетельство одного знатного мужа имеет больше силы, чем свидетельство многих людей низкого звания. Поверенные (рrосuratores) допускаются крайне редко, каждый сам излагает свое дело». Жак Маржерет писал около 1606 года, что «по их законам, каждый защищает себя сам или выставляет своего родственника или слугу, так как о прокуроре или адвокате там и речи нет». Позднее, в 1698 году, это мнение разделял и дипломат Иоганн-Георг Корб, утверждавший, что тяжущиеся стороны представляли свои дела «без всякой помощи поверенных или адвокатов»[112]112
  Герберштейн C. Записки о Московии / Пер. А.В. Назаренко. М.: МГУ, 1988. С. 120; Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета / Пер. Т.И. Шаскольской. М.: Ин-т истории РАН, 1982. С. 162; Корб И.Г. Рождение империи / Пер. Б. Женева и М. Семеновского. М., 1997. С. 216. Похожие замечания делали Ричард Ченслор в 1553 г. («У них нет специалистов-законников, которые бы вели дело в судах. Каждый сам ведет свое дело…»: Ченслор Р. Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке / Пер. Ю.В. Готье. М., 1935. С. 62. И Джон Перри в начале XVIII в. («В стране этой нет присяжных заседателей (juries), ни стряпчих (counsel), которым предоставлено было бы право защиты»: Перри Д. Состояние России при нынешнем царе. В отношении многих великих и замечательных дел его по части приготовлении к устройству флота, установления нового порядка в армии, преобразования народа и разных улучшений края // ЧОИДР / Пер. О.М. Дондуковой-Корсаковой. М., 1871. Кн. 2. С. 91.


[Закрыть]. Иностранцам это казалось серьезным упущением.

В Западной Европе к XVI веку профессия юриста уже вполне оформилась. В Англии юристы известны со Средневековья, особенно в области гражданского права. В 1187–1189 годах был составлен учебник для юристов, а штат профессионально обученных юристов складывался вместе с развитием гражданских судов. Подобным же образом в итальянских университетах и городах XII–XIII столетий юристы и профессиональный нотариат процветали с возрождением римского права. Так, во Флоренции уже в начале XV века могущественная гильдия «юристов и нотариев» надзирала за профессиональным обучением и стандартами работы. Нотариусы, хотя и не получали специального юридического образования, применяли свои юридические знания и навыки, составляя завещания, контракты и оформляя сделки[113]113
  Kim M.S. – H. Lawyers // Europe, 1450 to 1789 / Ed. J. Dewald. New York: Charles Scribner’s Sons, 2004. Vol. 3. Р. 459–464; Briggs J. et al. Crime and Punishment. P. 11; Bouwsma W. Lawyers and Early Modern Culture // American Historical Review. 1973. № 78. P. 303–327.


[Закрыть]. В Европе раннего Нового времени юристы в меньшей степени были вовлечены в тяжбы в сфере уголовного права. Как правило, и в Англии с ее судами присяжных, и на континенте, где розыскной процесс получил распространение в XVI веке, обвинение, в отличие от защиты, использовало юристов. Несмотря на это, юридические знания и навыки были широко распространены и могли привлекаться во время подготовки к суду[114]114
  Langbein J.H. Prosecuting Crime in the Renaissance; Briggs J. et al. Crime and Punishment. P. 28; Langbein J.H. The Criminal Trial before the Lawyers // University of Chicago Law Review. 1978. № 45. С. 263–316. В Англии адвокаты не допускались к уголовному судопроизводству вплоть до второй половины XVIII в.


[Закрыть].

В России ни нотариусов, ни юристов в качестве представителей отдельной профессии до эпохи Великих реформ 1860-х годов не существовало. Это указывает на то, что в раннемодерной России грамотность была функциональной и являлась принадлежностью определенных групп людей. Большая часть населения была неграмотна, и лишь некоторые умели читать и писать в той степени, в какой это было необходимо для их работы. Купцы и ремесленники использовали в своих делах разговорный язык, на котором заключали сделки и вели деловую переписку и бухгалтерию. Большинство приходских священников было достаточно грамотно, чтобы служить литургию на церковнославянском и подписывать документы. По Соборному уложению 1649 года, если участник тяжбы был неграмотен, вместо него предпочтительно было подписываться именно священнику. Крупные землевладельцы – от патриарха до монастырей и дворянства – и даже большие деревни нанимали писцов для ведения делопроизводства. Функциональная грамотность, насколько можно судить, была распространена и среди провинциального дворянства, нуждавшегося в ней для управления имениями и несения государевой службы. Исследования Д. Миллера для XVI века и К. Стивенс для XVII века показывают, что почти половина представителей различных групп дворянства (монастырские вкладчики, личный состав полков) могли написать свое имя на документе[115]115
  Подписи священников: ЗА. № 188. Ст. 7 (1628). Соборное уложение. Гл. 10, ст. 246: РЗ. Т. III. С. 144. Miller D.B. Saint Sergius of Radonezh, His Trinity Monastery, and the Formation of the Russian Identity. DeKalb, Ill.: Northern Illinois University Press, 2010. Р. 239–243; table 3; Stevens C.B. Belgorod: Notes on Literacy and Language in the Seventeenth-Century Russian Army // Russian History. 1980. Vol. 7. № 1–2. P. 113–124; Глазьев В.Н. Власть и общество. С. 191.


[Закрыть].

Литературные навыки были по большей части сосредоточены в церкви. В монастырях и епархиальных центрах монахи составляли и копировали летописи и различные религиозные сочинения, написанные на русском языке высокого стиля, который на протяжении XVII века сильно пополнился церковнославянской лексикой. После Смутного времени под влиянием Польши и Украины появились дворяне и приказные, освоившие сочинение стихов, пародий и других видов светской литературы на русском и церковнославянском языках[116]116
  Грамотность в России: Marker G.J. Literacy and Literacy Texts in Muscovy: A Reconsideration // Slavic Review. 1990. Vol. 49. № 1. Р. 74–89; Okenfuss M.J. The Discovery of Childhood in Russia: The Evidence of the Slavic Primer. Newtonville, Mass.: Oriental Research Partners, 1980. Приказная литература: Bushkovitch P. Religion and Society in Russia: The Sixteenth and Seventeenth Centuries. New York and Oxford: Oxford University Press, 1992. Р. 140–145.


[Закрыть]. Однако самым крупным резервуаром грамотности, которая в данном случае носила функциональный, светский и почти разговорный характер, являлась царская бюрократия. В этих условиях умение читать и писать приобреталось в ходе работы, а не в школе.

Юридические знания и понимание судебных процедур человек мог получить только в приказной системе. Историки XIX столетия упрекали московскую приказную систему в том, что функции и юрисдикция учреждений в ней дублировались, но современные исследователи относятся к ней с бóльшим уважением. Они указывают, что для жителей не составляло труда понять, кто обладал властью и в какие из инстанций следует направлять документы (а также они знали, как можно обойти систему). Ольга Новохатко замечает, что такой стихийный, иррациональный с обычной точки зрения подход к управлению был по-своему разумным и практичным, обеспечивая «организационную мобильность», позволявшую им выполнять работу быстро, эффективно и точно. Л.Ф. Писарькова считает московские приказы солидной бюрократической системой для своего времени. Боривой Плавсич утверждает, что «есть достаточное основание считать допетровскую российскую администрацию организованной на современный манер в большей степени, чем после петровских „реформ“», а Ричард Хелли пишет о «славной средневековой московской традиции государственной службы». Ряд исследователей судебной системы признавали, что обладателями специальных знаний и навыков были именно приказные, а не судьи из военного класса[117]117
  Критика: Чичерин Б. Областные учреждения С. 270–289, особ. 273, 281; Новохатко О.В. Разряд в 185 году. М.: Памятники историч. мысли, 2007. С. 63, 581–587; Писарькова Л.Ф. Государственное управление России. С. 80; Plavsic B. Seventeenth-Century Chanceries and Their Staffs // Russian Officialdom: The Bureaucratization of Russian Society from the Seventeenth Century to the Twentieth Century / Еds. W.M. Pintner, D.К. Rowney. Chapel Hill, N.C.: University of North Carolina Press, 1980. Р. 23–27, 36–38, цит. на с. 21; Hellie R. Russia, 1200–1815. P. 490–492, цит. на с. 499. Другие положительные оценки: Демидова Н.Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. Гл. 4; Brown P.B. Bureaucratic Administration in Seventeenth-Century Russia // Modernizing Muscovy. Reform and Social Change in Seventeenth-Century Russia / Еds. J. Kotilane, M. Poe. London: Routledge, 2004. P. 67–68; Poe M. The Central Government. Р. 453–458; Davies B.L. Local Government. Р. 466–468; Romaniello M.P. The Elusive Empire. Р. 130–134. Юридическая квалификация подьячих: Маньков А.Г. Уложение 1649 года. С. 314; Серов Д.О. Судебная реформа Петра I. C. 87–88, 266–268.


[Закрыть].

Профессионализм вырабатывался отчасти выделением бюрократического класса как сплоченной социопрофессиональной группы, члены которой проходили суровое обучение и подвергались пристальному контролю. Наследование должностей внутри семей обеспечивало московские приказы большинством дьяков и подьячих, но они не были закрытой социальной стратой. Численный рост бюрократии поддерживался постоянным притоком кадров извне. Социально дьяки и подьячие происходили из анклавов грамотности в обществе: дворян, сыновей священников, горожан и служилых людей низших рангов, таких как стрельцы; при этом вхождение в эту страту происходило на конкурентной основе. Оно было привлекательным, поскольку московские приказы обеспечивали достойное денежное и натуральное жалованье, а также возможность иметь землю – право, почти всецело являвшееся привилегией служилого военного класса. Государство регулярно пыталось предотвратить утекание налогоплательщиков и военных в ряды бюрократии; так, в 1640 году сыновей священников и дьяконов запретили принимать в подьячие. Несмотря на это, некоторым из них удавалось обойти указ, и Петр I в итоге эти ограничения отменил[118]118
  Социальное происхождение подьячих, попытки ограничить поступление на службу: Brown P.B. Early Modern Russian Bureaucracy. С. 86, 91–92, 107; Демидова Н.Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. Гл. 2; ПРП. Т. V. С. 230, 358 (1640); Суслова Е.Д. Северное духовенство как источник пополнения приказной бюрократии XVII в.: опыт локального исследования // Российская история. 2009. № 3. С. 123–127. Рост бюрократии: Демидова Н.Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. Гл. 1. Основные исследования: Brown P.B. Early Modern Russian Bureaucracy; Idem. Bureaucratic Administration; Idem. How Muscovy Governed; Писарькова Л.В. Государственное управление России. Гл. 1; Демидова Н.Ф. Служилая бюрократия в России XVII в.; Plavsic В. Seventeenth-Century Chanceries; Лихачев Н.П. Разрядные дьяки XVI века. Опыт исторического исследования. СПб.: Тип. В.С. Балашева, 1888.


[Закрыть].

Бюрократия состояла из нескольких ступеней: подьячих нескольких разрядов, дьяков и думных дьяков. Хотя все они и работали вместе с военными служилыми людьми (бояре и дворяне) в московских приказах и воеводских избах, эти два социальных слоя никогда не смешивались. Даже когда представители военно-служилых групп становились чиновниками в XVII веке, сохранялось их социальное превосходство над остальными бюрократами. Дьяки и подьячие были исключены из клановой системы иерархических взаимоотношений (местничество)[119]119
  Попытки думных дьяков местничать: Богоявленский С.К. Приказные дьяки XVII века // Исторические записки. 1937. № 1.С. 226–228; Эскин Ю.М. «И Василий сказал, то де Артемий замыслил воровски…» // Исторический архив. 1993. № 2. С. 189–209; Новосельский А.А. Правящие группы в служилом городе XVII в. // Ученые записки РАНИОН. 1929. № 5. С. 315–335.


[Закрыть], а боярские и дворянские семьи не заключали с дьяческими семьями брачных союзов. При кремлевском дворе подчиненный статус бюрократии был отмечен символически: Григорий Котошихин в 1660-х годах сообщал, что думные дьяки во время заседания Боярской думы стояли, в то время как бояре (и окольничие) сидели. Это статусное отличие проявлялось и в том, как следовало входить в Кремль – представители высшего слоя перед тем, как спешиться или покинуть свой экипаж, чтобы пройти остаток пути пешком, могли проехать гораздо дальше, чем дьяки, а подьячим низших разрядов вообще запрещалось въезжать в Кремль верхом. Лишь в 1680 году думным дьякам разрешили писать свой патроним с «вичем», что было большой честью. Несмотря на это, бюрократы обладали престижем и статусом, ставившими их выше других групп населения: по Соборному уложению 1649 года дьяки и думные дьяки получали за бесчестье значительную компенсацию[120]120
  Котошихин Г. О России. Гл. 2. Ст. 4. С. 24. Въезд в Кремль: ПСЗ. Т. I. № 116 (1654), 468 (1670); ПСЗ. Т. II. № 901–902 (1681), 1064 (1684); Котошихин Г. О России. Гл. 2. Ст. 14. С. 29–32. ПСЗ. Т. II. № 851 (1680). Бесчестье: Соборное уложение. Гл. 10, ст. 83, 91, 93: РЗ. Т. III. С. 110–111.


[Закрыть].

Прохождение трех стадий чиновничьей карьеры занимало у подьячих десятилетия с момента поступления на службу, после чего они могли надеяться на пожалование в дьяки. Это удавалось сравнительно немногим – Наталья Демидова подсчитала, что количество дьяков в приказах и провинциальных учреждениях оставалось скромным, увеличившись с 78 в 1626 году до 154 в 1698 году, в то время как между 1640-ми и 1690-ми годами количество подьячих умножилось с 1535 до 4538. Совсем немногие дьяки достигали думного чина: от двух-трех думных дьяков в начале XVII века до примерно одиннадцати в конце столетия[121]121
  Время службы в каждом из трех подьяческих чинов оценивается от десяти до пятнадцати лет: Plavsic B. Seventeenth-Century Chanceries. P. 29–30; Brown P.B. The Service Land Chancellery Clerks of Seventeenth-Century Russia: Their Regime, Salaries and Economic Survival // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 2004. В. 52. № 1. Р. 33–69; Демидова Н.Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. С.24, 39.


[Закрыть].

Думные дьяки выполняли дипломатические поручения, участвовали в принятии законов и в работе Думы бок о бок с боярами. Дьяки заведовали работой своих приказов или одного из внутренних подразделений большого приказа. Статистика показывает, что карьера половины дьяков в XVII веке целиком прошла только в одном приказе, а четверть работала только в двух[122]122
  Brown P.B. Early Modern Russian Bureaucracy. P. 89.


[Закрыть]; тем самым они вырабатывали навыки и получали знания, достаточные для того, чтобы единолично решать большинство вопросов. Некоторые иностранные наблюдатели высоко оценивали их деятельность. Врач Алексея Михайловича, доктор Сэмюэль Коллинс, который жил при дворе несколько лет в 1660-х, замечал: «Каждая область имеет свой Приказ, где председательствуют: Боярин (или Лорд) и Дьяк (или Канцлер), под начальством которого находятся многие писаря (Clerks). Дьяк – представитель Боярина, так же как Боярин – представитель Царя». Джон Перри, писавший свой труд в 1710 году, считал, что приказные де-факто являлись независимыми судьями: «В этом Присутствии, вместо судей, заседали Дьяки или Канцлеры (Diacks or Chancellors); обязанность их заключалась в том, чтобы выслушивать и решать дела… и от времени до времени отдавать отчет в своих действиях тому из Господ, под начальством которого они действовали; вышеозначенные Господа редко сами приходили в Палаты, чтоб выслушивать дела. Дьяки представляли им вопрос в той форме и в том свете, как желали…»[123]123
  Коллинс С. Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне // ЧОИДР / Пер. П.И. Киреевского. М., 1846. Кн. 1. Ч. III. С. 22; Перри Д. Состояние России при нынешнем царе. С. 121.


[Закрыть]

Коллинс и Перри поняли все верно: «бояре» или воеводы из правящего класса представляли царя, в то время как бюрократы обладали значительной судебной компетенцией и властью.

Юридические знания распространялись из Москвы в уезды благодаря тому, что в города в помощь воеводам назначались дьяки, обучавшие подьячих и руководившие ими. Демидова пишет о «большой мобильности» подьячих, «переводившихся во временные приказы, посылавшихся с административными заданиями в города, в полки и посольства»[124]124
  Демидова Н.Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. С. 44–45, 59–60, цит. на с. 44. Назначение московских дьяков в войска, их ссылка туда или выход в отставку: Brown P.B. Service Land Chancellery Clerks. P. 64–66; Early Modern Russian Bureaucracy. P. 333; Демидова Н.Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. C. 69.


[Закрыть]. Мэттью Романиэлло изучил мобильность в рамках группы подьячих (около 300 человек), служивших в Казанском уезде. В ходе карьеры большинство работало в различных провинциальных центрах, и более половины были повышены и приняты на службу в московские приказы, где нашлось применение их навыкам (в военной, налоговой и судебной отраслях) в той же или даже в большей степени, чем их знание работы на местах. Рассмотренные нами дела также показывают подобную мобильность: в 1701 году подьячий Разрядного приказа был наказан за взяточничество; расследование установило, что он начал свою карьеру в воеводской избе в Белгороде, потом получил повышение и стал служить с мая 1699 года в Москве. Как отмечалось в главе 1, делопроизводственные стандарты также перемещались из Москвы в провинцию; они проникали даже в переписку землевладельцев со своими поверенными в поместьях, как это видно из письма Б.И. Морозова («И как к тебе ся моя грамота придет, и тебе б…») и ответа ему поверенного, который уничижительно называет себя полуименем[125]125
  Демидова Н.Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. C. 58–60; Romaniello M.P. The Elusive Empire. P. 131–133; РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 965. Л. 152–169 (1701); Хозяйство крупного феодала-крепостника. № 52, 54, 86–87, 90 и др.


[Закрыть].

Благодаря дьякам и подьячим в местных учреждениях сохранялось знание права, которое обеспечивало работу системы, в центре которой стояли непрофессиональные судьи из военных. Приказы были обязаны вершить суд быстро на местном уровне, с одной стороны, обеспечивая местных судей необходимыми знаниями и указаниями, в которых они нуждались для вынесения приговоров (см. главу 7), и, с другой стороны, за счет контроля, требуя постоянного финансового учета и частых отписок в Москву[126]126
  Д.О. Серов отмечает, что беспокойство об уровне компетенции судей впервые прослеживается в источниках в 1497 г.: Серов Д.О. Судебная реформа Петра I. С. 340–343, 349, 351, 407.


[Закрыть]. В правовой сфере они регулировали деятельность судей с помощью нескольких стратегий. Первой стратегией была коллегиальность. Суды приказов и местные суды представляли собой трибуналы, включавшие председателя из военных и несколько чиновников. Соборное уложение 1649 года предписывало судить «боярину, или окольничьему, или думному человеку с товарыщи, три или четыре человеки». Список приказных судей XVII века, составленный С.К. Богоявленским, показывает, что во всех московских приказах трудилось от одного до трех дьяков, работавших вместе с военными в качестве судей. В Разбойном приказе, например, каждый год сидел по меньшей мере один боярин или окольничий и два-три дьяка. В крупных городах вместе с воеводой мог служить дьяк, а в более мелких – воеводы работали с подьячими, подготовленными по московским стандартам. На практике приказные в местных учреждениях служили дольше, чем воеводы: средний срок в должности у первых составлял четыре года, а у вторых – только один-два. Даже в бурное Смутное время (1598–1613) приказные оставались на своих местах. Таким образом, подьячие имели возможность обеспечивать систему необходимыми знаниями и навыками и неявно осуществлять контроль над ее работой. В московских приказах дьяки обладали достаточной властью, чтобы решать мелкие дела самим[127]127
  Соборное уложение. Гл. 10, ст. 23: РЗ. Т. III. С. 104–105; Богоявленский С.К. Приказные судьи XVII века. M.; Л.: АН СССР, 1946. С. 138–144. Длительность и непрерывность службы: Romaniello M.P. The Elusive Empire. Р. 131–134; Рыбалко Н.В. Российская приказная бюрократия. Контроль центра над воеводами: Davies B.L. Local Government. В 1630 г. думный дьяк и еще один дьяк в Разрядном приказе решили дело об убийстве: АМГ. Т. I. № 259 (ix).


[Закрыть].

Провинциальные учреждения выносили судебные решения коллегиально. Например, в Белоозере в XVII веке воеводы обычно писались вместе с дьяками или подьячими[128]128
  Воевода и подьячие писались вместе в Белоозере: РГАДА. Ф. 1107. № 19. Л. 1 (1613); № 113. Л. 15 (1614); № 167. Л. 3 (1615); № 214. Л. 1, 4 (1616); № 288. Л. 1 (1619); № 514. Л. 1 (1620); № 480. Л. 2 (1628); № 703. Л. 1 (1635); № 823. Л. 1 (1638); № 1155. Л. 3 (1648); № 1219. Л. 2 (1650); № 1451. Л. 4 (1658).


[Закрыть]. Исследователи в целом соглашаются, что отличия в статусах бюрократов и военных служилых людей препятствовали каким-либо уступкам в этом вопросе: в 1680 году указ постановил, что только имя главного судьи (обычно человека с военным служилым происхождением) должно фиксироваться в документах с добавкой «с товарищи». Но на практике дьяки превосходили их своим судебным опытом. Они советовали судьям, как проводить различные судебные процедуры, обеспечивали применение необходимых делопроизводственных форм и исполнение приказов. Наконец, они делали выписки из релевантных законов, на основании которых судьи и выносили приговор[129]129
  ПСЗ. Т. II. С. № 820 (1680). Скепсис в отношении коллегиальности: Brown P.B. Early Modern Russian Bureaucracy. Р. 122–130; Штамм С.И. Суд и процесс. С. 214. Дьяки готовили выдержки из законов для уездных судей: РГАДА. Ф. 1122. Оп. 1. Ч. 2. № 1629. Л. 6 (1674); РГАДА. Ф. 1107. № 3549. Л. 7–9 (1688); РГАДА. Ф. 1135. № 297. Л. 6 (1696); Кунгурские акты XVII века (1668–1699 гг.) / Ред. А.А. Титов. СПб.: Тип. МВД, 1888. № 72 (1697).


[Закрыть].

Второй стратегией для обеспечения надлежащей процедуры стало создание единой модели канцелярского языка и делопроизводства, что было впечатляющим достижением, учитывая размеры империи[130]130
  Приказное делопроизводство: Новохатко О.В. Разряд в 185 году. Гл. 1; Илюшенко М.П. История делопроизводства в дореволюционной России. Учебное пособие. М.: РГГУ, 1993. С. 21–30; Brown P.B. Early Modern Russian Bureaucracy. Сh. 2; Idem. Bureaucratic Administration. Р. 75–78.


[Закрыть]. Документы существовали в виде книг и столбцов. В записных книгах фиксировалась корреспонденция, но большинство документов, поступавших в приказ, представляло собой челобитные на длинных узких листах бумаги. По мере того как суд накапливал документы по делу, они склеивались вместе в длинные столбцы, которые Олеарий описал так: «Для этой цели они разрезают поперек целые листы бумаги, приклеивают потом полосы друг к другу и свертывают в свитки. Иной из свитков длиною в 20, 30, даже 60 и более локтей. В канцеляриях можно видеть весьма много их, грудами сложенных друг над другом». Сэмюэль Коллинс шутил по поводу этого неудобного формата: «Русские истребляют множество бумаги: они излагают дела свои так же пространно, как наши писаря, пишут на длинных свертках»[131]131
  Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно / Пер. А.М. Ловягина. СПб., 1906. С. 250; Коллинс С. Нынешнее состояние России. С. 13.


[Закрыть]. Формуляр основных видов документов, так же как и практика приказной работы в целом, установился в XVI веке[132]132
  Судебник 1550 г. описывает составление и подтверждение документов; обширная десятая глава Сборного уложения расширяет эту тему и угрожает суровыми наказаниями за неправильное составление документов: Судебник 1550 г. Ст. 28: РЗ. Т. II. С. 101–102; Соборное уложение. Гл. 10, ст. 11–13, 22, 128–129, 246–253: РЗ. Т. III. С. 103–105, 119, 144–146.


[Закрыть]. Язык официального делопроизводства был стандартизирован в форме канцелярского языка, близкого к современному разговорному русскому. К XVII веку стандартом рукописного письма стала скоропись; использовавшиеся условные сокращения были сложными, но применялись постоянно. Орфография и пунктуация варьировались, как и в европейском книгопечатании того времени. Процедуры подбора, вычитки, одобрения и записи документов окончательно оформились к середине XVII века. Одинаковые разновидности документов бытовали на всей территории России от Белгорода до Сибири, на протяжении десятилетий сохраняя свою форму и язык, что говорит о замечательном уровне централизации бюрократии.